Молодая Гвардия
 

Виктор Шутов
СМЕРТИ СМОТРЕЛИ В ЛИЦО

НЕВИДИМЫЙ ФРОНТ
(2)


Три арбы медленно съехали с булыжной мостовой на асфальт Первой линии. В глубине пустых глазниц третьего корпуса индустриального института отдавалось цокание копыт. Богоявленская и Чистякова, увидев необычный кортеж, переглянулись. Подошли к первой арбе, заглянули в нее и отшатнулись. На соломе лежали полуживые, похожие на скелеты люди.

— Кто это? — спросила Ирина Васильевна.

— Добровольцы. В Германию ездили,— ответил возчик с неохотой.— Из Ясиноватой везем. Вернулись домой, узнаете своих — забирайте...

За листовку засели сразу, как пришли домой. Перед глазами стояла страшная картина. Подпольщики писали обращение к горожанам: «Посмотрите и вы на тех, кто возвратился из Германии. Это сама смерть прибыла оттуда. Фашисты сделают такими всех советских людей, если мы будем с боязнью смотреть на их зверства. Вставайте на борьбу с палачами нашего народа. Смерть немецким оккупантам!»

Ирина Васильевна печатала листовки ночью. В спаленке ставила машинку на перину кровати. Дверь в соседнюю комнату завешивала теплым одеялом.

Василий Крагцин по ночам принимал сводки Совинформбюро, их забирал Костя Беленко и относил Чистяковой. Аввакумов доставал ленту пишущей машинки и копирку. У Ирины Васильевны забирал прокламации. За ними же приходили Нина Баркар и Рема Шаповалова. Передавали их своим матерям, часть листовок оставляли себе. Расклеивали на столбах, бросали в почтовые ящики.

А Богоявленской хотелось, чтобы прокламации читали не только на заводской стороне, но и в городе. Иванова могла бы катать их с восковок группы «Информбюро».

Августа Гавриловна днем дома не бывала. Как-то ее ребята принесли специальный выпуск газеты «Правда» для фронта. Она смотрела на свежий номер и не верила своим глазам.

— Где вы ее взяли? — спросила подпольщица, прижимая газету к груди, словно боясь, что ее отнимут.

— Правда границ не знает,— ответил Дмитриев.— Весь земной шар обойдет, а к сердцу пробьется.

— Я о газете.

— Нашли в посадке,— откликнулся Ломоносов.

Газету Богоявленская стала носить с собой...

В полдень на город обрушился августовский ливень. С Десятой линии хлынула вода, грозя смыть во дворе Анакиных кусты помидоров. У Дуси и Феди ни крошки хлеба. Единственная еда — помидоры. Ребятам помочь некому. Мать и отца похоронили, а старший брат Николай, хотя и в городе, но скрывается. Недавно бежал из концлагеря.

Дуся вышла под дождь и принялась рыть канаву, чтобы отвести грязный поток от огорода. Под мокрым байковым платьем выпирали худенькие плечики. Лопата тяжелая, Дуся едва подымает ее.

Августа Гавриловна издали увидела девочку. «Знать, нужда выгнала под ливень»,— подумала она. Поравнявшись с Анакиной, поздоровалась и спросила:

— В вашем доме можно пересидеть, пока дождь перестанет?

— Пожалуйста, заходите,— отозвалась Дуся, подымая мокрую голову.— Мы с Федей одни.

Девочка еще с полчаса возилась на улице. Появилась на пороге, промокшая до нитки, расставила руки в стороны, да так и застыла, пораженная увиденным. Незнакомка держала в руках газету «Правда».

Задрожав от волнения, Дуся подошла к столу:

— Тетенька, а мне дадите почитать?

Ее посиневшие губы вздрагивали, с мокрого платья стекала вода. Темный клочок волос свисал на ухо.

— Как тебя зовут, Золушка? — спросила гостья.

— Дуся.

— Евдокия, значит... А меня Августа Гавриловна. Вот и познакомились, детка... Но газета у меня старая.

— Все равно,— сказала девочка и вдруг зарделась.— Она ведь наша, советская.

«Правда» была недельной давности. Дуся читала газету, и крупные слезы катились по ее щекам. Бои шли где-то далеко-далеко, у самой Волги. Юное сердце сжималось от боли. Неужели и с теми, кто сейчас на фронте дерется, будет так же, как с ее братом? Возьмут всех-всех или поубивают, и не станет Советской власти. Она никогда больше не пойдет в школу.

Августа Гавриловна взяла ее за плечи, приласкала.

— У меня дочка чуть побольше тебя,— проговорила она.— Нина тоже сначала плакала, испугалась фашистов, а теперь не боится их.

— А если они навсегда? — всхлипывая, спросила Дуся.

— Ну, это ты сама себя пугаешь. Смелый человек никогда не бросается в панику. А ты ведь смелая. В такую грозу рыла канаву! Я бы хотела дружить с тобой. Ты не против?

— Пожалуйста, я всегда готова,— ответила девочка. Подпольщица улыбнулась, наклонилась к ней:

— Только о нашем уговоре — никому. Я буду изредка приходить к тебе и рассказывать самые последние новости.

А с фронта поступали не только известия, но и вещественные доказательства жестоких боев. В город доставляли раненых солдат и офицеров. Больница на Калиновке, Сов больница, здание педагогического института, Дом Советов и другие каждый день пополнялись недобитыми гитлеровцами. Машины беспрерывно везли медикаменты, перевязочные материалы, медицинское оборудование, госпитальное белье в склады, расположенные на Пожарной площади и на Десятой и Одиннадцатой линиях.

На металлургический завод прибыла первая партия побитых орудий.

О сложившейся обстановке подпольщики говорили на совещании. Решение было единодушным: пришла пора ударить по самому чувствительному месту оккупантов в городе. Шведов назвал боевую группу: Вербоноль, Оленчук, Борисов, Смоленко и Сергей.

На Десятой линии возвышалось четырехэтажное здание. Немцы до отказа забили его медикаментами, простынями, одеялами, ватой, спиртом. Андрей Андреевич и Сергей неделю наблюдали за часовыми, охранявшими склад. Два солдата несли вахту по ночам внутри здания, один — снаружи. Их можно было уничтожить и поджечь склад, но тогда оккупанты расстреляли бы семьи, живущие по соседству со складом. Нужно сделать так, чтобы у гестаповцев подозрение пало на солдат, охраняющих его.

Подпольщики запаслись небольшими шашками с короткими шнурами, машина готова была в любую минуту выехать на операцию, а верное решение не приходило. Вербоноль собрал на совет боевую тройку...

Через десять минут после закрытия склада к главному входу подъехала грузовая машина. Рядом с шофером сидел офицер. В кузове — двое пленных и солдат с автоматом. Шофер вышел из кабины, поднял капот и стал возиться в моторе. Офицер внимательно наблюдал за наружным часовым. Тот походил у дальнего угла здания и скрылся за ним. В ту же секунду шофер и офицер вбежали в подъезд. Открыли дверь и наткнулись на второго часового. Офицер протянул ему бумажку. Солдат удивленно поднял глаза, но не успел произнести и слова, как сильный удар оглушил его. Вскоре послышались глухие шаги на втором этаже. Шофер и офицер присели за лестницей. Третий фашист медленно спускался вниз. Последняя ступенька была его последним шагом в жизни... Офицер и шофер выжидающе смотрели на двери, но никто не входил.

В эти минуты солдат в кузове машины напряженно ожидал появления из-за угла здания наружного часового. Почему он задержался? Что-то нужно делать — долго стоять опасно. Солдат спрыгнул на землю и побежал вдоль стены. На ходу вытащил нож и, не рассчитав, вместо маленького пореза сделал глубокую рану. Кровь брызнула на одежду. Из-за угла показался часовой. Солдат налетел на него и, вытянув руку вперед, попросил;

— Помоги перевязать...

Немец пошел с ним. Открыл дверь вестибюля и... как подкошенный свалился к ногам офицера. Пленные спрыгнули с машины и бросились в склад. Бегущему впереди офицер приказал:

— Ты — на четвертый. Через пять минут зажигай. Шофер метнулся на третий. Один из пленных побежал на второй. Офицер остался на первом.

— Трупы завернуть,— сказал он и направился влево по коридору. Толкнул дверь в первую комнату. Она была завалена простынями. Он подложил под них зажигательную шашку... На четвертом этаже подпольщик разбил бутыль со спиртом, и он растекся по полу. Бросив в него куль ваты и положив сверху шашку, поджег бикфордов шнур. Стремглав побежал вниз. На лестнице к нему присоединились шофер и второй пленный. В вес-тибюле взвалили на плечи завернутые трупы немцев. Вынесли на улицу и перебросили через борт машины.

Участники диверсии вскарабкались в кузов, помогли влезть товарищу с порезанной рукой. Заревел мотор, и машина рванулась вперед.

Вдруг багряное зарево ударило в небо. Этажи запылали одновременно.

А грузовик мчался по Пятнадцатой линии, все дальше увозя Андрея Вербоноля, Тимофея Оленчука, Алексея Борисова, Николая Боякова и Сергея. Они устроили фейерверк, какого еще город не знал.

Шведов навестил Антонину Карпечкину, работавшую в «сельхозкоманде». Ее отдел размещался на нижнем этаже Дома госучреждений. Недалеко от комнаты агрономов находился отдел «сортсемовощ», где служил Чибисов, но Тоня не знала его.

— Как работается? — спросил Александр Антонович.

— Одна видимость,— ответила Карпечкина.— Немцы заходят в отдел — мужчины встают, а женщины открывают папки и делают вид, что увлечены работой.

— С районами ты связана? Кого там знаешь?

— В Селидове Веру Чернуху, а в Марьинке Ивана Нездолю.

— Для подпольщиков и пленных нужны продукты.

— Постараюсь достать.

— Это задание,— сказал он.— И еще: пора тебе познакомиться с Чибисовым. Зайдешь к нему в отдел. Он предупрежден.

Карпечкина поехала в Селидово. Привезла яблок, зерна в госхозе не было. В Марьинке она встретилась с Нездолей, и тот пообещал регулярно присылать прямо к ней на дом зерно, муку и масло.

После поездки по районам предстояло познакомиться с Чибисовым. Перед самым перерывом на обед Карпечкина вышла из своей комнаты и словно невзначай заглянула в отдел «сортсемовощ». Минуты через три в коридоре ее догнал высокий молодой мужчина в двубортном коричневом костюме. Тихо спросил:

— Вы — Тоня?

— Да,— ответила Карпечкина и приостановилась.— А вы — Леонид?

— Точно.

— Мне сказали, чтобы я с вами встретилась. Они направились в дальний угол коридора.

— Мы должны выпускать и распространять листовки,— сказал Чибисов.— Работать будем втроем. Встречи на этом месте или в коридоре. Откроете двери в нашу комнату или пройдете мимо, если будет открыта. Я сразу же выйду. У вас в отделе появляться не буду...

Дня через три по пути в столовую ее догнал Леонид.

— Останьтесь после работы,— попросил он.

В пять часов сослуживцы Карпечкиной суетливо и поспешно попрятали папки и бумаги в столы, быстро разошлись. Тоня вышла последней. На лестнице ее ожидал Чибисов. Поднялись наверх и зашли в маленькую комнатушку. У стола стояла, держа на руках ребенка, невысокая светловолосая женщина с голубыми глазами.

— Это наш третий товарищ,— сказал Леонид.— Соня. Мы с ней будем катать листовки, а вы возьмите ребенка и ходите недалеко от ротаторной. Если кто появится, прикрикните на девочку: «Не балуйся! За-молчи»!

Карпечкина носила Нелю на руках, спускала на пол и водила по коридору. Так заигралась, что на какое-то мгновение забыла о ротаторной. Прислушалась и в тяжелой тишине ощутила удары собственного сердца. Померещилось, что прошло не полтора часа, а целая вечность.

Открылась дверь, и Антонина вздрогнула. Вышла Соня, забрала ребенка и кивнула на ротаторную.

Леонид складывал прокламации в стопку.

— Подвяжите вокруг себя сколько сможете,— предложил он вошедшей Антонине и отвернулся. Распахнул пиджак и заложил листовки за брючный ремень.— Вы пойдете первая,— снова сказал Чибисов.— Все передайте Алексею Ивановичу на Седьмой, дом семь. Запомнили?

Ей везло в этот день. Может, потому что другие обезопасили каждый ее шаг. Они установили и проверили, когда лучше отпечатать листовки, как их незаметно пронести. Борисов взял у Тони все листовки. Потом испытующе посмотрел на нее и, увидев затаенную грусть во взгляде, возвратил одну пачку. Карпечкина поспешила на Александровку, но у самого дома повернула и направилась к концлагерю.

Не раз до этого бродила вдоль черных стен. Она ничем не может облегчить участь бойцов, так пусть листовки вселят в них уверенность, пусть они узнают о побратимах, сражающихся на фронтах, о клятве воинов стоять насмерть у стен Сталинграда.

Антонина подняла небольшой камень, завернула его в несколько листовок и бросила через ограду...

На заводской стороне листовку о клятве бойцов-сталинградцев прочитал Холошин. О жестоких боях напоминали и покалеченные орудия, доставленные на завод для ремонта.

В цехе, где работал Иван Иванович, к электромотору имел доступ только смазчик. Два раза в смену он заливал подшипники. Его руками и можно было совершить диверсию. «Но как насыпать в чужую масленку опилок и песку? Ждать, пока подвернется удобный случай, или самому его подготовить?» — думал подпольщик Он ежедневно подходил к солдатам-слесарям и просил их вырубить то подкладку, то плошку. Немец наклонялся к инструменту, а Холошин брал скопившиеся за тисками опилки и ссыпал их в карман. В другом кармане был песок.

Смазчик проходил мимо станка Ивана Ивановича, и тот иногда заговаривал с ним. Сегодня, справившись о настроении, спросил:

— Слышь, друг, выручи. Станок аж пищит несмазанный. Если угроблю — немцы закатуют. В моей — ни черта не осталось.

— Ладно, отлей из моей,— ответил смазчик и протянул масленку.

Иван Иванович, не торопясь, достал свою, тщательно обтер ее и стал продувать горлышко. Смазчик постоял с минуту, потом вытянул шею, прислушиваясь к трансмиссии.

— Я сейчас,— сказал он и побежал в конец цеха. Холошин, не мешкая, присел на корточки, перелил масло в свою масленку, а в пустую насыпал опилок и песку, добавил немного масла и подал возвратившемуся смазчику.

— Да ты почти все забрал,— недовольно проворчал тот.

— За мной не пропадет,— ответил токарь.— В кладовой немец тебе не откажет.

— Ладно, готовь магарыч.

Вскоре смазчик возвратился из кладовой, подошел к мотору, поднял крышку подшипника. По наклону масленки Иван Иванович понял, что она заполнена до краев. Заправив подшипники, смазчик пошел вдоль привода.

Холошин исподлобья поглядывал на мотор. Уже минуло полчаса, а он по-прежнему равномерно гудит, вращает привод, работают станки. «Неужели впустую? — тревожно подумал он.— Чернов уверял, что опилки — смерть для мотора. А если они остались на дне масленки?.. Вон сколько орудий приволокли на ремонт. Наши их уродуют, а мы будем возвращать в строй. Работка, ничего не скажешь».

Иван Иванович не увидел едкого сизоватого дымка. Его заметил смазчик и закричал:

— Мотор! Мотор горит!

Цех опустел моментально. Первыми выскочили солдаты... Появился Фабер, приказал немцам построиться и повел в цех. Мотор накрыли брезентом. Когда дым рассеялся, позвали рабочих, У Холошина радостно екнуло сердце: он увидел на полу опрокинутую масленку смазчика. Ее перевернули во время паники. Остатки масла вытекли и перемешались с землей и опилками.

Фабер велел принести из конторки стол и поставил посреди цеха. По одному подзывал рабочих и спрашивал, как могла произойти авария. Никто ничего не знал.

После мастер Прокуров объяснил рабочим:

— Шеф пришел к выводу, что мотор старый, потому и сгорел.

А Холошину шепнул:

— Во время аварии замкнулся трансформатор. Из строя вышла турбина. Затихла месяца на три-четыре.

Побитые орудия сиротливо стояли перед цехом. После дождей покрылись ржавчиной несмазанные части, а латунные бесследно исчезли.

<< Назад Вперёд >>