5

   Спать легли поздно. Намаявшиеся за смену ребята уснули быстро, а Владимиру не спалось. Лежал, думал.
   ...Завтра же надо черкнуть письмецо в Кратово - столько событий за эти дни...
   Последний день пятидневки. Сегодня у Тони было, наверно, бюро. Все разошлись, а она осталась перебирать папки. Вспоминает, может быть, как и он, те последние, так быстро пролетевшие предрассветные часы: посеревшее окно, силуэты домов. А на вокзале она была уже не в гимнастерке, а в белом платье.
   Тогда, в поезде, он сразу же принялся писать ей письмо. Перечитал - слащаво. Порвал... Написал всего несколько строк. Тоня ответила большим письмом о делах ячейки, о своих трудностях: "Двое кратовских ребят, изрядно выпив, сорвали концерт самодеятельности. Вызвала на бюро, полезли целоваться: "Секретарюшка наша сладкая!" Выставила за дверь, думала: отношения натянутся - вышло наоборот, стали товарищами. Но все же нелегко..."
   ...Вспомнился дом. Что-то делается сейчас там? Отец, может быть, вернулся из рейса, мать греет ему ужин, а он рассказывает дорожные новости. Коля, конечно, забрался к нему на колени, слушает. А Иринка уже спит, под подушкой какая-нибудь его книга А может, она добралась и до сундучка в чулане... Там его рисунки, стихи...
   Тетрадь стихов... насочинял за один год. До этого даже мало читал. И вдруг увлекся книгами, рисованием, стихами... Повлияла Наташа... О дружбе с ней Володя никому не рассказывал - стеснялся: пусть дальняя, очень дальняя, но все же родственница Прозоровских, из барского дома.
   Сдружились случайно. В самом барском доме в тот голодный 1922 год никого уже не было. По вечерам за оградой светились лишь окна флигелька. В нем жили пасечник и женщина с двенадцатилетней девочкой. Пасека была разорена, но несколько ульев сохранилось. Он шел как-то вдоль огороженной забором пасеки и увидел, как беспризорники, что попрошайничали и промышляли обычно у станции, потрошили улей. Он крикнул:
   - Эй вы!.. Что делаете?!
   В заборе раздвинулись две доски, показалась всклокоченная голова веснушчатого парня. Парень свистнул, и Володю окружили четверо беспризорников, толкнули к сосне, прикрутили к стволу веревкой.
   - Сунь в орало кляп, чтоб не пищал! - приказал веснушчатый тощему пареньку в затрепанной женской кацавейке. Тот замешкался, и кто-то другой втиснул ему в рот грубую, как мешковина, тряпку. - Останешься на шухере! - кинул веснушчатый пареньку в кацавейке.
   Раздвинув оторванные снизу доски, беспризорники опять скрылись за забором. Пытаясь освободиться от кляпа, Володя закашлялся, заметался, лицо его покрылось багровыми пятнами.
   - Но, но, - не на шутку испугался оставшийся с ним беспризорник, - еще задохнешься. Кричать не будешь - выну. Не будешь?
   Володя кивнул головой, и мальчишка вынул кляп. Снова раздвинулись доски забора. Воры выволокли улей.
   Встревоженные пчелы жужжали над ними, жалили то одного, то другого. Главарь ругал нерасторопных помощников.
   - Сымай крышку!
   - Ишь ловкий... Сымай сам!
   Зло сплюнув, главарь сдвинул с улья верхнюю дощечку, выхватил рамку. Она оказалась пустой вощовкой. Выругался, выхватил другую - то же самое.
   Пчелы кружили над ворами, запутывались в волосах, лезли под рубахи.
   Пустой оказалась и третья рамка. Бросив ее, веснушчатый кинулся в лес. Пустились наутек от растревоженных пчел и его помощники.
   Топтался на месте только парень в кацавейке - не знал, как поступить с привязанным к дереву Володей. Оставить - зажалят до смерти. Отмахиваясь от разъяренного роя, достал из кармана нож, полоснул острием по веревке.
   - Беги! - крикнул он и скрылся в кустах.
   Попробовал Володя освободиться от веревки - не тут-то было: впопыхах парень разрезал не тот конец.
   Пчелы облепили Володе лицо, от боли защемило сердце. Ткнулся лицом в землю. Вдруг почувствовал, что кто-то подошел.
   Поднял Володя запухшие глаза, увидел мужчину с сеткой на голове и дымарем в руках.
   - Кто? - кивнул он на выпотрошенный улей. Володя с трудом пошевелил вздувшимися губами.
   - Э-э, брат, да ты связан?
   Пчеловод вынул из-за пояса кривой садовый нож, рассек узел веревки, скинул с себя куртку, прикрыв ею Володю, повел его к флигелю.
   - Ксения Петровна! - крикнул он еще издали.- Помогите парню!
   В полутемной комнате он уложил Владимира на диван.
   У Володи кружилась голова, дрожали ноги и руки. Вошла женщина. Строгое лицо ее казалось висящим на шнурке пенсне. Володя попытался было подняться, но женщина остановила:
   - Лежи! Столько укусов, опасно... Наташа! - крикнула она в дверь. - Принеси холодней воды и по- лотенце!
   Через минуту с тазом в руках вбежала девочка. Женщина сняла с Володи рубашку, принялась смазывать места укусов чем-то липким, пощипывающим.
   - Положи примочку, - сказала она Наташе.
   Помощница шлепнула на грудь Володе невыжатое полотенце. Владимира затрясло от холода.
   - Тетя, его знобит!
   - Не поливай так водой, крепче выжимай!
   Женщина поднесла к дрожащим губам мальчика ложку с микстурой.
   - Что это? - спросил, стуча зубами, Володя.
   - Очень вкусная вещь, лекарство из меда. Пей! Володя выпил. Боль от укусов стала постепенно затихать, и он, сам того не заметив, уснул.
   Проснулся к вечеру. Рядом сидела Наташа. Попробовал встать - тело ныло, как от побоев.
   - Лежи, лежи! - строго сказала она, подбежала к двери, крикнула: - Он проснулся, тетя!
   - Сейчас иду!
   Женщина проверила у Володи пульс.
   - Дай ему еще дядиной микстуры и почитай что-нибудь вслух.
   Она посмотрела поверх пенсне на девочку, улыбнулась чему-то и, высоко держа голову, вышла.
   - Что тебе почитать? - спросила Наташа.
   - Я лучше уйду, - хмуро пробормотал Володя, - нечего мне у господ делать.
   - Это кто же господа? - обиделась Наташа. - Я... тетя... дядя?
   Володе и самому стало неловко за сорвавшуюся грубость.
   - Тетя хоть и Прозоровская, а всю жизнь в гувернантках. Сладко, думаешь?
   - А это... что?
   - Гувернантка-то? Ну та, что детей учит... французскому, немецкому...
   - И тебя учила?
   - И меня.
   - Знаешь по-французски?
   - И по-французски, и по-немецки.
   - А ну скажи что- нибудь...
   - Парле ву франсе?
   - Это что же такое?
   - Говорите ли вы по-французски? - улыбнулась девочка. И тут же спросила: - А почему на тебе галстук? Ты что, пионер?
   Володя смерил "барыньку" недоверчивым взглядом:
   - Небось и не знаешь, что это значит?
   - Пионер? - лукаво переспросила девочка. - А сам-то знаешь?
   - Как-нибудь, - с достоинством ответил Володя. - Можно считать, партийный уже...
   - Получается, что знаменитый мореплаватель Христофор Колумб, который жил четыреста лет назад, был партийный?
   - Четыреста лет? Да тогда и партии не было!..
   - Но его тоже называли пионером, - стояла на своем девочка. - Вот и жаль, что не знаешь по-фран- цузски.
   - Это еще зачем?
   - А затем, что "пионер" - слово французское и означает "первооткрыватель", - пояснила "барынька". - И галстуки, если хочешь знать, примерно такие же носили еще при революции во Франции.
   - А она там была?!
   - Сто лет назад, - авторитетно заявила девочка. - Не как у нас, конечно, но тоже устраивали баррикады и сажали "деревья свободы". Знаешь что, - предложила вдруг она, - давай и мы посадим дерево!
   - Зачем?
   - Ну просто так... В честь того, что ты стал пионером. А потом, когда разрешат вступить и мне, посадим второе... Говорят: "Посадившего дерево поблагодарят внуки". Пусть поблагодарят нас.
   Володя внимательно посмотрел на девочку.
   - А тебе разрешат?
   - Посадить дерево?
   - Вступить в пионеры?
   - Не знаю, - вздохнула она. - Дядя в общем-то за революцию...
   - А ты-то за революцию? - спросил Володя девочку.
   - Я? Конечно. Про Овода читал? - в свою очередь, спросила она.
   - Про муху, что ли?
   - Про героя. Подожди минутку.
   Наташа убежала в соседнюю комнату и вернулась с двумя книжками.
   - Вот тебе и про Овода, и про Христофора Колумба. Прочтешь - еще дам.
   Так она стала давать Володе книги... Одна интереснее другой.
   Как-то он застал Наташу в саду за маленьким столиком. В ящичке перед ней разложены были краски.
   - Рисуешь? - спросил Володя.
   - Не рисую, а пишу, так говорят художники, - ответила она и показала репродукцию картины, с которой срисовывала. Там была изображена женщина с младенцем на руках. Над головами у обоих круги, как у святых на иконах.
   - Иконка! - укоризненно бросил Володя. - Ни за какую, в общем, ты не за революцию... Болтала только!
   - Да ты что? - рассмеялась Наташа. - Какая же это иконка? "Мадонна" - шедевр Леонардо да Винчи!
   Не знал Володя ни что такое "шедевр", ни кто такой Леонардо да Винчи.
   - Он что... поп?
   - Художник, скульптор, архитектор, математик, физик, ботаник, - перечисляя, Наташа загибала на руке пальцы, - механик, астроном, философ. Самый выдающийся человек эпохи... Эх ты, "поп"...
   Володя насупился. Вот бы все знать, все уметь! Она, взглянув на него, улыбнулась.
   - Хочешь дам книгу про Леонардо?
   Она привела Володю в комнату, заставленную книжными шкафами. Полезла искать книгу, но, напав на ноты, потащила Володю в гостиную. Села за рояль, и пальцы девочки быстро забегали по клавишам.
   Оборвав вдруг игру, Наташа вскочила, схватила Володю за руки и, напевая, закружила в каком- то танце. Стараясь освободиться, Володя топтался на месте, пока не наступил ей нечаянно на ногу. Наташа вскрикнула, сказала сердито:
   - Ничегошеньки-то ты не умеешь!
   И ушла прихрамывая опять в комнату, где были книги. Володя потихоньку, не скрипнув дверью, вышел на улицу. Пусто, тоскливо стало вдруг у него на душе. "Ничегошеньки-то ты не умеешь". Да, не умею...
   Володя долго не решался зайти к Наташе, а когда собрался, увидел на дверях флигеля наискось набитые доски. Заглянул в окна - никого, вывезена даже мебель.
   Вспомнил, что Наташина тетка заходила иногда к учительнице Ольге Федоровне. Может, что- нибудь знает она.
   Ольга Федоровна сидела у открытого окна, читала. Володя кашлянул и несмело спросил о Наташнной тетке.
   - Уехали, голубчик, уехали. В Одессу, к родным... Что чужие-то хоромы стеречь - и самих за буржуев сочтут... Пасеку у Тараса Григорьевича разворовали. А в Одессе на государственную службу берут - вот и снялись без долгих раздумий...
   "Не простилась даже. Значит, и не было никакой дружбы", - думал Володя по дороге домой. Он долго не мог забыть о Наташе - стал рисовать, писать стихи, даже посадил березку - в день, когда родилась поселковая пионерская организация. К березке он прикрепил дощечку, где написал: "Посадившего дерево поблагодарят внуки".
   Росла березка под его окном, кочевала березка по его стихам. Прошло без малого восемь лет, но Владимир помнил свое первое четверостишие наизусть:
   
   Отсияет синь неба, нахмурится,
   Проплывут облаками года,
   Уплывет с ними что-то, забудется,
    Но березка одна никогда!
   
   ...Все не спалось. Вспомнились другие, написанные тогда стихи, стали складываться новые, о теперешней его жизни:
   
   Я сегодня иду в забой,
   Как в атаку иду, как на бой...
   
   Да, на шахте работать тяжело. Выдержат ли они с Почаем все это?
   ...Мать. Как она там? Письмо прислала скупое: "Все, слава богу, здоровы и тебе желают того же. Коленька учится хорошо. Иришка помогает по хозяйству..." От начала до конца все в том же духе. Но чувствуется - тоскует. На ее письмо ответил было стихами:
   
   Не ругай меня за мой характер.
   Есть такое слово "дефицит":
   Если угля Родине не хватит,
   Сын твой в уголь сердце превратит...
   
   Но отослать не решился. Так и остались стихи в тетрадке.
   За окном заметно поблек месяц, скоро утро. А утром коммунары пойдут в забой, "как в атаку, как на бой".