Нынче Вальтер встретил Веру подчеркнуто вежливо. Делал вид или на самом деле его занимала какая-то хозяйская неувязка. Бегал по коридору с какими-то бумагами, не входил. «Ну и дуйся», — решила она, стараясь не слышать его четких шагов.
Зато Франц внес в тесную каморку много шума и запаха тончайших духов. Перецеловал руки, к узлу волос пристроил веточку клена. Вальтер забегал мимо раскрытой двери чаще. Зашел после обеденного перерыва, когда Франца уже не было. Долго рылся в сейфах.
— Где-то здесь была синяя папка... Не видали, пани Вера?
— Нет, не видала.
Вера догадалась, что он просто ищет предлог заговорить. Скривила пренебрежительно рот, щелкая клавишами. Длиннопалая, тонкая в кисти рука лейтенанта с глянцевитыми ногтями мягко легла на каретку. Кусал мальчишеские припухлые губы.
— Пани Вера... мне не хочется... чтобы барон Фок... долго задерживался в этой... комнате.
— Почему?
Вера подняла глаза. Хотела глядеть строго и непонимающе, но выдала плохо затаенная усмешка. Вальтер выпрямился, дрожа ресницами, обдал ее холодным взглядом. Спохватилась Вера, когда его шаги были уже возле порога. На грохот двери тревожным стуком отозвалось девичье сердечко. Ткнулась в похолодевшие ладони, но слезы сумела удержать. Потянуло ее из этой страшной комнаты на солнце. Убрала бумаги в стол и вышла во двор.
Вечером, когда она собиралась домой, Вальтер вошел опять. Велел помочь ему упаковать какие-то папки. Перерыли оба сейфа. Увязывая кипу, Вальтер перестарался: лопнул с треском шпагат, и он откинулся назад, едва не упав. Вера прыснула и тут же прикрыла рот. Глянул Вальтер в ее настороженные глаза и первый раз за весь день улыбнулся. Примирение состоялось.
Задержались до темноты. Вальтер вызвался проводить.
Синие сумерки, пахнущие коровьим навозом, молоком и полынью, наполнили доверху все станичные улицы: совсем недавно прошло из степи стадо. Возле канав и плетней, в лебеде, паслись еще не попавшие домой ко-ровы. «Ищут их там, — подумала Вера, — а они тут...» Вздрогнула, почувствовав голым локтем горячую Вальтерову ладонь. Машинально окинула улицу: до поворота пусто. Все же хотела освободиться, но пальцы его сдавили крепче. Что делать? На площади могут встретиться люди. Подгоняемая страхом, свернула в глухой переулок, ведущий в сады, к Салу. Пусть лучше дальше.
Вальтер не противился. Прижимая легонько ее локоть к своему боку, наклонился, спросил с усмешкой:
— Пани Вера не боится такой глуши?
Вера, повеселевшая — теперь можно незаметнее дойти до своих ворот, — искоса взглянула на провожатого.
— А кого бояться? Такая охрана рядом...
— Думаете, надежная?
— Наган вон...
Вальтер поправил свободной рукой кобуру.
— А вы стрелять умеете? Из пистолета? Не умеете? Хотите, я научу вас?
— Не хочу.
— Да это вовсе не страшно. Ей-богу. Так у вас говорят, ей-богу?
Глянул Вальтер в ее сощуренные глаза, заговорил серьезным уже голосом:
— Вам положено оружие, пани Вера: работаете в секретной части. Живете далеко... А в районе неспокойно...
— Мне и без оружия не страшно.
Но Вальтер упрямо твердил свое. В окрестностях железной дороги Сталинград—Сальск действуют группы диверсантов-парашютистов. Помогают им местные партизаны. Участились взрывы эшелонов с хлебом. От листовок и ночных пожаров в степи могут перейти к вооруженному нападению.
Вера шутя согласилась с завтрашнего дня учиться стрелять. И вдруг завздыхала:
— И когда она только окончится, господи... Война эта. Ужас как надоела... А вы, Вальтер, так и не сказали мне тогда, помните? Тот офицерик... симпатичный такой, с орлом серебряным на всю грудь. Он из самого Сталинграда, да? Там уже все кончилось?..
Угрюмые, насупленные, таились в покрутевших сумерках сады. Оставили их веселые жильцы. А кто еще задержался, присмирел, оглушенный жестяным шелестом листвы. Потянуло увядающим бурьяном, лежалыми листьями, перевороченным черноземом — картошку убирали с огородов.
— Пани Вера много, много любит знать, — ответил он после долгого молчания. — Политика — нехорошо...
Вера, запахнув на груди вязаную кофточку, прибавила шагу.
— Прохладно тут. От речки тянет...
Дальше шли молча. На той улице тренькала балалайка. Слышались припевки. Мальчишеский голос Вере был знаком. Знала даже в лицо того курносого певца. Сочиняет частушки он под балалайку, глядя тебе вслед. Вера уже не раз заливалась краской, проходя мимо углового флигелька с чаканной крышей. Мурашки побежали у нее по спине. И обойти некуда...
— Пани Вера окончательно замерзла. — Вальтер заглянул ей в глаза. — Правда?
— Да нет еще... Скоро и дом мой.
Вера надеялась, что в темноте ее не узнают. Обрадовалась: завалинка, где обычно сидят мальчишки, свободная. Прошли двор, за спиной — голос, под балалайку:
Верка губы стала красить, Мазать брови угольком. Адъютанта обнимает И целует с огоньком.
И тихий, сдавленный смех.
Вера с испугом глянула на Вальтера. Он, казалось, не слушал, что поют мальчишки. Часто попыхивая сигаретой, вглядывался во дворы.
— Вот и акация ваша, пани Вера, — узнал он (был Вальтер всего один раз, когда привозил ее с бала).
Удивилась Вера его памяти. У калитки освободила локоть, стала прощаться.
— Пани Вера...
— Поздно уже... Хозяева, поди, беспокоятся... Вальтер заглянул в калитку.
— В этом доме вы живете?
— Да.
— Какой маленький. Можно, я днем приду посмотреть?
— Пожалуйста. — Вера пожала плечами. — Смотреть не на что. Развалюха.
Сердцем поняла, что этот разговор может дать Вальтеру повод опять коснуться недавнего: он предлагал ей перейти в пустой дом, который стоит во дворе комендатуры. Но Вальтер, прикрыв калитку, заговорил о другом:
— Смотрите, смотрите, тень. Луна скрылась за тучами — она пропала. Во-во, появляется, появляется... А дорога, пани Вера! Белая-белая. А что это блестит на ней, искорками? Соломинки... И у нас так бывает по вечерам...
Там, на Рейне.
Вера, прислонившись спиной к частоколу, глядела с изумлением. Стоял он в такой позе, будто прислушивался к чему-то; рука в обшитом серебром рукаве дирижировала.
— Вы слышите? — спросил он шепотом. — Пани Вера?
— Ветер. — Вера усмехнулась.
— Не-ет, музыка... Вы знаете Бетховена? Музыкант.
— Марши он сочиняет?
— О, пани Вера...
— А у нас пластинки — все марши.
— Ну, у нас... Бетховен — немецкий музыкант. Великий композитор! Европа вся знает его, Америка! А в России... могли и не знать. Он умер уже...
Остужая ладонями щеки, Вера заговорила:
— И давно умер, господин лейтенант. В прошлом столетии. В двадцать седьмом году, кажется, в Вене. И в России знают его, любят. Знает даже вся детвора: в школах изучают... Книги есть, был фильм перед войной, «Юность Бетховена»...
Осторожно, как что-то очень хрупкое, взял Вальтер ее руку. Заглянул в посуровевшие глаза, сказал, как бы извиняясь:
— Вы любите свою Россию.
Вера взялась свободной рукой за щеколду.
— Как и вы... свою Германию, Рейн... Спокойной ночи...
Вальтер не пустил руку.
— Обидел я вас, пани Вера. Россия для меня... Вы смеетесь?
Вытащила Вера шпильку из волос — тяжелым узлом рухнула коса на грудь. Растирая мягкий конец ее в пальцах, спросила кокетливо:
— Господин лейтенант, вы всегда так любезны с дамами?
— Что пани Вера имеет сказать?
Взял в рот сигарету лейтенант, приготовил и зажигалку, но не прикуривал, ждал ответа. Белым крестом выделялся на фуражке распятый орел с зажатым в лапах шариком — Землей, такой крест белел и на груди. Вера с трудом осилила себя, чтобы не отвести глаза от этих ненавистных отметин, но голос прозвучал правдиво, когда она уличила Вальтера:
— На днях вы предлагали машину одной даме. Хотели подвезти ее. Скажете, неправда? Ага, ага, поймались!
— Это мадам Беркутова.
— Какая, что на допрос вызывали?
— Пани Вера скоро забыла свою учительницу.
Сухо щелкнула зажигалка. Вера вздрогнула, выронив косу; глянула на лавочку — сесть вдруг захотелось. И села бы, наверно, если бы Вальтер, целуя ей руку, не попрощался:
— Спокойной ночи, пани... До завтра.
Будто кнутом по лицу отстегали. Взялась за щеколду; вдруг почувствовала чью-то тяжелую холодную руку на своей.
— Ой! — вскрикнула слабо.
— Не пугайся... пани Вера.
Мишка! Чужое лицо, с чужой страшной усмешкой...
— В тень войди... увидят еще...
— Гм, а тебе кого бояться?
Лунный свет не пробивался ему в глаза, высветлил высокий крепкий лоб, нос, подбородок. Вместо глаз — темные провалы. Черная тень от носа закрывает половину рта. Другая половина, что на свету, усмехается дерзко.
— Заменила Соньку... Марками получаешь? Вера слепо искала щеколду и не могла найти.
