X

   Валентин Сорока и Боря Серга жили па Подоле, в низинном районе Полтавы, который сбегал с южного склона белыми домами прямо на луга, ровные, просторные, тянувшиеся до самой Ворсклы, спрятанной в тенистых берегах.
   Жили ребята в домах, стоявших друг против друга, учились в одной школе. Валентин преимущественно довольствовался тройками, а Борис был отличником, и на собраниях его, как правило, избирали в президиум. Зато на уроках физики учитель брал ассистентом к себе только Валентина. Лопоухий, курносый паренек с пылающим от постоянного смущения круглым лицом демонстрировал товарищам вольтову дугу так умело и уверенно, словно сам ее открыл. Валентин считался одним из лучших юных изобретателей не только в школе, но и в городском Дворце пионеров. Безразлично относясь к другим наукам, он до самозабвения увлекался техникой. Поджав под себя ноги, сопя и шмыгая носом, Валя просиживал в мастерской дворца до позднего вечера, мастерил, ломал, переделывал уже готовое, пока ему не напоминали, что пора домой. Тогда он бежал по длинному коридору в библиотеку, где Борис царствовал среди книг. Валька звал друга, и они вместе отправлялись домой.
   Валя провел через улицу телефон к Борису. Неважно, что они целыми днями были вместе, вместе взбирались на гору по дороге в школу и вместе возвращались оттуда. Перед сном им хотелось поговорить о всяких неотложных делах. Вот Валентин и провел телефон. Правда, разговаривать по этому телефону нельзя было, слова не получались, но разве это уж так важно? Главное, что просто погудеть - гу-гу-гу - можно было сколько душе угодно.
   И весной, проснувшись ранним утром, когда весь мир за окном щебетал и в комнату забирались весенние солнечные зайчики, ребята радостно гудели один другому, давая знать, что я, мол, уже встал, что мне хочется гулять; тебе, конечно, тоже хочется, и мы сейчас встретимся и помчим, не оглядываясь, до самой Ворсклы; и пусть нас ищут матери хоть целый день, а мы будем купаться, поплывем хоть на край света!.. Вот о чем гудели друг другу здоровые, краснощекие ребята, и этот гул никому, кроме них, не понятных, но задушевных разговоров запал им обоим в сердца навсегда.
   И позже, когда Борис стал студентом и приезжал из Харькова на каникулы, а Валентин работал учеником механика на Полтавской электростанции, встретившись, они сидели до глубокой ночи в саду и не могли наговориться. Ночи были широкие и синие, как море, по всему Подолу пели сотни Наталок-Полтавок и Петров. Иногда Валентин, закутавшись в простыню и став на ходули, шел в чужие сады вспугивать влюбленных, а культурный Борька, хотя стоял "выше этого", все же сопровождал друга. Потом они снова сидели в своем саду. Мать Валентина выходила на крыльцо и сердилась: долго ли будут они сидеть? не пора ли спать?
   - Сейчас, мама! - отвечал Валентин.
   А через час выходила мать Бориса, звала сына спать.
   - Мы уже кончаем, мама! - кричал Борька через дорогу.
   И все же расставались они, лишь когда небо на востоке розовело, а над лугами клубились седые перекати-поле рассветных туманов. И всякий раз у них оставалось много недосказанного, невыясненного, и они переносили беседу на следующий вечер.
   Теперь оба были уже взрослые, и неосвещенный Подол, как узник в темнице, глядел на мир темными, мрачными глазами. И были они теперь не одни и принадлежали не только самим себе. Жила в противоположном конце Полтавы высокая девушка с детским именем и золотыми волосами, она давала им задания; жил на Первомайском проспекте славный малый, картавый поэт Сережка, который послезавтра пойдет по заданию на село; был на "Металле" отчаянно-смелый сибиряк Ленька, которому поручено готовить оружие; были еще где-то неизвестные друзья, может быть даже тут, рядом, и все они решили бороться, даже не решили, а это как-то само собой решилось, потому что иначе они не представляли себе своего существования.
   После первого заседания в доме Убийвовков ребята всю ночь писали листовки, четко, как для стенгазеты, выводя буквы, чтоб разобрали и колхозники из Пушкарей и старые полтавские рабочие. Писали, перебрасываясь словами о том, что если бы застали их сейчас немцы "на горячем", наверняка отрубили бы им руки. Ребята очень хорошо знали это, но сознание опасности только прибавляло им силы и упорства.
   На другой день листовки читала вся Полтава; оккупанты и предатели соскабливали их кинжалами, но через два дня на стенах вновь белели листовки.
   На этот раз они были написаны уже не черной тушью Валентина, а отпечатаны на машинках, которые, возможна, стучали когда-то в обкоме партии.
   На всех листовках была одна и та же подпись:
   "Непокоренная Полтавчанка".
   - Я же говорил, что есть, есть еще и другие, кроме нас, в Полтаве! - радостно выкрикивал Борька.- Полтава борется, друзья! Чья-то сильная рука поддерживает нас.