7

   Бабушка с мамой как раз копали картошку, когда за ними прибежала тетушка Зибалка.
   - Идите скорее за своим стариком, он лежит в трактире, как бревно!
   Бабушка выпрямилась:
   - Что это ты говоришь, какой старик?
   - Ну ваш же! Из Америки вернулся! Бабушка выронила из рук мотыгу.
   - Францка, слышишь? - обратилась она к дочери.- Наш старик вернулся из Америки.
   Мама недоверчиво покачала головой. Она не могла себе представить, что ее отец, отсутствовавший двадцать семь лет, вернулся к семье. Ведь за все это время он не прислал о себе ни весточки, лишь от посторонних они узнавали о его судьбе за океаном. А теперь вдруг...
   - Послушайте, тетушка, - обратилась она к Зибалке, пытаясь унять волнение, - это, наверное, какой-то другой человек. Сидит в трактире пьяный и болтает бог знает что.
   - Пьяный, это уж точно, даже имени своего не помнит, - с обидой сказала Зибалка. - Но это твой отец. Я узнала его по большому красному носу.
   Бабушка бросила на нее колючий взгляд. Болтунья бесстыжая! Когда ее муж уезжал в Америку, у него не было красного носа. Задержав, однако, острое слово, уже готовое сорваться с языка, бабушка произнесла:
   - Ну если ты так уверена, то я пойду посмотрю, в чем там дело.
   Не успели мать с дочерью выехать с поля на повозке, запряженной коровами, как Зибалки уже и след простыл. Со всех ног она бежала обратно в трактир, чтобы сообщить старику, что "его бабы уже идут". И к отцу она успела заскочить. Он вышел навстречу женщинам.
   Никому не хотелось разговаривать. Францке было два года, а ее брату три, когда отец бросил их. Она даже не помнит его. Однако она очень хорошо знает, сколько пришлось вынести матери, чтобы одной вырастить детей. Ночи напролет она шила, чтобы заплатить хотя бы проценты по долгу за дом. А сколько пота она пролила на полях - на своем и господском! И Францка, как только немного подросла, пошла работать. Склонившись над кормилицей-землей, которая могла быть такой немилосердно требовательной в жесточайшую жару, мать с дочерью шаг за шагом продвигались с одного конца поля на другой, а потом обратно. На целый день у них бывала краюха хлеба с терновым вареньем да бутылка кофе или козьего молока.
   В душе молодая девушка протестовала против такой жизни, но потом поняла, что без хозяйства жить нельзя, без него человек будет в деревне рабом.
   "Мама, мы так жить больше не будем", - все чаще повторяла она изнуренной матери. Ее быстрые, умные глаза смотрели далеко в будущее, а критичный, рассудительный ум мог комбинировать и рассчитывать. Нужно сделать то-то и то-то, чтобы раздобыть денег и купить землю, корову, птицу... И тогда они уже не будут рабами, которые за мизерную плату гнут спину на других, у них будет свое хозяйство.
   Потом, уже будучи помолвленной с Йозефом и готовясь к свадьбе, она собрала в большую плетеную корзину пестро разрисованные пасхальные яйца и вместе с подружкой Анчей поехала в Прагу.
   Бывший провинциальный город Австро-Венгерской империи только привыкал к роли столицы самостоятельной республики. Повсюду царили суета и приподнятая взволнованность. Солнце освещало старинные дома, и их серые стены выглядели необычайно весело. Близилась пасха.
   Францка с Анчей, разодетые, в шелковых передниках, прямо цвели под весенним небом. Искрящиеся девичьи глаза над корзиной, полной пасхальных яиц, жадно впитывали все новое и до сих пор невиданное, с любовью осматривали незнакомую столицу, слава о которой долетит до звезд, как предсказывала княгиня Либуше.
   Столько солнца и радости было в тот день на пражских улицах, что все должно было непременно кончиться хорошо. Девушки продали все пасхальные яйца, которые привезли в Прагу. На вырученные деньги Францка купила теленка. А потом их хозяйство начало разрастаться.
   Теперь же дочь молча шла рядом с матерью, женщиной пятидесяти лет, с молодыми еще глазами, в которых отражалась тяжесть двадцати семи лет жизни, прошедших с того самого часа, когда муж уехал в Чикаго, чтобы заработать денег и расплатиться с долгами.
   - Не плачь, - утешал он ее, уезжая. - Через год-другой я вернусь богачом. И тогда мы построим еще один дом.
   Несчастный дом! Сколько она с ним намучилась, прежде чем смогла полностью расплатиться с долгами и отдать его вышедшей замуж дочери! Несчастный дом! Его глинобитные стены и щели между досками пола пропитаны кровью и потом! И еще - слезами. Она провела мозолистой рукой по лицу, словно смахивая с него паутину. Нет, это все уже в прошлом, давно в прошлом, на котором пустила корни новая жизнь. Она закончила счеты со своим стариком. Давно. И в глубине души была убеждена, что навсегда. И вдруг он возвращается почти через три десятка лет...
   - Ну что ж, я пойду за стариком, - вздохнул Йозеф. Он распряг коров и направился к трактиру.
   Мать с дочерью начали собирать что-нибудь поесть. Ведь нужно же человеку подать хлеб и соль. Бабушка, однако, решила приготовить настоящее угощение. Она зарезала двух цыплят, ощипала их, и не успела мать развести огонь в плите и вскипятить воду, как оба цыпленка, выпотрошенные и очищенные, уже лежали на противне. Прошедшие двадцать семь лет были трудными, лучше о них и не вспоминать. Но теперь муж возвращается домой, и, как бы там ни было, это все же ее муж и отец зе детей. Так надо же встретить его достойно!
   - Бабушка! Мамочка! Папа ведет какого-то старого забулдыгу! - ворвалась в кухню Марушка. - Идите посмотрите!
   Женщины выбежали к воротам. Йозеф буквально тащил рослого мужчину в грязной поношенной одежде. Облысевший череп с жалкими остатками седых волос над ушами блестел в лучах послеполуденного солнца, а посреди рыхлого, изборожденного морщинами лица, словно красная лампочка, светился большой опухший нос.
   Испугавшись, Марушка выбежала во двор. Мама недоуменно смотрела на дряхлого мужчину с лицом пьяницы. Бабушка тоже стояла как вкопанная и с ужасом осматривала приближающегося старика. Другим, совершенно другим выглядел тот, кто двадцать семь лет назад покинул молодую жену с двумя маленькими детьми...
   - Добро пожаловать домой, Карел, - произнесла бабушка дрожащим голосом, когда муж и зять подошли к дому.
   Бродяга смерил ее взглядом с головы до ног, потом выпрямился и хриплым голосом спросил:
   - Кто эта баба?
   Слезы навернулись у бабушки на глаза. Неужели он ее совсем не узнает?
   - Я твоя жена, а это твоя дочь Францка, - прошептала она.
   Старик мрачно рассмеялся. Хватая ртом воздух, соня и заикаясь, он спросил:
   - Это ты... это ты моя жена? - Неожиданно перестав смеяться, он со злостью процедил сквозь зубы: - Вот до чего мне пришлось дожить! Уезжал я от красивой жены, а теперь вижу старую развалину!
   Францка, молчавшая до сих пор, покраснела и решительно сделала шаг вперед:
   - Какое право вы имеете так говорить о моей матери? Если она вам не нравится, можете возвращаться в Америку! - Голос у нее сорвался, и слезы выступили па глазах.
   - Что? - сжав кулаки, произнес пьяный. - Ты позволяешь себе разевать рот на отца? Кто этот дом построил, а?
   Отец, едва сдерживаясь, произнес:
   - Ведь мы христиане... Поэтому мы не оттолкнем его от нашего дома. Входите, дедушка, успокойтесь и поешьте.
   Старик переступил порог, продолжая что-то бубнить про себя. Дочь наблюдала за ним напряженно и неприязненно. Она налила в умывальник воду, поставила на стол хлеб. Отец следил за ней злым, колючим взглядом.
   - Вот гляжу я на тебя, и кажется мне, что ты вовсе не из нашего рода. И на мать совсем не похожа. Наверняка мать тебя заимела от какого-нибудь бродяги или священника. Ведь все эти моления просто так не проходят.
   Бабушка без единого слова склонила голову. Зато дочь вскочила, словно ее ущипнули, и, показывая рукой на дверь, выкрикнула:
   - Если я не ваша, так вот дверь и можете идти прочь! Чужой человек в доме нам не нужен.
   Старик снова хотел разругаться, но, видя горящие глаза своей дочери, покраснел и отвернулся.
   Напряженную тишину нарушила вошедшая в комнату маленькая Бетушка. Вслед за ней проскользнула Марушка.
   - Мамочка, это наш дедушка? - с восторгом спросила Бетушка. - Тетушка говорила, что наш дедушка вернулся из Америки.
   - О, смотрите, девочки, и какие большие! - приветливо произнес старик. - А как тебя зовут и сколько тебе лет? - спросил он, обращаясь к старшей.
   Марушка молча опустила глаза.
   - Ну скажи дедушке, как тебя зовут, или ты забыла? - попросила ее бабушка.
   Но Марушка, ничего не говоря, смотрела вниз.
   - Черная коза, - покачал головой дед. - Черпая коза, вот как зовут эту девочку. Цыганка какая-то!
   Он отвернулся от Марушки и наклонился к Бетушке.
   - А вот эта - Кубикова! - сказал он, гладя ее по голове. - Вот она мне нравится.
   - Моя фамилия Кудержикова! - запротестовала Бетушка. - А зовут меня Альжбета.
   - А это наша Марушка, она ходит уже в четвертый класс и учится только на пятерки, - похвалила старшую внучку бабушка.
   - Ну, эта прорубит окно в мир со своими пятерками, - ухмыльнулся старик. - А мне нравится маленькая. - И он снова погладил Бетушку по волосам.
   Бетушка, вдохновленная его приветливостью, посмотрела на него и, прелестно улыбаясь, спросила:
   - А что вы нам, дедушка, привезли из Америки?
   - Увидишь, - напустив на себя таинственность, произнес дед, подняв указательный палец. - Я все оставил на вокзале, это очень тяжело... Пусть ребята привезут... - С этими словами он подошел к столу и молча принялся за еду. Заглатывая куски еды, сопя и не замечая ничего вокруг, он ел, словно в комнате никого, кроме него, не было.
   - Да, вот были времена в Америке! - вздыхал он во время коротких пауз. - Там я мог один съесть целого гуся. Клал его перед собой, отлично запеченного, отрывал куски и каждый глоток запивал водкой. Вот было время!
   Марушка смотрела на него большими карими глазами. Дедушка схватил бутылку вина, которую перед ним поставила дочь, провел ладонью по горлышку и запрокинул голову. Он пил большими, жадными глотками, не прерываясь, словно опасаясь, что кто-нибудь вырвет бутылку из рук. Внучки, остолбенев, смотрели, как вино из бутылки постепенно убывает, с бульканьем вливаясь в горло старика, как его выступающий большой кадык ходит по жилистой шее вверх-вниз все быстрее и быстрее.
   Наконец дед оторвал бутылку от губ и тыльной стороной ладони вытер рот.
   - Вот так, целого гуся, - продолжал он. - А здесь дают какие-то кусочки. - Затем, уставившись на Марушку помутневшим взглядом, он запел какую-то мелодию. - Это индейская,- усмехнулся он.- Наши-то я уже все забыл. Спой мне какую-нибудь нашу, словацкую!
   Марушка молчала.
   - Ну в чем дело? - разозлился дед. - Отличница, а петь не умеешь?
   Всунув в руки зятю пустую бутылку, он выкрикнул:
   - Бутылку на стол! Да только что-нибудь покрепче, чтобы мне согреться на родине. Какой-нибудь огненный напиток! Эта четвертинка можжевеловки, которую я выпил в трактире, - сущая ерунда.