7
Печатная пропаганда подпольщиков крепла, прокламации, листовки, призывы появлялись во всех районах города и далеко за его пределами.
Босянова после знакомства со Шведовым еще активнее стала распространять прокламации. Ухитрялась оставлять их в райуправе, возила в Волноваху, Царекон-стантиновку, Пологи. По пути передавала несколько экземпляров Космачевой. Вскоре Космачева сама написала «Обращение к девушкам», через полмесяца — стихи о героической гибели разведчиков, а спустя еще некоторое время — «Слово к женщинам». Последнюю прокламацию размножила в 200 экземплярах. Часть листовок привозила в Сталино для распространения среди горожан.
Леонид Чибисов привлек к подпольной работе секретаря-машинистку «сельхозкоманды» Любу Литовченко. Для печатания своих директив немцы выдавали ей восковку. Она дома печатала на ней тексты листовок, полученных от Чибисова. Через него же восковка попадала к Ивановой.
В конце минувшего года Борисов случайно столкнулся на Седьмой линии с Рубеном Арутюняном. В тридцатые годы они вместе работали в «Донпищеторге», были в одной комсомольской ячейке. Из-за плохого зрения Арутюняна не взяли в армию, от немцев он более года скрывался, часто уезжая в села на менку. Борисов рассказал Рубену о подполье, познакомил с руководителем.
В низеньком, с подслеповатыми окошками доме Яковлевых произошел первый разговор Шведова с Арутюняном. Командир, не перебивая, выслушал подробный рассказ Рубена о себе и о тесте, старом полиграфисте, работающем в немецкой типографии.
— Это неплохо,— наконец отозвался Александр Антонович.— Нам нужны бумага и краска. В дальнейшем потребуется и шрифт. Может, удастся организовать типографию.
Тесть согласился помогать Рубену. Типография находилась у Второго пруда на Скотопрогонной улице. Обширный двор обнесен забором. В дальнем углу лежал уголь для кочегарки. Возле него под забором был вырыт тайник, в который старик клал завернутые пачки нарезанной бумаги и краску. Рубен, уже с улицы, забирал их и относил к Борисову, а тот передавал все Чибисову.
В ротаторной листовки катали по очереди — Иванова, Карпечкина и Чибисов. Отпечатанные прокламации прятали под одеждой и выносили из Дома госучреждений. Антонина отдавала их Борисову, передавала Нездо-ле в Марьинку. К Чибисову приходил Тихонов и забирал небольшие пачки. Он после долгой болезни наладил утраченную было связь с Борисом Александровым, Володей Рыжиковым и подростками Раскорякиным и Сев-рюковым. Те привлекали для распространения листовок Валю Волкову и Олю Поволяеву. Ребята бросали прокламации в почтовые ящики, клеили на заборах, приносили на базар, брали в села, когда ходили на менку. Волкова давала листовки своему отцу, который работал в банно-прачечной лагеря. В баню приводили пленных, и они через старика узнавали последние фронтовые новости.
Иванова приносила листовки к Анакиным, и Николай в своем ларьке вручал их знакомым.
На базаре находился третий участок полиции, и Юнисов предложил Дусе:
— Ты бы дала прочитать сводку начальнику. А заодно и привет от нас. Пусть знает, подлец, что его ждет.
— И передам,— ответила задорно девушка.— Увижу на базаре, всуну в карман и убегу.
— Так не годится. На месте застрелят. Мы сделаем так...
На оборотной стороне листовки с сообщением о взятии станции Сватово они четко вывели: «Фашистский холуй! Наши войска приближаются. За издевательство над народом ты заплатишь своей шкурой».
Дуся приготовила клейстер, взяла его, листовку, мешок, якобы для кокса, и безлюдными переулками пошла на базар. У полицейского участка раздавались голоса, то и дело хлопали двери. Девушка притаилась у забора. С наступлением темноты участок опустел. Дуся пробралась к окну и прилепила листок к стеклу. Глянула и обомлела— не той стороной. Пришлось переклеивать... Кружной дорогой, по дворам и улочкам, прибежала домой.
Наутро она и Халит пошли к участку. Возле него останавливались люди, пряча улыбку, поглядывали на трех полицаев. Они поливали листок водой и соскабливали его ножом. Один из них в сердцах надавил на стекло, и оно разлетелось на мелкие кусочки. А по базару передавали новость:
— Партизаны продажной сволочи предупреждение сделали...
Ирина Васильевна размножала листовки на машинке по ночам. Утром клала их в сумку и несла на завод. Со стороны все казалось будничным, словно ее не подстерегали опасность и смерть.
Сотрудники с нетерпением ждали врача. Ирина Васильевна сняла пальто, надела халат, села за стол. К ней подошли Тоцкая и Елисеева. Чистякова достала из сумки листок и тихо прочла:
— На Украине наши войска овладели городом и крупным железнодорожным узлом Красный Лиман...
— Боже! — вырвалось у Елисеевой.— Это же совсем близко.
— Железнодорожным узлом Купянск, а также городом и железнодорожной станцией Кременная, городом и железнодорожной станцией Рубежное, городом Про-летарск...
Мария Афанасьевна Тоцкая поднесла к глазам платок.
— Ну, чего вы, милая? — спросила Ирина Васильевна.— Такие хорошие вести, а вы плачете.
Сестра уткнулась головой в плечо Чистяковой и, всхлипывая, зашептала:
— От радости я... И еще — недоброе предчувствие в сердце. Что же они, изверги, делают. Я видела вчера, как пленных гнали. Чуть отстал — стреляют. Вдоль всей дороги от станции до клуба — трупы, трупы. А других увозят. На Бальфуровке грузят. Говорят, и рабочих будут угонять.
В городе среди немцев росла паника. В начале февраля Шведов после месячного перерыва собрал актив на совещание. Десять человек сидели кружком в подвале дома на Смолянке. От покрытых изморозью стен тянуло холодом. Изредка темноту рассекал луч фонарика. Александр Антонович говорил полушепотом:
— Я недавно был в Морозовской, видел отступление немцев. Они подавлены трагедией под Сталинградом. О нашей армии в фашистских листовках и газете написан сущий бред. Мы противопоставляем км свои прокламации. Люди должны знать правду. В городе сбилось много вражеских войск. Они вооружены до зубов. Предлагаю всем оставаться на местах и пополнять группы, связываться с теми, которые уже существуют и действуют. На Рутченково я, например, уже вышел на связь. Очень активны подпольщики станции Сталине Бородач имеет контакт с лагерем пленных. Собираются люди вокруг Бобыря... Итак, первое — доставать оружие, вто-рое — вовлекать людей и связываться с существующими группами, третье — продолжать диверсии. Четвертое — готовиться к выступлению, чтобы ударить единым кулаком при приближении нашей армии.
— Можно мне? — спросил Тихонов.— Я считаю, что нужно готовить резерв из молодежи. Знать, кто чем дышит, привлекать и давать задания. К примеру, листовки распространять, использовать как связников. Предлагаю также создать летучий отряд на машине. Действовать наскоками.
— Добро,— отозвался Вербоноль.
— Как остальные? — спросил Шведов.— Возражений нет? Тебе, Гриша, добыть машину... И последнее. Увеличивается число освобожденных. Кормить их нечем.
— Нужно напасть на транспорты, — предложил Оленчук.— Я сам видел, как они тянутся сейчас.
— Тебе, Тимофей, поручаем разведку. Разработай план нападения... Итак, каждый действует по обстоятельствам. Встречи через связных, при необходимости — личные контакты... Расходиться по одному.
Выбрались из подвала через шестую квартиру, там вылезли в окно и балкой спустились к насыпи. Шведов вышел последним. Два раза стукнул в дверь своей квартиры. Мария Анатольевна открыла. Молча прижалась к мужу. Он погладил ее волосы загрубевшей ладонью. Наконец прошептал:
— Хочу взглянуть на ребят.
Мария взяла его за руку и на цыпочках повела за собою.
— Вот они, наши умницы. Все понимают и ждут папу тихо-тихо.
Шведов бросился к детям. Пятилетний Толик, похожий на отца, выжидающе смотрел на него. Запавшие щеки, горящие глаза, тонкие, как хворостинки, ручонки. Александр застыл, пораженный серьезным и озабоченным взглядом ребенка. Меньший, двухлетний Валерик, больше походил на мать. Он с любопытством поглядывал на отца, улыбался и причмокивал губами. Александр Антонович посадил детей к себе на колени. Прижал к груди лобастую голову Толика и над самым ухом зашептал:
— Ты любишь своего папку, сынок?
— Очень люблю,— ответил мальчик.
— И ты знаешь, что сейчас идет война с фашистами?
— Знаю. Они людей убивают.
— А твой папа с хорошими людьми хочет уничтожить всех фашистов. Так ты запомни, Толик, крепко запомни: кто бы ни пришел и ни спрашивал, где твой папа, всегда говори, что на фронте. Понимаешь? На фронте, воюет. А если ты скажешь, что твой папа приходит домой, то его возьмут и расстреляют.
— Я знаю.
Мария Анатольевна стояла у шкафа, прикрыв рот ладонью, словно боялась, что не выдержит мучительного испытания и закричит от боли. В ее глазах светились слезы, но она сдерживала себя из последних сил, чтобы не выдать слабости перед мужем и мальчиками.
Александр Антонович поцеловал детей, молча подал руку жене и Наде, поспешно вышел в коридор и наткнулся на Жору.
— Ты чего здесь? — удивленно спросил он.
— Я был на кухне,— ответил Смоленко.—А здесь...— он не договорил и вытащил из кармана пистолет.— На всякий случай.
Вскоре подпольщики отправились на «охоту» в Дурную балку за Смолянкой, где невдалеке от карьера проходила дорога. Днем и ночью по ней двигались танки, проезжали мотоциклисты, шла пехота. Транспорты из трех-четырех грузовых машин направлялись в сторону Рутченково. Везли продукты войскам, находившимся в районе Волновахи. Оленчук предложил сделать засаду в карьере и напасть сразу на все машины.
— Будет много шума,— возразил Смоленко.— Нужно остановить первый грузовик. Дорога узкая, с обеих сторон сугробы, не объедешь.
— Прикажешь лечь под машину?— спросил Тимофей.
— Не лечь, а положить,— ответил Жора.— Положить на дорогу шипы и прикрыть снегом. Прокол, пшик — и ваши на мели. А мы — в форме жандармерии, дорожный патруль, и преспокойненько их ножичком.
Двенадцать человек во главе со Шведовым ждали транспорт до полуночи. Три грузовика шли с пригашенными фарами. Металлические шипы расставили в шахматном порядке метрах в десяти друг от друга. Первая машина проехала благополучно, будто у нее были не скаты, а гусеницы. Зато вторая остановилась сразу. Раздался хлопок лопнувшего баллона. Грузовики затормозили. Из них долго никто не выходил. Потом немцы осмелели и, держа наготове автоматы, выбрались из кабин. Направились к средней машине. Кто-то выругался, проклиная русскую зиму. В морозной тишине слова долетели до подпольщиков, и Вербоноль перевел немецкую брань.
— Решили менять скат,— прошептал он.
Александр Антонович подал сигнал выходить. Первым, с бляхой на груди, появился на дороге Андрей Андреевич и стал у заднего борта грузовика. За ним, незамеченные в темноте, подоспели остальные. Разбились на две группы и неожиданно показались у среднего грузовика. Солдаты, увлеченные работой и разговорами, застыли на месте, услыхав громкий голос Вербоноля:
— Что случилось? — спросил он по-немецки.— Не стрелять! Патруль!
Шофер, возившийся со скатом, сел в снег. Унтер сдернул с плеча автомат, но его схватил за руку Смоленко.
— Донн ер веттер! *— выругался унтер.— Налетели, как партизаны. Так можно перестрелять друг друга.
* Черт возьми!
— А тот, небось, в штаны наклал,— сказал Вербоноль, показывая на сидящего солдата.— Вставай, камрад. Придется вам до утра загорать.
— Не можем,— отозвался унтер.— Следом пойдет новая колонна.
Вербоноль напрягся: значит, медлить нельзя. Он обратился к Сергею на немецком языке:
— Давай ко мне, Фриц! Взять.
Девять человек связали одной веревкой. Смоленко, Оленчук и Шведов повели их в карьер. Вербоноль принялся заводить машину. Мотор на морозе остыл и долго чихал, пока заработал. Чибисов и Сергей полезли в кузов первого грузовика. Там оказались ящики с консервами. Два ящика перетащили на последнюю машину. Со средней взяли галеты... Начал срываться снежок, вскоре запуржило. Из кабины выгляртул Вербоноль.
— Добро,— сказал он.— Заметет следы.
...Ящики сгрузили в развалинах школы. Машину погнали в сторону шахты «Пролетар», но в дороге забарахлил мотор, и ее пришлось бросить.
На следующий вечер продукты и сигареты переправили на санках по квартирам подпольщиков.
Смоленко после этой операции будто подменили. Он почти всегда ходил озабоченный и серьезный. Редко вступал в разговоры, отвечал односложно. А нынче схватил Надю за талию и закружил по комнате.
— Прекрасно, Надюша,— сказал он, улыбнувшись. И девушка увидела, какое у него светлое и доброе лицо.— Их бьют, понимаешь, бьют. И мы приложили руку к общему делу.
Надя только самой себе могла признаться, как вздрагивало ее сердце, когда после работы в комнате появлялся Жора. Нет, нет, это не любовь, просто он ей немножко нравится. Высокий, стройный и немного зага-дочный парень. Сегодня у него хорошее настроение, и она спросила:
— Кто ты такой, Жора? Откуда? Столько живешь у нас...
— Не нужно об этом. Маленькая еще и слишком чернявая,— сказал он и придавил ей нос— Все потом узнаешь.
— Противный,— обиделась Надя.— Я к нему со всей откровенностью.
— И я тоже...
Смоленко работал механиком в гараже воинской части. Ремонтировал машины и мотоциклы. Сестры приходили к нему. Жора представил шефу Марию Анатольевну как свою жену, готовую взять в стирку белье и одеяла. И женщины стирали, у них опухли руки от еже-дневной непосильной работы. Мария Анатольевна относила чистое белье и забирала грязное. В него Смоленко заворачивал тол, гранаты, бикфордов шнур и боеприпасы. Она несла их домой и прятала до прихода мужа. Александр Антонович регулярно забирал добытые Жорой материалы и переправлял в более надежные места. Тол и бикфордов шнур сослужили доброе дело, когда люди Вербоноля сожгли склад с медицинским оборудо-ванием и гараж.
В дни отступления немцев снова потребовались взрывчатка и бикфордов шнур. На Пожарной площади, в бывшем клубе НКВД, оккупанты устроили санпарк. В минувшем году, пока шло наступление, склад забили медицинским оборудованием, медикаментами, спиртом, бельем. Теперь немцы торопились вывезти запасы. Подпольщики обнаружили с тыльной стороны склада окно и заложили взрывчатку.
При встрече с командиром довольный Вербоноль сообщил:
— Санпарк приказал долго жить.
— Поздравляю, Бородач,— сказал Александр Антонович.— Пусть это будет нашим скромным подарком наступающей Красной Армии.
