ОБ ЭТОМ ЛУЧШЕ МОЛЧАТЬ

  Глухой ночью по деревне пробежал кто-то, будоража ее страшным криком.
   В той стороне, где Огородники, было видно зарево. Буйное багровое пламя разгуливало там. И жутко было стоять и смотреть на беду. Мчаться бы надо, тушить пожар. Кто-то предупредил: "Спешить в Огородники не к чему. Там не просто пожар - там немцы жгут хаты".
   Утром криничане узнали: вчера на большаке, неподалеку от Огородников, полегло трое немцев. Они ехали на легковой машине, а кто-то швырнул в них две гранаты. Случилось это среди белого дня, а под вечер на большаке затарахтели грузовики с солдатами. Машины свернули к Огородникам, и вскоре началось самое страшное...
   На другой день Петрусь с Юзиком ходили в сожженное село. Ни одного дома, ни единой уцелевшей стены! Голые, обуглившиеся трубы печей - вот и все, что осталось. Огонь сожрал избы вместе с крестьянским скарбом. И старые березы, и амбары, и плетни - все сожрал.
   Петрусь взбежал на пригорок, с которого было видно, как ветер нехотя гнал по пепелищам золу и пыль. В разных концах поднимался тощий дымок. Несколько женщин разгребали угли и пепел, искали что-то. Неподалеку от них старик с мальчонкой рыли яму.
   Несколько минут быстрого бега - и ребята уже возле, погорельцев. Парнишка показался им старичком: глубокие морщины сбежались у него на лбу и на переносице; лицо серое, словно осыпанное пеплом. Зимняя шапка на голове, на ногах - непомерно большие сапоги. Коротенькие, выше колен, домотканые штанишки.
   - Вот... мамку будем хоронить,- еле слышно проговорил мальчонка и посмотрел туда, где стояла черпая печь с уцелевшим на ней чугунком.
   У стены, на земле, завернутая в мешковину, лежала мать мальчишки. Ветер трепал, сносил в сторону волосы на ее голове...
   После у Петруся в глазах еще долго стояли эти "живые" волосы.
   Федю - так звали сироту - Петрусь увел в Криницы, к себе в хату. У Матеихи появился вроде бы еще один сын.
   Часто Федя кричит по ночам. "Мамка! - кричит.- Горит! Горит, мамка!" Когда утром мальчика спрашивают, отчего он так кричал, Федя удивленно моргает: "А... разве не было пожара?" Ему чудится во сне: по двое, по трое перебегают чужие солдаты от хаты к хате, поджигают крыши факелами из соломы. Точно змеи, ползут по стенам струйки огня. Обезумевшая Федина мать бросается с вилами на солдат, и тогда солдаты стреляют...
   Все это мальчик видел наяву. И весь этот кошмар упрямо повторяется во сне.
   Петрусева мать подсаживается на лавку, где спит Федя. Успокаивает, убаюкивает его. А тот вскочит и подолгу сидит не шелохнувшись: прислушивается, не гудит, не пробегает ли быстрый огонь по крыше?
   - Ветер это,- утешает Федюшку Матеиха. Подходит к Феде Петрусь и тоже принимается ему внушать: немцы, дескать, к нам не придут, хотя сам-то и не верит в это.
   Суровой, беспокойной жизнью живет теперь деревенька. Жутко стало в ней. Сидят старики и женщины с ребятишками по хатам, говорят чуть ли не шепотом, прислушиваются к каждому постороннему звуку.
   Кое-кто из криничан придумал дубовые потайные засовы к дверям. Да какой толк запираться, если гитлеровцы жгут хаты вместе с людьми?
   Многое кажется сейчас странным, никому не нужным. И дни, похожие один на другой, проходят в ожидании чего-то неотвратимого и ужасного.
   "Которое сегодня число?" Петрусь давно проснулся и лежит с открытыми глазами в своей крохотной каморке. Окошко выходит на огород, и в него видно, как с березы, обласканной осенним солнцем, бесшумно падают листья. Утро ясное, прохладное. "Ровно неделя, как ушел из дома отец. Значит, двадцать второе".
   Петрусь помнит: Григорий Яковлевич, учитель, прошлой осенью говорил, будто двадцать второе сентября особенный день в году - день осеннего равноденствия.
   Григорий Яковлевич... "Где он теперь, в каких лесах?"
   Плохо без учителя, без отца и вообще без мужчин.
   "С кем теперь поработаешь? От отца до сих пор - ничего ".
   Но как бы там ни было, жить надо. Вчера вот Петрусь конопатил щели в сарае, перебирал с матерью картошку. Прибегал Юзик, тащил в лес Петруся. Отказался. Вместо него Федя пошел. Какие же все-таки чудаки Юзик и Федюшка! Бродят по лесу якобы в поисках грибов, а сами мечтают повстречать партизан и увязаться все-таки за ними. На что надеются? Не возьмут их, нечего об этом и мечтать!
   Хоть и рано проснулся сегодня Петрусь, мать давно уже на ногах. Что она делает, легко определить по звукам. Звякнула печная заслонка. Слышно, как плюхаются картофелины в чугун с водой. И в который уж раз мальчик слышит протяжный вздох.
   Вздохи эти стали уже привычкой для криничанских женщин. Охают, стонут. Ну, словно все сразу заболели. Петруся снова начала одолевать дрема, когда в окно постучали. Мальчик кинулся в сени, отпер дверь. На пороге стоял Степан Дунец в своей бархатной тужурке.
   Деда Степана не было в Криницах с того дня, как ушли в леса отцы Петруся и Юзика.
   Матеиха давно еще предсказывала: Дунец должен вернуться в деревню. "Куда жо ему такому воевать - больной, покалеченный. Сидел бы с нами - не так бы страшно нам, бабам, было б..." И вот дед возвратился. Да не один: поодаль скромно стояла девушка с узелком в руке. Платье на ней порвано во многих местах и зашито на скорую руку. На ногах изрядно стоптанные туфли. Волосы закручены большим клубком на затылке. Она улыбнулась Петрусю краешком губ.
   - Чего же ты нас в хату не приглашаешь? - пробасил Дунец.- Иль, может, не рад гостям?
   - Что вы? Что вы?! - спохватился Петрусь.- Мама,- закричал,- к нам пришли!
   Хозяйка уже и без того услышала голос Дунца. Вышла ему навстречу.
   - Вот кого не ждали! Степан...- Тут голос у Матеихи задрожал, она поднесла ладони ко рту.- Случилось что... с Матеем?
   - Эка, глупая ты баба! - Дунец тряхнул бородой.- Что, скажи ты мне, с твоим Матеем стрястись может?
   Пропустив вперед девушку, дед высоко поднял правую негнущуюся ногу и шагнул через порог. Хозяйка суетливо придвинула гостям скамью, смахнула рукой крошки со стола.
   - С той ночи, как пошел мой Матей, так сердце щемит...- Матеиха внимательно разглядывала гостью.
   Дед сидел на скамье с суровым достоинством, замкнутый и серьезный.
   - Как жить? - жаловалась хозяйка.- Мыкаюсь, кручусь. Как-то он там, наш Матей? Что хоть слышно? Скажи, будь ласков, Степан.
   - Такому, как твой Матей, никакой бес не страшен. Ты мне лучше вот о чем скажи...- Дунец как-то странно посмотрел на Петруся, пошевелил седыми бровями.- Скажи мне лучше, Ульяна, не возьмешь ли к себе в квартирантки гражданочку эту? - кивнул он на незнакомку.- Хотел, видишь ли, у себя ее пристроить. Да сама понимаешь, каково ей будет у меня, бобыля...
   И снова дед кольнул глазами притихшего у двери мальчугана, точно бы решая, доверять или не доверять ему разговор. Почувствовав это, Петрусь плотнее прикрыл дверь и решительно сел на пороге.
   Вышел из передней комнаты заспанный Федя. Наверное, он все слышал. Не говоря ни слова, мальчонка выбрал себе место рядом с Петрусем, подпер кулаками подбородок, всем своим видом он как бы предупреждал: "Что хотите со мной делайте, а из хаты я тоже не уйду!"
   Дед откашлялся, тщательио стряхнул со своей тужурки невидимые соринки. Встал.
   - Да вы познакомьтесь. Что же это я вас сразу не представил?
   Девушка легко поднялась со скамьи, протянула хозяйке руку.
   - Аней меня зовут.
   Степан Дунец тут же добавил:
   - Анна Иосифовна. Учительница...
   - Наставница? - Матеиха недоверчиво посмотрела сначала на деда Степана, после - на девушку...- Боже милостивый! Такая молоденькая... Схожа очень с племянницей моей. Такие же вот глаза... горячие. Да пойдемте в горницу, пани наставница,- спохватилась хозяйка.- Там и потолкуем...
   - Какая же я пани? - засмеялась девушка.- Теперь нет панов.
   - Пускай себе и нет. А вы пани...
   Чисто в передней комнате. От выскобленных половиц веет прохладой. На кровати - гора подушек, а на комоде - тарелки с замысловатыми узорами, медный, хорошо начищенный самовар, гордость хозяйки. Этот самовар "сходит" с комода только по большим праздникам, да и то, если в доме гости.
   - Вот тут и будете жить... коль поправится,- говорит Петрусева мать девушке, одергивая кружевную накидку на кровати.- У нас тихо, спокойно... А не понравится, не взыщите уж.
   Деду Степану смешно.
   - Так и напрашивается, чтоб похвалили! Да уж видим, видим: порядок у тебя - не то, что в моей хибаре. Потому и привел сюда Аннушку. Да, вот что...- Дунец заговорил теперь вполголоса.- Она, видишь ли, из Промышляд. А там... немцы уже успели побывать. Какой-то подлец Аннушку выдал. Едва не сцапали ее. Да, молодчина она, вовремя успела... Скрылась. Ей лучше б у вас пожить, Ульяна. Подозрений, понимаешь ли, меньше. Скажешь: племянница из Молодечно. Есть же у тебя племянница там?
   - Есть, есть! - закивала хозяйка,- Такая же вот, как и Аннушка. Девятнадцать годков ей. Мать-то у нее еще при панах богу душу отдала. Только было жизнь образовываться стала - снова не наша власть,- вздыхала тетка Ульяна.- Матей вот... пошел. Он только с виду такой здоровый. Простынет...
   - На войне не болеют. Чтобы ты это знала,- успокоил Матеиху Дунец.- Ранить могут или еще там чего, А болезней не бывает.- Дед прислушался.- Любопытно!..
   Выйдя с хозяйкой и мальчишками в сени, он распахнул пошире чуть приоткрытую наружную дверь и увидел Юзика. Петрусев приятель усердно тер лоб. Видимо, ему досталось от двери. Скорчил рожицу, захлопал глазами.
   - День добрый!- поспешно поздоровался он.- Я шел, знаете, мимо. Дай, думаю, зайду... Провалиться мне, ежели вру, сквозь землю!
   - Да не провалишься! Никуда не денешься, пострел! - осадил Юзика дед Степан,
   - Ну и болтать ты, парень!..- Матеиха вздумала усовестить Юзика.- Ровно в три жернова мелешь. Побойся бога!..
   Поправляя волосы, вышла из комнаты Матеихина гостья.
   - А-а, вот и они! Доброе утро!.. Юзик подался к выходу.
   - А вчера вы были смелее!-девушка пристальнее посмотрела на потупившегося вдруг Федю.- Тебя-то я сразу и не узнала. Вечером ты кажешься совсем большим...
   - Как? - дед удивленно вскинул брови.- Вы знакомы? Ну, знаете ли!..
   Пришлось девушке рассказать про вчерашнюю встречу с мальчишками у опушки Крипичанского бора.
   - Вы понимаете, я видела, что они меня заприметили, следят за мной. Но поделать ничего уже не могла. Честное слово! Хотела оторваться - ничего не получилось. Специально через кладбище пошла. Самой, знаете, страшно было. А этим хоть бы что. Ни на шаг!
   - А как же вы думали? - усмехнулся дед Степан.- У нас, будет вам известно, народ лесной: зоркий и смышленый. Начиная вот с этаких пострелят. Только иной раз носы суют к чужим дверям... А впрочем, это тоже лесная привычка. Надеюсь, хлопцы не станут болтать лишнего.
   Матеиха подтопила печь, сунула в нее чугунок с картошкой и сковородку. На сковородку бросила несколько добрых кусков сала. Поставила самовар. Дед Степан подтолкнул мальчишек к столу. Где, мол, слишком бойки, а тут мешкаете.
   Сам же от угощения отказался. Уходя, предупредил хозяйку:
   - К вечеру наведаюсь поглядеть, как тут племянница твоя устроилась.
   Ушел Степан Дунец - трое друзей, словно сговорившись, полезли к Петрусю на чердак. Здесь у ребят тайник. В самом темном углу перевернута вверх дном круглая плетеная корзина. В таких обычно возят картошку с поля. Под корзиной хранится несколько обойм с патронами, пулеметная лента и части от немецкого автомата - счастливые находки с большака.
   - Ну, выкладывайте! - потребовал у Феди и Юзика Потрусь, когда ребята очутились возле корзины.
   Юзик полез за пазуху и вытащил горсть винтовочных патронов.
   - У того же ручья нашли. Не пошел вчера с нами... А мы звали...
   Федюшка тоже начал шарить в своих карманах, но ни он, ни Юзик не поняли друга.
   Петрусь требовал у них не находок - эко диво! Он ждал подробного рассказа: верно ли, будто ребята выследили учительницу?
   - Да провалиться мне на этом месте!- обиделся было Юзик.
   Петрусь недовольно поморщился, зная заранее, что Юзик сейчас начнет болтать и непременно что-нибудь выдумает.
   - Совсем темно уж было,- рассказывал торопливо Юзик.- Совсем темно и немножко страшно... Верно ведь, Федя?
   - Ага, страшно...- признался Федюшка.
   Больше ничего добавить он не мог. Язык у него, не в пример Юзику, прямо-таки пудовая гиря. Едва им шевелит. Впрочем, Юзик может заменить хоть десятерых рассказчиков.
   - ...Темно в лесу. Туман. Мы с Федей уже домой собрались, а он мне говорит: "Смотри-ка, кто-то там идет". И туда, где луг заболоченный, мне показывает. Правду я говорю, Федя?
   - Ага, где луг...
   - Ну так вот. Гляжу это я: идет!.. Тогда мы пробрались к стожку и начали следить. Я сразу догадался, что она не тутошняя. Верно, Федя!
   - Ага! - машинально поддакнул Федюгака и спохватился: - Врешь! Ничего ты не догадался. Ты говорил: "Русалка какая-то". А я: "Никакая она не русалка. Русалки по болоту не ходят. Они в реке..."
   - Это неважно! - остановил разговорившегося вдруг приятеля Юзик.- Главное, что мы ее выследили! Так или не так?
   - Постойте! - Потрусь нахмурился.- Учительница говорила, что видела, как вы шли за ней.
   - Она нас потом увидела,- скороговоркой выпалил Юзик.- Когда к деревне стали подходить, тогда она и заметила Федю. "Покажите,- говорит,- где Степан Данилович Дунец проживает". Ну, мы ей и показали дедову хату.
   Разобравшись, что к чему, Петрусь стал корить Федю. Не стыдно, дескать! Мог бы еще вчера вечером обо всем сказать.
   - Не мог,- выдавил из себя Федюшка.- Я пришел... Тетя Ульяна говорит: "Спать!" А ты в чулане был. А она не пускала к тебе. Я не виноват...
   - Верно, он не виноват,- заступился за Федю Юзик. - Он пришел, а ты, Петрусь, уже хранишь. Он слышал. Правильно ведь, Федя? - Юзик хитро подмигнул.
   - Ладно,- примирительно сказал Петрусь.
   На чердаке полумрак. Солнце проникает лишь через единственное полукруглое оконце и немного - сквозь щели. Лучи его похожи па золотые туго натянутые нити. Мальчишкам здесь нравится: можно поговорить вдоволь, посекретничать.
   - Слушай, Петрусь,- шепчет Федя.- А она, учительница эта, к деду Степану не просто так, наверное.
   - Еще бы - просто так! Слыхал, от немцев бежал она?
   - А дед Степан, мамка говорила, большевик. А немцы мамка говорила, большевиков ищут. А что эта за люд такие - большевики? А?
   Петрусь встал, едва не стукнувшись головой о стропила.
   - Ну, большевик... Соображаешь? - поднялся на носки и широко развел руки, показывая, какие могут быть у человека широкие плечи.- Боль-ше-вик! Он за всех заступиться может. Он - за народ. Не понимаешь?
   До вечера было еще много времени. Поговорив, мальчишки спустились с чердака.
   А тут пришел и Степан Дунец.
   Мать Петруся внесла зажженную лампу, поставила на стол. И все увидели: лицо у деда Степана сумрачное.
   - Скажи-ка, Аннушка, как они, немцы, в вашей деревне себя вели? - присаживаясь на сундук, спросил он.- Что хоть делали?
   - Что делали? - учительница изменилась в лице.- До того как немцам в селе появиться, к нам трое красноармейцев пробрались. Из окружения...
   Притихшие ребята заерзали на скамейке, а у Матеихи вырвалось протяжное: "О, господи!"
   Дед Степан слушал молча, склонив голову. А девушка рассказывала о том, как промышлядские мужики переодели красноармейцев во все крестьянское, будто те с рождения живут в Промышлядах. Принесли с собой бойцы знамя полка, тайно хранили его. Все же один из них доверил кое-кому тайну. Дошла она и до фашистов. Те сразу же заявились!
   - ...Схватили двух красноармейцев,- неторопливо продолжала Аия.- Третий успел перебраться в соседнее село, после - в лес. В тужурке он унес с собой полковое знамя. А немцы всю одежду у арестованных вспороли, изодрали в клочья. Людям жгли тела... паяльной лампой. Гвоздями пробивали ноги и руки.
   У Ани мелко задрожал подбородок.
   - Как же могут люди так терзать людей?! Звери хищные,- застонала Матеиха, прижимая к себе Федюшку.- Засеется сиротами земля...
   Потом в хате долго стояла тишина. Первым заговорил Петрусь:
   - А чего это немцы так знамя искали, дедушка Степан? На что оно им?
   - Знамя-то? - Дунец посмотрел куда-то в окно.- Знамя красное - наша святыня. И честь. И судьба! Гордость наша оно...
   Дед надолго замолчал. Большие, сильные руки его лежали недвижимо на коленях. Глубоко задумался Степан Дунец. Глядя на него, Петрусь силился вспомнить: в какой это сказке читал он про такого же вот плечистого богатыря с белой бородой?
   - Помню... Митинг мы устраивали первомайский. В городке на базарной площади. При панах еще. Без красного флага какой праздник? Пусть будет хоть лоскуток красный - все равно. Кровь на нем наша. За свободу она пролита. И зовет она за свободу бороться. Понятно вам? - Дунец по привычке стряхнул что-то незаметное с бархатной тужурки.- Так вот. Первое мая... В условленный час на площади, где базар, ударили в колокол. И началось... Повалил со всех сторон народ. Опять колокол на церкви загремел - другой сигнал. Тут вскочил на воз товарищ наш, Андрей. Поднял над головой знамя. -Товарищи,- говорит,- поклянемся перед этим знаменем! Покамест живы, не бросим с богатеями воевать!" - Дед Степап посмотрел в глаза сидящему рядом с ним Петруся.- Промеж людей затесался, видишь ты, полицейский. Увидел он стяг и затрясся. Полотняным сделался. Аж пот того полицейского прошиб. Протянул он руку - вырвать у нашего Андрея стяг, а я, не будь дураком,- по полицейской лапе палкой. Кинулся он бежать... Один рабочий подставил панскому прислужнику ногу. Тот с разгону да на мостовую...
   Ребята заулыбались, представляя, как летел на булыжник полицейский.
   Степан Дунец рассказывал, как о беспорядках узнали власти, как они двинули на демонстрантов отряд полиции и как подоспели на подмогу полицейским конные жан- дармы.
   Полицейские и жандармы били прикладами участников демонстрации, штыками кололи. Стреляли. Пуля угодила Андрею в правую руку.
   Вот-вот выронит он стяг! Тут знамя перенял Степан Дунец, и продолжало оно полыхать над народом, переходя из рук в руки.
   - Когда разъяренные полицейские вязали товарища Андрея, он крикнул нам: "Те, кто жив останется, храпите наше знамя! Храните свято!"
   В конце дедова рассказа Матеиха уже вытирала кончиком платка глаза. Волнение, беда или радость - всё у нее слезы.
   Петрусь сбегал в свою боковушку и принес несколько книжек с потертыми переплетами - свои учебники. В книге для чтения он нашел страницу, где были нарисованы шагающие под барабан ребята в красных галстуках. Впереди у них знамя.
   - Это пионеры! - с гордостью говорил Петрусь.- Во всех делах они первые. Григорий Яковлевич нам рассказывал...
   Учительница осторожно перелистывала учебники, разглаживая смятые уголки страниц. "География". В этой книжке все долго разглядывали картинки Москвы и Ленинграда.
   В "Книге для чтения" был нарисован всадник. Лихо мчался оп с саблей на коне, бурка развевалась па ветру. Чапаев!
   - Мы с Юзиком теперь в четвертом классе учились бы,- мечтательно проговорил Петрусь.
   Матеиха резко поднялась с лавки, махнула рукой.
   - Чего уж теперича вздыхать! Горюй не горюй - тоской беду не поправишь. Ходили они к Яковлевичу, добывали грамоту. Да счастье-то оно ненадолго...
   В трех крестиках, которыми расписывалась иногда Матеиха, вся ее грамотность. Но, кажется, больше всего на свете хотелось ей, чтобы дети учились.
   Белорусских школ при панах не было во всей округе, а польская находилась за семь верст, в Большом селе. Петрусь, Юзик, еще кое-кто из криничанских ребят ходили туда, хотя "пан наставник" насмехался над ними, над их одежонкой, часто ставил на колени и бил ремнем.
   Вспомнив те времена, поохав еще немного, хозяйка пошла на кухню - приготовить что-нибудь к ужину. Унесла с собой лампу.
   Первым в темноте прозвучал бас деда Степана:
   - А меня мои товарищи в тюрьме грамоте учили. Я все больше на стенах царапал... первые свои слова. Огрызок карандаша от охранников редко удавалось утаить. Косточкой царапал. Иногда попадалась в тюремной по-хлебке. А сейчас... Отчего бы и не учиться?..
   - Ты об одном мечтаешь,- донесся из-за перегородки голос Матеихи.- Об одном... А жизнь другое намечает!