Эд. ПОЛЯНОВСКИЙ.
ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН

    Ким заканчивал войну в Чехословакии младшим лейтенантом. Было ему, артиллеристу, около двадцати. В последнем бою за важный окоп на высотке он заменил убитого командира. Его товарищу снесло голову, и какой-то крестьянин помог похоронить обезглавленное тело у себя во дворе. Сам Ким Костенко был тяжело ранен в бедро, в руку, в шею. Окопчик и высотку они не сдали.
   Потом были самые счастливые минуты в его жизни. Он, искалеченный красавец, шагал по освобожденной Праге - чуть вздернутый нос, озорная темная челка спадала на лоб. С тротуаров, балконов, из окон их забрасывали сиренью, он подволакивал ногу, ныла рука, горло было перебинтовано, а все лицо - в губной помаде.
   За тот бой младший лейтенант был награжден полководческим орденом Александра Невского. За всю войну его, этот орден, получили всего одиннадцать или двенадцать лейтенантов. Еще у него был орден Боевого Красного Знамени, три ордена Отечественной войны, немыслимое количество медалей. Он не надевал их после войны - стеснялся. Инна Руденко, жена, рассказывает, что только однажды, в какой-то юбилей, они всей семьей - еще сын и дочь - заставили его надеть гимнастерку со всеми наградами и знаками ранений, и все четверо вышли из дома на улице Горького, чтобы спуститься к могиле Неизвестного солдата. Их тут же окружила толпа - такой моложавый, стеснительно-озорной лейтенант с таким иконостасом: за что? где? когда? Их останавливали старики, женщины, дети. До могилы Неизвестного солдата они так и не добрались.
   Впятидесятых годах Ким работал собственным корреспондентом "Комсомольской правды" в Донецком и Ворошиловградском регионах.
   Хрущевская оттепель заканчивалась, начинались заморозки, когда он вошел в важный кабинет Ворошиловградского КГБ и попросил высокого начальника ознакомиться с делом молодогвардейцев.
   - Нельзя, - ответил начальник. - Необходимо разрешение прокуратуры Союза.
   Ким позвонил в Москву, в газету. Явился снова в КГБ, протянул разрешение.
   - Нельзя, - повторил начальник. - Необходимо разрешение прокуратуры Украины.
   Ким снова позвонил в редакцию. Принес в КГБ новое разрешение.
   Начальник сидел за огромным столом, на котором возвышались горы папок с надписью "Молодая гвардия" и штампами "Совершенно секретно" и "Хранить вечно".
   - Какие строки, какой страницы, какого тома вам прочесть?
   - Откуда я знаю? - ответил журналист.
   - И я не знаю.
   - Потом я понял, рассказывал мне Ким, - они почему-то боялись, что я буду интересоваться Олегом Кошевым, и я сказал, что мне нужен Виктор Третьякевич (по роману Стахович, - предатель, сгубивший всех молодогвардейцев). Начальник облегченно вздохнул, нажал кнопку и вызвал офицера.
   - Папки будут в его руках, и он выборочно прочтет вам...
   Костенко впервые вскипел, но вошедший офицер дал ему знак.
   Офицер оказался порядочным малым, он выходил из комнаты, оставляя журналиста один на один с документами. И журналист нашел то, что искал. Не Олег Кошевой был комиссаром "Молодой гвардии", а... "самолюбивый предатель" (по Фадееву) Виктор Третьякевич.
   Семью Третьякевичей к этому времени все глубоко ненавидели, презирали. Брат Виктора капитан Владимир Третьякевич прошел войну, мечтал о военной карьере, но его гнали отовсюду со словами "брат предателя". Другого брата, Михаила, комиссара партизанского отряда, прочили в секретари обкома партии по идеологии, а в итоге отправили работать на мельницу. С первого памятника-пирамиды над братской могилой молодогвардейцев имя Третьякевича было сорвано, и мать, стыдясь людей, пробиралась на могилу к сыну украдкой, когда темнело.
   Фадеев писал роман наскоро, торопил ЦК партии. Консультировал его майор-особист.
   - Я был в Краснодоне, - рассказывал Ким, - родственники молодогвардейцев рассказывали, что Фадеев жил у матери Кошевого, в другие дома заходил только в те, которые указывала она. Все были обижены на Кошевых...
   Пострадал не один Третьякевич. У Фадеева есть еще Лядская и Вырикова, дешевые подружки немецких солдат, согласившиеся за 23 марки в месяц работать осведомителями гестапо.
   "Подружки" даже не знали друг друга, каждая считала, что вторая фамилия в романе вымышленная. Впервые они встретились и познакомились только в 1990 году - две старушки, прошедшие тюрьмы, лагеря, издевательства. Перед этим Ольге Александровне Лядской вручили бумагу о реабилитации: "за отсутствием состава преступления". Зинаида Алексеевна Вырикова тоже ожидала реабилитации, хотя "все равно и молодость, и вся жизнь загублены, инфаркт, два инсульта..."
   И самый главный герой "Молодой гвардии", ее командир, офицер Иван Туркенич оказался как бы не у дел. Нелепость: рядовые члены "Молодой гвардии" - Герои, а командир - нет. Дело в том, что он, единственный кадровый офицер в "Молодой гвардии", попал в Краснодон, бежав из плена. То есть "предатель Родины", какими были объявлены миллионы советских военнопленных (приказ + 270 от 16 августа 1941 года).
   В том же 1990 году Туркенич был награжден (посмертно) Золотой Звездой Героя.
   Когда во второй половине пятидесятых годов в "Комсомольской правде" появились статьи Костенко о "Молодой гвардии", казалось, во всей стране наступил шок. К нему пришла Валя Борц, подруга Олега Кошевого:
   - Зачем и кому это нужно? Пусть останется, как у Фадеева. Ведь это разрушит веру. Вырастет циничная молодежь.
   - Нет, - сказал он.
   - Ну пусть тогда будут два комиссара в "Молодой гвардии" - и Третьякевич, и Олег останется...
   На Кима написал длинную жалобу в ЦК партии исполнитель роли Олега Кошевого в кино Иванов, в ней он лил на журналиста несуразную бытовую грязь. В ЦК выяснили, что актер Иванов окончательно спился, и письмо отложили. Против Кима выступил очень популярный тогда журнал "Юность". Кима перетаскали во все кабинеты ЦК комсомола.
   Выстоял. Мало того, издал книгу, правда, совсем малым тиражом.
   Маститый режиссер Сергей Герасимов пришел к журналисту домой.
   - Что делать с фильмом?
   - Не знаю, - ответил Ким.
   Режиссер, к чести его, вырезал кадры, где предатель Стахович- Третьякевич выдает на допросе имена друзей и где - очень сильная была сцена! - молодогвардейцы, босые, избитые, стоят на краю шурфа, куда их вот-вот столкнут фашисты, и у их босых окровавленных ног ползает, вымаливает прощение предатель.
   А в конце фильма, где развевается красный флаг, звучит за кадром голос диктора: навечно останутся в памяти народа имена героев- молодогвардейцев Олега Кошевого, Сергея Тюленина, Любови Шевцовой... гаснет экран, и уже на темном полотнище голос диктора среди других имен последним произносит имя Виктора Третьякевича.
   В конце концов Третьякевич был награжден (посмертно) орденом Отечественной войны I степени, как "первый комиссар "Молодой гвардии".
   Сравнительно недавно, лет, может быть, 10 назад, когда старая журналистика, защищавшая рядового человека, уходила на покой, а впереди маячила новая - лихая, кавалерийская, с придворными интригами и сплетнями, в это переходное время Кима пригласили к себе студенты факультета журналистики. Он не оратор, но тут пошел. И какой-то молодой студент спросил:
   - Как вы лично понимаете значение журналистики?
   И он рассказал, как после своих публикаций в "Комсомолке" отправился к матери Виктора Третьякевича, которая прежде ходила на могилу сына тайком. Очень долго благодарила журналиста, вышла его проводить и посреди сельской улицы отвесила ему низкий, до земли, поклон.
   Улица была длинная, он шел, оглядывался, женщина все стояла в поклоне, он повернул на другую улицу, в последний раз оглянулся - она так и не разогнулась, словно застыла.
   Да, то была старая, как теперь говорят, журналистика, она часто заступалась за рядового человека, и он, рядовой, когда терял все надежды на чиновную власть, когда перед ним захлопывались все двери, он шел в редакции в поисках последней помощи. Часто помогали, иногда не могли помочь. По крайней мере, та - старая - журналистика сочувствовала маленькому бесправному гражданину.
   ...Нынче если нужны какие-то сведения у преемников КГБ, не выходя из кабинета, не отрываясь от стула, звонят в пресс-центр.
   Забыв о рядовом человеке, нынешняя журналистика все больше становится отстойником политических и придворных интриг - маленький человек с его действительными страданиями никому не нужен.
   Партии, союзы, фракции, движения. Потомки будут судить по газетам о сегодняшней жизни, как по маршальским воспоминаниям о войне: фронты, армии, дивизии, а солдата - нет, и не отличить побед от поражений.
   Депутаты, члены правительства, окружение президента, банкиры. Когда я наблюдаю, как субботний красавчик-телеведущий, словно с витрины парикмахерского салона, материт одного банкира за то, что тот обошел другого банкира, я слышу, как в его, телеведущего, карманах шелестят толстые пачки денег, которые он получает от обойденного банкира.
   Сейчас можно все - и не надо никакой смелости.
   Раньше смелость была нужна иногда только для того, чтобы промолчать.
   Ким мечтал после войны отыскать в Чехословакии свой окопчик и могилу товарища в крестьянском дворе. Тут как раз весна 1968-го, зрел август, и его отправили в командировку разузнать, что это за антисоветские настроения бродят в родной для него Праге.
   Он бродил и ничего не узнавал вокруг - лесок, поле похожи, но какие-то новые дома и дороги вокруг.
   Скрипнула калитка:
   - Лейтенант!
   У забора стоял старик-крестьянин, во дворе которого они похоронили товарища.
   И могилу, и окопчик - все нашел. А о настроениях в Праге писать отказался. Его вызвали в ЦК партии. Отказался.
   Он как бы второй раз хотел спасти Прагу, но моторы советских танков уже были заведены.
   Костенко в конце жизни крупно повезло. Журнал "Новое время" отправил его в Прагу своим постоянным корреспондентом. 1990 год. Февраль. Еще продолжалась "бархатная революция", чехи узнали, наконец, всю правду об августе 1968-го. Советские танки сбрасывали с пьедесталов, перекрашивали в розовый цвет, русским хамили в лицо.
   Инна:
   - Я сказала Киму: я уеду отсюда. При чем тут я? Я те танки в 68-м не посылала.
   Ким жестко:
   - Ты знаешь, как мне дорога Прага! Но если какой-то чех плюнет в меня, я переживу. Ведь мы с тобой тогда, в августе, на Красную площадь не вышли.
   ...Милый Ким. Где мог погибнуть - жив остался, а погиб - в том же 1990-м, в конце, в автокатастрофе. Года в Праге не прожил.
   Каждую минуту своей жизни, когда писал или отказывался писать, он знал, кому и зачем это нужно.
   Однажды в родных стенах я услышал приговор:
   - Очень жаль, что так медленно умирают старые "Известия".
   Так не говорят даже у постели больного врага.
   Но главное, я почему-то верю - по крайней мере, надеюсь - что старая милосердная журналистика еще вернется, в том числе и в "Известия".
   Лишь бы не затвердел окончательно народ в безверии и цинизме, иначе окажется не нужна ни одна самая милосердная старая строка.
   

Эд. ПОЛЯНОВСКИЙ.