V

   Дома кипела работа. Весной никому не сиделось в комнатах. Двор, подметенный утром Константином Григорьевичем, был чист, как перед праздником.
   Мама и тетя Варя вскапывали сад. Ляля тоже взяла лопату и присоединилась к ним.
   Сад набухал почками. В оживающих деревьях поднимались неудержимые весенние соки. Казалось, можно услышать, как гудят эти соки в стволах, приглушенно и нежно, словно звон в ушах. Ляля дошла до места под яблонькой, где был закопан ящик с портретами, книгами, с ее пионерским галстуком - со всем самым дорогим. Остановилась и задумалась. Земля дышала влажным приятным теплом. Земля, землица! Почему ты только дышишь, почему не говоришь? Все девичье, все студенческое, все самое лучшее тут, в тебе, в твоей груди... Целехонькое, сбереженное, живое... Придет время - и ты раскроешь, верная земля, свои сокровища, покажешь все, что есть в тебе, и все удивятся - какая ты богатая! А сейчас ты только дышишь знойно и сладко и не говоришь...
   - Мама, посадишь под этой яблонькой цветы? - сказала Ляля.
   - Почему я должна сажать? Ведь ты всегда сама...
   - А может, и я посажу...
   - Там и помидоры хорошо растут, - заметила тетя Варя. - Теперь не очень цветы рассаживайте. Огородов не дадут.
   Вдруг из-за соседних домов, с Кобеляцкой, долетела песня, необычная и удивительная в эту пору. Пели на мотив "Раскинулось море широко":
   
   Раскинулись рельсы далеко,
   На них эшелоны стоят...
   
   Все сразу воткнули лопаты в землю и бросились за ворота.
   - Сегодня ведь среда!
   Кобеляцким мощеным шляхом, в который упиралась тихонькая, покрытая травой улица Гребенки, ехали подводы.
   
   ...Вывозят в Германию немцы
   С Украины наших ребят...
   
   Подводы ехали медленно, как похоронная процессия. Впереди - немец на тачанке, прямой, неподвижный, словно аршин проглотил. За ним - на арбах, на возах среди мешков и корзин тесно сидела молодежь.
   - Из Мачех, - сказала тетя Варя. - Или из Санжар. На станцию.
   Девчата и хлопцы, несмотря на жару, были в зимнем: в теплых платках, в пиджаках, взятых в далекий каторжный путь.
   
   Прощайте, зеленые парки,
   Мне больше по вам не гулять...
   
   Они сидели на возах, обнявшись, голова к голове. Не пели, а голосили так, что было слышно в самых дальних кварталах Полтавы.
   
   Я еду в Германию хмуру
   Свой век молодой коротать...
   
   Песня слагалась из русских и украинских слов: видно, была создана сообща молодыми русскими и украинцами, которых свело одно и то же горе.
   
   Прощай же, родной городишко,
   И ты, дорогая семья...
   
   Высокий девичий голос рыдал. Полицаи с белыми повязками на рукавах брели по бокам колонны, как псы. Мостовая грохотала, не умолкая, - казалось, камни и железо кричат в бессильном протесте.
   
   Нам слез не забыть материнских
   И хмурые лица отцов,
   Которые нас провожали,
   Как будто живых мертвецов...
   
   Исчезла за углом дома последняя подвода, а Ляля все еще стояла, слушая, как песня, заполнив тракт, втягивается в глубину города, вонзается в него, как нож.
   Небо было чистое, голубое. Ласточки купались в солнечных лучах.
   - Ляля, ты плачешь? - со страхом взглянула на дочку Надежда Григорьевна, хотя у нее самой глаза были полны слез.
   Ляля отвернулась.
   - Это от солнца, ма...
   Они вернулись в сад и опять взялись за лопаты. Копали молча и нехотя, как поденщицы.
   Внезапно за садами, на шоссе, куда свернула колонна, затрещали выстрелы. Кто-то пронзительно завизжал. Затопало в садах, загукало, загудело. Вдруг из-за соседского сарая выскочила растрепанная девочка и ловко перепрыгнула через ограду в сад Убийвовков. Грубый шерстяной платок сполз на спину, как башлык.
   Девочка взглянула на женщин, на Лялю, оглянулась и выдохнула:
   - Фу-фу!..
   Облупленный от весеннего ветра носик оросился потом, а лицо было в золотых веснушках, словно обрызганное солнцем.
   Тетя Варя с несвойственной ей прытью метнулась к погребу, открыла двери:
   - Марш сюда!
   Девочка мгновенно очутилась в погребе, как будто нырнула в землю. Тетя Варя заперла двери, посмотрела в ту сторону, откуда выскочила девочка, потом остановила взгляд на Ляле, улыбаясь, как молодая. Ляля радостно кинулась тете Варе на шею. В это время из-за сарая выскочил запыхавшийся грузный полицай и остановился у ограды.
   - Не пробегала тут девка?! - крикнул он.
   - Пробегала, - спокойно ответила тетя Варя. Ляля оторопела.
   - Кудой же она пробегла?
   - Тудой, - неопределенно махнула рукой тетя Варя.
   Полицай закинул голову в небо, посмотрел, куда показала ему тетя Варя. Постоял, колеблясь, и тяжело затрусил через соседские сады.
   Вечером беглянка сидела в доме Убийвовков и, ужиная, рассказывала о себе.
   - Тю, - говорила она, - разве это нам первина! Я уже третий раз вот так тикаю. Только чемодана жалко. Придется родичам четвертый мастерить.
   - Что ж, там вся твоя одежа пропала? - сочувственно спросила тетя Варя.
   - Дурна я, чтобы туда одежу класть? Мы в чемоданы песку насыпаем или цеглу кладем. Лишь бы тяжелые были. Не очень холуи поживятся.
   - Но сегодня там кого-то убили, - сказала Надежда Григорьевна.
   Девочка помрачнела.
   - Что ж, каждый раз кого-нибудь убивают. Редко, когда без этого обходится.
   - И ты не боишься? - спросила Ляля, сверкая глазами.
   - Страшновато, особенно первый раз, но что поделаешь... Хай уж лучше убьют, чем в неволе жить!
   Женщины ахнули от восхищения. Константин Григорьевич смерил девочку удивленным взглядом.
   - Да ты чья?
   - Людская!
   - И не скажешь?
   - И не скажу.
   Все рассмеялись...
   - А мы видели днем, как вас везли по Кобеляцкой, - сказала Ляля.
   Девушка повернула к ней маленькую головку с уложенными на затылке толстыми косами.
   - Жалко было нас? - простодушно спросила она.
   - Не только жалко - больно! "Неужели, - думаю, - так и будут петь до самой могилы и никто не окажет сопротивления?.." Простите, что я так про вас подумала!
   - Прощаю, - сказала девочка. - Мы спокойно сидим и песни спеваем до первого крутого поворота. А план имеем наперед: где и как! Как только садов много - шурх, и нету! А хлопцы сговорились ночью из полицаев души вытрясти на станции. Почему ж не вытрясти? Кто как может, так и трясет. Теперь все их трясут...
   Когда совсем стемнело, Ляля проводила девочку садами на кобыщанскую окраину, в поле. Девочка уверяла, что ей нужно только "до поля", а там она уже сама попадет куда надо.
   - Жарко тебе, - сказала Ляля, кивнув на расстегнутый кожух,
   - Жарко.
   - А ты скинь.
   - Э, не скину, - ответила девочка. - Вы бы знали, что это за кожушина!
   - А что?
   - Не простая, особенная... В ней такое зашито... Никогда мне в ней не тяжело, будто крылья у меня.
   Попрощавшись, девочка легко пошла босиком через пригородные сады. "Шелестит, как сама весна, - подумала о ней Ляля, вслушиваясь в тонкий, чарующий шелест. - Словно Веснянка ходит".