VIII

   Утром 26 октября на краю городского кладбища, на Огневом Поле немцы расстреливали пленных. Их расстреливали не в яру, а на ровном месте, и никто из пленных не упал на колени.
   Выскочив на выстрелы, Ляля замерла посреди двора и, не двигаясь, смотрела в ту сторону, откуда слышалась стрельба.
   Выстрелы прекратились, а девушка все еще стояла неподвижно...
   В этот день с нею творилось что-то странное. Первой заметила это Надежда Григорьевна, от которой никогда не ускользали тончайшие изменения в настроении дочери. "Она смотрит, как слепая, - со страхом подумала мать о Ляле. - Смотрит прямо на меня и не видит".
   На расспросы Ляля отвечала скупо, односложно.
   Потом оделась и молча ушла из дому. Вернулась во второй половине дня, промокшая до нитки - шел сильный дождь, - однако бодрая и более разговорчивая, чем утром.
   - Мама, ты ничего не будешь иметь против, - сказала Ляля за обедом, - если ко мне сегодня придут гости? Хотим кое-что почитать.
   - Зачем ты спрашиваешь? Ведь к тебе всегда ходило много ребят. Кажется, я никогда не запрещала...
   - Спасибо, мама!
   Константин Григорьевич приплелся с работы сердитый, насупленный. Устало сел за стол, закурил.
   Глухо стучал дождь по крыше. Седыми мелкими слезами плакали окна.
   - Какая гадость! - задумчиво промолвил Константин Григорьевич. - Я никогда не подозревал, что у нас может найтись такая дрянь.
   - Ты о чем, Костя? - спросила жена.
   - Ты знала... Да кто его не знал... Сынок Архипа Коломейцева...
   - Тот, который лотерейные билеты распространял?
   - Тот самый.
   - И что же он?
   - Паном меня назвал! - воскликнул врач с глубокой обидой. - Встречает сегодня на улице, белая повязка болтается на рукаве. "Пану Убийвовку мое уважение!" И даже подмигнул мне как соучастнику. Даже подмигнул, мерзавец!
   - А девчата сейчас уже не товарищи, а паненки, - сообщила тетя Варя.
   - Паненки? - переспросила Ляля.
   - Паненки.
   Константин Григорьевич в этот день рано лег спать.
   - А знаете, - сказал он, уже улегшись, - расстрелянные были ранены и контужены. Их такими и вывели на расстрел.
   И врач закрыл глаза...
   Дождь шумел и шумел, как бескрайный камыш. Весь город прятался в этом высоком сером камыше. Затерянный в степях, вылинявший, бесцветный, он словно размывался дождями, становился меньше, уходил в землю.
   А как только упали сумерки, по улице Гребенки, с глухого ее конца, со стороны Огневого Поля, промелькнула чья-то тень, за нею через некоторое время другая, потом третья, четвертая... Казалось, это встают на Огневом Поле убитые воины и куда-то уходят глухой улочкой, окутанной сумерками и дождем.
   Первым пришел Борис Серга. Он учился вместе с Лялей в Харьковском университете, на физмате, и раньше частенько бывал в доме Убийвовков. На факультете Ляля редактировала стенгазету "Вектор", а Борис был ее заместителем. Когда Лялю избрали секретарем комсомольской организации, Борис стал редактором "Вектора". Он шутил, что если Лялю выберут еще куда-нибудь, то прежнюю ее работу обязательно поручат ему, как Лялин "пройденный этап".
   В учебе и в работе Серга был страстен и темпераментен. Услышав на лекции новую, свежую мысль, он сейчас же принимался с жаром обсуждать ее в кругу товарищей. Задрав острый, как топорик, подбородок, он буйно спорил; его высокий, почти девичий голос был слышен на весь коридор. Ему всегда не хватало времени; даже купаясь летом в Ворскле, он жалел, что нельзя одновременно плавать и читать. Он был круглым отличником.
   Шумно влетев в комнату, Борис, как всегда, приветствовал каждого в отдельности, справился у Надежды Григорьевны о ее здоровье, окинул быстрым взглядом пианино, на которое он когда-то набрасывался с ходу, надоедая всем своей бурной игрой. На этой почве он жестоко ссорился с Варварой Григорьевной, которая не терпела шума в доме. Сегодня Борис не сел за пианино. Он забрался в Лялину комнату, примостился у стола и уткнулся в какую-то книжку.
   Следом за Борисом ввалился его верный друг Валентин Сорока, ростом под потолок, широкоплечий, немного мешковатый парень. Новое пальто с подложенными плечами сидело на нем нескладно. Разговаривая, Валентин краснел до ушей - ему всегда казалось, что он говорит наивно и невпопад. Валентин прошел к Ляле, отчаянно наследив своими гигантскими сапогами. Тетя Варя, ворча, подтерла грязный пол.
   Последними пришли Ильевский и Пузанов. Ляля познакомила Леонида с матерью и Варварой Григорьевной, сказав, что это тот самый танкист Марии Власьевны, о котором говорил отец. Сам Константин Григорьевич уснул, не раздеваясь, на диване. Леонид, проходя в Лялину комнату, взглянул на спящего. Лицо врача даже во сне было нахмуренным.
   Ляля вошла в комнату и плотно прикрыла за собой дверь.
   Оглядела товарищей. Какие разные люди сидели перед ней! С разными наклонностями, с разными привычками... Леня Пузанов курил в углу цигарку. Если б не было войны, может, никогда не пришлось бы ему побывать в Полтаве. Водил бы трактор или комбайн в своем колхозе. Сережка Ильевский, удивленно подняв брови, стоит возле печки и смотрит в пол, сосредоточенный, напряженный, словно слушает, не гудит ли земля от далекой канонады. Валентин сидит рядом с Борисом на диване, положив тяжелую руку на плечо друга, будто охраняет его от всяких напастей. О чем сейчас думает каждый из них? Что привело их сюда в эту осеннюю дождливую ночь, полную опасностей, подстерегающих из-за каждого угла? И какая сила может их связать так, чтоб ничто уж не смогло разъединить?
   - Товарищи! - сказала Ляля, с любовью выговаривая это слово. - Товарищи! - Она как бы утоляла жажду этим словом.
   Раскрыла свою сумочку, достала из нее свернутую трубочкой бумажку.
   - Я написала листовку о сегодняшних событиях,
   - Читай.
   Ляля ровным голосом начала:
   - "Товарищи полтавчане!
   Сегодня на Огневом Поле, напротив Красных казарм, немцы расстреливали советских военнопленных. Они нарочно устроили расправу на видном месте, на глазах у населения. Этим палачи хотят запугать нас, убить в наших людях веру и способность к борьбе.
   Не выйдет!
   Поклянемся кровью наших братьев, что не покоримся оккупантам. Кровь за кровь! Смерть за смерть!"
   Товарищи внимательно слушали. Ляля кончила читать. Несколько мгновений все молчали.
   - А это и в самом деле не случайно, - прервал молчание Ильевский, - что они вывели убивать их на глазах у всего города.
   - Но не случайно и то, - сказал Пузанов, - что именно в этот день мы создаем свою организацию!
   - Давай нам, - обратился Валентин к Ляле, - мы с Борисом размножим. У меня есть черная тушь.
   - К утру будет двадцать штук! - подхватил Борис. - Нет, не двадцать, а сто двадцать,- поправился он взволнованно.
   - Только как подписать листовку? - спросила Ляля.
   - От имени организации, - предложил Пузанов. - Конечно, но как?
   Внесли несколько предложений. Больше других понравилось Сережино: "Непокоренная Полтав- чанка".
   - Это будет и твое имя как автора, - пояснил он, - и одновременно название всей организации.
   - Врут они, что уничтожили партизан, - неожиданно произнес Валентин, краснея. Товарищи посмотрели на него. - На днях к папе заходил знакомый из совхоза "Жовтень", рассказывал, что в Шишаках сейчас действует отряд какого-то товарища Куприяна.
   Леонид вскочил:
   - Где эти Шишаки?
   - Не за морями, - продолжал Сорока. - Одни говорят, что это секретарь Шишакского райкома партии, другие - что это Степан Федорович...
   - Секретарь обкома? - встрепенулся Ильевский.
   - Да. В Зинькове немцы после боя с этим отрядом больше сотни своих похоронили... В Гадячских лесах действует несколько отрядов. Про Гранита слыхали? Про деда Ивана слыхали?..
   - Надо попробовать связаться, - сказал Пузанов.
   - Я пойду в совхоз, - предложил Ильевский.- Там у нас родственники.
   - Не горячись, Сережка, - спокойно сказала Ляля. - Будет работа, будет и связь.
   - В Писаревщине, - рассказывал дальше Валентин, - убили четырех эсэсовских офицеров и самолет сожгли.
   - Пора и нам открывать счет! - воскликнул Пузанов.
   - Я уверен, - Серга посмотрел на Лялю, -что в самом городе тоже существует организация. Разве тут мало осталось коммунистов и комсомольцев? Может быть, не в одном доме сейчас происходит такое совещание. Может быть, они вспоминают и нас, так сказать, гипотетично, лишь догадываясь о нашем существовании.
   - Очень возможно, - улыбнулась Ляля.
   - Но как их нащупать? Жаль, что в университете нам не читали специального курса по практике подпольной работы! Как подать другим сигнал о себе?
   - Делами, - сказала Ляля. - Дело - это теперь единственный пароль! Только делами мы дадим знать о себе местному подполью, а может, и нашим... на Большую землю.
   Она впервые употребила это слово, оставшееся в памяти со времен ледовой эпопеи. Сейчас оно было воспринято всеми по-новому.
   - На Большую землю!
   Радостное предчувствие важной работы воодушевило всех.
   - Однако конкретнее, - сказала Ляля. - Распределим обязанности и скрепим подписями. Кто будет записывать?
   - Пусть Сережка, - предложил Борис: - у него почерк, как у Нестора-летописца.
   Поздно ночью от дома Убийвовков в разных направлениях скользили тени, исчезали незаметно в осенней погоде. Словно собрались в новый путь молчаливые воины, расстрелянные сегодня на Огневом Поле.
   Утром город забелел первыми листовками. "...Кровь за кровь! Смерть за смерть!"
   И гордая подпись: "Непокоренная Полтавчанка"..