Мне было четырнадцать лет, когда началась война. Я окончила шесть классов, жила со своими родителями, сестрами и братом на улице Марата.

В августе и сентябре вместе с оставшимися ребятами из нашей школы я дежурила на крыше - мы тушили зажигательные бомбы. Помню, какие пожары были по соседству с нами Жар от них стоял такой, что стекла в наших окнах ло-паюсь Помню, как в октябре горела наша улица Марата от налета фашистской авиации, а ночью раздавались страшные разрывы фугасных бомб замедленного действия.

3 октября я пошла учиться в седьмой класс, но занималась недолго, сильно ослабла. Надо было стоять в очереди за продуктами: брат ушел добровольцем на фронт, родители работали, а у сестренки был совсем маленький ребенок.

Наступил страшный декабрь. 12-го числа умер от голода мой отец, а 16 декабря по дороге на работу — мама. Им было тогда по 42 года. Как будто это было вчера, я помню дрожащий свет коптилки, мертвого отца, лежащего в промерзшей комнате, заледенелое тело мертвой мамы.

Потом было так много страшного, и если бы не детприемник, куда меня направил райсовет в марте 1942 года после того, как я потеряла хлебные карточки, я бы умерла. В тяжелой форме дистрофии меня отправили из детприем-ника в больницу. А потом в июне я была уже в ремесленном училище № 48. Там было много ребят, оставшихся без родителей.

Это был наш второй дом. Жили мы в общежитии. Я стала слесарем.

Работали мы на заводе имени Макса Гельца на Петроградской стороне. Трудились тут в основном женщины и мы, подростки. Мужчины были только мастерами. Тогда завод выпускал пулеметы.

Был у нас замечательный мастер Арсентий Сергеевич Покатилов — человек большой души, он относился к нам по-отцовски, заботился о нас, как мог. Работали мы тогда по 11—12 часов, а в ноябре — декабре сорок второго года вообще не уходили с завода. Тяжело тогда было под Сталинградом, и надо было помогать армии.

Помню, как прямо в заводской столовой Арсентий Сергеевич организовал митинг. «Ребятки,— говорил он,— нам тяжело, но очень трудно и Сталинграду. Надо еще лучше работать и делать больше пулеметов!» Мы работали, сколько хватало сил. Мы знали, что своим трудом приближаем и освобождение Ленинграда от блокады.

Когда становилось совсем невмоготу, Арсентий Сергеевич нам говорил: «Ребятки, отдохните часок». Мы ложились тут же под верстаки. Немало наших сверстников погибло при артобстрелах, во время бомбежек и от болезней, вызванных истощением.

Человеком большого мужества и сердца запомнилась мне и наша комендант общежития Серафима Григорьевна Кудряшова. Сколько было сделано ею, чтобы сохранить нас! Низкий ей поклон! В 1943 году, после прорыва блокады, стало немного полегче.

Сократился рабочий день. Я пошла в только что открывшуюся школу рабочей молодежи № 14, в седьмой класс. И опять хочется сказать, с какими замечательными людьми столкнула меня судьба1 Классным руководителем у нас была А. И. Поведская. Она встречала нас после работы чуть ли не на пороге школы, всячески нас подбадривала, перед уроками стремилась напоить горячим чаем.

Есть у меня очень дорогой теперь документ — похвальная грамота, выданная 14-й школой рабочей молодежи. На ней есть подпись и А. И. Поведской. Я смотрю на эту строчку и отчетливо вижу перед собой худенькую, немолодую уже тогда женщину с добрыми глазами, нашего учителя, нашего старшего друга блокадной поры...

В 1943 году меня приняли в комсомол. Была у нас в училище тогда и художественная самодеятельность, мы выступали в госпиталях, на кораблях. Я читала стихи Симонова и Берггольц.

На заводе я проработала до полного снятия блокады, а затем меня направили в только что организованный индустриальный техникум трудовых резервов, который я закончила в 1948 году. Потом было еще много различной учебы, а художественным чтением я так и продолжаю заниматься. Думаю, что на вечере, посвященном 40-летию Победы, я опять буду читать стихи Берггольц в своем Выборгском Дворце культуры.