Ветер бьется в рамы окна» скрипит по разрисованным морозом стеклам, воет и гремит на крыше. А то залетит через трубу в печку, заметавшиеся язычки пламени бросятся к дверце, и густое облачко красноватого дыма вырвется через щели. А ветер уже улетел, и снова ровно плещется пламя и потрескивает уголь.
В соседней комнате спокойно тикают часы. Заскрипела кровать—Александра Яковлевна не спит. Вот она поднялась, легкие шаги прошуршали по полу, и появилась на пороге — вся белая, в длинной белой сорочке, с пу-ховым платком на плечах. Подошла к печке, протянула над плиткой озябшие руки. Постояла, закуталась в платок и принялась расхаживать от плиты к столу, обратно вернулась к окну, закрытому черной шторой, отогнула край шторы, снаружи снег залепил стекло—ничего нельзя разглядеть.
Всю эту ночь Александра Яковлевна почти не спала. Приляжет, вздремнет немного и снова расхаживает по комнате.
Савва пришел на рассвете. Вошел в комнату весь запорошенный снегом. Она бросилась к нему, обхватила руками за шею и прижалась к мокрому холодному пальто.
— Ну-ну, Шура. Я весь мокрый. Дай-ка я разденусь. Да что с тобой? Ты чем-то взволнована.
— Ах, что делается, что только делается на свете! — она прижала к губам конец платка.
— Да что такое? — вскричал Матекин. — Ох, уж эти мне женские истерики.—Он раздраженно переставил стул.
Александра Яковлевна отняла от губ руку.
— Фашисты повесили на эстакаде шахты двух стариков, — с трудом выговорила она. — Подумать только, на нашей земле виселицы! Виселицы!
Она снова прижала к губам платок. Савва сжал руками голову.
— Да-а, — он глубоко вздохнул. — Кого повесили?
— Шахтеров с Новомушкетово. На груди несчастных таблички с надписью: «Повешены за отказ от работы». И еще: «Так будет со всяким, кто...»
— Так будет со всяким? — переспросил Савва.
— «Так будет со всяким, кто попытается бороться с нами»... Люди своими глазами видели. Подумать только. И один из замученных — отец Ирочки Селютиной.
— Отец Ирины? Матекин задыхался от гнева.
— Немцы захватили нашу землю, а теперь они хотят отнять у нас душу. Все отнять, — говорила Александра Яковлевна.
— Этого никогда не будет!
Савва Григорьевич усадил жену на кушетку, взял за руки:
— Шура, ты помнишь, как мы когда-то вместе читали Чернышевского. Ты помнишь: «Борьба — это не тротуар Невского проспекта»... Да. Да... Пусть будет трудно, пусть на сердце скребет тоска, пусть будет страшно—запомни, Шура: мы не уйдем с поста, мы будем бороться за народ, за его счастье, за волю. Так и скажи всем товарищам.
— Скажу.
— И не унывай, моя славная дружина.
— Я не унываю.
Он всмотрелся в ее побледневшее, осунувшееся лицо:
— Шурыня, а чем ты кормишь детей? У тебя есть еще картошка?
— Немного есть. Послушай, Савва, старики Скобло-вы уходят на Мелитополыдину за продуктами—у них там в колхозе родичи. Я пойду с ними.
— В такой мороз? Ты не дойдешь, родная моя.
— Дойду, Савва. Надо дойти — и дойду. Иначе скоро детям нечего будет есть. Тебе нельзя идти, тебя схватят. А я женщина, и не молодая, на меня никто не обратит внимания. И потом, Савва... — Она тяжело вздохнула: — Екатерина Ивановна уже два раза предлагала мне молоко для Люции — корова у Скобловых еще доится,—я не брала... Стыдно мне было брать, — она опустила голову на руки мужа, прижала к ним лицо, и он почувствовал, что ресницы у нее мокрые.
— Шура! — сказал Савва с укором. Она всхлипнула.
— Люция очень похудела. Я боюсь за девочку. Сегодня я взяла у Екатерины Ивановны литр молока—для детей. Но Скоблова не берет платы, да нам и нечем платить.
Савва прижал жену к себе и стал покрывать горячими поцелуями ее волосы, лицо, мокрые глаза. Солоноватый вкус слез оставался у него на губах. А он все целовал и говорил:
— Ничего, ничего, родная моя. Детей надо спасать. Не стыдись. После войны отблагодарим наших друзей за помощь в трудное время.
— Так я пойду с ними в село, — прошептала Александра Яковлевна.
— Хорошо.
* * *
В тот же день у Матекина собрались учителя «на чашку чаю». На столе, покрытом скатертью, действительно, стояли стаканы, налитые чаем.
Друзья уселись вокруг стола.
Первым поднялся Борис Орлов.
«Я — гражданин Советского Союза»... — начал он, сурово глядя вперед.
Поднялись и остальные.
«Я — гражданин Советского Союза, — повторяли за Борисом все, — служу в секретном органе и клянусь выполнять все поручения и приказания нашего командования. Если же я нарушу эту присягу, пусть накажет меня рука Советского правительства».
«Я — гражданин Советского Союза», — повторяли за учителями пионервожатые Гриша Ванцай и Коля Сала-матин.
«Я — гражданин Советского Союза», — шептала Ира Селютина. Ее глаза были полны слез, губы дрожали. Но девочка сдерживала слезы и клялась отомстить за отца.
