|
А. Федоров,
дважды Герой Советского
Союза
ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ КОММУНИСТА
Было это в
лесах под Ковелем. Начальник нашей партизанской радиостанции Толя
Маслаков принес радиограмму, полученную из Москвы: "В ночь на 7 июля в
бою, при выходе из окружения, погиб командир Черниговского партизанского
соединения и первый секретарь Черниговского подпольного обкома Николай
Никитич Попудренко".
Ох, Николай, Николай
Никитич! Вот ведь знаешь - война, любого из нас завтра, а может, и сегодня
настигнет пуля, бомба, снаряд. Знаешь, а в смерть не
веришь.
В смерть Попудренко как-то уж очень не
хотелось верить. До того он был живой, до того счастливый в
бою!
Подробностей его гибели мы еще долго не знали.
"Погиб в бою..." А как же иначе? И представить себе невозможно было, чтобы
Попудренко умер в постели. Как только я прочитал радиограмму, в моем
воображении сразу же возник вздыбленный вороной конь и Николай Никитич
верхом с шашкой наголо.
Вошел в палатку Дружинин.
Я дал ему листок с радиограммой. Рука комиссара задрожала. Рванов, самый
молодой из нас, прочитав радиограмму, выбежал из штабной палатки. Пришлось
за ним посылать - дела не ждали.
Хоть и разделились
мы с Попудренко уже четыре месяца назад, но до сих пор было такое чувство,
будто он по-прежнему воюет вместе с нами. Дня не проходило, чтобы не вспомнили мы о том или другом из боевой жизни наших черниговских
товарищей.
О Попудренко же не только вспоминали.
Когда обсуждали в штабе предстоящую операцию, кто-нибудь из "стариков"
обязательно говорил: "А вот Николай Никитич предложил бы такой вариант..."
Мы как бы советовались с ним.
Наш хирург Тимофей
Гнедыш неожиданно спросил:
- А как в
Черниговском соединении, хорошо поставлена медслужба? Хирурги серьезные
есть?
Я понял, о чем подумал Гнедыш, горько
усмехнулся и махнул рукой... Если уж Попудренко ввязался в бой, то, конечно,
он был на самом опасном участке, в самой гуще. Вряд ли санитары могли его
вынести. Когда я был его командиром, мне постоянно приходилось удерживать
Николая Никитича от излишнего риска.
В Гордеевке
он ворвался вместе с тремя партизанами в немецкую комендатуру. Комендант
выстрелил в него на расстоянии нескольких шагов и промазал. Попудренко
выбил у него пистолет. Тот выхватил из ножен кортик, но слишком поздно...
Когда мы с Николаем Никитичем расстались, этот кортик висел у него на
поясе.
Гордеевская
операция!..
23 сентября 1942 года вечером группа
партизан человек в триста вышла из лагеря с задачей разгромить вражеский
гарнизон в районном центре Гордеевка. Кроме того, предстояло уничтожить
спиртозавод в поселке Творишино. Командовать операцией был назначен
Попудренко. На спиртозавод отправлялась рота из Злынковского отряда во главе
с Марковым.
Основной удар по райцентру наносили
первая и вторая роты Черниговского областного отряда. Несколько групп
Щорсовского отряда залегли у дороги. К 4.00 24 сентября подразделения вышли
на исходное положение. Зазвенела пила, и телеграфные столбы повалились на
землю. Связь была прервана. Щорсовцы разошлись по засадам. Оставалось еще
два часа до начала операции, поэтому почти все бойцы улеглись в придорожную
канаву, чтобы отдохнуть и хоть немного укрыться от холодного осеннего ветра.
Командиры собрались возле Попудренко, который давал последние
указания.
Скоро командиры начали поднимать свои
подразделения, чтобы принять боевой порядок. Все, ежась от холода и стараясь
не шуметь, занимали свои места.
На правом фланге
была 1-я рота, на левом - 2-я. Вытянувшись в шеренгу, пошли, зорко
вглядываясь в улицу местечка.
В 6.00 ударил наш
батальонный миномет. Это сигнал к атаке. Мина просвистела, и утреннюю
тишину разорвал резкий взрыв. Все бросились бегом к домам, бежали по
улицам. Вот треснуло окно, и из него выскочил полицейский, пробежал немного
и повис на заборе. Подбежали к дому начальника полиции. Он в "спортивной
форме" - в одном белье - из своей квартиры перескочил в квартиру
учительницы, откуда выпрыгнул в окно.
Один из
партизан крикнул: "Стой, не стрелять, ребята, я его догоню"-и бросился со
всех ног за перепуганным начальством.
Иудушка был
пойман и после допроса расстрелян.
1-я рота подошла
к комендатуре. Немцы, спрятавшись за кирпичный гараж, стали перебрасывать
через него гранаты, не давая партизанам подойти. Сколько командир роты ни
кричал, ничего не получалось. Ребята сами орали, но вперед не шли. Тут двинул
дело минометчик Сережа Мазепов. Изловчившись, он убил немца, который
метал гранаты, и крикнул:
- Ребята, немцы удирают,
за мной, бегом!
И комендатура была занята. Остатки
немцев удрали на мельницу, где и нашли свою
смерть.
Партизаны ворвались в центр местечка. Бой в
основном прекратился, только по огородам и окраинам они вылавливали
поодиночке гитлеровцев и их слуг. Был пойман также и брюхатый
бургомистр.
Освободили арестованных. Среди них
оказался учитель. Он по приказу немцев собрал на районное совещание учителей
и там вдруг завел патефон и начал проигрывать пластинки с советскими
песнями.
Население, не ожидая окончания боя, вышло
почти все на улицу. Нас жадно расспрашивали о фронте, о Советском Союзе, о
Красной Армии. Охотно помогали нам вылавливать немцев и полицейских.
Один житель проткнул вилами немецкого
следователя.
Хлопцы разыскали и принесли мне
немецкую листовку. В ней за голову Попудренко обещали тридцать тысяч деньгами. За средний комсостав - по десять тысяч. За рядового партизана - пять
тысяч да еще соль, спички и керосин.
Попудренко
приказал открыть склады и раздать населению соль, спички и другие
товары...
В другой раз Попудренко с четырьмя
автоматчиками на тройке, запряженной в рессорную коляску, днем ворвался в
село, где было не меньше трехсот гитлеровцев. На улице шло учение.
Попудренко и его автоматчики полили автоматным огнем ряды солдат и
совершенно невредимыми ускакали из села...
Такие
лихие налеты в боевой биографии Николая Никитича не редкость. А ведь он
занимал в то время должность заместителя командира соединения, был вторым
секретарем обкома. Не его делом были такие налеты. Но Николай Никитич был
убежден, что командир, как бы высоко он ни стоял, обязан показывать
подчиненным пример личного героизма и презрения к смерти. Чем ближе он
сходился с противником, тем яростнее становился. Больше всего его увлекал
рукопашный бой, горячая схватка. Случалось, попадало ему и от обкома, и от
меня лично.
Но могу ли я сказать, что у Николая
Никитича не хватало дисциплинированности?
В
наступлении он был в высшей степени дисциплинированным, если дисциплиной
считать добросовестное и точное выполнение боевого
приказа.
Но вот когда надо было сдержать себя, когда
требовалось отступить - Николай Никитич этого не умел. А точнее, не
мог.
- Признаю,- говаривал он мне,- большой это
мой недостаток. Я петух драчливый... Учтите, буду и лавировать и отступать. Но
трудно, ох трудно мне эта наука достается!
Если
обсуждался в штабе план предстоящей операции, Николай Никитич предлагал
всегда самый дерзкий и чаще всего лобовой удар. Он понимал, конечно, что
партизанам нужно уметь и ускользать от врага и совершать обходный маневр, но
это было ему уж очень не по душе...
Мы любили
Николая Никитича за кристальную честность, за глубокую преданность
коммунистической идее, за страстность, за беззаветную
храбрость.
Вот несколько выдержек из его
партизанского дневника. Может быть, они лучше, чем мои слова, объяснят
читателю, каков был наш Николай Никитич, как он был предан Родине и любил
людей.
"25 февраля 1942 года. Ровно шесть месяцев,
как выехал из Чернигова в Гулино. Полгода в тылу врага. Это легко сказать! А
прожил это время интересно и поучительно. За это время было очень много
различных острых, простых и сложных событий, но всегда было так: чем
сложнее и острее стоит проблема, тем больше появляется энергии, острее становится разум, больше интереса к жизни. За эти полгода есть о чем вспомнить и
что осмыслить.
Характерно одно, о чем никогда не
следует забывать: партизаны держали власть в своих руках на территории двух
районов около четырех месяцев. В это время происходили сессии районных и
сельских Советов. В повестке дня: текущий момент и задачи партизан. К дню
октябрьских праздников корюковские партизаны отремонтировали радиоузел и
транслировали Москву по всему райцентру. И это в то время, когда немцы лезли
из кожи вон, доказывая, что Москва ими взята. Партизаны организовали
торговлю, восстановили порядок в колхозах и т.
д.
Немцы появлялись, но, узнав, что тут были
партизаны, немедленно исчезали.
Это было время,
когда не немцы гонялись за нами, а мы за ними. Это не значит, что мы были
большой силой. Но такой факт был. Дело в том, что партизаны были
одновременно в нескольких селах, и казалось, что их очень много. Немцы
утверждали, что, мол, придет зима и партизанам "капут". Но пришла зима, а
отряды выросли в два-три раза...
28 февраля 1942 года.
Самолеты прилетали. Причем раньше времени. Первый прибыл в 2 часа 45
минут и к 3 часам груз скинул. Другой прибыл в 3 часа 35 минут и до четырех
закончил работу. Все сделано отлично. Сбросили двух радистов и одного
разведчика, 4 миномета, 400 мин, 20 тысяч
патронов.
За все это надо очень поблагодарить. Это
событие подняло боевой дух наших бойцов. Достать бы еще станковых
пулеметов и автоматов - и у нас тысячная
армия!
Днем приняли радостную весть из штаба Юго-Западного фронта: уведомление о том, что список товарищей, представленных
нами к награде, подписан Военным советом фронта. Есть надежда, что и
правительство наградит. Трудно представить себе ту минуту, когда это будет
объявлено. Уж кое-кто пустит слезу... А в общем это будет историческим
событием!.. Прощай, февраль, да здравствует март!
1
марта 1942 года. За последние три дня приняли в отряд 78 человек из сел
Хоромное и Елино. Полгода как мы живем и боремся в тылу врага. Почти восемь
месяцев идет война. С точки зрения истории - время небольшое. Но история
очень богатая. Вести войну одной стране против сильной Германии и ее
союзников, причем, по сути, без помощи других держав, это дело нелегкое. Но
как бы тяжело ни было, сколько времени ни продолжалась бы война, все равно
победа будет за нами.
Мы в тылу убедились, что народ,
который отведал немецко-фашистской власти, никогда при этой власти жить не
будет. Одно лишь то, что число народных мстителей день ото дня
увеличивается, уже говорит само за себя. Во многих селах немецкой власти нет.
Люди имеют о ней представление лишь со слов жителей других сел - и уже
недовольны этой властью. Но как только эта власть устанавливается в данном
селе, мужчины ищут партизан, женщины и дети, бросая свое имущество,
переходят в то село, где нет немецкой власти.
А надо
сказать, что это только цветочки, а ягоды будут впереди. Иногда говорят, что
всяких мерзавцев у нас много. Правда, их выявилось более, чем можно было
предполагать. Но нам хорошо известны методы вербовки и организации
полиции. Во-первых, распространяется брехня, будто нет больше Советской
власти. Во-вторых, кто не записывается в полицию, тому угрожают, считают
того партизаном. В-третьих, недостаточно еще количество партизанских отрядов, куда можно было бы обратиться и вступить. И вот результат - полиция
существует.
К этому надо добавить, что руководители
полиции - старосты и старшины, как правило, махровые враги: кулаки,
уголовники, бандиты в прошлом, петлюровцы, националисты и т. д. При
помощи оружия они держат немало народа в своих руках, но стоит только
появиться нашему отряду в селе, как много полицаев просится в отряд
(некоторых приняли). А там, где отряды бывают постоянно, нет таких, чтобы
желали вступить в полицию. Народ встречает нас всегда радостно и просит
разогнать полицию. Все это можно видеть на примерах сел Рейментаровки,
Едино, Савенок, Холмов, Хоромного, Ивановки, Тополевки, Лосевки, Погорельцев и т. д. За последние четыре дня приняли сто человек. Немцы
встревожены: "Большевики проводят мобили-
зацию".
Хочу развить свою мысль про войну и власть.
Около четырех месяцев в Холменском и Корюковском районах была Советская
власть. По многим вопросам мы проводили собрания колхозников, проводили
сессии районных и сельских Советов. Всюду алели красные знамена, висели
портреты вождей. Молодежь вечерами гуляла, танцевала под гармошку. Народ
не знал ни непосильных налогов, ни экзекуций немецкой власти. Во всех селах и
хуторах пели патриотические песни. Помню, как 6 ноября партизаны проводили
в Холмах районную сессию Совета депутатов трудящихся: в зале клуба - сотни
людей, молодежь поет песни, потом гармонист играет польку и все танцуют... А
в это время на дорогах, которые ведут в районный центр, несут караул пар-
тизаны с винтовками в руках. В общем, про все это надо будет написать более
обстоятельно.
Так было везде, где партизаны держали
власть в своих руках.
После этого нетрудно себе
представить, могут ли люди мириться с немецкой грабительской
властью!..
Так - везде. И фашисты боятся партизан
как огня!.."
* *
*
Обстоятельства
гибели Попудренко я узнал только в конце войны, когда встретился с
Новиковым, Еременко, Коротковым, Капрановым и другими участниками боя 6
июля. Сохранилась фотография, сделанная за несколько часов до гибели
Николая Никитича. Командиры совещаются у карты, все внимательно слушают,
он спокоен, и все командиры спокойны.
А ведь лагерь,
в котором шло совещание, уже вторые сутки был под артиллерийским огнем
противника. Карательные части окружали Черниговское соединение. И кольцо
окружения сжималось с каждым днем.
Вырваться
ночью из кольца или погибнуть - вот как ставился вопрос на этом
совещании.
Позже в Киеве, получив последнюю
фотографию Попудренко, я долго вглядывался в черты лица так хорошо знакомого и дорогого мне человека. Я знал его десять лет. Знал только что
выдвинутым с комсомольской работы агитпропом Городнянского райкома
партии, потом первым секретарем райкома, перед войной работал вместе с ним в
Черниговском обкоме, а когда пришли на землю Украины войска оккупантов,
мы вместе остались в подполье, вместе партизанили более полутора лет. Много
ли может сказать фотоснимок, да еще сделанный в такой обстановке, в такой момент? Но я видел командирскую властность, уверенность и решимость. Четыре
месяца отделяло Николая Никитича, которого я видел на этом снимке, от того
дня, когда мы прощались...
Никогда не забуду нашего
прощания. Ранним мартовским утром 1943 года в старой партизанской землянке
в Елинских лесах собралось несколько человек - члены Черниговского
подпольного обкома, начальник штаба, два или три командира. Минуту назад
было очень шумно, товарищи переговаривались, перебивали друг друга, да и за
дверью тоже изрядно шумели: приходили и уходили партизаны, разносили по
лагерю обрывки новостей. Но стоило мне вытащить из планшета, положить у
лампы и разгладить ладонью листки приказа о разделении нашего соединения,
как воцарилась мертвая тишина.
Невольно
припомнился мне июльский вечер 1941 года, когда так же вот собрались члены
бюро обкома. Я тогда только приехал из Киева. Война только началась. Я привез
директиву - создавать подполье, организовывать партизанские
отряды.
Как раз против меня сидел Николай Никитич
Попудренко. В тот далекий вечер он первым поднял руку, когда я задал вопрос,
кто изъявляет согласие остаться во вражеском тылу. Семен Михайлович
Новиков - он тоже был тогда среди нас,- и Василий Логвинович Капранов, и
Василий Емельянович Еременко, и Никита Алексеевич
Петрик.
Директива, которую дала нам тогда партия,
выполнена. Отряды партизан, созданные, организованные обкомом, подпольные
организации городов и сел действуют.
И снова, как
тогда, привез я товарищам директиву Центрального Комитета нашей
партии...
- Что это ты медлишь, Алексей
Федорович? - спросил Попудренко.- А то давай я почитаю,- и он потянулся
за приказом.
- Подожди, Николай Никитич... раньше
чем начать, хочу тебя, и Василия Логвиновича, и товарища Короткова - всех,
кто остается, предупредить о том, что Центральный Комитет назначил новый
состав Черниговского обкома и руководящих командиров... Все. Теперь
читаю.
И я прочитал
приказ.
Минуты две все молчали. Попудренко вскочил,
взмахнул рукой, опять сел. Лицо покраснело. Причина его волнения была мне
понятна. Потому я его и предупредил. Конечно же при его темпераменте, при
постоянной тяге к риску, к наступательным действиям захотелось ему пойти в
рейд. Он понимал, разумеется, что, оставляя его командиром остающегося
отряда и секретарем Черниговского обкома, партия облекает его огромным
доверием.
- Николай Никитич,- начал
Дружинин,- ЦК, как видишь, оставляет коренных черниговцев. Как только
подойдет Красная Армия, область будет освобождена. Кому поручить
восстановление народного хозяйства? Кто лучше тебя, Новикова, Еременко,
Капранова, Короткова знает людей, здешние места,
обстановку?
- Ты что, никак, взялся меня
агитировать,- прервал Дружинина Николай Никитич,- что такое приказ, мне
известно. Не захотели меня брать... молчу, молчу... терять времени не
приходится.
Будем делиться... товарищ Рванов! Ах,
Рванов с тобой идет. Кто ж у меня теперь будет начальником штаба? Давайте
так, товарищи: рассядемся по разным сторонам стола и начнем
спор.
Никогда я не видел Попудренко таким, но
понимал: он в раздражении.
- Пересаживайтесь,
товарищи!..- Он побежал к двери, крикнул кому-то: - Вызови Василия
Ростального!
- Какие могут быть споры? -
заговорил я.
- Как это какие? Нет, спорить я буду! Я
с тобой, товарищ Федоров, за каждого человека, за каждый пулемет буду
драться. Я тебе ни одного автомата без спору не отдам. Ты что на приказ
киваешь? Никто его нарушать не собирается. Но мои немцы не хуже твоих,
твоих, ты считаешь, надо бить из автоматического оружия, а моих можно из
одних винтовок? Да мой прифронтовой немец, если хочешь знать, требует
утроенной плотности огня!
Дав ему немного
побушевать, зная его отходчивый характер, я, пока он говорил, вместе с
Дружининым и Рвановым сел за приказ по соединению. Выходить в рейд
решили никак не позднее чем через три-четыре дня. Работы предстояло
пропасть. Споры и дележка имущества, распределение людей - это хоть и
займет время, но главное сейчас в другом - надо готовить сани, перековывать
лошадей, запасать фураж. Бойцам, хотя мы и приняли решение всех посадить на
сани (пока не форсируют Днепр - ни одного пешего), нужно тоже проверить
одежду, обувь...
Попудренко пошумел немного и
подсел к нам.
- Лошадей, черт с вами, берите самых
лучших...
Я посмотрел на него с благодарностью. Он
вдруг прослезился:
- Эх, Алексей Федорович, значит,
навсегда расстаемся!
- Брось каркать! Почему
навсегда, до Победы!
- Я так и говорю - до конца
войны, воевать то есть вместе больше не будем... Ладно,- прервал он сам
себя,- хватит, приказ нам нужно писать вместе. Учесть каждого человека и
остальное.
Приказ мы писали до вечера. Хоть и
сдерживался Николай Никитич, хоть и старался быть великодушным, но то и
дело вскакивал и хватался за голову:
- По живому
мясу режете. Не отдам Авксентьева! И Балицкий пусть остается... Мало ли что
он упомянут в приказе. Там сказано, что он вместе с вами вылетел из Москвы, а
насчет рейда нет ничего. Вы думаете, мы тут поезда не будем взрывать?! Вы его
спросите, он и сам, я уверен, захочет остаться. Остаешься, Гриша? - Балицкий
отрицательно покачал головой.- Ах, так, значит, дружба
врозь?!
В том, что Балицкий хотел идти в рейд на
запад, не было ничего удивительного. Зная, что нам предстоит развернуть на
коммуникациях противника подрывную работу невиданных масштабов,
Балицкий, Клоков, Павлов, Вася Коробко - вообще все наши подрывники -
требовали, чтобы их взяли в рейд. Другое дело - рядовые бойцы. Я, между
прочим, полагал, что многие из них не захотят покидать родные края. Приказу
подчинятся, но в душе будут против. Какое там! Подавляющее большинство
партизан - а среди них и женщины, и старики, и подростки - начали осаждать
и меня, и Дружинина, и Рванова. Просто отбою не
было.
Пришлось специально объявить, что заявлений
разбирать не будем.
Общий приказ я зачитал на
митинге, где собралось все соединение - более двух с половиной тысяч
человек.
Сперва выстроились в несколько рядов на
большой заснеженной поляне. В торжественной обстановке я вручил Николаю
Никитичу от имени ЦК КП(б)У знамя Черниговского обкома. Принимая его, он
опустился на колено, поцеловал край знамени. После этой церемонии я вручил
награжденным ордена от имени Президиума Верховного Совета СССР. Ряды на
некоторое время расстроились. Товарищи поздравляли друг друга, обнимались,
целовались. Потом снова воцарилась строгая тишина. Дружинин прочитал
приказ о разделе соединения и о выходе в рейд таких-то и таких-то
подразделений.
В первом часу дня 11 марта наша
колонна тронулась в путь. Солнце светило и грело, и птицы радостно попискивали, капало с веток деревьев. Обоз медленно вытягивался из
лесу.
На опушке верхом на коне сидел Попудренко и,
сняв с головы ушанку, махал ею над головой. Не знал я тогда, что в последний
раз вижу Николая Никитича.
Прошло четыре месяца, и
отряд в четыреста человек под руководством Н. Н. Попудренко вырос до
партизанского соединения в две тысячи человек. За это время Черниговское
соединение в тягчайших прифронтовых условиях провело несколько больших
рейдов и не один раз прорывало кольцо окружения. Десятки карательных
отрядов были разгромлены молодым соединением, больше двадцати эшелонов
сброшено под откос.
Я смотрю на фотографию, о
которой уже говорил, и думаю: сможет ли человек сторонний, незнакомый с
партизанской жизнью представить себе, что эти спокойные люди, на лицах
которых нет и тени страха или хотя бы волнения в ту минуту, когда запечатлел
их объектив фотоаппарата, ищут ответ на вопрос: быть или не быть
партизанскому соединению и в конечном счете быть или не быть им самим?..
Конечно, фотография не очень точно передает
душевное состояние людей. Вряд ли товарищи были так уж спокойны в тот день.
В предыдущую ночь никто из них не спал, и уже третьи сутки люди не
разжигали костров, а значит, не получали горячей пищи, даже кипятка не пили.
И хотя шел июль, день за днем лил холодный дождь - все промокли и
озябли.
Что же произошло? Почему соединение под
командованием Попудренко оказалось в таком тяжелейшем положе-
нии?
Вот краткий перечень боевых операций
соединения за время с 1 по 19 июня 1943 года.
1 июня
разгромлен гарнизон райцентра Добрянка. Уничтожено 30 немцев и
полицейских, захвачено много пленных и оружия.
9
июня проведена крупная операция, в результате которой уничтожены участки в
селах Постовбийца и Присторонь и полицейский стан в селе
Петруши.
15 июня соединение ворвалось в райцентр
Тупичев, разогнало немцев и полицию, захватило крупные склады, оружие,
боеприпасы.
19 июня разгромлена железнодорожная
станция Низковка, уничтожено два эшелона с танками, следовавшие на фронт.
Железная дорога на несколько дней вышла из
строя.
Могло ли гитлеровское командование терпеть у
себя, в ближайшем фронтовом тылу, да еще в разгар летних боев, такую грозную
партизанскую силу?
Начиная с 23 июня соединение
Попудренко непрерывно преследуют крупные силы врага. С 29 июня противник
устанавливает над партизанами непрерывное наблюдение с воз-
духа.
3 июля, на другой день после того, как
соединение прибыло в сравнительно большие Злынковские леса и остановилось
под деревней Ново-Сергеевкой, оно было со всех сторон окружено крупными
силами врага. Двое суток шли непрерывные бои, а на третьи Николай Никитич
Попудренко решил во что бы то ни стало вырваться из
кольца.
И вот вечером, перед тем, как начать прорыв,
Попудренко собрал бюро подпольного обкома
партии...
На совещании, как потом рассказывали мне
Новиков, Яременко, Коротков, Петрик, было, между другими делами, решено,
что во время прорыва вражеского кольца командный пункт будет в центре
колонны. Товарищи по обкому предупредили Николая Никитича: "Не рвись
вперед, не увлекайся! Командиры отрядов должны в любую минуту знать, где
ты!" Попудренко молча кивнул головой. Потом он подписал
приказ.
В 17 часов приказ получили все командиры
отрядов, а в 22 часа, с наступлением темноты, колонна двинулась на прорыв
блокады.
Первая группа прошла благополучно. Когда
же двинулась основная колонна, противник ударил пулеметным огнем с
флангов.
Наступило временное замешательство,
колонна дрогнула, попятилась. И в ту же минуту Попудренко дал шпоры коню и
помчался в темноту, в самую гущу боя.
- Вперед! -
крикнул он,- за Роди...- и тут голоса его не стало
слышно.
Он был убит, упал под ноги своего
коня.
Теперь, когда я стою у обелиска, воздвигнутого
над его могилой на площади Куйбышева в Чернигове, не могу не волноваться,
навертывается
слеза.
|
