|
Олеся Воронина
Встреча с Ниной Александровной Земнуховой
и Лидией Владимировной Поповой
25 октября 1988 года,
г. Белая Церковь, гостиница "Рось"
25 октября 1988 года к нам, в школу, приезжали из Краснодона сестры Ивана
Земнухова (Нина Александровна) и Анатолия Попова(Лидия Владимировна).
Они выступали на митинге. А 27 октября мы, несколько человек из класса,
ходили к ним в гостиницу "Рось". Там состоялся очень интересный разговор.
Мы слушали рассказ сестер молодогвардейцев, потеряв счет времени, боясь пропустить
хотя бы одно слово. А сейчас я хочу передать этот рассказ, более или менее точно
воспроизвести его по памяти.
Разговор начался с вопроса Н. А. Земнуховой:
- Вот Вам наверное трудно было, когда Вашего брата забрали фашисты...
Расскажите, пожалуйста, как это произошло.
Нина Александровна ответила:
- Ваню никто не забирал. Он сам пошел.
- Как сам? - удивились мы.
- До него арестовали двоих ребят - Женю Мошкова и Виктора Третьякевича.
А Ваня надеялся их освободить, используя свои знания, полученные на курсах военных следователей.
Ему уже удавалось освободить так Борю Главана, который попался с радиоприемником...
А его там уже ждали...
- А почему вы не эвакуировались? Была же возможность...
- Почему? Лошадей нам никто не давал, а своих у нас не было.
Машин тогда было вообще очень мало. Пешком только можно было уйти. Да может быть,
мы и недопонимали, что можно спастись...
- Расскажите, пожалуйста, о школьных годах Вашего брата.
- В школу Ваня пошел очень рано. В то время в деревнях начинали
ходить в школу в 9-10 лет (А мы жили в деревне). Ваня же пошел в школу с семи лет.
Он приходил в школу, выполнял все задания, но в классный журнал его не записывали, говорили:
"Подрасти годок-другой, тогда и приходи". Каждый день Ваня приходил домой в слезах и очень
просил отца, чтобы он попросил учительницу взять его в школу. И вот, отец сходил к учительнице.
И его взяли в школу. Отец думал, что Ваня походит месяц-два и ему надоест,
а ему все больше и больше там нравилось. Учитель Вани вспоминал: "Его никогда нельзя было
спрашивать вторым или третьим, а только первым, потому что ответ его занимал весь урок,
настолько много он знал". Семья наша всегда нуждалась в деньгах, и у Вани
не было даже своего портфеля, чтобы носить в нем книги.
Поэтому он носил их сначала в холщовой сумке, а потом просто заворачивал
в газету и носил подмышкой. Когда Ваня учился в третьем классе, мы переехали в Краснодон,
где я и по сей час живу. В пятом или шестом классе Ваня стал членом школьной редколлегии
и редактором стенной газеты. В школе Ваню звали "профессором", а еще "ходячей академией",
потому что на любой вопрос любого ученика у него был ответ. По улице его звали "Маяковским",
потому что он был высокого роста, и волосы он зачесывал назад, как и Маяковский. А еще за то,
что он писал стихи. Он написал более тридцати стихотворений, которые сейчас почти все
опубликованы. Ваня очень любил Пушкина и собирал о нем вырезки из газет.
Однажды он приобрел портрет Пушкина. Он попросил отца сделать к нему рамку, сам покрасил ее
и повесил на стену у изголовья своей кровати. Этот портрет и сейчас висит на том же месте,
на том же гвозде: Любил Ваня и Островского. Его настольной книгой была "Как закалялась сталь",
которая сейчас находится в музее Островского в г. Сочи. У Вани были шахматы, которые сыграли
большую роль в деятельности "Молодой гвардии". Ребята, собираясь на заседания штаба,
ставили их перед собой. В случае налета полиции - они играют в шахматы. Очень любил
Ваня свою мать. И когда бывала она грустной (а это случалось из-за нехватки денег), он говорил ей:
"Ничего, мама, проживем..." Так он успокаивал ее. Однажды Ване дали путевку в пионерский лагерь.
Но он босиком, закинув на плечо свои парусиновые туфли, прошел 20 километров и вернулся домой.
"Как же так? - спросила мама, - ведь ты отнес туда хлебные карточки..." -
"Ничего, - сказал Ваня, - вы меня как-нибудь всей семьей прокормите. Но без тебя я там жить
не могу. Закрою глаза - и слышу твой голос". Вот так он любил свою мать, но любовь к
Родине оказалась сильнее.
- А расскажите, пожалуйста, Вы о Вашем брате.
- Попросили мы Лидию Владимировну.
- О Толе?
- Да, да.
- Вот Вы сейчас, ребятки, сытые, обутые, одетые, а молодогвардейцы жили
в трудных условиях. В то время многие кончали семь классов и шли работать,
как и Нина Александровна. Такой красивой одежды, как у Вас, у нас не было.
Ходили в латанной-перелатанной, но всегда чистой, аккуратной и отглаженной.
И писали мы красиво. Каждую буковку выводили. Нам тогда оценки за каллиграфию ставили,
чистописание было. Я себя не хвалю, но ребенком я писала очень красиво.
Как вы сейчас книги расставляете в шкафу - вот тут посветлее, там - потемнее, здесь -
синенькая, там - зелененькая: А у нас - попадет к кому-нибудь книга - и идет по рукам,
по всей школе. До дыр зачитывали. Хоть то время было временем многих ошибок, а все-таки
ж какое оно было! Девушки-комсомолочки в красных косынках... И взрослели мы рано...
Отпечаток наложила война... Вглядитесь в фотографии молодогвардейцев.
И разговоры у ребят такие серьезные были: "Витька, ты материалист!", "реалист", "идеалист"...
Для меня эти разговоры были непонятны. Я, бывало, спрошу:
"И на каком языке вы это говорите? Почему я не понимаю?" Как идут к Толе ребята, мама меня
спрашивала: "Что они там делают?" А я отвечаю: "Аааа, умные разговоры разговаривают..."
Были у нас, ребятки, литературные вечера. Бывало, появится в школе объявление:
"Завтра во столько-то часов состоится диспут "Суд над Онегиным"".
Помню, на перемене заглянешь в этот класс, где диспут проходить будет. Думаешь:
"Как же это его судить будут? Он же вроде бы давно умер..."
Иногда и я оставалась на литературных вечерах, Толю ждала, чтобы вместе домой идти.
Как он там преображался! Дома Толя немногословный был. А тут такой красноречивый,
да с таким жаром что-то всегда доказывал, спорил. Толя, как и Ваня Земнухов, был
редактором стенной газеты. Помню, ночами сидел он и исправлял ошибочки...
Он и мне это иногда доверял. Я и руки вымою с мылом, и вытру их сухо-насухо, чтобы газету
не испортить, а он говорит:
- Ты смотри, Лида, поаккуратней!
Наш отец был помоложе отца Земнухова, поэтому он с первых дней войны ушел
на фронт, а Толе сказал: "Следи за матерью и сестрой. Ты теперь хозяин..."
Очень часто у нас собирались ребята-молодогвардейцы. Помню, я катаюсь по дому на своей каталке,
а они приходят. Я и сейчас закрываю глаза и их вижу. Вот Ваня Земнухов идет, мои игрушки
обходит - боится поломать... А вот Сережа Тюленин заходит, дверь нараспашку -
и прямо по моим каталкам как проедется! - И она неповторимым жестом показала, какой она была -
неуемная энергия Сережи. Вот Ульяна заходит, снежок отряхивает, говорит: "Что же ты дома сидишь?
Иди на санках покатайся! Вон мои племянники все на улице". А я ей отвечаю: "Они маленькие,
а я большая. Что это я с ними играться буду?" Еще помню, придешь с улицы, с мороза, замерзнешь.
Думаешь: "Вот сейчас ноги в духовку засуну и буду греться. Благодать!" А Толя:
"Лида, походи вокруг дома, посмотри. Увидишь кого подозрительного - постучи". Эхх, думаю,
только погреться хотела, а тут снова на мороз посылают! Но шла.
Как я любила своего брата! Только из-за него и ходила. Похожу-похожу я - никого нет.
А что, думаю, они там делают? Заглянула в окно. Нос свой, пуговку, прижала к стеклу и смотрю.
А они меня увидели - патефон завели. Вижу, Ваня Туркенич подхватил девушку - и танцевать.
Думал, что я полицаев увидела. Мне еще Ваня Земнухов говорил: "Вон видишь, они тебя увидели
- и сразу танцевать бросились". А мне неудобно стало, что я их зря потревожила. Так я всякий раз,
как заглядывала, кричала: "Я ничего, я просто так, никого там нет!" Я еще тогда заметила, что они
листочки какие-то прятали. Листовки это были. Помню, как в последний раз они у нас собирались.
Толя меня, как обычно, полицаев послал высматривать. Говорит: "Увидишь такого, с белой повязкой
на рукаве, - дашь знать..." Я ходила, ходила, смотрю - полицай на нашу улицу свернул.
Прибежала я в дом, говорю: "Идет!" Они все вышли, кто в чем был, и в балке спрятались.
Усадьба наша граничила с усадьбой Громовых. А над ними была балка. А ведь зима была.
Я смотрю, Толя в одном костюме, да и все остальные тоже. А полицай этот подошел к нашему дому,
заглянул во двор и ушел. Я ему в спину смотрела, пока он не скрылся. Кричу я им, руками машу:
"Ушел он, идите, замерзнете же!" Вот это было их последнее собрание...
- Скажите, а вот в фильме показывали, как они биржу труда поджигали...
Это на самом деле было?
Нина Александровна:
- Да, было и такое. Когда опасно стало по домам собираться,
они попросили разрешения у немцев открыть клуб. Они говорили, что будут их веселить
и денег не станут брать. Так открылся клуб, в котором участвовали многие молодогвардейцы,
а также другие юноши и девушки, которые не входили в "Молодую гвардию". Руководителями этого
клуба стали Женя Мошков, Ваня Земнухов и Виктор Третьякевич. И однажды, когда все немецкое
командование было в клубе на концерте, Люба Шевцова, Сережа Тюленин и Витя Лукъянченко подожгли
биржу труда, и Люба даже успела на свое выступление. Это был танец. Чтобы не возникло подозрение,
что эту биржу поджег кто-то из клуба.
- А вот в романе Фадеева был предатель Стахович:
- Ну, это истинный роман... Стаховича не было, но был другой предатель
- Почепцов. Он тоже состоял в организации "Молодая гвардия". Вообще аресты начались после
неудачной операции с новогодними подарками. Почепцов увидел, как по улице вели Женю Мошкова,
он испугался, прибежал к своему отчиму Громову, говорит:
"Вот Женю арестовали, теперь и меня арестуют". А этот Громов - бывший белоказак,
а потом вражеский агент, ему отвечает: "Садись и пиши. С ними уже все кончено,
а ты спасешь свою жизнь да еще и деньги получишь". Немцы тогда за выдачу одного молодогвардейца
большие деньги давали - 2 000 марок, а потом и 10 000 обещали. Громов хотел на этом нажиться.
А Почепцов, что там, мальчишка, под его нажимом написал донос... Вот так была выдана
"Молодая гвардия". После этого доноса одного за другим арестовывали молодогвардейцев и подвергали
страшным, нечеловеческим пыткам. Жгли раскаленным железом, подвешивали к оконной раме,
избивали до полусмерти, а потом кидали в холодные камеры, прямо на каменный пол...
Виктора Третьякевича оклеветали. Говорили, будто бы он выдал всю организацию.
И только через 16 лет узнали, что это неправда. Как Ваню арестовали, отец и мать сразу слегли,
и мне пришлось носить ему передачи... А по городу ходили слухи, что их вешать собираются.
Так я помню, идешь и смотришь - не поставили ли где-нибудь новые столбы или еще что-нибудь.
Но с чем придешь к этому холодному, мрачному зданию, с тем и уйдешь. Ничего нового не узнаешь.
Ваня слал из тюрьмы записочки примерно такого содержания: "Обо мне не беспокойтесь, я чувствую
себя хорошо" или "Обо мне не беспокойтесь, я чувствую себя геройски"...
Лидия Владимировна:
- Когда пришли за Толей, мама дала ему новое пальто. Вообще Толя к одежде
был неприхотлив, но мать понимала, что может быть, видит его в последний раз...
Мы с мамой носили Толе передачи. Как-то раз иду я вдоль этой серой тюремной стены и вдруг вижу
- Толя в окно смотрит. Изможденный такой... Он еще тогда улыбаться пробовал. Я кричу:
"Толя! Толя!" Толя погиб в ночь своего рождения. До этого мы ему пирог прислали,
а я письмецо написала. Но не поздравила. Какой там день рождения! Так он в записке написал:
"Спасибо за пирог. Поздравьте меня с днем рождения. Нас выпустят..."
Дальше следовало многоточие, и мы поняли, куда их выпустят:
- Известно, что Олег Кошевой любил украинские песни. Любил ли Ваня песни?
Нина Александровна:
- Ваня очень любил русские народные песни. И, помню, когда он
уходил с единственным желанием - выручить товарищей, он встал перед портретом
Пушкина и этажеркой с книгами и запел свою любимую детскую песенку
"Не ходил бы ты, Ваня, во солдаты..."
"Что это ты, Ваня, детскую песенку свою вспомнил?"- спросила его тогда мама.
Его сбросили в шурф шахты №5 одним из первых. Так погиб 19-летний патриот своей Родины...
Чтобы разозлить фашистов и выполнить последнее задание партии они договорились
петь любимую песню Ленина "Замучен тяжелой неволей"...
Мы достали Ваню из шурфа без головы... Руки и ноги были скручены.
- Да, это очень страшно было... - Сказала Лидия Владимировна,
вытирая слезы, - И сейчас, когда Нина Александровна сказала, что Ваню без головы достали,
передо мной встала вся эта ужасная картина...
Такие молодые, красивые ребята были, а изуродовали их до неузнаваемости...
У Толи не было четырех пальцев на руке и ступни. Когда нам с первой передачей отдали
Толину рубашку, она была вся в кровавых плетях. Сейчас эта рубашка висит в музее "Молодой гвардии".
- Нина Александровна, а Вы живете в том же доме?
- Да, я живу в том же... Дом, конечно, старый, ему уж более 60-ти лет...
- А что, вам новую квартиру не дают?
- Знаете, когда маме предложили новую квартиру в новом доме,
она отказалась, сказала: "Здесь жил мой сын, и я не уйду из этого дома".
Я тоже пошла по маминым стопам. Потому что я не смогу жить в другом месте,
я не смогу без этого портрета Пушкина, без этой этажерки с книгами, без этого стола и стула...
Доживу свой век здесь...
- А вот Вам, наверное, многие пишут...
- Многие, очень многие. И вы пишите. И приезжайте к нам, мы вас примем!
|
