А. Стась
"Человек, победивший тьму"

Батюк Я.П.

   Знойным августовским утром 1941 года в кабинет нежинского военного комиссара вошел невысокий молодой человек лет двадцати трех. Белая вышитая сорочка резко оттеняла загорелую шею и мускулистые смуглые руки. От всей его ладной фигуры веяло здоровьем, силой молодости. Парень ничем не отличался от десятков мобилизованных и добровольцев, толпившихся в тот день в коридоре и во дворе военкомата. Только круглые темные очки придавали лицу выражение суровое, не по годам жестковатое.
   - На свои два рапорта я не дождался вызова и решил еще раз прийти к вам,- заметно волнуясь, проговорил вошедший.
   Усталый военком переглянулся с членами мобилизационной комиссии, откинулся на спинку стула. Он не спал несколько суток, перед ним прошли сотни людей, он не успевал оформлять бумаги, отвечать на телефонные звонки. Посетитель в очках отрывал военкома от неотложных дел. Не без раздражения, взглянув на часы, военком сказал:
   - Вы добиваетесь того, что не в моих и не в ваших силах. Призвать вас в армию! Как же вы, товарищ Батюк, будете воевать, если у вас...- он запнулся, не находя подходящих слов, и заметил, как бледность стала проступать сквозь загар на щеках молодого человека.
   - Если я абсолютно лишен зрения, слепой, вы хотите сказать? - парень слегка дотронулся до своих очков с темными стеклами.- Да, это так. Стрелять, к сожалению, не смогу. Но мой физический недостаток не помешает мне выполнять обязанности военного юриста, уверяю вас. Я не стану ни для кого обузой, даю вам честное слово.
   - Нет, не имеем права.
   И военком твердо положил на стол карандаш, давая понять посетителю, что продолжать начатый им разговор нет ни смысла, ни времени.
   Тонкий слух слепого уловил движение собеседника. Точным жестом парень в очках протянул руку, взял карандаш и тут же аккуратно опустил его в стаканчик на чернильном приборе. Он проделал это в одну секунду, как бы невзначай. Члены комиссии переглянулись еще раз. Лицо военкома чуть-чуть потеплело, но он тотчас нахмурился.
   - Не старайтесь, товарищ Батюк. Вас все равно завернут с первого же пересыльного пункта. Вы это понимаете?
   Постояв еще с минуту молча, Яков Батюк повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой двери.
   Он шел по улицам города неторопливо, уверенно, лишь чуть-чуть замедлив шаг, пересекал перекрестки или заворачивал в нужный переулок, сторонился, уступая дорогу встречным, по неуловимым, недоступным другим, ему одному известным приметам, тренированным чутьем угадывал окружающий мир. Кто не знал Батюка, не подумал бы, что глаза молодого человека застилает вечная тьма.
   Но он умел не только ходить. Он умел многое. Он мог по звуку шагов угадывать знакомых людей. Однажды услышав чей-либо голос, узнавал говорившего через несколько лет.
   
   * * *
   
   В детстве, которое Яков Батюк провел в селе на Житомирщине, он придумывал всяческие игры, уводя ватагу босоногих мальчишек к местечку Горошек, в развалины фортов старинной крепости. Как все его сверстники, Яша плавал и нырял в пруду, бегал. Однажды на школьной спартакиаде он первым прошел стометровку и получил приз - бронзовую статуэтку спортсмена. Отлитое из металла тело спортсмена застыло в стремительном порыве, в сильном неудержимом рывке. Слепой бегун не видел полученной награды. Но своими чувствительными пальцами он прочитал замысел художника, создавшего статуэтку. С тех пор мальчишку не покидала мысль о том, что есть что-то необъяснимо прекрасное, сопутствующее человеку, стремящемуся вперед. Это открытие, сначала не совсем осмысленное, волновало, будило чувства, которые постепенно выкристаллизовывались в жадное желание стереть до конца обидную грань, отделявшую его все же во многом от других людей. А он хотел жить, как все, делать все, как умеют делать другие, хотел стать обыкновенным человеком.
   И окружавшие его люди вскоре действительно перестали замечать, казалось бы, непреодолимый физический недостаток. Общаясь с ним, многие просто не задумывались над тем, почему даже слово "слепой" как-то не вязалось ни с его обликом, ни с его поступками. Только он сам, да еще его близкие, знали, ценой каких усилий давалось ему все то, к чему он шел день за днем с недетским упорством. Вечерами он являлся домой весь исцарапанный, в синяках, с разбитыми в кровь коленками, в изорванной одежде. Зато к тринадцати годам Яше уже не составляло труда совершить многокилометровую прогулку в лес или отдаленное село без чьей-либо помощи. Он сам безошибочно определял дорогу, и никогда в руках его не видели палку.
   Мир, сначала ограниченный на длину вытянутой руки слепого, расступался перед маленьким сильным человеком, раздавался вглубь и вширь. Перед Яшей отступала тьма. Он перестал слышать слова жалости и сочувствия, и это было его гордостью.
   Случилось так, что о волевом мальчике из глухого украинского села узнали в Москве. Им заинтересовался Михаил Иванович Калинин. Это во многом и определило дальнейшую судьбу Яши Батюка. Он уехал в большой солнечный город на Днепре, по рекомендации М. И. Калинина был зачислен в специальное учебное заведение.
   Среди звонков трамваев, автомобильных гудков и шумного людского водоворота Яше пришлось еще долго тренировать свою волю и выдержку, прежде чем улицы Киева стали для него такими же осязаемыми и доступными, как и родные места на Житомирщине. Шли годы. Осталась позади школа. Свидетельство отличника дало Яше право поступить без экзаменов в индустриальный политехникум. Он учился несколько семестров, перешел на третий курс, и... мысль о техническом образовании пришлось оставить раз и навсегда. Им была совершена ошибка. В пылу горячей молодости он не рассчитал своих реальных возможностей. Были преграды, одолеть которые он не мог, несмотря на предельное напряжение мысли и воли: оказалось не по силам подчинить себе, заставить повиноваться станки, металл, холодной и неразгаданной оставалась техника... Наступили дни мучительных раздумий о будущем. "Что делать? Какой избрать путь? Не слишком ли много он взял на себя, осмелившись вторгнуться в кипение жизни?"
   Яков вычеркнул из жизни два года учебы в техникуме и начал все сначала. Одолел за год программу рабфака и осенью в 1936 году стал студентом юридического факультета Киевского университета.
   Все складывалось хорошо. В домике по улице Розы Люксембург в Нежине, куда переехали из села родные Якова, часто получали письма, написанные неровными буквами под линейку. Яков писал много и подробно. Он рассказывал о своих товарищах по учебе, с которыми успел крепко подружиться, о горячих спорах в студенческом общежитии, о прогулках по Днепру, о концертах в летнем театре на Владимирской горке, о ночах, проведенных без сна перед зачетами и экзаменами...
   В семье Батюков кроме Якова учились еще двое: младшая школьница Женя и брат Яши Павел, студент педагогического института. Жили на скромные заработки отца, и семье порой приходилось туго. Яков знал это. В каждом письме он уделял несколько строк матери, просил не беспокоиться о нем и еще чуток потерпеть. Он закончит вуз, приедет в Нежин работать, и тогда все будет по-другому.
   Общительный, отзывчивый парень, любимец курса, он в одном лишь завидовал товарищам: у них была неограниченная возможность читать, все, что пожелают, столько, сколько пожелают. Если бы и он мог так, как они, он читал бы день и ночь, запоем, ему казалось, он не выходил бы из библиотек.
   В то время не так уж много было литературы, составленной по азбуке Брайля, и Яков, не задумываясь, ежемесячно отдавал из своей стипендии часть денег старой женщине, которая вечерами читала ему вслух Горация и Маркса, Диккенса и Кони, стихи Багрицкого и труды по истории права, журнальные статьи и повести...
   С некоторых пор письма от Якова к родным стали приходить не так часто, как прежде, но были они еще более жизнерадостны, наполнены шутками. И, чего никогда не случалось раньше, теперь письма писал кто-то незнакомым почерком, видимо, под диктовку Якова. Все чаще упоминалось в письмах имя Клары. А спустя год в студенческом общежитии сыграли свадьбу. Потом всем курсом, обнявшись, до рассвета бродили по Киеву, вдыхая аромат весеннего цветения каштанов и утреннюю свежесть Днепра.
   Яков сдержал обещание. Ему, лучшему выпускнику факультета, Наркомюст предоставлял работу в Киеве, но он попросил назначение в адвокатуру периферийного города, где жили его родные. С женой, инженером-мелиоратором, за год до начала войны он приехал в Нежин. У Якова быстро появилось много знакомых. В их домик, что стоял вблизи парка бывшей Нежинской гимназии, после работы и по выходным дням собиралась молодежь. Приходили подружки десятиклассницы Жени, шумной гурьбой вваливалась веселая компания студентов - друзей Павла, заворачивали сюда и сослуживцы Якова, Клары. Выкладывались десятки больших и малых новостей, разгорались жаркие споры. Из раскрытых настежь окон дома вечерами слышался перезвон гитар и мандолин, или мягкий баритон Якова, переплетаясь со звонким голосом Жени, выводил любимую:
   
   Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю,
   Чому я не сокил, чому не литаю...
   
   Соседки иногда говорили матери Якова:
   - Не устаешь, Николаевна? В доме-то у тебя, как в клубе.
   - Пускай веселятся,- отвечала Прасковья Николаевна,- детям хорошо, и нам, старикам, легко на душе. Они жизни радуются, и мы возле них молодеем.
   Все оборвалось неожиданно и сразу, в то утро, 22 июня 1941 года.
   
   * * *
   
   ...Яков Батюк шел из военкомата, прислушиваясь к новым звукам, заполнившим город. Где-то рядом скрипели повозки. Хлопали калитки, двери, слышались встревоженные голоса людей. У подъезда городского банка урчал мотор, на грузовик втаскивали что-то тяжелое. От здания средней школы, где раньше училась его сестренка Женя, до того как разместился там госпиталь, доносились окрики команды. В воздухе витал щекотливый запах сожженной бумаги.
   Впервые в жизни Якову захотелось выйти на околицу, упасть в траву и заплакать. Один за другим друзья уходили на фронт. В июне простился старший брат Василий. Отец и мать уехали в село под Киев, чтобы забрать к себе замужнюю дочь Ольгу, которая осталась одна с ребятишками. После долгих уговоров Якову удалось отправить в Харьков Клару. В доме их осталось трое - он, Женя и Павел. Дом сразу опустел. Потом вручили повестку и Павлу.
   Проводив брата, Яков остро почувствовал собственное бессилие.
   Враги топтали его землю, фронт приближался к городу, а он оставался в стороне от борьбы, не в силах доказать, что тоже может принести пользу на войне. Даже самые близкие ему люди, всегда верившие в его выносливость, ум, ловкость, словно сговорились, твердили одно: "Тебе надо эвакуироваться в тыл".
   Нет, уезжать в тыл он не собирался.
   Миновав свой двор, Яков повернул за угол. Направился вдоль парка и вышел на центральную улицу. Перед небольшим двухэтажным домом остановился. Он знал, что в этом доме был Нежинский городской комитет партии. Нащупав в кармане комсомольский билет, Яков решительно распахнул дверь...
   
   * * *
   
   В комнату приглушенно доносился гул моторов. По улице ползли тяжелые, груженные доверху немецкие машины. В окне дрожали стекла. Свет фар плясал на стене...
   Капитан Коновалов внимательно слушал рассказ Батюка. Первая их встреча в доме Лизы Пилипенко была очень короткой. Видно, не без умысла Батюк разговаривал тогда с капитаном в затемненной квартире, и Коновалов не видел лица своего собеседника. Теперь же, спустя год, прибыв из лесу с паролем на связь с подпольщиками, капитан не без удивления узнал в человеке, с которым отныне должен поддерживать постоянный контакт, того самого слепого парня в темных очках, с которым не раз сталкивался на улицах города еще зимой 1941 года.
   Два дня пробыл капитан Коновалов в доме Якова Батюка. И только сейчас, когда им через несколько часов предстояло расстаться, они, подружив за это время, наконец могли поговорить по душам. Что мог рассказать о себе Коновалов? Его история была несложна. Воевал, под Киевом ранен, поэтому вырваться из окружения не смог. В Нежине встретился кое с кем из однополчан, такими же окруженцами. Возникла небольшая группа. Они сожгли склад горючих и смазочных материалов, еще кое-что сделали, но расширить подполье не удалось. На их след напало СД. Кто уцелел, в лес ушел, к партизанам. Он тоже ушел. И вот снова судьба привела в город, на этот раз по поручению партизанского штаба, чтобы установить с Батюком прочный контакт.
   Батюк рассказывал дольше. Поведал он капитану о том, как пошел в городской комитет, как принял его секретарь горкома и о чем состоялась у них беседа. Мысль о том, чтобы создать в городе подпольную организацию из комсомольцев и молодежи, секретарь горкома поддержал и одобрил, но всякое там лихачество, заочные приговоры гитлеровцам отмел сразу же, предупредив, что борьба предстоит тяжелая и заниматься придется трудным, опасным делом.
   Второй раз Батюк навестил секретаря горкома 9 сентября. Он назвал секретарю фамилии парней и девчат, которых имел на примете и хотел привлечь к делу. И снова между ними состоялся обстоятельный разговор. О конспирации, о тех людях, на которых следовало опереться в первую очередь, о задачах подполья в тылу врага. Секретарь горкома дал адрес одного товарища, от которого в дальнейшем Батюк должен был получать указания. Кроме того, в горкоме Якова снабдили паролем и адресом явочной квартиры в Киеве, на случай непредвиденных обстоятельств. Батюк понял, что в те дни в Нежине всерьез готовили подполье, что в городе оставались и другие люди по заданию горкома партии.
   13 сентября наши войска оставили Нежин.
   Батюк подробно рассказал Коновалову о том, с чего они начинали подпольную работу, и о трудностях, которые пришлось преодолевать.
   Подпольщики возобновили работу канатной артели, которая с приходом в город немцев бездействовала. Помощники Батюка - Савва Шварц и Павел Лавринец доставали в разных местах сыромятную кожу, пеньку, инструменты. Это "предприятие" немцы сразу же взяли на заметку. Через неделю явился офицер-интендант с переводчиком, объявил, что артель будет работать на нужды армии. За саботаж - расстрел.
   - Первую партию конской упряжи,- говорил Яков,- изготовили на совесть. Лавринец и Шварц восхищались: "Хоть на выставку посылай". Майор Кранц из интендантства даже похлопал меня по плечу: "Будете получать паек, хлеб и махорку. Я обещаю!"
   А через несколько дней подпольщик врач Афанасий Афонин изготовил какую-то жидкость, если она попадала на живое, кожа краснела и лопалась. Кожаную упряжь Лавринец стал смачивать таким составом, давал просохнуть и отправлял на немецкий склад. Шея лошади от упряжи, обработанной по методу Афонина, покрывалась язвами, и лошадь надолго выбывала из строя.
   Постепенно сырье иссякло, надо было заняться чем-то другим. Батюк стал разыскивать товарища, о котором говорил секретарь горкома. Но поиски ничего не дали. Позже Яков узнал, что товарища этого схватили гестаповцы. Звали его Федор Щитка, орденоносец, работал председателем колхоза. Говорили, что он погиб.
   - К счастью, он не погиб,- сказал Коновалов.- В отряде я слышал о нем. Ему удалось вырваться из тюрьмы. Некоторое время Щитка находился в лесу, потом ушел к линии фронта в надежде пробраться к нашим.
   - Только узнали, что Щитка в тюрьме, новая беда свалилась,- с горечью говорил Батюк.- Арестовали фашисты нашего Савву Шварца. Кто-то донес, что он еврей. Расстреляли его. После расстрела Саввы немцы стали наблюдать за нашей артелью. Но там уже было делать нечего - ни кожи, ни пеньки. Покрутился я еще немного в артели и решил кончать с "шорничеством". Прикинулся больным и ушел.
   В подпольной организации тогда уже насчитывалось больше десяти человек. Виктор Тищенко, Коля Шуст, Виктор Нелеп, сестра Батюка Женя, Рая Ороховацкая, Афанасий Афонин, кое-кто из железнодорожников, еще Миша Ткачев, Коля Кузьменко, Аня Борисова, Вера Смолянчук. Наладили производство листовок и даже плакаты с карикатурами Гитлера рисовали. Достали радиоприемник. Однажды Ороховацкая (боевая девушка, в армии медсестрой была, в плен попала, бежала из лагеря) приносит с базара листовку и говорит: "Не наша". А перед этим немецкий склад горючего сгорел.
   - Обрадовались мы, есть в городе подпольщики кроме нас. Попытались связь установить. Не получилось.
   - Может, и к лучшему,- вставил Коновалов.- Листовка наша была, но мы засыпались крупно.
   - Знаю,- кивнул Батюк.- Сильно шумели тогда гитлеровцы. На площади вывесили гестаповцы список расстрелянных, всюду шли повальные обыски.
   Из провала этой группы Батюк и его друзья извлекли урок. Подпольщики стали устраиваться на работу, чтобы не навлекать подозрения немцев. В организацию пришли новые люди. По предложению Батюка они тоже стали закрепляться на предприятиях. Володя Черепанов и Коля Кузьменко пошли в депо, Вере Смолянчук удалось попасть в немецкий госпиталь, Володя Нечай-Гумен (он фельдшер) устроился в поликлинику, Гриша Лопатецкий стал работать дорожным мастером, а Миша Ткачев слесарничал.
   Батюк решил установить связь с киевлянами. Он отправился в Киев со справкой, подписанной врачом Афониным, будто бы лечить глаза.
   -Два дня бродил по городу,- говорил Яков,- натыкался на развалины, все вокруг казалось мне чужим и незнакомым, хотя Киев я знал хорошо. Наконец разыскал на Подоле нужный дом. Постучался в квартиру, мне открыли. Спрашивают, кто нужен. "Не проживает ли у вас телеграфист Сергей, высокий такой, хромает?" - "Телеграфист уволился с работы и переехал к тетке в Полтаву",- отвечает мужской голос.
   Это был один из инструкторов Нежинского горкома, он обосновался в Киеве заранее, получив такое задание. Он не порадовал Батюка. По его словам, киевские товарищи, оставленные в подполье, вынуждены были поменять большинство явок, потому что начались провалы, многих людей уже арестовало гестапо. Помочь чем-либо он не мог, сам собирался уходить из города, опасался, что и за ним началась слежка.
   Вернувшись в Нежин, Батюк взял поводырем Колю Кузьменко - мальчишку лет пятнадцати. Нацепили они на себя торбы, вооружились палками и двинулись по селам партизан разыскивать. В подаянии люди не отказывали, переночевать пускали, но говорить о том, что интересовало Батюка, никто не собирался. Так и не нашли они тогда партизан.
   - Зато второй мой поход в села принес удачу. На этот раз сопровождал меня Федор Пьявка, хитрый парень. Потом оказалось, знал он, где надо искать партизан. Тоже, правда, побродили немало, пока не встретились с бойцами вашего соединения. Ну а остальные наши дела тебе известны,- рассказывал Батюк Коновалову.
   Тогда с Батюком сразу же побеседовал секретарь Носовского райкома партии Михаил Иванович Стратилат. От него Яков узнал, что есть на Черниговщине подпольный обком, что сотни коммунистов и комсомольцев воюют в партизанских отрядах и что подпольщики смогут оказывать этой лесной армии большую помощь. Тогда же Батюк получил задание переправлять из города в лес военнопленных. И другие вопросы обсудили. Одним словом, возвращался Яков в Нежин, твердо зная, куда в сложившейся обстановке нацеливать своих юных подпольщиков...
   В последнее время началась новая волна насильственного угона советских людей, особенно молодежи, в Германию. Гитлеровцы хватают всех здоровых без разбора на улицах и на базарах. Батюк объяснил подпольщикам задачу: всячески препятствовать этому.
   - Фашистам еще помешала эпидемия тифа. Не то, пожалуй, полгорода распрощалось бы с родным краем,- сказал Коновалов.
   Батюк повернулся к нему.
   - Тебе не кажется странным одно обстоятельство: в городе свирепствует тиф, но, несмотря на ничтожную медицинскую помощь населению, пока не зарегистрировано смертных случаев?
   - Не задумывался над этим...
   - Так вот. Если узнаешь, что в доме тифозные, не бойся, входи смело. Тиф - это для немцев.
   - То есть как?
   - Наши товарищи производят в городе прививки, вызывающие по внешним признакам симптомы сыпняка. Плюс к этому, конечно, побольше шуму о тифе. На днях в городскую управу вызывали всех медиков. Немец-подполковник рвет и мечет. Еще бы! За срыв такого мероприятия, как набор дармовой рабочей силы для заводов Германии, начальство по головке не погладит.
   - С этим поосторожнее надо. Один неверный шаг, и пиши пропало. Кого-кого, а уж тебя и твоих ребят гитлеровцы по головке не погладят, это точно.
   - Да, ты прав,- проговорил Батюк.- Попробуй определи, где тот шаг, который неверным окажется... Борьба есть борьба. В общем, передай товарищам в штабе, что все идет пока, как намечено. За медикаментами пусть присылают почаще людей. У нас тут теперь целый склад медикаментов создан. Оружия тоже накопилось немало, надо бы побыстрее переправить к вам. Одно не пойму: ты говоришь, вам пригодятся даже небольшие авиабомбы. Зачем? Ну гранаты, к примеру, это ясно...
   Капитан усмехнулся.
   - Простая вещь, Яша. Из таких бомб мы в лесу тол выплавляем. Взрывчатки-то у нас маловато, а немецких эшелонов хватает. Бомбу-пятисотку вы же не потащите, а какие помельче - подбирайте, они нам тоже для дела нужны.
   - Будут и бомбы...
   
   * * *
   
   Вокруг Нежина небо по ночам светилось алыми зарницами. Ветер доносил грозовые раскаты. Петр Иванович Батюк, отец Якова, подолгу стоял во дворе, прислушивался. То не гром гремел - отряды партизан, что ходили от Бахмача до Десны и Припяти, до побережья Днепра, заводили в темноте свою грозную музыку, сжигая и разрушая взрывами мосты, дороги, эшелоны, гнезда оккупантов.
   Петр Иванович радовался этим дальним звукам и настораживался, если скрипнет у соседнего дома калитка или послышатся во мраке чужие голоса. Те же хлопцы и девчата, которые в дни мирной жизни весело врывались к Яше, Кларе и Жене, пели песни и спорили о прочитанных книгах, собирались теперь в квартире на улице Розы Люксембург тайно, решали свои, им одним известные дела. В такие часы старый Батюк занимал обычно пост у забора и оставался на страже, пока не угасала в комнате с завешенными окнами коптилка. Ни о чем не расспрашивал он, но понимал - друзья сына и дочери заняты опасной работой, и если Яша за старшего у них, стало быть, работа эта очень нужна людям, Советской власти, которая - Петр Иванович не сомневался - рано ли, поздно ли, а вернется в город, придавленный сейчас сапогом бандита-фашиста. И помогал ребятам, как мог. Понадобилась им пишущая машинка - раздобыл.
    Подсобил Якову оборудовать тайничок в сарае, радиоприемник спрятали там, антенну незаметно для глаза под крышей на чердаке протянули. Все, что было в хате из скудных семейных запасов - хлеба краюху, миску картошки или огурцов,- выставлял Петр Иванович на стол, когда приходили к Яше и Жене гости, засиживались допоздна. Не все знал старик, но о многом догадывался. И все же не подозревал он о том, что между ночными заревами и появлением в его доме молодых людей есть прямая связь. И существует уже давно, с тех пор, как вернулся Яша с полотняной торбой через плечо из многодневной отлучки, повеселевший и оживленный.
   Люди, которых приходилось видеть в своей квартире старому Батюку, были всего лишь небольшой частицей подпольной организации, которую возглавлял его сын. К весне 1943 года Яков Батюк привлек к борьбе с гитлеровцами многих патриотов. Подпольщики уводили военнопленных целыми группами к партизанам соединения "За Родину!". Из Нежина в ближние леса на крестьянских подводах увозились добытые разными путями винтовки, патроны, гранаты, найденные в заброшенных окопах у окрестных сел снаряды и авиабомбы. Из расположенного под городом подсобного хозяйства немецкой комендатуры Михаил Колодий и выделенные Батюком в помощь ему несколько подпольщиков похитили и доставили на партизанскую базу откормленных свиней. Партизанам переправляли одежду, белье, продукты, мешочки с драгоценной солью, что по щепотке выносилась из немецких столовых и квартир, в которых размещались на постой солдаты и офицеры. В городской больнице и амбулатории, где работали Афанасий Афонин и Владимир Нечай-Гумен, накапливались медикаменты. "Перекачивали" их туда в основном из немецкого военного госпиталя с помощью Веры Смолянчук, жены политрука, ради этого она и устроилась в госпиталь судомойкой. Оттуда медикаменты попадали к Александру Богдану, в аптеку № 2, куда хорошо знали дорогу партизанские связные.
   Но кроме всех этих и многих других забот Яков и его люди взяли на себя еще одну нелегкую ношу. Она и была тем главным, о чем говорили при встрече слепой юрист и представитель партизанского штаба капитан Коновалов. Для этого, главного, Батюк привлек самых смелых, самых находчивых. Сестра его Женя, Рая Ороховацкая, Коля Кузьменко, Виктор Нелеп бывали теперь ежедневно там, где чаще всего звучала немецкая речь, посещали уголки города, больше, чем другие, забитые вражескими солдатами, машинами, особое внимание при этом уделялось вокзалу, железнодорожной станции. Такое же задание выполнял и Николай Фисюн, работавший проводником на железной дороге, но поле его деятельности было шире - от Нежина до Дарницы и дальше, за Днепр, до Киева, с его оживленным железнодорожным узлом. Люди Батюка находились на дороге и на других направлениях - на Бахмачском, Черниговском и там, где шли поезда в сторону Белоруссии.
   Эта деятельность подполья держалась в строжайшей тайне, о ней знали единицы в организации. Потому что работа, порученная Батюком узкому кругу друзей, выходила далеко за рамки боевых масштабов и самой подпольной организации, и партизанского соединения, в тесном контакте с которым действовали нежинцы.
   Поначалу разведывательные данные, передаваемые Батюком из рук в руки связным партизанского штаба, служили наводящим материалом при разработке ряда операций, проводимых народными мстителями. Сведения о прибывавших в город карательных частях, их численности и боеспособности, о формировании подразделений из полиции и жандармерии давали возможность командованию соединения партизан своевременно передислоцировать отряды, выводить их из-под удара или же, рассчитав силы, самим обрушиваться на карателей.
   Позже, когда у партизан появились радиостанции и наладилась связь с Большой землей, подпольщики получили новое ответственное задание. Где-то в лесах, между Десной и Припятью, в тылу врага высадилась группа советских парашютистов. Возглавлял ее полковник Ким. Это были разведчики Генштаба Красной Армии. Встретившись с партизанами, они одну свою рацию перебросили поближе к Нежину, и она посылала в эфир шифровку за шифровкой. Эту рацию, работавшую под прикрытием партизан, снабжали теперь разведывательными данными подпольщики Якова Батюка. Сведения о противнике поступали во фронтовые штабы. Яков добился того, в чем не мог помочь ему в первые дни войны уставший от бессонных ночей военком. Он стал солдатом армии своего народа, армии, которая в тяжких боях и сражениях шла от берегов Волги на запад, тесня и сокрушая фашистские дивизии, неся освобождение кровью залитой украинской земле.
   
   * * *
   
   Гестаповцы долго искали их. Несколько раз гитлеровцам удавалось нащупать нить, за которую они цеплялись, надеясь дотянуться до подполья. Первым был арестован Михаил Ткачев, командир Красной Армии, бежавший из плена. Он работал на базаре жестянщиком. В будке, где были свалены у него старые ведра и разный хлам, гестаповцы при обыске обнаружили гранаты и несколько разобранных винтовок. Михаил не успел перепрятать все это, гитлеровцы получили неопровержимые улики. Ткачева жестоко пытали. Он молчал. И молча умер. Потом был схвачен Григорий Лопатецкий, дорожный мастер, в обязанности которого входило содержать в идеальном порядке участок профилированной дороги Нежин - Бахмач. После небольшого дождя дорога вдруг во многих местах осела. Вызванный гитлеровцами военный инженер установил, что дорога была разрушена водой, с умыслом и умело подведенной под полотно профилировки. Батюк настаивал, чтобы Лопатецкий немедленно скрылся, но тот замешкался, и его взяли. На допросах ему сломали руки и выбили все зубы. Потом расстреляли. После гибели Ткачева и Лопатецкого никого из членов организации не коснулась рука тайной полиции. Это было еще в 1942 году. Подполье продолжало действовать.
   По чьей же вине гибли лучшие наши люди? Тех, что сделали свое черное дело в Нежине, никто не истязал. Они явились в гестапо с доносом, когда на востоке уже слышался рокот приближающейся артиллерийской канонады. Один из них - врач Егоров, второй - некий Эммануилов Сашка. И тот и другой знали не одного подпольщика, в том числе и Якова Батюка. И начались аресты.
   Рая Ороховацкая, Николай Шуст, Иван Жумай, Владимир Черепанов, Коля Кузьменко и с ними еще многие успели уйти к партизанам. И Виктор Нелеп успел. Жена его, Зина, выбиралась из Нежина другой дорогой с пятимесячной дочуркой на руках. За ней гнались и стреляли. За городом она упала, потеряв сознание. Проезжавший крестьянин положил подпольщицу на арбу, прикрыл соломой. Взбешенный полицай, не понимая, куда девалась женщина, вырвал плачущего ребенка из рук крестьянина и задушил ремнем от винтовки...
   В тот день, когда на ноги были подняты гестапо и полиция, Яков Батюк и его сестра Женя, не подозревая об опасности, шли по Пролетарской улице, возвращаясь от портного, который шил партизанам шапки. Кто-то из товарищей успел сказать им о том, что к их дому приходили гестаповцы. Родители уехали в село к старшей дочери, квартира стояла на замке. Гестаповцы потоптались под окнами и ушли. Женя направилась на улицу Розы Люксембург. Отец с матерью могли вернуться домой в любую минуту, их надо было предупредить. Яков ждал ее на Интернациональной, 16, у своего старого знакомого Василия Мины. Но так и не дождался. Женю схватили возле своего дома.
   Василий Мина настойчиво предлагал Якову свою помощь, хотел вывести его из города. Яков отказался идти. Он сказал, что будет ждать вечера, чтобы выяснить, кто из подпольщиков уцелел, с кем ему предстоит продолжать работу.
   По соседству с Василием Миной жил помощник начальника тюрьмы Боярский. Должно быть, он видел Якова, когда тот зашел в дом по Интернациональной, 16. Тюремщик вместе с гестаповцами прикатил туда на легковой машине.
   Увидев машину, Василий подавленно сказал:
   - Десять минут назад еще можно было успеть...
   - Нет. Я не могу уходить, пойми,- мягко ответил Яков.- Я должен быть вместе с товарищами, им предстоят трудные дни. Попытаюсь все взять на себя. Говори им, что ты меня впервые видишь, что я забрел к тебе случайно. Прощай.
   Вошедших гестаповцев Яков встретил на пороге. Офицер увидел темные очки, закричал:
   - Батюк? Ты Батюк?
   - Не надо нервничать,- спокойно проговорил Яков.- Да, я Батюк.
   
   * * *
   
   Ему не дано было видеть солнце и лица тех, с кем шел он рядом в суровое время, но не было перед ним тьмы. Глазами его было горячее сердце и друзья, с которыми он разделил борьбу и последние минуты жизни. Он и сейчас с ними рядом, в Нежине, на широкой площади, в граните памятника.
   Их расстреляли за девять дней до прихода Красной Армии.
   Вот их имена:
   
   Афонин Афанасий
   Батюк Евгения
   Батюк Яков
   Борисова Анна
   Катан Марфа
   Колодий Михаил
   Лопатецкий Григорий
   Мотилева Ксения
   Могильный Иван
   Пилипенко Лиза
   Смолянчук Вера
   Солодовникова Анна
   Ткачев Михаил
   Чернышева Евдокия
   
   Против имени Якова Батюка высечена в граните звезда Героя.