Когда наш детдом эвакуировался, немцы нас обстреляли. Конечно, им отлично видно было, что это дети едут, если только они не пьяные были и не близорукие, но им ведь это все равно: они когда видят движущую точку, то они уже не могут не стрелять.

Только они в нас не попали.

Впереди на подводе ехал дедушка — кучер. Его подвода была вожатая. А потом, на второй, правил Миша Власов — его подвода была подчиненная. Я ехала с дедушкой-кучером на первой подводе. Мы его все любили. Мы его любили, потому что он нам часто рассказывал сказки и военные приключения — он в ту войну был у австрийцев пленным... Он нам говорил: где той войне до этой!.. И лошадей нам давал из своих рук угащивать.

Вот мы едем и вспоминаем нашу жизнь. Мы в последнее время часто ходили выступать в госпиталь. Нас кажду прикрепили к своему раненому бойцу, и мы своему раненому бойцу читали вслух и дарили подарки — одеколон, папиросы, карандаши, очиночки или что... Мой боец был старший лейтенант, его звали Николай, он мне показывал осколок, который у него вынули из груди.

И вдруг мы слышим: летит не наш самолёт. Гул у вражеских самолётов страшный, ревущий, завывающий, не такой, как у наших — у наших гул легкий. Мы, конечно, испугались, но не очень испугались, потому что у нас все, даже маленькие ребята, уже привыкли к бомбежке и к другим событиям. Самолёт спустился пониже и начал строчить по нашим подводам — хряс! хряс! — пули некоторые шли гостряком, а другие рикошетом: покрутится, покрутится – и в землю. Ребята закричали: «Ложиться нам? Или как?»

А дедушка-кучер говорит: «Станем мы еще перед ним ложиться! Давайте ехать, все целы будем!» И ударил по лошадям. И Миша Власов ударил. Мы едем, а дедушка-кучер нам криком сказку рассказывает, чтобы мы не боялись.

И верно: он в нас не попал, а скоро прилетели наши истребители, и немецкий самолёт начал тикать, как дикий тигренок.