В управе работало около ста человек. Служащие из разных отделов мало общались между собой, но слесари, электромонтеры и телефонисты имели доступ и право передвижения по всему зданию. Кречетович мог свободно заходить почти в любую комнату, даже в кабинет к начальству, правда по вызову, и устранять различные неполадки. Проводка в управе портилась довольно часто (не без участия монтера), и Кречетович никогда не сидел без дела. Его высокая сухощавая фигура мелькала то тут,,то там, и во всех отделах привыкли видеть спокойного, молчаливого человека в- синем комбинезоне с маленьким плоским чемоданчиком в руках. Он стал своеобразным человеком-невидимкой, который видит и слышит все и которого перестают замечать окружающие.
А Николай Кречетович обладал цепким умом, превосходной памятью и незаурядной наблюдательностью. Немало ценных сведений сообщил он Черной и о людях, работающих в управе, и о разрабатывавшихся планах. А кроме того, Кречетович никогда не упускал случая позаимствовать из шкафов бланки удостоверений и паспортов. Но, пожалуй, самое ценное было то, что Николай Кречетович имел радиоприемник. Один из первых приказов, вывешенных гитлеровцами, объявлял, что лица, имеющие радиоприемники, обязаны их немедленно сдать; в случае невыполнения приказа виновные будут расстреляны. Каждый сданный приемник регистрировался, и его бывшему владельцу выдавалась справка. Через некоторое время немцы внесли дополнение к приказу, что люди будут привлекаться к ответственности не только за найденный приемник, но даже за радиолампы или за любую деталь.
Кречетович подобрал возле разрушенной радиомастерской остатки какого-то приемника, привел его в относительный порядок и сдал его, получив взамен оправда-тельный документ-справку. Свой радиоприемник он спрятал на чердаке управы, причем умело его замаскировал. Властям меньше всего могло прийти в голову, что один из активно действующих приемников находится буквально над головой у начальника полиции. Но это было именно так. Кречетович аккуратно слушал передачи из Москвы и передавал их содержание Осиповой. Появление электромонтера и на чердаке дома никого бы особенно не удивило, но Николай был осторожен и умело действовал, не попадаясь никому на глаза. Бо-лее того, он успел себя зарекомендовать исполнительным и безотказным работником, хорошо знающим свое дело. А после того как он починил испортившийся радиоприемник у одного из начальников, репутация его окончательно упрочилась.
Немцы то и дело приносили ему на починку испортившиеся радиоприемники, и Николай спокойно чинил их, оборудовав в своей комнате что-то вроде мастерской. На верстаке всегда лежали в беспорядке радиодетали, но это был только кажущийся беспорядок. Требовалось всего несколько минут, чтобы такой специалист, как Кречетович, мог собрать простейшую схему и настроиться на Москву. И когда приемник на чердаке был все-таки обнаружен, а хозяин его не найден, Николай полностью перешел на такие одноразового пользования приемники-схемы. Меньше всего могли предполагать полицейские и другие доверенные лица, что с их помощью подпольщики получают ценнейшую информацию. Не раз слышал Кречетович, как, не замечая его присутствия, бургомистр распекал своих подчиненных за то, что снова на улицах появились листовки со сводками Советского Информбюро и что распространители этих сведений не обнаружены.
«Ищите, ищите, — злорадно думал он, — а они у вас все под носом...»
И снова допоздна горит свет у услужливого электромонтера. Он сидит за своим верстаком, перед ним навалены детали, а он сам старательно что-то паяет и настраивает. Ему не страшно, если кто-нибудь придет пожалуйста, два-три ловких движения, и умолкает гово-рящая «груда деталей», а за такое усердие — приготовить к утру приемник для господина начальника можно только похвалить... Так и получил у подпольщиков прозвище «нелегальной радиостанции» скромный человек и настоящий патриот Николай Кречетович.
Хотя больше четверти века прошло с тех пор, как прозвучал салют Победы, по-прежнему свежи в памяти события тех незабываемых лет. И, пожалуй, каждый, кому пришлось пережить Великую Отечественную войну, помнит, с каким нетерпением и волнением ожидали люди сообщений от Советского Информбюро. Затихали разговоры, приостанавливалась работа, когда из черной тарелки репродуктора раздавался знакомый всем голос диктора Левитана: «От Советского Информбюро». Эти сводки сделались частью жизни любого советского человека, они никого не оставляли равнодушными, несли с собой радость или горе. Так было на Большой земле, там, где не было гитлеровцев, а в оккупированных районах сообщение о положении на фронте ценилось буквально на вес золота. Маленький листок бумаги, написанный от руки, нес людям надежду, придавал им силы и удесятерял ненависть к смертельному врагу. Вот почему, когда у подпольной группы Осиновой появилась своя нелегальная радиостанция, это было радостным событием. Теперь на Заславскую сведения поступали почти регулярно, и текст листовок не был самодельным, как раньше, а составлялся на основании сводок Информбюро. Мария была довольна: ее группа становилась все более и более жизнедеятельным орга-низмом. Уже потянулись первые ниточки связи к партизанам, возникли надежные квартиры, где можно было укрыть нужного человека, спрятать медикаменты и оружие. А самое главное — все больше и больше людей включалось в борьбу. Это было для Марии и радостно и ответственно. Радостно потому, что не ошибалась она в людях, и страшно оттого, что еще один настоящий, преданный Родине человек подвергался угрозе смерти, или что еще хуже — страшных мучений, в которых так изощрялось гестапо.
Огромной удачей было то, что теперь в группе были люди, имеющие доступ к подлинным немецким документам: Николай Кречетович и Франя Злоткина снабжали справками, бланками, паспортами и другими бумагами подпольщиков. А эти документы спасали жизнь военнопленным, уберегали людей от безжалостной расправы.
Через несколько дней после того, как в Минск вошли гитлеровцы, жители города с удивлением прочли вывешенный на всеобщее обозрение приказ коменданта «О создании еврейского района в городе Минске».
Приказы, которые были обнародованы до этого, почти все содержали слово смерть. «За укрытие военнопленных — смерть. За хранение радиоприемников — смерть». Теперь появился еще один лаконичный приказ, который тоже не обошелся без слова «смерть»: все евреи должны переселиться в специальный район гетто и неукоснительно выполнять все указанные правила: не ходить по улицам, жить за колючей проволокой и т. д. Очень скоро были внесены новые дополнения: каждый еврей обязан нашить на одежду приметную издали желтую лату и носить ее не снимая. За невыполнение — расстрел.
Немцы со свойственной им пунктуальностью и любовью к порядку наметили район, в котором должно было разместиться гетто. Это были улицы Островского, Немиги, Республиканская, Обувная, Опанского, Сухая, Татарская, Юбилейная площадь и другие. В этом районе преобладали небольшие деревянные дома, но были и каменные, особенно на Немиге, Островского и Республиканской. Район гетто обнесли колючей проволокой, вдоль которой установили пулеметные вышки и поставили охрану. Никто не думал о том, в каких ужасных условиях предстоит жить людям; никого не интересовало, что среди намеченных к переселению в гетто ста тысяч евреев преобладают женщины, дети, старики и больные. И вот потянулись в гетто скорбные вереницы людей. Все, даже самые маленькие дети, хоть что-нибудь несли в руках: по приказу можно было взять с собой лишь то, что унесешь за один раз. Люди входили в дома и пытались найти свободную комнату, но это мало кому удавалось. Конечно, те, кто пришел раньше, заняли просторные комнаты, но ненадолго. В уже занятое помещение вселялась новая семья, за ней еще и еще. В результате в каждой комнате ютилось по две, а то и по три семьи. Например, в десятиметровой комнате, где жила семья Сарры Левиной, несколько позже вошедшей в группу Осиповой, ютилось девять человек. Как известно, ничто так не сближает людей, как общее горе. В такие моменты предельно обостряются все чувства и качества человека, накрепко завязываются новые отношения или ломаются старые, которые до этого казались прочными. Здесь, в гетто, обстоятельства сложились так, что все попали в равные условия и только от самого человека зависело — останется ли он Человеком или превратится в безропотное существо или животное. Определить все это надо было в короткий срок, буквально с первой минуты, когда в твое с трудом найденное жилье вторгаются все новые и новые люди в поисках места и надо найти в себе силы и человечность, чтобы не загородить дверь и в без того пере-полненную комнату, не закричать на измученных людей, а молча освободить для пришедших драгоценную площадь. И ждать дальше, не придется ли сделать невозможное и найти хоть крохотный кусочек свободного пола для следующих беженцев.
Плач детей, проклятья взрослых — все сливается в общий гул, — от шума закладывает уши, кружится голова. И так продолжается бесконечно долго, пока обессиленные люди не затихают, кое-как разместившись в набитых до предела помещениях.
Семья Левиных из четырех человек тоже с трудом устроилась в маленькой комнатенке, куда вселились еще две семьи. Можно представить, в каких условиях пред-стояло жить взрослым и детям, если на каждого человека приходилось меньше метра жизненного пространства!
Когда Левины переселялись в гетто, они даже в кошмарном сне не могли представить, что их ждет. Не сразу они решились на такой шаг, но положение было безвыходным — они не могли ставить под угрозу жизнь укрывавших их людей.
Сарра Левина знала, что такое фашизм, она родилась и жила в Польше, где, прекрасно владея немецким языком, учительствовала. В то время она была в тесном контакте с польскими подпольщиками, и, когда фашизм на ее родине стал поднимать голову, ей пришлось уехать в Западную Белоруссию, в город Лида. Там и жила Сарра с мужем, талантливым поэтом и художником Моисеем Левиным (Бер Сарин) и двумя дочерьми. Война обрушилась на город Лиду в первый же день, город пылал, и беженцы, в числе которых были в Левины, потянулись на Восток. Цель у всех была одна — дойти до Минска, и никто не мог предполагать, что гитлеровцы так быстро займут его.
Левины никого не знали в Минске: так получилось, что до войны им даже не пришлось побывать в этом замечательном городе, но все равно они твердо верили, что надо дойти до Минска, а дальше будет проще. Но когда беженцы подходили к городу, враг уже стягивал вокруг него петлю. Обратной дороги не было — за спиной осталась оккупированная территория.
Наступили сумерки, когда Левины добрались до окраины. Запыленные, в измятой одежде, усталые люди растерянно осматривались по сторонам.
— Пойду посмотрю какое-нибудь жилье, — сказал Левин и бережно опустил на землю трехлетнюю дочку, которую он нес на плечах. Высокий, широкоплечий, с белокурыми волосами и открытым, приятным лицом, он сразу располагал к себе и вызывал доверие. — А ты никуда не уходи, — продолжал он, обращаясь к жене.— Я постараюсь быстро вернуться...
Сарра Хацкелевна почти без сил опустилась на край кювета, посадила рядом с собой девочку, положила себе па колени вторую, годовалую дочь. Из-за забора небольшого домика на них внимательно смотрела какая-то женщина. Подошла поближе к калитке, постояла не-много, а потом решительными шагами направилась к Сарре.
— Беженцы. Откуда? — спросила она.
Левина, едва шевеля губами от усталости, сказала, что они поляки и идут из города Лиды.
— Рядом с нами есть пустая комната в доме железнодорожников. Пойдемте, я вас отведу, — предложила женщина. — Хозяева все ушли, и можно расположиться.
— Сейчас муж вернется, если можно, подождите немного, — тихо попросила Сарра.
Женщина, не говоря ни слова, взяла с колен Левиной девочку.
— Пошли пока ко мне, отдохнете, а мужа вашего мы увидим в окно.
Вскоре накормленные дети спали на большой кровати, а Сарра Хацкелевна сидела лицом к окну, опустив сбитые ноги в таз с водой, и чувствовала, как к ней возвращаются силы. Она издали увидела высокую фигуру мужа, его озабоченное лицо и позвала его в дом. Хозяйка, не задавая вопросов, накормила Левиных, а потом отвела их в пустующую комнату соседнего дома. Так прошло несколько дней, и каждый из них приносил новые законы. Теперь на тихой зеленой улице стало многолюдно — многие семьи беженцев устроились в покинутых прежними хозяевами домах. Местные жители помогали чем могли: делились скудной пищей,, давали одежду, лекарства. Люди старались держаться ближе друг к другу. Узнав о регистрации всех мужчин, Сарра Хацкелевна и еще несколько женщин спрятали мужчин в подвале, а сами как могли старались добывать продукты. Левина смело ходила по улицам, пользуясь тем, что внешне она ничем не напоминала еврейку, вместе со своей трехлетней дочкой просила милостыню. Почти никто не отказывал в помощи, хотя люди часто делились последним, и если проситель уходил с пустыми руками, значит действительно в доме уже ничего не было. Но вот наступил день, когда по распо-ряжению гитлеровского коменданта вывесили приказ о создании гетто и о том, что за укрывательство евреев грозит смерть.
Наверное, Левины не пошли бы в гетто, если бы на них не донесли. Донос грозил Левиным жестокой расправой и, что еще важнее, она распространялась и на их новую знакомую, устроившую им жилье и всячески им помогавшую.
Сообщила им о надвигающейся опасности одна из соседок.
— Я слышала, сегодня в полицию бумагу отнесли, что вы евреи, — скороговоркой зачастила она. — Мы-то все подтверждали, что вы поляки, но ничего не вышло.
Девочка-то твоя только по-еврейски разговаривает. Уходить вам надо...
Действительно, трехлетняя дочка Сарры говорила по-еврейски. Поздно вечером вся семья вылезла через окно во ДБОр. Задворками ушли на еврейское кладбище, там переночевали, а утром вместе с другими пошли в гетто.
