НА ВОЙНЕ БЫЛИ ЛЮБОВЬ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

   Во время Великой Отечественной войны в течение года я находилась в тылу врага, выполняя задание командования. Прошло 18 лет, но я не забыла своих боевых товарищей и... операции, которые мы проводили, рискуя жизнью.
   Особенно запомнился один из тяжелых дней военных лет. Был июль 1943 год. Наша группа, состоявшая из 12 человек, располагалась в лесу. Легко дышалось свежим, лесным воздухом, хотелось лечь в траву и смотреть в голубое небо сквозь зеленые ветви деревьев. Как было бы хорошо на душе, если бы не было войны. Она заставляла забывать о великолепии природы, а помнить о том, что ты должен убивать человека-врага и быть осторожным и бдительным, чтобы остаться в живых самому.
   И враг, и я хотели жить, зачем же тогда нам убивать друг друга?
   Но мы были готовы не только убивать, а вообще сметать с земли фашистских гадов, потому что они напали на нашу Родину.
   Отправляясь в тыл врага, каждый из нас знал, что его ожидает, и, не задумываясь, отдал бы свою жизнь, если бы это потребовалось, для выполнения задания. Каждый имел оружие и всегда отдельно хранил патрон, который можно было использовать для себя, если попадешь в плен или будешь тяжело ранен.
   Однажды к нам в лес из оккупированной немцами деревни пришла девушка Катя. Молодая, веселая, готовая выполнить любое задание. Я нашла в ней хорошую, отзывчивую подругу. Михаил, один из наших разведчиков, давно знал Катю и, казалось, любил ее. Она была к нему очень ласкова и внимательна, искренне любящая и готовая плечом к плечу пройти с ним трудную дорогу войны.
   Переходя далекие расстояния по лесам, болотам, Катя вместе с нами выполняла порученные нам задания. Нередко были под обстрелом фашистов, но удачно скрывались от них в лесах, которых они боялись и в которых зачастую находили себе смерть. Был момент, когда мы не могли находиться одни без поддержки какого-нибудь партизанского отряда. В это время мы находились в Латвии. Квартал леса, где мы находились, был небольшой, и в случае окружения могли бы все погибнуть.
   Один местный житель, хорошо знавший дороги, согласился довести нас до партизанского отряда. Сборы были недолгие. "Дорога длинная и опасная, будем идти под носом у немцев, - сказал проводник,- Громко не разговаривайте и не кашляйте. Малейшая неосторожность - погибнем". И мы отправились в далекий путь.
   Шли долго, гуськом, друг за другом. Иногда нарушалась дисциплина, кто-нибудь кашлял, прикрывая рот ладонью. Другие ворчали - терпеть нужно. "Не могу", - отвечал нарушитель.
   Мы прошли километров двадцать, многие стерли ноги, устали и очень хотели отдохнуть хоть немного. Остановились в болотистой местности, среди редко растущих елочек, развели костры.
   Кто прилег около костров, повесив портянки на редкие кустики, кто сидел, ждал, когда закипит вода в котелке. Были рады отдохнуть хотя бы с полчаса. Но никто не знал о том, что нас заметили фашисты и преследовали сзади на некотором расстоянии. Они залегли недалеко от нас, выжидая, пока все разуются, отложат в сторону вещмешки и спокойно прилягут на землю. Выбрав подходящее для них время, они открыли стрельбу. Стреляли из автоматов и винтовок беспрерывно. Пули пролетали, не долетали, совсем рядом с людьми вонзались в землю.
   Лежа на земле, я дотягивалась рукой до радиостанции и, как бы предвидя, что пуля вот-вот попадет в руку, резко отдергивала ее. Почему-то казалось, ранит только эту руку, а остальное тело неприкосновенно. Был приказ отступать ползком, но ползти по пням, корягам было невозможно, и многие бежали, поднявшись во весь рост. Все-таки схватила я радиостанцию, решила ползти, но не смогла, тогда встала во весь рост и побежала вперед, не оглядываясь.
   Застигнутые врасплох, мы оставили обувь, вещмешки. Один товарищ, раненный в грудь, закачался, выронил из рук пулемет и побежал вперед неуверенной походкой. Некоторые отделались легкими ранениями. Открывать неравный бой было бесполезно, могли бы погибнуть все. Кое-кто поворачивался и на ходу стрелял в сторону фашистов. Дойдя до наших вещей, они прекратили стрельбу, их больше заинтересовали брошенные нами вещи.
   Через некоторое время мы собрались все вместе, оказалось, трое легко ранены и один пулеметчик - тяжело. Но передвигаться он мог самостоятельно.
   И снова повел нас проводник к партизанам. Почти все разутые, измученные, мы шли вслед за проводником, и никто больше не хотел отдыхать, У всех была одна мечта - скорее бы добраться до отряда. Подбадривая друг друга, шли и шли, не обращая внимания на ободранные в кровь ноги, забыв о том, что давно ничего не ели, - впереди большая надежда, наши люди-партизаны. "Стой! Кто идет?" - окликнул часовой.
   "Свои", - ответил проводник. Часовой приблизился, в недоумении посмотрел на измученных незнакомых людей и поверил, что мы действительно свои.
   В отряде нас встретили приветливо, раненым оказали первую помощь, накормили вкусным ужином и разместили всех в шалашах. Почувствовав себя в безопасности, среди своих людей мы быстро уснули крепким сном. Но не проспали и полчаса, как в отряде объявили боевую тревогу. Командир отряда объяснил, что отряд окружен и находится в большой опасности. "Сейчас примем бой, - сказал он. - Стрелять без промаха, патронов в запасе нет. Занимайте удобные позиции и маскируйтесь".
   Партизаны действительно заняли удобные позиции: кто спрятался за дерево, кто за пень, а кто залез на дерево и спрятался в его ветвях. Поскольку я работала радистом, мне приказали находиться в центральном шалаше, где были больные и раненые. Катя и остальные наши разведчики с винтовками и автоматами в руках залегли под кустами вместе с партизанами.
   Начался жестокий бой. Немцы не жалели патронов, стреляли куда попало почти беспрерывно. На опушке леса у них стояли подводы с боеприпасами. Только и слышно было, как немецкий офицер выкрикивал: "Шнель, шнель". И солдаты, согнувшись, пробирались к шалашам. Пули проносились в разных направлениях, впивались в деревья, задевали ветки, вонзались в землю. Меткими выстрелами партизаны уничтожали фашистов, почти ни одного патрона не пропадало даром. Положение немцев было невыгодное: не видя партизан, они лезли на рожон и погибали, не успев понять, откуда стреляли.
   Вдруг послышался слабый стон. И через несколько минут к центральному шалашу несли раненую в голову Катю. Узнать ее было невозможно: все лицо залило кровью. Пуля попала в висок, задела глаз и вышла с другой стороны. Она потеряла сознание. Санитары наложили повязку и уложили ее в шалаше. "Рана тяжелая, - сказала санитарка. - Видно, отжила девушка".
   Я сидела рядом с Катей, недавно жизнерадостной и веселой, теперь тяжело раненной в голову. Хотелось сказать ей ласковые, утешительные слова, но она была без памяти. Ее молодое тело по-прежнему было прекрасно, но голова, вся забинтованная, с кровавыми пятнами, казалось, принадлежит не ей и нагоняла тяжелые думы о постигшем ее несчастье.
   Бой продолжался. Ни один немец не прошел к шалашам. Один за другим они падали от партизанских пуль. Наш молодой пулеметчик, немало положивший фашистов, был ранен в ногу, сгоряча подумал, что ранение тяжелое и застрелил сам себя, не желая живым попадаться в плен. Погибло еще три партизана.
   Бой продолжался 12 часов и кончился победой партизан, которые потеряли 4 человека, а уничтожили не меньше сотни. Наступила темнота. Немцы отступили с большими потерями. Замолчали пулеметы, не слышалось ни одного выстрела. Трупы немцев лежали в разных положениях. Раненых они подбирали и утаскивали на подводы, а мертвых не трогали, боясь как бы самим не стать мертвыми.
   Находясь около Кати и внимательно следя за нею, я поняла, что она пришла в сознание. "Катюша, бой уже кончился, - сказала я. - Михаил твой жив. Ты крепись, мы тебя обязательно вылечим". Я смотрела на ее губы, но они не отвечали, а болезненно передергивались. С забинтованной головой Катя ничего не видела. Михаил подошел ко мне и тихо спросил, цел ли у Кати глаз. "Не знаю, - ответила я. - Когда принесли, ее все лицо было в крови, невозможно было увидеть глаза". - "Я слышал, что выбило у нее глаз, - опустив голову, сказал он. - Кому она теперь будет нужна".
   Я с презрением посмотрела на Михаила и подумала, какой же он бессердечный человек. "Ты, кажется, любил ее, а случилась беда - разлюбил, - сказала я. - Она будет нужна всем, она боролась за свою Родину и в этой борьбе потеряла глаз, и тебе бы следовало поддержать ее в эту тяжелую минуту. Она ведь любит тебя". - "Сейчас не то время, чтобы сидеть около возлюбленных и утешать их. Тяжелораненых здесь добивают, чтобы в случае погони за нами не попались они живыми, а то немцы их на крючки под подбородок вешают, тогда смерть наступает не скоро и мучительно. И нам с ней будет возни меньше, и ей - одно мгновение и конец", - говорил Михаил. - Лицо у нее, наверно, обезображено, она будет не жить, а мучиться". - "Нет, Михаил, никто не поднимет руку на Катю, - сказала я, - пока живы ее товарищи, она всюду будет с нами, как самый лучший и боевой друг. И командир никому не позволит тронуть Катю". После боя был дан приказ немедленно уходить в другое место.
   Командир попросил Михаила сделать для Кати носилки, но он отказался. Но обошлись и без его помощи, сделали носилки сами хорошие и прочные. Отряд вытянулся вдоль тропинки и в темноте молча двинулся в путь. Люди, уставшие после боя, ели волокли ноги, ступая по болотистой местности. Катю несли то одни, то другие, часто меняясь.
   Трудный путь был позади. Остановились в большом партизанском отряде, где была отдельная палатка для раненых. Снимая повязку с головы Кати, врач обнаружил, что глаза одного нет, другой цел и невредим. "Не отчаивайся, Катюша, я тебя полностью вылечу, - сказал он, - шрам будет почти незаметный, а глаз вставишь после войны точно такой же, как твой".
   Наш разговор с Михаилом Катя слышала сначала до конца. Но никто не видел и не чувствовал ее переживаний. С тяжелой раной слышать дерзкие слова своего самого близкого человека было для нее просто пыткой. Она тихо говорила врачу: "Я не хочу жить, не нужно лечить меня, жизнь для меня кончена, я больше никому не нужна такая безобразная". - "Нельзя так падать духом, Катюша, сейчас идет война, ты потеряла глаз, а другие потеряли руки, ноги, сгорают заживо, умирают от тяжелых смертельных ран. Подвергаются зверским пыткам, попадая в плен". - "Катя, ты совсем не безобразная, ты такая же, какой была раньше, - сказала я ей, - не отчаивайся, забудь навсегда Михаила. Ему больше никогда не найти такой, а тебя полюбит другой человек, полюбит искренне и верно".
   Мы оставили Катю на лечение, а сами стали продолжать свою работу, уходя, сказали ей: как только вылечишься, приходи к нам, мы будем ждать тебя, как самого лучшего близкого друга.
   Примерно через месяц она пришла к нам. Такая же веселая и жизнерадостная, какой была до ранения. На голове была легкая повязка, прикрывающая раненый глаз. И вновь стала помогать в выполнении боевых заданий.
   
   
   г. Ленинград,
   РГАСПИ г. Москва,
   11 июня 1961 г.
   Д. 75. Л. 117-122.