Ночь Никита провел у Картавки. Развезло парубка, и домой не дотянул. Спал за катухом, под скирдой. Сама хозяйка растолкала, поднявшись рано утром до коровы:
— Эгей, пан Качура, прокидайся. День займается на базу.
Вскинул Никита забитую соломой голову, повел налитыми одурью глазами. Не понимал, где он.
— Домой, домой ступай зоревать. А то вон бабы коров выгоняют. Узрят, брехни не оберешься.
Спустился Никита к Салу. С чьей-то лодки пригоршнями черпал студеную воду. Разогнал одурь, освежился. Домой не пошел, как советовала Картавка, направился в полицию. Обходил площадь закоулками. Голова вроде перестала трещать, а на душе муторно.
Из обрывков составлял вчерашнее... Подкатили они к Картавке на тачанке. Пока был отец, он держался, пил мало... Да и явился туда не затем, чтобы хлестать самогонку. Улучил момент, когда бобылка освободилась, поманил ее пальцем в чулан.
— Ну, бегала? — спросил шепотом.
— Бегала, бегала, касатик. Всему свое время. Мало выпил Никита, но ударил хмель в голову.
— Ты это самое какой раз говоришь, — он повысил голос. — Видала ее самою, скажи?
— Как же, как же, касатик, не видать. Вот так, как с тобой, стояли и беседовали...
— А она?..
— Что она? Бабы ить тоже народ разный. Иная — намекни одним словом, она враз поймет, что к чему, а иная только чешется, как телушка годовалая об плетень... Словом, безо всяких понятнее. Да ты не горюнься, обломается. У ней вага зараз на душе.
— Какая «вага»?
— Тяжесть, горе, — пояснила Картавка. — Ить тог, красноголовый, Федька Гашки Долговой, хахаль ейный был. Чи не слыхал? Вся станица знает...
Вскоре отца вызвали в полицию. Вот тогда и распоясался Никита — пил с горя и обиды. Как очутился за катухом, не помнил...
К полиции вышел Никита со стороны парка. Взял напрямую, через забор. Возле яслей увидал Воронка. Подошел сзади. Тот, засучив по локоть рукава, старательно охаживал скребком рыжего вихрастого конька. Коротенький конек, мохноногий и голову держит вниз, как свинья.
— Находка? — спросил Никита. Воронок не обернулся.
—- А, ты... Нравится? — потрепал рыжего за жесткую, торчком, гриву.
Плюнул Никита сквозь зубы, всем видом своим показывал, что он бы такое дерьмо и чистить не стал. Умостился на ясли. Закурил. Чтобы как-то сгладить свою выходку, спросил:
— Достал где его?
Вместо ответа Воронок усерднее нажал на жестяной скребок. Конек поджимал ноги, отмахивался коротким мочалистым хвостом, но от зерна не отрывался.
«Обиделся... Ну и черт с тобой, — думал Никита.— Еще не такую пилюлю глотнешь, обожди». Болтал ногами, провожая взглядом белые барашки облачков, уходивших за парк, в сторону Нахаловки. Подумал, что, наверно, их видит сейчас и она, Таня... Пригретый солнцем, потянулся сладко:
— Эх, поспать бы... Отбросил окурок, прилег на сено.
— И вчера не явилась? — спросил Воронок. Обожгло Никиту: «Проболтался!» Головы не поднимал, лежал с закрытыми глазами.
Воронок, продувая скребку, насмешливо сказал:
— Видала она, парень, не таких...
Подняло Никиту. Щурил недобро глаза, кусал стебелек люцерны. Вдруг протянул руку:
— Неделю даю, от силы — две... Будет бегать зз мной, как шарка.
Недоверчиво присвистнул Воронок, но кисть-копыто положил на его ладонь.
— Вечер у Картавки, — подсказал пари.
— Идет, — согласился Никита.
Повеселевший Никита предложил опробовать конька. Подседлали. Не уговариваясь, свернули в Нахаловку. Проезжая по гребле, Никита кивнул в сторону каплиев-ского куреня:
— Тут она живет... У свекров. Муж погиб...
— Вдова...
Воронок усмехнулся. Показывая глазами на хату Долговых, подковырнул:
— Слыхал, сосед, покойничек, бегал по ночам через эту балку... Правда?
Секанул Никита плетью Гнедка по ушам. Выскочили на выгон, только там ответил:
— Брехня.
И с удивлением покосился на конька: Гнедко его сбивался на галоп, а тот шел рысью. Легко и красиво работал передними ногами, голову нес фартово, тряс шеей, как голубь-трясун. Не рысь, а пляска, будто он в цирке или на параде под музыку.
Перехватил Воронок его взгляд, подмигнул. На прощанье махнул папахой и дал коньку повод. пошел он от Гнедка. Никита взялся за плеть. Догнал на бугре, когда тот уже остановился. Воронок, сворачивая цигарку, нарочно не глядел на Никиту: знал, о чем сейчас пойдет разговор.
— Шустрый конишка, ишь... — Никита мотнул головой. — Откуда он у тебя?
— Из конюшни
- Из нашей?!
Не сумел Никита скрыть зависть в голосе. Возился с зажигалкой. Неуемно тряслось все в середке. Выпустив дым, спросил, как мог равнодушнее:
— А куда же теперь свою Голубку? Она не хуже этого...
Хитрил Никита — обходным маневром выведывал у Воронка его виды на плясуна. Жалел в душе, что не ему попался он на глаза в конюшне полиции. «Может, обменяется на что?» Погодя опять вернулся к этому:
— Большаку уступи Голубку. Его Серый что-то подбился на передок.
— Большаку, говоришь? — переспросил Воронок. Распутывая гриву, с непонятной усмешкой сказал: — Боюсь, не ездить ему скоро и на Сером, не только на моей Голубке...
Никита, поддавая каблуками в бока Гнедку, выскочил наперед. Не понимал, как расценивать сказанное Воронком... До сей поры он верил Большаку, водил с ним дружбу. «Поскандалили? Или тоже заподозрил?..» Быть не может. Воронок не знает даже того, что известно ему, Никите. Ни о дружбе Большака с братом, ни о ночных встречах у Галки Ивиной... Волосы шевельнулись под папахой от внезапной мысли: «Проболтался! Вчера, у Картавки... Как и о Татьяне...»
Выскочили на бугор, к Салу. Лошади их стали рядом. Пенили удила, тянулись храпом к свежему ветру.
— Что, не отдашь? — допытывался Никита.
И опять непонятная усмешка потекла по бледному голощекому лицу Воронка. Глядя из-под черной корявой руки на левую, низкую сторону Сала, предложил перейти речку вброд и дать крюк до Озерской лесопосадки, синевшей по горизонту.
— Ты дежурный нынче.
— Нет, хохол.
— Спятил! — Никита возмутился. — Утром же ты должен сменить его.
— Ну, сменил... Чего орешь?
Глянул Воронок на солнце, заторопился. Крикнул уже на скаку:
— Гони, не отставай!
Через малое время бешеной скачки были в Озерской лесопосадке. Мокрых коней привязали к кленам, в тени.
— Не разнуздывай, — повелел Воронок. Не утерпел Никита, спросил:
— За каким чертом принесло нас сюда?
Воронок приложил палец к губам: баста, мол, разговорам. Махнул, требуя следовать за ним. Высоко задирал ноги, чтобы не шелестеть бурьяном. Крались с остановками.
— Тут ложись, — Воронок указал глазами на кусты. Разминал Никита сигаретку, терялся в догадках.
Где-то глубоко сосала неосознанная тревога. Воронок вернулся скоро. Прилег рядом; продувая по привычке ствол пистолета, предупредил:
— Теперь замри. Гляди вон на тот дубок... на прогалинку. Что бы ни увидал, лежи. Ясно?
От такого начала у Никиты забурчало в животе. Тоже расстегнул кобуру. До боли в глазах вглядывался в освещенную солнцем полянку, куда указал Воронок. Что-то нестерпимо кололо в бок. Пошарил под собой: пенек. Вдруг услыхал отчетливо: позади кто-то раздвинул кусты и остановился. Дышит учащенно. Холод прошел по затылку. Скосил глаз, от радости вскрикнул:
— Жульба!
Воронок хищно оскалился, указывая кивками на по--лянку. Раздвинул Никита кусты — человек. Сперва не угадал, слезы замутили глаза. Протер рукавом: Большак. Уперев руку в бок, осматривался, будто искал что-то в бурьяне. Ступая осторожно, подошел к дубку; присел на корточки. Что он делал, Никите не видать. Вытянул шею, но Воронок осадил его. Чертом покосился и на "кобеля, — улегшись у ног хозяина, тот звонко щелкал зу-бами, отбиваясь от мух. Никита двинул было его сапогом, но Воронок, свирепея, погрозил пистолетом: оставь, мол.
Тем временем Большак откопал какой-то зеленый ящичек. Сбросив папаху, надел черные круглые наушники. Только тогда Никита смекнул, в чем дело. Лежал бездыханный, сжимая рубчатую колодочку пистолета. И уже не глядел туда, а ловил ухом одно-единственное слово, которое повторял Большак так настойчиво:
— Волга... Волга... Волга...
Прослушал, когда и умолк голос. Выглянул: на полянке— никого. Воронок, утираясь папахой, подмигнул:
— Помалкивает «Волга»...
Откуда-то издали донесся Ленькин голос: «Жульба! Жульба!» Кобель вскинул голову, навострил уши. Опрометью бросился в кусты на зов.
Глядел Воронок на Никиту насмешливо, с вызовом, играя пистолетом:
— Пить, пан Качура, не умеешь... Зеленый еще. Слезы брызнули у Никиты из глаз.
