Измотанные и обескровленные в боях гитлеровцы закапывались в землю под стенами Ленинграда. А тайная война между фашистской разведкой и советской контрразведкой только развертывалась.
В те напряженные осенние дни в 603-м ветеринарном лазарете 23-й армии, противостоявшей противнику на Карельском перешейке, фашистские агенты готовили особо тяжкое преступление. Выяснилось это так.
Особый отдел 23-й армии арестовал рядового 603-го ветеринарного лазарета Василия Федаковского, который распространял среди солдат фашистские листовки с призывом переходить на сторону врага. Федаковского осудили, но данных о связи его с немецкой разведкой добыто не было. Не удалось установить и его сообщников. Он сумел убедить следствие, что распространял листовки один.
В лазарете служили земляки Федаковского — старший сержант Григорий Ставничий, рядовые Марьян Пелих и Владимир Карпита. Чекисты узнали, что арест Федаковского взволновал их, что они часто собирались вместе и о чем-то совещались. Не они ли помогали Федаковскому распространять листовки? Однако предположение нельзя считать доказательством.
— Убежден, что он был не один, — горячо говорил капитан А. Г. Иванов, когда армейские чекисты обсуждали этот вопрос.
— На чем основано ваше убеждение? — спросил его начальник особого отдела 23-й армии полковник Г. В. Утехин.
— Не справилось следствие, товарищ полковник. Я был в трибунале, Листовки лежали на столе как вещественное доказательство. Лежали толстой пачкой, не выцветшие, не помятые. А Федаковский заявил, что он подобрал их в сентябре на передовой. Да разве бы они так выглядели, поднятые с земли?
Он горячился, этот молодой чекист.
— Ваши предложения?
— Нужно работать дальше. Мы даже не выявили мотивов, побудивших Федаковского распространять листовки. Недоволен Советской властью? А почему? Она же принесла ему свободу. Он или глубоко законспирированный фашистский агент, или с кем-то связан. И вот я думаю так, товарищ полковник. Вчера к нам прислали нового работника, лейтенанта Сидорчука. Смекалистый парень, общительный. Родом из Западной Украины, оттуда же, откуда Федаковский с друзьями. Ранен в ногу, немножко прихрамывает. Нашего дела он еще не знает, его учить надо. Пусть познакомится с земляками Федаковского.
Полковник согласился.
Прошло несколько дней.
С небольшой командой из 164-го запасного стрелкового полка в ветеринарный лазарет прибыл красноармеец Петр Сидорчук.
Коренастый, с жестким взглядом слегка раскосых глаз, Григорий Ставничий, услышав украинский говорок Сидорчука, поинтересовался:
— Откуда родом?
— Из Станислава.
— Значит, соседи. Я из-под Дрогобыча. Как попал сюда?
— Обыкновенно, — с видимым неудовольствием ответил Петр. — Служил в артиллерии, потом оказался в госпитале. Начал выздоравливать — носил раненых, байки им рассказывал. Теперь с вами буду за лошадьми ходить.
— А почему недоволен, что к нам попал? Сюда снаряды не залетают.
— У меня на то свои соображения.
Сидорчук понравился Ставничему, и они подружились. Близко сошелся Сидорчук и с Марьяном Пелихом. Они подолгу вспоминали об охоте на диких коз и кабанов в родных краях. Говорили и о многом другом, особенно после того как Петр рассказал о своем отце, которого польские власти преследовали за то, что он выступал против панов — угнетателей украинского народа. Ставничий и Пелих перестали стесняться Сидор-чука и принялись откровенно высказывать свои взгляды, знакомить его с заповедями украинских националистов, мечтавших о создании «самостийной Украины». Лишь Карпита держался по-прежнему настороженно. Но Сидорчук уже знал, что все они, трое, тщательно изучают бойцов ветлазарета, стараются сблизиться с людьми, у которых были какие-либо счеты с Советской властью.
Через некоторое время Сидорчук встретился с капитаном Ивановым.
— Оказывается, Ставничий и Карпита — члены ОУН, — сказал он. — В конце июня они были в плену у немцев. Потом вернулись. Мне Марьян Пелих рассказал.
Это были важные обстоятельства. Ставничий и Карпита скрывали свое пребывание в плену. Значит, они имели на то особые основания.
— Что же будем дальше делать, Петя? — спросил Иванов.
Сидорчук задумался.
— Дело серьезное, товарищ капитан. Вот, например...
И он рассказал еще об одном своем разговоре с Пелихом.
Как-то Марьян с раздражением сказал:
— Считаемся солдатами, а тут не только винтовки, даже штыка не дают. Бедна Россия оружием.
— А зачем нам, тыловикам, винтовки? — возразил ему Петр. — Они нужнее на передовой.
— На лосей сходили бы...
— Может быть, на кабанов?
— На лосей, говорю, на безрогих,— загадочно улыбнувшись, поправил его Марьян. — А кабаны здесь не водятся.
Что-то двусмысленное было в словах и в голосе Пелиха.
Контрразведчикам было о чем подумать. Как узнать о замыслах друзей Федаковского? Что для этого предпринять? Они перебрали немало различных вариантов. Остановились на одном.
Вернувшись в лазарет, Сидорчук пожаловался Пелиху:
— Не могу я больше в лазарете. Служил в артиллерии, был «богом войны». А здесь что? Больные сивки-бурки. Да и питание на передовой получше.
Марьян молчал.
— Буду добиваться перевода хотя бы в пехоту. Вот ты об оружии говорил. Давай вместе проситься, там не только винтовку, но и автомат дадут. Теперь хорошие есть.
— Да ну тебя, — отмахнулся Пелих. — Незачем раньше времени под пули лезть.
А Петр, как бы не слушая его слов, продолжал:
— Пистолет у меня есть. Вернее, был. Но мне бы лучше к пушке. Это, брат, оружие!..
Пелих встрепенулся:
— Откуда у тебя пистолет? Врешь ты!
— В госпитале подобрал. У одного раненого командира было два — наш и трофейный. Бельгийский браунинг. Хорошая штука. Командира привезли без сознания. Я его раздевал. Советский пистолет сдал старшине, а трофейный взял себе.
— Где же он?
— Припрятал в укромном месте.
Вечером Пелих предложил Петру пройтись с ним до опушки леса. Там, укрываясь от холодного осеннего ветра за стволами вековых сосен, их ждали Ставничий и Карпита. Щуря узкие глаза, Ставничий подробно рас-спросил Петра о пистолете, поинтересовался, нельзя ли за ним сходить.
Петр пожал плечами.
— Можно, конечно. Только зачем?
— Хитришь, друже! — рассердился Ставничий.— Неужели не понимаешь, о чем речь? Войска великой Германии уже на окраине Москвы. Здесь они успешно наступают на Тихвин и скоро соединятся с армией мар-шала Маннергейма. Дни Ленинграда сочтены. Не за горами конец Советской России. Что из всего этого следует, а?
— Кажется, догадываюсь. Не маленький.
— Значит, пришла пора рассказать тебе о наших планах. — Ставничий взял Сидорчука за локоть. — Я сегодня дежурю. Мне уже пора быть на месте. Идем со мной.
Довольный тем, что Сидорчук обещал передать ему бельгийский браунинг, Ставничий разоткровенничался.
В этот день Сидорчук узнал, что ветеринарный фельдшер Григорий Ставничий вступил в подпольную организацию украинских националистов давно. Он был активным бандеровцем. Когда в западных областях Украины установилась Советская власть, стал «боевиком».
— Лично двух комсомольцев пришил, — похвалялся Ставничий.
Осенью 1940 года его вместе с оуновцем Карпитой призвали в Красную Армию. В первые дни войны попав на фронт, они добровольно сдались фашистам в плен и на допросе заявили офицеру немецкой разведки о своем желании помогать «великой Германии» в борьбе с большевиками. Вскоре они были направлены в расположение советских войск под видом бойцов, выходивших из окружения. Офицер фашистской разведки снабдил их листовками и дал задание создавать группы изменников для перехода на сторону германской армии.
— Вот мы и решили, — продолжал Ставничий, — напасть на караульную команду лазарета, захватить оружие, перестрелять командиров и бежать в лес. Затем перейдем линию фронта и будем драться против коммунистов за победу фюрера, за самостийную Украину...
Вскоре в Военный совет 23-й армии и особый отдел Ленинградского фронта поступило специальное сообщение о разоблачении преступных замыслов фашистских агентов Ставничего и Карпиты. Готовясь изменить Родине, они уговаривали своих земляков бежать к противнику, обрабатывали их в антисоветском духе. Федаковский был исполнителем их воли. От них он и листовки получил, а на следствии скрыл это, так как бо-ялся, что гитлеровцы расправятся с его родными, находившимися на оккупированной территории.
