38

   Его втащили, как мешок, швырнули в темный угол подвала, на охапку соломы, мокрую от стекавшей со степ воды. Громыхнули о цементный пол кандалы. Человек глухо застонал:
   - Пить! Пить!
   Владимир открыл глаза. Он и сам был в полубеспамятстве - допросы, пытки каждую ночь. Какой по счету была минувшая? Десятой, двадцатой? На каждом допросе одно и то же - свист плетей, "говори, говори, собака!".
   Каждый день в подвал втаскивают новых и новых людей, кладут лицом к стене. При попытке повернуться, заговорить с соседом карцерный охранник бьет ногами или прикладом.
   Но сейчас Владимир был один - всех увели к следователю. Конвойные, втащившие "новичка", закрыли наглухо дверь, ушли. У Владимира разламывалась голова, ныли от ударов по жилам руки, болела исхлестанная спина. Но человек, лежавший в углу, просил пить. Превозмогая боль, Владимир встал, добрел, волоча тяжелые кандалы, до бочки, зачерпнул ковшом застоявшейся, затхлой воды. Мужчина жадно прильнул к ковшу. Но, отхлебнув глоток, выплюнул, отвернулся к стене, застонал.
   "Выбиты зубы", - подумал Бадаев.
   Опустился рядом на солому, пригляделся. Сутуло покатые плечи, лысая, подбритая по бокам голова - Федорович! Теперь Владимир узнал и его голос. Все сидевшие во внутренней тюрьме сигуранцы простуженно хрипели, кашляли. У Федоровича хрипоты не чувствовалось, хотя арестован был вместе со всеми...
   Та вьюжная февральская ночь не выходила у Владимира из головы. Вновь и вновь перебирал он в памяти загадочные обстоятельства ареста. Должны были собраться командиры и подрывники городского отряда- предстояла операция; взрыв дома, в котором намечалось сборище полицейских.
   Бадаева и Межигурскую в новую квартиру Федоровича Яша провел чердаками с соседней улицы Даже сам Федорович удивился: "Явились пред очи как духи". Вскоре пришли Алексей Гордиенко и трое ребят из Яшиного отряда.
   В конспиративном отношении подобранная Федоровичем квартира была неплохой: двор имел двойные ворота, двери парадного, черной лестницы и квартиры запирались на замки и цепочки.
   Внезапное появление жандармов, казалось, было исключено, И все же они явились внезапно через какой-то пожарный ход из соседнего здания. Заполнили прихожую, отрезав сразу все выходы. Офицер обрушился на Федоровича.
   - Зачем на дверях цепочки?! Не знаешь распоряжения коменданта: ворота, парадные должны быть всегда открыты. Заплатишь штраф!
   Затем объявил, что проводит комендантскую проверку, потребовал документы. Оглядел бегло комнаты и собрался уже уходить, когда один из жандармов подскочил к нему с найденным якобы у кого-то из ребят пистолетом.
   - О, - воскликнул офицер, - это меняет дело! Хозяина квартиры и владельца оружия обязан арестовать, остальных прошу в качестве свидетелей.
   Кроме пожарного хода, о котором не знали почему-то ни Федорович, ни Яша, все выглядело правдоподобным: комендантские проверки проводились часто, и, если находили оружие, в полицию доставляли всех проживавших и оказавшихся в квартире - Владимир сам читал на этот счет циркуляр.
   Только внизу, увидев солдат, стоявших под окнами, понял, что "комендантская проверка" - заранее подготовленная ловушка.
   Совершено было предательство. Но кем? Месяц не выходил у Владимира из головы этот вопрос. Страдал бы только он один, а то ведь подвергались страшным пыткам и доверившиеся ему люди. Сознание вины перед ними было невыносимо. Где проглядел? Кого не рассмотрел вовремя?
   Всех оставили в ту вьюжную февральскую ночь во внутренней тюрьме сигуранцы. Ребят из Яшиного отряда разместили в общих камерах на втором этаже, Межигурскую - в одиночке, Бадаева - в подвальном карцере, Федоровича - в комендантском изоляторе.
   Однажды, правда, Владимиру показалось, что в изолятор, где сидел Федорович, прошла с какими-то свертками его жена. Но что не привидится после пыток...
   Снова застонал Федорович, попросил курить. Владимир отполз к нарам, долго и упорно шарил там. Вернулся с окурком, двумя спичками, кусочком серника. Как самому избавлению, обрадовался Федорович окурку, судорожно схватил его, Но при свете спички вымазанное грязью лицо Федоровича показалось Владимиру отнюдь не синюшным, как у тех, кто хоть раз побывал на следствии. По-прежнему розовели его щеки, не выглядела свалявшейся отросшая борода, а усы и голова были явно подбриты.
   Будто нечаянно Владимир уронил спичку, чиркнул вторую, скосил глаза сначала на руки, потом на ноги арестованного. Перехватил его взгляд Федорович:
   - Вот... надели цацки. Стреножили!
   - Давно?
   - Как и тебя, сразу же!
   - А привычкам своим, вижу, не изменяешь - усы подбриты, - заметил Владимир. - Как умудряешься с "цацками"-то?
   - Нужда научит... Обломыш лезвия нашел, им трохи и подскоблился. К носу торчмя растут - щекочут, окаянные.
   - И голову обломышем скоблил?
   Поперхнулся дымом, закашлял Федорович:
   - Голову сами... от вшивости. Вас разве не брили?
   - Нет, - глухо отозвался Владимир. - У нас обслуживание хуже: манжетов под кандалы не дают!
   - Каких манжетов, что ерундишь?
   - Стреножили, говоришь, как и меня? Сразу же? - спокойно продолжал Владимир. - У меня "цацки" кости переели - у тебя нет и потертостей. Дебелая шкура!
   Бадаев встал, громыхнул цепями.
   Почуял недоброе Федорович, метнулся к окованной железом двери, забарабанил что было сил кулаками.
   Страшным возмездием надвигался на него Бадаев. Жутко лязгали цепи. Каменной поступью казались Федоровичу шаркавшие по цементному полу тяжелые шаги Бадаева.
   - Не один я... есть и другой, - пустился на хитрость провокатор.
   Замерли взметнувшиеся руки Владимира.
   - Кто?!
   - На тебе кандалы, на мне они двойные! Тебе переели кости, мне - душу, - забормотал Федорович.
   - Ловчишь, выигрываешь время! - Владимир опять замахнулся цепями.
   Федорович вывернулся из-под удара, метнулся за бочку. Захлестнул Владимир наручниками предателя за шею, рванул - у самого в глазах потемнело от боли.
   Распахнулась дверь. Удар приклада свалил Владимира. Видел только, как рухнул в бочку головой Федорович, как кинулись его вытаскивать... И все заплыло чернотой.
   Очнулся от вылитого на голову ведра воды. Прошло, видимо, немало времени - на полу и нарах лежали вернувшиеся с допроса товарищи. Над Владимиром стоял конвоир.
   - Вставай, к следователю!