Когда Муза Иванова явилась на конспиративную квартиру, ее уже поджидала там Симонова. Они обнялись.
Волнуясь, Муза рассказала сосредоточенно слушающей Дусе о событиях минувшего дня. Когда она дошла в своем рассказе до ареста товарищей, голос ее задрожал, перехватило дыхание...
- Понимаешь, Дуся, люди разное говорят. Кто предал, выяснить пока не удалось.
Симонова помолчала.
— Меня вот что мучает: может быть, приход подпольщиков в город днем, засветло, — ошибка, роковая ошибка? Может, если бы они пришли ночью, катастрофы бы не произошло? Ведь их мог опознать любой, встреченный ими на улице прохожий, хоть они и были одеты в женскую одежду.
— Любой? — Дуся вскинула на девушку строгий взгляд. — Как это — любой? Разве можно так говорить, разве можно предполагать, что любой советский человек способен на предательство, на подлость? Нет, Муза, не смей больше повторять того, что ты сейчас мне сказала. Мы должны верить нашим людям, нашим землякам. Подлецов единицы, а честных, порядочных — большинство. Того, кто совершил это черное дело по отношению к нашим товарищам, мы все равно разыщем, хоть бы он в землю зарылся, хоть бы на край света скрылся от нас! А обо всех дорогобужанах надо все-таки думать хорошо, доверять им. Иначе как же мы будем жить и бороться с фашистами, если в каждом будем подозревать провокатора и предателя?
Симонова умолкла, словно внезапно к чему-то прислушиваясь. В наступившей тишине был отчетливо слышен мерный стук висевших на стене часов-ходиков.
— Да, наши друзья, комсомольцы-подпольщики трагически погибли, — голос Симоновой зазвучал тверже, — но борьба продолжается, и мы отомстим гадам фашистским за кровь советских юношей и девушек!
— И наше подполье не погибло, — так же твердо произнесла Муза, — мы готовы продолжить дело, за которое они пали. Что от нас требуется партизанскому командованию?
Небольшая теплая Дусина ладонь легла на плечо Музе:
— Вот это разговор! Нужны точные сведения о численности немецкого гарнизона в Дорогобуже. Расположение укреплений, огневых точек противника, их число. Если удастся, узнайте о ближайших планах немецкого штаба. Задание ясно?
Муза кивнула и улыбнулась.
Покинув явочную квартиру, Дуся вышла на летное поле на юго-западной окраине Дорогобужа. Она торопилась в деревню Фомино.
Поскрипывал под ногами снег. Казалось, и небо было спокойней и яснее в эту ночь, чем обычно, и звезды высыпали на нем более густо.
Всего три дня назад она виделась с подпольщиками в Митюшине, в отряде Калугина. Всего три дня назад они были живы... Перед ее мысленным взором предстали Пчелин, Митя Кириллов, Вася, Володя Иванов. Молодые, бодрые, полные сил! И вот — погибли, их больше нет в живых.
Сердце застучало сильнее, заныло: кто выдал их немцам, кто? Набегали слезы на глаза. Она вспомнила своих: маму, маленькую дочь. Если с нею, с Дусей, что-нибудь произойдет, что с ними станется?
Она поймала себя на том, что расслабилась, распустила нервы, и постаралась взять себя в руки: в эту минуту она, учитель и наставник комсомольцев, призывала себя учиться у них мужеству и стойкости.
К рассвету Симонова добралась до Фомина и сразу направилась в штаб отряда «Дедушка».
Встретившие ее Воронченко и комиссар Силантьев чуть ли не в один голос воскликнули:
— Что случилось?
Так она была утомлена, измучена переживаниями.
Дуся передала им рассказ Музы Ивановой о трагедии, происшедшей в Дорогобуже.
Петр Федорович Силантьев по-отцовски обнял Дусю за плечи, стараясь успокоить ее.
— Дочка, твое горе понять можно. Война пожирает человеческие жизни. Но в условиях войны рождаются герои, идущие на подвиг. А твои ребята, комсомольцы, совершили подвиг, настоящий подвиг. Мы отомстим за них, будь уверена, а те, кто будет жить после нас в мирное время, не забудут их имена, имена тех, кто отдал свои жизни за мир и счастье!
...В Березовку немцы ехали с помпой, торжественно, как на парад. Им было приказано сжечь деревню в наказание за уничтоженную партизанами мельницу в Бражине.На передних розвальнях сидел, свесив через край длинные ноги в белых валенках, большеротый фриц и на-игрывал на губной гармошке, держа ее в пригоршнях. Меховые наушники то и дело сваливались с его головы от резкого движения, когда он заводил особо замысловатую трель.
На других подводах хохотали, перекрикивались. Иногда кто-нибудь соскакивал на ходу, отбегал к кювету, торопливо рассупонивая штаны, и, справив естественную надобность, догонял своих, переваливался через задок в хрустящую, вымороженную солому, еще сохраняющую чуть уловимый запах лета, солнца, луга...
Обоз выехал на Ямское поле и медленно спустился в балку реки Ведуга.
Первая подвода остановилась.
Едва не налетев на нее, остановилась второя, за ней прочие. Кони мотали мордами, испуская из ноздрей пар.
Несколько фашистов сбилось в кучку, о чем-то советуясь. Поглядывали в сторону леса, почти смыкавшегося на горизонте, — там лежал путь на Бражино.
Наконец снова расселись по местам, тронулись, нахлестывая лошадей, гораздо быстрее, чем прежде.
Смолкла губная гармошка, а сам «музыкант», поеживаясь, всматривался в сплетения густых черных ветвей опасливым взглядом: что там? Кажется, шевельнулось! Нет, это взлетела, задев крыльями по древесной коре, ворона. Чтоб тебе сдохнуть, глупая птица! Ох, хрустнул сучок под чьими-то осторожными шагами? О, опять обман: это трещит омертвевшая на морозе до стеклянной хрупкости палая ветка.
Только когда обоз стал приближаться к крайним домам деревни, из неказистого, неприметного ничем на вид сарайчика жахнул во всю мощь пулемет: словно приговаривал его разгоряченный одноглазый ствол, видя, как падают в снег, не успев даже схватиться за оружие, оша-рашенные неожиданностью нападения — ведь почти уже въехали в деревню, почти достигли безопасного места! — фашисты...
Обоз смешался. Захрапели испуганные пристяжные, свалился на передние ноги раненый коренник, пуская кровавые пузыри. Фашисты ползли под санями, пытаясь скрыться или хотя бы укрыться за их осадистыми боками.
Но уже бешено застучал пулемет и с другой стороны: обоз оказался в самом центре кинжального огня, открытого по нему партизанами. Пока что били только с флангов, и немцы в панике устремились вперед, по улице, ведущей к площади.
Разгром фашистского обоза оказался полным.
Лишь трем-четырем наиболее прытким удалось скрыться в лесу, отбежав по дороге назад, к Ямскому полю.
Оставленные на дороге подводы полностью перешли во владение партизан. Кроме 26 винтовок и четырех пулеметов, партизаны обнаружили и штук сто факелов, просмоленных и пропитанных маслом, три огромные бобины прочной пеньковой веревки.
На западе Дорогобужского района, в деревне Усвятье разместился партизанский отряд под командованием Семена Дмитриевича Никулина.
9 февраля дозорный пост доложил Никулину о том, что по дороге движется вереница саней из-под Смоленска, численность вражеского отряда — около пятидесяти голов.
Семен Дмитриевич принял решение: уничтожить неприятеля!
В штаб партизанского отряда был срочно вызван Шура Кузнецов, секретарь комсомольской ячейки деревни Усвятье.
— Возьмешь десять человек, Александр, — приказал ему Никулин, — и устроишь им капкан на Крутой горе, перед Быковым, соображаешь?
— Где овраг отвесный? — уточнил Шура.
— Вот-вот! — кивнул командир. — Действуй.
Когда засада была подготовлена, отряд Никулина занял боевую позицию на подступах к Усвятью. Каждый партизан находился на отведенном ему лично командиром месте, ожидая условного знака — выстрела Никулина.
Не прошло и сорока минут, как разведка донесла: фашисты покинули Быково, где становились на привал, и движутся прямо на засаду.
Это были, видно, тертые в боях «калачи»: автоматы держали на изготовку, рассевшись кругом на розвальнях, ехали молча, слышен был лишь скрип полозьев по снежному насту.
- Тух! — хлопнул под Крутой горой одинокий винтовочный выстрел, и сразу вслед за ним застучали другие, частые, дружные.
Фашисты спрыгивали с саней в снег, занимая круговую оборону, деловито, методично отстреливаясь.
Но бой быстро прекратился: как и было договорено заранее, Кузнецов со своей группой, растормошив немцев, ретировался с места происшествия, отступив по дну оврага.
Немного выждав, фашистские солдаты с опаской расселись по подводам, возбужденно перекликаясь, распутали брошенную в спешке кое-как упряжь, втащили на телеги двоих раненых.
Тронулись.
Им казалось, что теперь они могут какую-то часть пути преодолеть спокойно: от партизан отбились, вряд ли здесь этих красных так много, что их будут останавливать через каждый километр.
На это и рассчитывали Никулин и Кузнецов. Основные силы отряда ударили сразу — командир с поднятым пистолетом в руке вел бойцов в атаку!
Бой длился около часа. Преимущество было явно на стороне партизан, защитники обоза были буквально сметены с дороги. Гитлеровцы бежали, оставляя на поле битвы трупы своих соотечественников, и врассыпную катились по противоположному склону Крутой горы...
Еще через три дня в деревню Михайловка, западнее Быкова, вошел Каськовский партизанский отряд капитана Василия Гусарова и устроил для фашистов западню на Старой Смоленской дороге.
Взвод немецких лыжников в маскхалатах в прямом смысле влетел в нее: лыжи еще скользили по укатанной лыжне, а бой уже кипел вовсю!
Схватка была непростой: лыжники, обладая хорошей маневренностью, попытались ринуться в обход опасного места, но народные мстители прицельным огнем ручных пулеметов и минометов отрезали врагам путь к спасению.
В этой операции, проведенной партизанами блестяще, было уничтожено 20 фашистских солдат, захвачены трофеи: 13 винтовок и 4 автомата.
Среди партизан были убиты два человека и четверо ранены.
Группа партизан, которыми командовал младший политрук Василий Иванович Гудимов, входила в объединенный партизанский отряд «Дедушка».
Командир отряда Василий Исаевич Воронченко получил приказ: взорвать склад боепитания, который немцы оборудовали на Вышегоре, между Яковлевом и Дорогобужем. В активе склада насчитывалось до 50 вагонов мин и снарядов.
Учитывая усиленную охрану склада, состоящую из нескольких спецрот гитлеровцев, из-под Федоровки был переброшен отряд старшего политрука Михаила Трофимовича Базарова.
В здании бывшей Яковлевской школы состоялось экстренное совещание командиров и комиссаров, на котором присутствовали: В. И. Гудимов, М. Т. Базаров, С. К. Агафонов, Д. Т. Ширяев. Был детально разработан план операции по взрыву склада. Партизанское командование предусмотрело также меры обороны деревни в случае вторжения туда карательного отряда гитлеровцев, разъяренных дерзостью партизан.
Ответственным за операцию назначался Дмитрий Ширяев. В группу подрывников вошли комсомольцы: Сергей Панин, Алексей Панин, Степан Агафонов, Юрий Кушнеров, Алексей Косов, Николай Подоловин, Георгий Порсатин и другие.
12 февраля группа Ширяева ушла на задание.
Дождавшись момента, когда происходила смена караулов перед воротами склада, партизаны забросали гранатами фашистов-охранников, ворвались па территорию склада.
Подрывники быстро подготовили ко взрыву часть штабелей, высившихся справа от входа, закладывая между ящиками брикеты тола.
Вот уже задымились подожженные партизанами бикфордовы шнуры.
Уверенные в исходе операции, подрывники бросились в укрытие — за стоявший невдалеке фашистский танк со свастикой на броне.
Однако вопреки ожиданиям тол, видимо, заложенный в недостаточном количестве, не дал нужной детонации, и взрыв только разбросал ящики со снарядами. Цепной реакции не произошло.
Огорченные неудачей, подрывники вернулись в Яковлево, но не отказались от задуманного: на следующее утро группа Ширяева вторично вышла на задание с твердым намерением выполнить его во что бы то ни стало!
Уничтожив караул перед воротами, партизаны снова заминировали штабеля ящиков, теперь уже тех, которые располагались слева.
На этот раз охрана склада не мешкала: автоматные очереди прошивали воздух в разных направлениях вокруг смельчаков, слышались резкие выкрики команд, фашисты пытались окружить ширяевцев и взять их в плен.
Ведя ответный огонь, группа подрывников отступила за танк, он был единственным на территории склада объектом, более-менее подходящим для прикрытия-Немцы наседали.
Считанные метры отделяли их от танка. И тогда грянул взрыв!
Как будто заразившись от первого, самого мощного, забухали и другие, поплоше, — и это рвались разбросанные вчера неудачным подрывом разрозненные ящики со снарядами...
Припав к земле, и партизаны, и их враги ждали, пока закончится эта грандиозная канонада.
Когда вскочили ширяевцы, на месте склада зияло громадное черное пятно, изрытое глубокими воронками, испещренное рассыпавшимися по обгоревшим обломкам, листиками пламени. В воздухе летали крупные хлопья сажи, сеялся пепел.
Воспользовавшись заминкой среди фашистов, партизаны вернулись в расположение отряда.
Общими силами, при активном участии жителей деревни Яковлеве, бойцы отряда «Дедушка» строили оборону, рыли траншеи, заваливали бревнами подходы к дороге.
Как они и предполагали, после обеда из Дорогобужа под Яковлево прибыл крупный отряд карателей.
Группа Гудимова первой вступила в бой, отвлекая на себя внимание противника, пока Ширяев и Базаров обходили со своими бойцами гитлеровцев с флангов.
Каратели обрушили на немногочисленную кучку партизан Гудимова всю свою ярость и мощь автоматов и огнеметов.
Но тут с врагом заговорили грозные «максимы», скрытые в засадах, ударили автоматы базаровских партизан!
Немцы отступали, отчаянно сопротивляясь.
И все же партизаны вынудили фашистов к бегству.
Под Яков левом вояки фюрера позорно бросили на месте боя двенадцать раненых, двадцать убитых немецких солдат и офицеров.
Неустанно вели боевые действия против врага и отряды Василия Андреевича Киселева и Михаила Васильевича Гостевских.
«Чайка» Гостевских истребила группу немцев численностью свыше тридцати человек, направлявшихся в село Березовка.
Отряд Киселева, подстерегший на дороге южнее села Озерище вражеский обоз с оружием и продовольствием, частично уничтожил охрану, частично взял в плен, а захваченные продукты были переданы в сельсоветы разграбленных оккупантами деревень, чтобы их справедливо разделили между собой сельчане.
Тревожные сообщения об уничтоженных партизанами отрядах карателей в разных частях Дорогобужского района стали ложиться на стол Дортмюллера все чаще.
Напуганный и обескураженный невероятно большими потерями в карательных экспедициях, плотной блокировкой партизанскими отрядами дорог, ведущих в город, напряженной обстановкой внутри Дорогобужа, оберштурм-баннфюрер потребовал от своего начальства усиления дорогобужского гарнизона частями СС, расдислоцировап-ными в Сафонове.
Однако участившиеся и ужесточившиеся карательные экспедиции по деревням, расположенным в близких окрестностях Дорогобужа, заставили усилить бдительность и партизанское командование.
Отряд «Ураган» твердо закрепился на позициях под деревней Ново-Михайловское. Полных гарантий в том, что фашисты не посмеют вторгнуться в эту деревню, конечно, не могло быть, поэтому партизаны регулярно проводили дозорные обходы территории, прилегающей к деревне, функционировали засекреченные посты, патрули.
Отряд также контролировал Вельский большак, идущий на северо-восток.
Штабу партизанского отряда «Ураган» стало известно из достоверных источников о том, что комендант Дорогобужа затребовал пополнения гарнизона, ссылаясь на ослоягнившуюся военную ситуацию в регионе.
Деменков понял: промедление будет значить — смерть!
14 февраля перед рассветом в деревню Морозово, раскинувшуюся в семи километрах от Дорогобужа по Сафоновскому большаку, северо-западнее Ново-Михайловского, был выслан передовой отряд партизан — 1-й батальон под командованием старшего лейтенанта Осокина, в задачу которого входило: отрезать пути подхода немецким частям, прибывающим в Дорогобуж, к шоссейным и железной дорогам по направлению Минск — Москва.
Владимир Васильевич Осокин справился с порученным ему делом блестяще: бойцы 1-го батальона организовали заслон противнику в полном соответствии с правилами тактики и стратегии.
Батальон занял Морозово и немедленно взялся за постройку различных укреплений.
В тот же день, 14 февраля, ближе к часу дня, дозорные доложили о том, что по направлению к Дорогобужу движется из Сафонова крупное немецкое подразделение.
Осокин принял бой и выиграл его, хотя и с большим трудом: партизаны и гитлеровцы понесли ощутимые потери, так как обе противоборствующие стороны применили в ходе сражения минометы.
С наступлением ночи фашисты нехотя отступили. Чувствовалось, что они на этом не остановятся — будут пробивать партизанский заслон, чтобы прорваться к месту назначения, в Дорогобуж.
Однако временно партизанам удалось отбросить фашистов, оттянуть прибытие подкрепления в дорогобужский гарнизон германских войск.
Объединенный штаб командования партизанской гвардией посылает в Дорогобуж Марию Новикову, поручив девушке восстановить связь с подпольщиками, чтобы выяснить конкретные, желательно подтвержденные документально, сведения о планах фашистов, в ча-ности, цель прибытия в Дорогобуж немецкого подразделения из Сафонова.
...Печка дымила.
Мария Васильевна тыльной стороной ладони отвела упавшую на лоб прядь, но волосы рассыпались снова. Она сердито дунула: руки в саже, печка дымит, Федька пропал где-то, постреленок, а я переживай за него! Да еще и...
Ее внутренний монолог оборвал тихий стук в дверь.
«Кого это нелегкая принесла?» — испугалась Савина.
Стук повторился.
Мария Васильевна подошла к двери, постояла в нерешительности, потом вдруг резко отодвинула щеколду.
На пороге стояла Маша Новикова.
— Ой, — женщина шагнула к ней, обняла, — заходи, деточка, заходи! Откуда ты? С тех пор, как ребят... как их не стало, из ваших никто не заходил, видать, затаились. А как же, вон что творится! — Она зябко сжалась, припомнив что-то страшное. — Как же их мучили, -Машенька, как избили, сердешных! А они, как соколы все равно, парили над всем: над своими палачами, над войной, над всем миром! Ох, беда! Какие ребята были...
— Успокойтесь, тетя Маша, — погладила Савину по голове девушка, — не убивайтесь так. Ни Олю, ни мальчиков наших уже не вернешь. А нам надо жить. Бороться. На место погибших встали другие, такие же юные, смелые, верные Отчизне комсомольцы.
— Деточка, — утерла глаза фартуком Савина, — а ты ведь тоже не просто так пришла — тетю Машу проведать. Поделись, милая, своей заботой, может, и помогу, подскажу чего.
Новикова вздохнула.
— Расскажите для начала, что в городе слышно, какие сплетни ходят?
— Всякое говорят... — Мария Васильевна задумалась, теребя краешек фартука. — Сказывают, партизаны собираются напасть на Дорогобуж да и перебить всех немцев. Дай-то бог! — Она снова тихо всхлипнула. — Может, тогда и похороним наших хлопчиков и Олю, как положено. А то эти ироды и похоронить не дают, никого к яме не подпускают.
— А что Капранов и его полицейская свора? — Маше было трудно поддерживать тему, к которой то и дело возвращалась Мария Васильевна: она не меньше этой доброй женщины любила своих товарищей и страдала от их гибели, но она знала, сейчас нельзя давать себе расслабиться, поддаться отчаянию, унынию... Нужно действовать, чтобы и те ее товарищи, которые в эту минуту с нетерпением ожидают ее возвращения, не погибли, а остались живы, победили врага.
— Капранов? — переспросила Савина. — Совсем сдурел: весь день сегодня таскался по деревням, приказывал всем, у кого есть лошадь, завтра утречком явиться в комендатуру: обоз они там какой-то собирают под Сафонове. И здесь, в городе, всех обошел. Все орал: не допустим да не позволим! А чего «не допустим», чего «не позволим» — видать, и сам не знает...
У Новиковой дрогнуло сердце: вот оно, то, за чем она, рискуя жизнью, явилась в город: завтра немцы рванутся на соединение с теми, из Сафонова!
— Спасибо, теть Маш, за чай, за беседу, — встала девушка, накидывая платок, — вы мне очень помогли.
— Это чем же? — простодушно удивилась Мария Васильевна.
— То, что вы мне сейчас рассказали, очень важно для партизан, — объяснила Новикова.
— Что ж тут ценного? — развела руками женщина. — А впрочем, я и рада, если тебе моя болтовня сгодилась. Береги себя, девочка. Хотелось бы, чтоб вот такие, как ты, молодые, красивые, дожили, повидали счастья...
— Я доживу, тетя Маша, — улыбнулась девушка, — а нет — за меня другие будут смотреть на лето красное, на солнце ясное... Кому-то ведь надо заплатить за счастье, правда?
— Переплачено уж, — покачала скорбно головой Савина.
— До свидания, тетя Маша.
— До свидания, милая.
Проводив гостью до калитки, Савина вошла в дом, села на лавку и зарыдала.
Наверно, она и сама бы не смогла объяснить, почему плачет, да еще так горько, так безысходно.
Не получив подкрепления из Сафонова, оберштурм-баннфюрер приказал бургомистру собрать лошадей с санями где только можно и доставить в Дорогобуж не позднее 14 февраля.
Утром 15 февраля комендант встал с постели в отвратительном расположении духа: болела голова, противно саднило в горле.
Комендант, пощелкивая пальцами, побродил по спальне, кликнул адъютанта и велел ему немедленно доставить парикмахера...
Гладко выбритый, подтянутый, Дортмюллер направился в комендатуру.
Еще издалека заметив скученные у ворот комендатуры подводы, запряженные то парой, то тройкой лошадей, были и одноконные, Дортмюллер еще более приободрился: у него появилась надежда на благополучный исход дела. Главным он считал прежде всего спасение своей драгоценной жизни от возмездия партизан, грозным кольцом оцепивших этот паршивый городишко...
Он лично отобрал тройку самых прочных на вид и легких саней, велел запрячь в них по три молодых борзых лошадки с тем, чтобы именно на эти сани было погружено все его имущество. Четвертые сани, под дугой которых бил нетерпеливым копытом крепкий буланый жеребец с налитыми кровью белками глаз, предназначались для самой персоны господина коменданта.
Войдя в кабинет, оберштурмбаннфюрер распорядился срочно разыскать бургомистра.
Капранов ощущал всем своим лисьим нутром: для него наступили последние денечки. Приговор себе читал он в глазах людей, встречавшихся ему на улице, все чаще слышал и открыто говоримые ему вслед теперь слова:
— Иуда! Предатель! Чтоб ты сдох, гад! И Лешак почему-то не кидался вслед сказавшему это, не звал полицейских, чтобы арестовать его, не бежал жаловаться хозяевам: дескать, обижают слугу вашего верного!
Понимал — бесполезно.
Исчезла в народе всякая боязнь перед расправой — чувствовали люди, что близится час победы.
Поэтому еще теснее жался Капранов к немецкому начальству, старался угодить во всем: авось не бросят на произвол судьбы преданного пса, найдется местечко для него в обозе.
Что его покровитель в духе — это он приметил сразу и чрезвычайно обрадовался, значит, доволен им, Яшкой, ценит его старания и заслуги перед рейхом!
— Я поручаю вам, господин бургомистр, — сказал ему комендант, — пригнать из совхоза имени Фрунзе всех оставшихся в живых узников в Дорогобуж. К двум часам дня они уже должны быть размещены в подвалах и карцерах здесь, в комендатуре. Вам ясно?
— Очень даже ясно, герр комендант, — просиял Яшка, — сейчас поеду, пригоню.
— Отлично. Наш гарнизон, как вы знаете, покидает этот паршивый городишко, — на секунду в лице коменданта проглянуло раздражение, — если вы успешно выполните мое поручение, то будете иметь возможность уехать с нами.
— Большое спасибо, — казалось, Яшка сейчас лопнет от распиравшей его радости, — я счастлив служить великому фюреру и вам лично, господин полковник.
Семьдесят восемь подвод, битком забитых солдатами и офицерами, мешками, сундуками и тюками разной величины и конфигурации, медленно выползали из города, направляясь к Сафоновскому большаку.
Справа и слева от этого каравана комендант распорядился бежать пленникам, приведенным из совхоза имени Фрунзе: так он защитил себя от возможного нападения партизан.
Само по себе это зрелище было, если взглянуть со стороны, сверхъестественным и символичным: по дороге, по которой прошли сотни и сотни советских военнопленных под конвоем фашистских автоматчиков, теперь двигались сани, заполненные фашистами, колонна саней, а по обеим сторонам ее, словно конвоируя, бежали пленники со связанными руками...
Партизанский отряд Александра Ильича Новикова, занявший боевую позицию восточнее Сафоновского большака, находился в затруднительном положении: как произвести нападение на обоз и не причинить вреда советским людям?
Новиков решил сделать так: отряд поднимается в атаку без единого выстрела и, рассчитывая на то, что пленные сообразят упасть или разбежаться, начинает бой только после этого.
Все обошлось как нельзя лучше: лишь только партизаны бросились к дороге, почти все пленные стали, прыгать в кюветы, спасаясь от автоматных очередей фашистов и не желая помешать бойцам отряда напасть на обоз. Правда, некоторые, растерявшись или обрадовавшись, побежали навстречу своим, лишь чуть пригибаясь,— таким кричали: «Ложитесь! Всем лечь!» — и те, сообразив, падали, как подкошенные, в снег.
Ловко лавируя под пулями, партизаны почти вплотную приблизились к обозу, расстреливая врагов в упор.
В этот момент подоспели на помощь батальоны старшего лейтенанта Угарова и лейтенанта Осокина.
Дорогобужский немецкий гарнизон был разгромлен. В этом бою были убиты оберштурмбаннфюрер Дортмюллер, комендант города Дорогобужа и комендант концентрационного лагеря в совхозе имени Фрунзе.
Однако бургомистр Яшка Капранов, предатель и изменник, погубивший немало советских людей, исчез бесследно. Больше никто и никогда его в этих краях не встречал. Сумел ли он скрыться вместе со своими хозяевами-немцами за границу? Убит ли справедливой рукой советского солдата? Скрывается ли где-нибудь под личиной порядочного человека?
Партизаны возвращались в родные дома. Одной из отбитых у немцев подвод правил худощавый мальчонка с серьезными серыми глазами.
— Эй, ямщик, подвези! — задирали его идущие по обочине бойцы.
— Садитесь, — скупо ответил «мужичок с ноготок».
Смеясь и подшучивая друг над другом, партизаны боком заваливались на сани, толкались, усаживаясь поудобнее.
— Как зва-ать тебя, парень? Отку-уда ты родом? — пропел, обращаясь к вознице, молодой светлокудрый партизан в барашковой шапке с красной лентой наискосок.
— Фе-одор, по фамилии Савин, — с достоинством произнес подросток. — Вообще-то я в Дорогобуже живу, с мамкой.
— Не страшно было, когда драка началась? — поинтересовался крепкий дядька, заворачивающий в этот момент самосад в клочок бумажки.
— Да где там страшно, весело было! — вдруг улыбнулся мальчик. — Уж как они боялись! Как только не померли со страху. Когда еще мимо Ново-Михайловской проезжали, один в передних розвальнях как заорет: «Партизаны!» Все перетрухнули, автоматы похватали! Где, где? Да вона, тычет тот, что орал, на опушке! Они давай строчить туда: и правда, как будто человеческая фигура виднеется. Автоматы — т-р-р-р! т-р-р-р! А он стоит. Тогда они пулемет развернули: ты-ды-ды-ды-ды! А он стоит! Двое кинулись в снег, поползли было, потом встают на того, взбаламутчика, как накинутся: это ж пень там стоит, дерево молнией обломило!
Партизаны хохотали от души над рассказом Феди.
— А партизан все нет, — уже и сам смеясь, продолжал он, — я прямо заждался, чес-слово! Тогда один офицер ихний достал бинокль и давай по сторонам разглядывать: где партизаны? А пуля так тихо, как комарик, и прямо ему в лоб.
Федины пассажиры уже не просто хохотали, а прямо-таки изнемогали от смеха, повалясь друг на друга в санях.
— Тут и пошло-поехало! — разошелся Федя. — Немцы — скок туда, скок сюда, а партизаны их кромсают почем зря! Граната — бах-х-х! Прямо рядом с моей подводой, вон свежий скол на задке. Тут я, правда, дальше не очень-то видел, под телегу забрался.
Это простодушное признание вызвало у партизан новый взрыв веселья.
— Так и оттуда глядеть можно, наблюдать, — подкинул словцо кто-то.
— Да можно, конечно, — замялся Федя, — только от взрыва с повозки бидон скатился, заслонял. Я так за бидоном и сидел. А как всех фрицев перебили, я бидон открыл, а там масло. Наелся — вот по сюда! — чиркнул Федя рукой по горлу.
— А-ха-ха-хах! — снова покатились партизаны. — Вот уморил так уморил!
Федя смущенно-лукаво улыбался.
Кое-как напялив шапку, Гена Кириллов выбежал на улицу.
Что-то непривычное почудилось ему в ее облике. Гена остановился, огляделся — и понял!
Ни одного фашиста, ни одной фигуры в болотно-зеленой ненавистной шинели!
Он, срезая повороты мгновенным скользком по ледовым дорожкам, накатанным мальчишками тут и там, выбежал к комендатуре.
Тихо. Пустынно. Окна комендатуры, школы, поправил он сам себя мысленно, распахнуты настежь, во дворе ни души.
Тихо поскрипывает, раскачиваясь на ветру, обвисшая на одной петле дверь...
Гена постоял, затем одним махом взбежал по лестнице, по коридору, туда, где еще недавно фашистские палачи истязали его старшего брата, его товарищей-подпольщиков.
В кабинете коменданта — ровно расставленные у стен стулья, на столе справа — школьная пишущая машинка. Напротив, крытый зеленым сукном стол, заваленный какими-то бумагами на немецком языке...
Вдруг мальчик услышал где-то совсем рядом звонкие мальчишеские крики, возню.
Он пошел по коридору, заглядывая в классы.
В комнате, на высокой белой двери которой значилось: «4-й «А» класс», несколько ребят, толкаясь и что-то выкрикивая, топтали огромный портрет Гитлера, изображенного на кроваво-красном фоне. От такого соблазна не смог устоять и Гена.
Затем, пробежав вокруг столов, быстро сбежал вниз. Около одного из складов возился с замком седоволосый старик с большими крепкими руками: Саша знал его, это был Мирон Степанович Рубин, бывший рабочий. Мальчик вспомнил, что видел за дверью перед входом лом, побежал и принес его. Замок наконец поддался. В складе оказалось большое количество оружия.
Всем, кто подходил к складу, Мирон Степанович выдавал винтовки, и они спешно направлялись в сторону Сафонова — вслед за немцами.
Спустя полчаса или час Гена уже торопливо шагал по улице Карла Маркса, в конце которой виднелись темно-серые коробки винных складов.
Что-то щемило в душе: неужели фашисты успели вывезти зерно или уничтожили его?
К счастью, его опасения оказались напрасными — несколько партизан вместе с собравшимися здесь женщинами успели выломать замки в дверях складов, сбить запоры: внутри ровными рядами стояли мешки, туго набитые пшеницей и рожью.
Свыше 700 тонн зерна возвратились народу, испытывавшему ощутимый недостаток в пропитании.
«Может быть, хлеб уцелел потому, что подпольщики устроили взрыв в автопарке, который погубил собранную оккупантами технику, — подумал Гена, — значит, все было не зря...»
Улицы города уже не казались пустынными: навстречу мальчику спешили куда-то женщины с заплаканными, счастливыми лицами, с криками, играя на ходу «в партизан», пробегали мальчишки...
Все чаще попадались на глаза мужчины с оружием в руках или за спиной, бородатые, в меховых шапках с красным околышем.
В доме Марии Васильевны Савиной за празднично накрытым столом сидели дорогие гости — партизаны, с которыми Федя познакомился, возвращаясь с Сафоновского большака.
Компания по-прежнему смеялась, в который раз пересказывая друг другу, смакуя подробности, историю, рассказанную Федей в пути.
Мужчины расстегнули воротники рубах, раскраснелись, остро поблескивали белизной в разноцветных усах и бородах улыбки.
На столе, покрытом заветной вышитой скатеркой, среди тарелок с угощением: картошкой, луком, солеными огурцами и капустой, красовалась бутылка немецкого вина, добытая где-то тем самым крепким дядькой, который особенно задиристо подшучивал над Федей после боя.
Теперь дядька этот, весь сияя, — сняв шапку, он оказался абсолютно лысым, — как луна, положив локти на стол, разглядывал на свет лампы маслянисто поблескивающую жидкость в своем стакане и блаженно ухмылялся.
Гена немножко пошептался с приятелем, втайне завидуя его удаче: а как же, с партизанами подружился! —-и, распрощавшись, вышел.
Опять мимо него промчалась ватага мальчишек, выкрикивая: «Станови пулемет-ты! Огонь! Развернутой цепью — вперед!»
С южной стороны города, от Днепра в Дорогобуж входили партизаны отряда «Чайка», киселевцы.
Отряды Базарова, Гудимова громили полицейскую управу, вылавливали не успевших скрыться фашистских прихвостней.
Далеко, на Пожарной горе, чуть приметно мелькали человеческие фигуры: это спускались на лыжах вниз, в город, десантники, одетые в белые маскировочные халаты.
Северная часть Дорогобужа и восточная окраина были заняты партизанами-урагановцами с командиром Фео-ктистом Николаевичем Деменковым.
На другой день прибыл из деревни Фомино штаб отряда «Дедушка» под командованием Василия Исаевича Веронченко.
Возле Афанасьевской церкви мальчик задержался, привлеченный гудением собравшейся на площади толпы.
Гена протолкался вперед, подныривая под руки стоящих кругом женщин.
Неожиданно его крепко схватили за плечи: он дернулся, пытаясь вырваться, но когда поднял голову, увидел, что рядом с ним стоит мама.
— Смотри, сынок, и запомни это, — она повернула Гену лицом к центру круга.
Трупы немецких солдат и офицеров чернели зловещими пятнами мундиров и шинелей на белизне снега.
— Я запомню, — сказал Гена. В эту минуту у него было лицо взрослого, много повидавшего и понявшего в жизни человека.
Через несколько дней в Дорогобуж вступили регулярные советские войска: одиннадцатый гвардейский кавалерийский полк под командованием майора П. И. Зубова гварйского кавалерийского корпуса генерала н. А. Белова.
Замученных комсомольцев-подпольщиков похоронили с почестями оставшиеся в живых товарищи: Сергей Иванов, Лена Киселева, Мария Новикова, Муза Иванова, Николай Исаченков, Мария Громова, Георгий Сергеенков, Николай Бондаренко, Юрий Кушнеров, Федя Савин, Гена Кириллов.
Падал с берез серебристый иней, осыпая обнаженные головы ребят, застывших в скорбном молчании, и казалось — это ранняя седина, спутница пережитого большого горя, сверкает на висках этих молодых ребят...
