Дом Шевцовых находится на Первомайке, сразу же за шахтой 1-бис имени Сергея Тюленина. Это обычный, каменный, одноэтажный дом, на две квартиры.
   В одной из них до сих пор живут родители Любы Шевцовой. Мы возвращались с Донца через Изварино и уже в сумерках подъехали к дому Шевцовых.
   Во дворе перед высоким деревянным крыльцом - садик из белых акаций. Деревья посажены рукой Любы Шевцовой. Рассказывают - очень любила белую акацию.
   Мать Любы, Ефросинья Мироновна, полная и еще не старая женщина, с живыми глазами, одетая по-домашнему- в пестрый халат, сидела на ступеньках крыльца и, лузгая семечки, разговаривала с соседкой. Она сразу узнала директора музея "Молодой гвардии" Александра Макаровича Литвина, который привел нас в дом Шевцовых, и догадалась о цели нашего визита. Привыкла: откуда только не едут люди в город комсомольской славы - Краснодон!
   Мы вошли в дом. Большая высокая комната. Над столом, в середине, свисает с потолка лампа в шелковом абажуре, в углу кровать, белоснежная, пышная, со множеством подушек, а на стене знакомый миллионам людей портрет девушки-бойца, девушки-героя - Любы Шевцовой.
   Ефросинья Мироновна, как только мы расселись вокруг стола, начала рассказ, живой, душевный:
   - Когда Люба уезжала в Луганск, в партизанскую школу, я и думать об этом не думала и знать не знала. Прибежала она, как всегда, веселая, быстрая и сразу начала собирать вещи в чемодан. "Мамочка, еду учиться на медсестру, ты не горюй, я скоро вернусь. За меня не бойся: Любка твоя в огне не сгорит и в воде не утонет". И уехала.
   Письма писала редко и сообщала в них только деловое: "Перевязываю раненых и отправляю в тыл". А сама, оказывается, училась в специальной партизанской школе.
   Фронт все ближе подходил к нам, и вот тебе - немцы. Любы моей нет, думаю: слава богу, в тылу. А она тут как тут, заявляется домой, да не одна, а с немцами и на немецкой машине.
   Перепугалась я, не пойму, что все это значит. А немцы веселые, вошли с Любой в дом, ухаживают за ней, ставят на стол закуски, вино.
   "Люба, - шепчу я ей, - как тебе не стыдно?" А она: "Молчи, мама, это все равно все наше, они награбили, сволочи; в общем, ешь, пей, а на меня не смотри: все будет хорошо".
   Люба, как вы знаете, была бойкая, прекрасно играла на гитаре, умела плясать, пела. Без нее, бывало, и праздник не в праздник. Однажды - было это еще до прихода немцев - собрала она вот в этой комнате друзей. Среди них, помню, был один паренек, не очень красивый, худой, с длинным носом. Люба к нему хорошо относилась, а тут он возьми и попроси: "Люба, а ну, сыграй что-нибудь сердцещипательное". Люба подхватила гитару и, прижимаясь к нему плечом, запела: "Я люблю вас, но живого, а не мумию..." Все рассмеялись, а паренек сначала смутился, а потом сам рассмеялся.
   Люба сама себя в шутку называла артисткой. Еще в детстве у нее, малышки, спрашивали: "Ты кто?" Она отвечала: "Я артистка Любовь Орлова". Так с тех пор соседи ее и звали: "Артистка Любовь Орлова".
   С немцами она обращалась вольно и смело, водила их за нос. Однажды определили к нам на постой противного немца. Люба его изводила. Как- то немец подвел Любу к географической карте и, указывая пальцем то на один город, то на другой, говорит: "Завтра будем пить кофе вот здесь, а послезавтра здесь". Все это он говорил наполовину по-русски, наполовину по-немецки. Люба моя слушала, слушала да как ткнет пальцем в Сталинград: "А когда здесь будете пить кофе?"
   Немец рассвирепел, вскочил, забегал по комнате, потом снова сел и нервно забарабанил пальцами по спинке стула. А тут, как на грех, кошка наша решила, что он играет с ней, притаилась да как прыгнет - и поцарапала ему руку. Немца будто кипятком ошпарило, подпрыгнул, чуть ли не за пистолет, кричит: "Лубка партизан, и матка партизан, и кошка партизан!"
   Люба моя так и покатилась со смеху...
   Оказывается, она не только в подпольной организации была, но и самостоятельно действовала. Она много спасла раненых в дни оккупации. Ничего не боялась, приведет раненого в дом, накормит, даст ему на дорогу хлеба, а то скажет: "Мама, давай спрячем его у нас". Она до того в своей смелости доходила, что однажды, когда несколько пленных бежали из лагеря, Люба спрятала одного у нас под полом - вон там, в коридорчике, видите крышку люка? Немцы пленных разыскивали, опасно было прятать у себя. Тогда Люба уговорила немецкого лейтенанта отвезти пленного на своей легковой
   машине в Луганск, откуда был родом пленный красноармеец. И, вы только подумайте, немец отвез, приехал обратно и доложил Любке, что, мол, доставил твоего брата, все в порядке.
   Даже теперь, совсем недавно, - меня дома не было - приходил, рассказывают, какой-то слепой и плакал здесь во дворе, говорил: "Люба меня спасла, а сама погибла".
   Когда Любу арестовали, взяла с собой в тюрьму лекарство и губную гармошку...
   Из передней комнаты, где сидели мы, слушая рассказ Ефросиньи Мироновны,
   дверь вела в другую, Любину комнату. Ефросинья Мироновна проводила нас туда. Здесь все осталось так, как было при ней: девичья кровать, чистая, одинокая, возле окна - комод, посередине- стол. Ефросинья Мироновна рассказывала, что за этим столом часто заседали подпольщики. Люба вообще никогда не бывала одна.
   Грустно ходить по этим комнаткам и коридорам, здесь словно витает ее непокорный и неугомонный, вечно живой дух. Кажется, распахнется с шумом дверь и Люба Шевцова, Любка-артистка, войдет с гитарой в руках, жизнерадостная, стройная, нарядная, и скажет что-нибудь веселое, озорное...
   В книге отзывов посетителей дома, этой волнующей квартиры-музея, меня тронула запись, сделанная старательной детской рукой:
   "Дорогой наш друг Люба!
   Как мало ты прожила, как много сделала! Твой светлый образ всегда будет
   для нас примером. Твоя короткая жизнь, переполненная горячей любовью к своей Родине, к своему народу, как солнце, освещает нам дорогу.
   Ты умерла, но в наших сердцах ты всегда будешь жить. Мы, советские пионеры, обещаем тебе, дорогая, быть такими же, какой была ты.
   Мы никогда не свернем с пути, по которому шла ты. От пионеров
   Зверевской жел. дор. школы № 25 В. Бутова, Петрова, Зуева, Медведев".
   ... Что поражает в образе этой чудесной советской девушки? Сочетание озорного, бесшабашного характера со страстной верой в народ и его счастье. Казалось бы, характер такой ненадежен, чересчур много смелости, лукавства, излишнего риска. И вдруг такая твердость, такая глубокая, трогающая сердце верность!
   А еще понял я, что в Любе повторились черты характера ее родителей, простых, трудолюбивых советских людей.
   Мать Любы, Ефросинья Мироновна, - никогда не унывающий человек, шутница, веселая рассказчица. Все, о чем она говорит с человеком незнакомым, это как бы внешне, а настоящее спрятано, и не поймешь, не угадаешь, спрятано надежно. Даже в доброй улыбке заметно, что подлинные ее боли и радости затаены глубоко в душе и о них она не станет говорить первому встречному.
   Отец и мать Любы в прошлом красные партизаны, бойцы знаменитой Пятой армии, защищавшей Царицын. Григорий Ильич командовал комендантским взводом, а Ефросинья Мироновна работала санитаркой в полевом госпитале. Там, в Царицыне, они и поженились.
   Любопытные черточки в характере у Ефросиньи Мироновны; вот откуда у Любы озорство, лукавство и ум! Ефросинья Мироновна в юности, встретив своего суженого- Григория Ильича Шевцова, утаила от него, что была старше на целых четыре года. И теперь, рассказывая об этом незначительном, но веселом эпизоде, Ефросинья Мироновна смеется, глядя на мужа, и говорит:
   "А старик мой до сих пор не может мне простить".
   Григорий Ильич Шевцов по характеру молчалив и спокоен, всю жизнь работал в шахте. Может быть, и твердость духа, и великая душевная сила, с которыми Люба шла на смерть, передались ей от отца- шахтера.
   Теперь все знают, как она, бесстрашно глядя в лицо смерти, с гордым спокойствием отвечала врагам: "Сколько бы вы меня ни пытали, но узнать вам от меня ничего не удастся".
   Чтобы произнести эти слова в лицо палачам, нужно иметь огромное самообладание и твердость. А еще нужно по-настоящему любить жизнь. Мы это знаем теперь по ее волнующим и пророческим словам, которые она произнесла, идя на смерть:
   "Передайте всем, что я люблю жизнь... Впереди советская молодежь увидит еще не одну весну и золотую осень. Будет еще и чистое, мирное, голубое небо, и светлая лунная ночь, будет очень, очень хорошо на нашей дорогой и близкой всем нам Советской Родине!"
   Вот она, Люба Шевцова, вся она здесь, в этих словах, по-девичьи светлых
   и по-солдатски мудрых.
   Григорий Ильич Шевцов, как и подобает шахтеру, в этот вечер говорил
   меньше всех.
   Когда возник разговор о романе Александра Фадеева "Молодая гвардия",
   Григорий Ильич с великим уважением говорил об этой книге, а в конце усмехнулся, вспомнив, что в романе он считается убитым. "А меня никто не убивал, - сказал он, - я вот перед вами живой и работаю забойщиком".
   Снова и снова обращался я мыслью к творению художника. Да, это правда, что произведение есть плод любви, и могуча сила этого чувства. Сила фадеевской любви к своим героям воскресила мертвых!