В. Гусев, В.Попов
"Орленок, орленок, взлети выше солнца"
   (Письма Анне Иосифовне, матери Виктора Третьякевича)

    Навсегда запомнились Вам последние минуты прощания с сыном. Будто это произошло вчера. Вот он стоит, Ваш сын, посреди комнаты, смотрит в упор на полицаев, ворвавшихся в дом, и ни один мускул его не дрогнет. Гестаповец тычет ему в лицо патроны - он только это нашёл во дворе. Это те самые патроны, которые Виктор взял из ящика, у Сергея Тюленина на всякий случай.
    - Партизан! Где автомат?
    - У меня нет, - спокойно отвечает Виктор, не шелохнувшись, не спуская с гестаповца прямого взгляда.
    - А патроны откуда?
    - Не знаю.
    Полицай Захаров рыщет в кладовой, гитлеровец разбойничает в хате. В дверях стоит другой полицай - с автоматом наготове. А Вы, мама, словно изваяние, застыли возле печи, не сводите с сына глаз. Фриц перевернул подушки, перину. Увидел чемоданы - вытряхнул из него вещи. Как взмах крыла сокола, описав дугу, упала на пол вырезка из газеты с портретом Зои Космодемьянской. И, казалось, её лицо было живым. Кованые сапоги наступили на него, топтали, а она все так же гордо смотрела.
   Но вот фашист подскочил к пиджаку, дрогнули брови у сына... Выхватил из внешнего карманчика блокнот, потом стал копаться в вещах. Виктор все тревожно косился на пиджак, и вы вспомнили - во внутреннем кармане комсомольский билет... Найдут - смерть неминуемая. Улучшив момент (фашист вертел в руках курительную трубку: "гут, гут"), вы приблизились к пиджаку и незаметно вынули книжицу, спрятали за пазухой... Сын уже стоял спокойно, и из глаз его лился знакомый нежный свет.
   Ничего не нашли полицаи. Захаров толкнул Виктора прикладом в спину:
   - Иди!
   На несколько мгновений сыновий взгляд задержался на Вас.
   - До свидания, мама, - он ещё что-то хотел сказать, но гестаповец его вытолкнул из хаты. Вы - за ним. Вот печально скрипнула калитка. Вот он сел на повозку рядом с Евгением Мошковым (его арестовали в клубе имени Горького), переглянулись и он ещё раз повернулся к Вам... Дернулась повозка, покатила. А Вы ещё долго стояли, мама, у калитки, обливаясь слезами, пока он не скрылся за углом.
   Вечером пришёл с дровами отец и уже не застал сына. И так вы навеки распрощались со своим орленком.
   Арестовали Виктора и Мошкова случайно. Мальчик, которому они поручили продавать папиросы из новогодних подарков (средства шли в фонд организации), был схвачен на базаре и после пыток назвал тех, кто ему давал папиросы.
   И ребят обвинили сначала только в краже новогодних подарков - и только. И хотя их двоих и Ивана Земнухова, арестованного после того, как он сам пришёл в гестапо на выручку своим товарищам, хлестали розгами, жестоко избивали, они втайне радовались. Значит полицейские не знают, кто перед ними. Уже Соликовский собирался было выпустить эту "шпану", предварительно изрядно выпоров для острастки. И вдруг на четвертый день он вызывает к себе в кабинет первым Виктора и кладет перед ним листок бумаги. Виктор глянул - это был список участников "Молодой гвардии". И фамилия его, Виктора, стояла первой. Чей же почерк? Кто выдал? Виктор напряжённо думал... Соликовский, начальник полиции, надвигался тучей.
   - Ну, щенок, ты теперь мне все расскажешь! - и со всего размаху грохнул кулачищем по лицу юноше
   ...Пытки в фашистских казематах. Есть ли ещё что-нибудь страшнее их на свете?.. А иные люди, не изведавшие на себе звериного норова гитлеровцев, легкомысленно разбрасываются красивыми фразами: "Не выдержал пыток... Предал!"
   Легко бросить бездумную фразу - но попробуй сам испытай чудовищные истязания. История знает немало случаев, когда невиннейшие люди признавались в преступлениях, которые они никогда не совершали. Признавались, лишь бы только прекратить пытки. История знает, когда жестокие издевательства вырывали даже у людей железной воли, закаленных бойцов, нечеловеческий крик. Счастлив тот, кто не изведал пыток.
   И за именем Виктора Третьякевича шестнадцать лет цеплялась грязная кличка: "не выдержал пыток... предал". Эту фальшивую фразу впервые бросил в зал суда предатель Кулешов, ведший следствие над молодогвардейцами. Как, должно быть, кощунственно звучало из уст матерого негодяя подобное обвинение! Ведь никаких документов, никаких доказательств он не представил. И, несмотря на это, нашлись люди, поверившие в "частное" слово предателя и подозрительно отнеслись к героической жизни отважного комсомольца. И Кулешов, знаток юридических комбинаций, бывший белогвардеец, ловко забросил крючок, на который клюнули простаки. Он, Кулешов, убеждённый враг советского строя, холуйски выполнил наказ своих фашистских хозяев - распространять молву о том что, мол, эти мальчишки и девчонки не такие уж герои, как изображают красные, что они сами, мол, друг друга выдали, начиная с самого их вожака комиссара Третьякевича. Предатель Кулешов бросил фразу, её занесли в протокол, за неё зацепился простак, написал донесение. Ведь в первоначальных материалах Ворошиловградского обкома комсомола мужество Виктора Третьякевича было высоко оценено. Он был занесен в списки молодогвардейцев и в числе других представлен к награде. Но появился Указ, и о Викторе ни слова. Не попало ли пресловутое донесение в руки того, кто решал судьбу Третьякевича?
   Виктор не мог предполагать, что после смерти на него ляжет такое тяжелое обвинение. Он в то время ломал голову: кто же выдал его? И даже удар Соликовского не мог отвлечь от этих дум. А начальник полиции с размаху хлестал плетью по лицу. Да, Виктор, как и Стахович закрывал глаза - мы все закрываем глаза, когда в глаз попадёт маленькая песчинка, а здесь кнут хлестал. Да, он вздрагивал при каждом ударе, нестерпимая боль прожигала тело. Но он молчал. Не услышал палач от него стона или вскрика. Но молчание при пытках - это не красноречивая фраза чистоплюя. Это высочайшее мужество, дарованное не каждому даже взрослому человеку. Чем ты больше молчишь, тем яростнее истязает тебя враг. И нет иного выхода, как смерть. Смерть многие считают самым страшным. Но по сравнению со зверскими пытками она становится мечтой истязуемого. Ведь не случайно тех, кого подвергали пыткам, враги уберегали от самоубийства, понимая, что есть предел человеческому терпению и стойкости.
   Взбешённый упорным молчанием, Соликовский набрасывает на шею юноше петлю, затягивает её, душит. Виктор теряет сознание. Его отливают водой и снова повторяется то же. Не один раз, а много раз умирать медленно, с невыносимыми муками... Скажите, вы вынесли бы? А он выдержал.
   Озверевший Соликовский бьёт сапогами, топчет. Единственная отдушина от мук - потеря сознания. Но очнется с мыслью: не проговорился ли он в бреду? И молчит. Ему выкручивают руки, под ногти загоняют иголки - да, пронзительная боль вырывает душераздирающий крик, но это уже не он, это инстинкт, это ничем и никто не сдержит... Приходит в сознание и опять молчит. Тогда его тело жгут раскалённым железом - скажите, кто бы не вскрикнул? Комиссар проходил в себя и... молчал.
   Чтобы сломить волю отважного комсомольца, полицаи применяли к нему такие изуверства, о которых не приличествует писать. Чтобы унизить окончательно, убить всякую человечность, всякую гордость подавить. Он и это выдержал. Тогда палачи идут на коварство. Два дня они держат его в голоде. Потом дают селедку. И два дня не дают пить. От жажды, от горения в желудке - огонь, пылает всё внутри. И вот тогда, тогда будто бы смилостивясь, подают ему стакан воды. Виктор одним глотком пьёт...И вскрикивает, обожженный... Спирт! Никогда спиртного не брал в рот до этого. И вот совсем ослабленного, умирающего от мучительной жажды, опьянённого, в полубредовом состоянии его снова пытают. Скажите, вы выдержали бы? А он выдержал!
   Откуда могло закрасться подозрение? Его первым повели на пытки. Как главаря. Потом уже истязали других. И им-то говорили, что их выдал товарищ. Кто? Думай, первого пытали Третьякевича. Ведь никто тогда не знал, что "товарищ", имя которого намеренно не называли палачи, есть не кто иной, как Геннадий Почепцов, действительно состоявший в организации. Он то и есть настоящий предатель, который всё рассказал, ещё не подвергаясь пыткам. Испугавшись ареста Третьякевича, Мошкова и Земнухова, не надеясь на их стойкость (сам-то на себя он не надеялся), он под давлением своего отчима Громова составил список молодогвардейцев. Сам первым в нём написал имя Виктора Третьякевича и назвал его главным, комиссаром. Его даже не пытали, его даже отпустили.
   А Виктора? Истязали, как никого другого. Он представлял двойной интерес для фашистов. Вожак организации - больше всех должен знать. А вскоре прибыл из Ворошиловграда гестаповец и сообщил Соликовскому, что Виктор Третьякевич оставлен обкомом комсомола для подпольной работы. А после стало известно палачам, что отважный комиссар уже был в партизанском отряде. И его больше истязали, чтобы получить важные сведения о партизанах. И если бы он был таким трусишкой, как Стахович, ему бы даровали жизнь, как Почепцову. Но о Викторе палачи имели другое мнение:
   - Если кого вешать, так Третьякевича!
   Случайно ли именно на него пала гнусная клевета? Он был в жизни первым среди сверстников. Первым учеником. Первым активистом. Первым организатором комсомольского подполья. Вот почему первым в списке указал его Почепцов. Поэтому и первым его пытали.
   И вот настало 15 января 1943 года. Вечер. И вдруг команда:
   - Третьякевич! Земнухов! Осьмухин! Мошков... выходи!
   Вывели их в коридор. Посчитали, посадили на машину. Полураздетые, обессилевшие, окровавленные. И он, комиссар, художественный руководитель, запел любимую песню Ильича: "Замучен тяжёлой неволей", которую он разучивал с ними в клубе имени Горького. И грянул хор, созданный им.
   И когда привезли их на место казни, именно его опять первым повели к шурфу. Он давно уже себя приготовил к смерти. О чем думает приговорённый к казни? Слабодушный просит пощады, иные от страха цепенеют. Мужественные люди умирают стоя, с гордо поднятой головой. Но есть редчайшие люди, бойцы, выкованные из стали. Они не только не теряют разум от страха, не только удерживают себя от унизительных сцен, не только ведут себя перед казнью с достоинством. У них до того ясна мысль, что они до последнего дыхания думают о мщении врагу. К такой редчайшей породе и принадлежит Виктор Третьякевич. Когда его привели к шурфу, он, пылающий неодолимой ненавистью к врагу, столкнул гитлеровца Зонса к пропасти. Тот едва успел ухватиться за край обрыва. Полицай, следовавший за ним, прикладом ударил по голове Виктора и сбросил отважного комсомольца живым в семидесятиметровый колодец.
   Могут ли люди с такой несгибаемой волей когда-либо стать на колени? Мог ли Виктор Третьякевич не выдержать пыток?
   И как бы подражая своему вожаку, вслед за ним и его товарищи гордо умирали. Кто не восхищался мужеством Любы Шевцовой, погибшей со словами о Родине в городе Ровеньки? Кого не потрясает стойкость Олега Кошевого, который поседел под пытками? Кого не потрясает непреклонность Ани Соповой, любимой девушки Виктора, которая на приказ полицая нагнуть голову (чтобы она не видела, как в неё стреляют), встряхнула одной уцелевшей белокурой косой (вторую оторвали при пытках), глядя большими глазами на извергов, бросила как плевок:
   - Что вы хотите этим доказать?
   Но если когда-нибудь нам придётся умирать за Родину, хотелось бы, чтобы хватило у нас мужества и стойкости умереть так, как умер Виктор Третьякевич. До конца уничтожать врага, нападать и своей смертью. Погибать, как Николай Гастелло, направивший горящий самолёт в колонну вражеских машин, как Александр Матросов, чьей кровью захлебнулся вражеский пулемёт. Вот эта святая ненависть к врагу сломила хребет фашизму, она пронесла победное знамя до рейхстага двадцать лет тому назад. И сегодня в Ясенках Горшеченского района открывается памятник одному из безумно храбрых, из когорты мстящих до конца, Вашему сыну, мама, Виктору Третьякевичу. Сюда сегодня, через тридцать три года, приехали и вы, его братья. Сюда приехал и его боевой товарищ, член штаба Василий Левашов. Приехали, чтобы воспеть это чувство отважного сына Родины и святую ненависть к врагу.
   Сегодня Василий Левашов увидит своего друга вылитого в бронзу. И гордость охватит его сердце и защемит грусть. И может в душе его защемит грустная мелодия, которая тронет и матерей, и сыновей, и друзей.
   
   Орленок, Орленок, взлети выше солнца,
   И степь с высоты огляди.
   Невеки умолкли веселые хлопцы,
   В живых я остался один.
   
    Да, одним из немногих остался в живых Василий Левашов. О трогательной встрече с Виктором Третьякевичем, Вас, мама, его братьев, его товарищей, его земляков мы расскажем в следующем заключительном письме.

В. Гусев, В.Попов
Ясенки-Луганск, Краснодон-Ленинград-Москва.