Шведов ходил по знакомым с детства улицам и переулкам заводской стороны, удивляя родственников неожиданным появлением. Он искал конспиративные квартиры, надежных людей, через которых надеялся выявить новые подпольные группы. Они в городе были. Недавно полевой комендант вывесил предупреждение. «Последнее время,— указывал он,— неоднократно совершались диверсионные акты, касающиеся оборудования связи немецкого командования, как то: телефонных линий, кабелей и так далее. Диверсионные акты осуществлялись и над оборудованием, что служит для снабжения города током. Полевая комендатура последний раз предо-стерегает. При новых случаях диверсий будет не меньше 5 жителей мужчин, без проверки виновности, расстреляно, если в течение 48 часов виновные и их помощники не будут представлены полевой комендатуре. При повторных случаях диверсии количество жителей, которые будут расстреляны, увеличится во много раз. Поэтому население в личных интересах обязано всеми способами мешать осуществлению диверсионных актов и выявлять виновных».
Из предупреждения видно, что гестаповцы не поймали диверсантов. Но они хватали других людей и предъявляли им обвинение в партизанской деятельности.
«Осторожность и конспирация — залог нашего успеха,— подумал Шведов.— Ни на минуту нельзя забывать о немецкой агентуре. У гестаповцев немалый опыт слежки сверху донизу...» Дома ему жить нельзя. Мария выдает его за двоюродного брата, но в Смоляниновской полиции служит бывший соученик Васютин. Нужно остерегаться.
Он шел на Смолгору посмотреть квартиру родственницы жены — Ирины Максимовны Тяпкиной. Она жила на Киевской улице в старом, барачного типа доме.
У калитки его встретила худенькая женщина и провела в комнату.
— А ты, родимый, почти не изменился,— сказала она.— Исхудал малость да бороденкой обзавелся.
— Из окружения выходил.
— Сколько их нынче... Вот и сосед наш — Данилыч — мается.
— Не Кихтенко ли?
— Он самый.
— А повидать его можно?
— Все такой же непоседа,— отозвалась хозяйка.— Отдохни малость. Сейчас чаек поспеет. А там и похлебку соберу.
— Спасибо, Максимовна. Мне бы Кихтенко повидать.
Об Александре Даниловиче ему рассказывала Мария. Он старый кадровый рабочий металлургического завода. Тяпкину знает как соседку с девятнадцатого года. Женат на еврейке Лие Наумовне Волченок. Александр Антонович пил чай, а Ирина Максимовна повлажневшими глазами смотрела на него, подперев голову рукой, и думала о своей дочери. Где-то она на фронте. А может, вот так, как ее гость, сидит у чужих людей или пробирается домой темными дорогами, и некому ее приголубить и обогреть.
— Благодарю, от души попил,— сказал Шведов.
— А ты еще чашечку, пока я сбегаю за соседом. Разговор был трудным, хотя они сразу перешли на «ты». Тяпкина успела шепнуть Кихтенко, что ее знакомый окруженец.
— Мне кажется, я могу кое-что сделать для твоей жены,— проговорил Александр Антонович.
— Тебе самому нужно уходить отсюда,— ответил с грустью Кихтенко, поднимая побитое оспой лицо.
— Мне еще рано,— отозвался Шведов.
— Я не собираюсь вмешиваться в чужие планы. Но моей жене угрожает смерть. Во время первых арестов евреев мне удалось ее укрыть. А как дальше...— Александр Данилович не договорил и снова наклонил голову, словно пытался внимательно разглядеть сцепленные пальцы своих больших жилистых рук.
— Хорошо,— решительно сказал Шведов.— Ты меня ни о чем не спрашивай до следующей встречи. Сейчас опиши внешние приметы жены, скажи, какого года рождения и к какой национальности больше подходит.
Крупное рябоватое лицо Кихтенко стало серым. Он медленно поднялся, сжал до хруста кулаки.
— Напрасно ты, Данилыч,— сказал Александр Антонович, чуть улыбаясь. Большие черные глаза приветливы.— Напрасно. Я просто принесу ей немецкий паспорт.
Кихтенко сразу обмяк, опустился на стул. Лоб покрылся испариной. Догадка поразила его, он понял смысл фразы гостя: «Мне еще рано».
Разошлись они друзьями. У Александра Даниловича появилась надежда спасти жену, а у Шведова возможность, если он уговорит Аию Наумовну отправиться к линии фронта, связаться с той стороной.
Неделю назад на Смолянку возвратились военнослужащие Николай Ухлов, Виктор Сурков и Юрий Питерский. Встретился с ними подпольщик в степи под Волновахой, когда ходил разведывать железнодорожный узел. Ребята рассказали, что были в окружении, потом — в концлагере. Бежали. Решили идти на Ростов. В хуторе Прохоровка учительница Евгения Аджавенко их накормила и переодела. Перебраться к своим посоветовала через Азовское море. Они добрались до Буденновки. Но лед на море уже потрескался, появились огромные разводья... И вот возвращаются в Прохоровку.
Шведов дал им адрес Марии, обещал помочь перейти фронт. Александр Антонович сказал, что не сегодня-завтра прибудет связник, и он отправит их вместе с ним. Однако связник не пришел, и Шведов указал им маршрут до передовой. Но там ребят задержали итальянцы и под конвоем повели в Енакиево. По дороге им удалось обезоружить и уничтожить охрану. Они возвратились в Сталине Теперь прячутся в подвале дома.
«Да, перейти стабильный фронт становится все труднее,— размышлял Александр Антонович.— Мужчин задерживают. Может, женщина просочится?»
Он ускорил шаги, нужно до комендантского часа перейти заводской мост и попасть к Борисову. Возле стадиона увидел женщину в черном пальто, с закутанной серым платком головой. Похожа на старуху, но походка порывистая, решительная. Это была Богоявленская. Она несла на Стандарт к Марии Ивановне Шаповаловой откатанные Соней Ивановой прокламации. Их дочери Рема и Нина учились в одном классе, они-то и свели вместе своих матерей. В последнее время Августа Гавриловна частенько заглядывала к Шаповаловой.
— Вот, прочтите и другим передайте. Но осторожно,— попросила подпольщица Марию Ивановну и положила на стол несколько небольших листков.— Жаль, от руки написаны. Видно, нет у них машинки. А достать почти невозможно.
Она потерла закоченевшие руки. Хозяйка предложила ей сесть у печки. Гостья не отказалась.
— Да, ни машинки, ни хлеба,— заговорила снова Богоявленская.— Что-то нужно придумать... Видела давнюю знакомую Феню Шалатонову. Она мастерица вязать варежки и чулки. А у Старковой с Птичьего есть шерсть, пойдем завтра торговаться.
С рассветом Августа Гавриловна направилась к Шалатоновой. Феня жила с тремя детьми в бараке за центральной поликлиникой. Рядом стоял разбитый трамвайный вагон. Богоявленская, как условились с Феней, три раза стукнула по облезлому корпусу. Шалатонова вышла, озабоченно оглянулась по сторонам.
— Зайдите ко мне... Нет, лучше здесь... Там двое пленных,— прошептала она и показала на барак, где немцы откармливали кур.— Ребят привела моя племянница Полякова. Но у меня их негде спрятать. Можно у вас?
...Коммунальный дом, в котором жили сестры Таня и Шура Поляковы, находился невдалеке от концлагеря на Стандарте. К их соседке приходили двое военнопленных, приносили фуфайки и просили обменять на хлеб. Вскоре привели своего товарища Женю Дмитриева. Парень познакомился с Поляковыми, стал навещать их, сказал, что пленный, но находится не в лагере, а работает штукатуром на конном дворе металлургического завода. Неделю назад в полночь Поляковы услышали условный сигнал. У двери стояли Дмитриев и двое незнакомых. Извинились за поздний визит. Назвали свои фамилии: Григорий Ломоносов и Михаил Волков, и попросили укрыть их до утра... А вчера парни напоролись на полицейского. Тот потребовал документы. Ломоносов засунул руку в карман фуфайки и, выхватив пистолет, крикнул:
— Вот мои документы!
Раздался глухой выстрел. Полицай упал замертво. Парни бросились наутек: Волков к стадиону «Металлург», а Дмитриев и Ломоносов на Стандарт. Задворками добрались до дома Поляковых. На рассвете Тоня отвела их к Шалатоновой.
Вечером Феня, Ломоносов и Дмитриев пришли на Нарпитовскую улицу в полуподвальную квартиру Богоявленской. Ребята назвали себя.
— У нас есть еще третий,— сказал Гриша.— Он сейчас прячется.
Оба худые, ключицы выпирают из-под сорочек. Августа Гавриловна, глядя на них, покачала головой и сказала сдавленным голосом:
— Кроме кипятка, ничего предложить не могу.
— Спасибо за крышу,— ответил Женя.— Заснем и увидим все, что полагается.
Парни остались жить у Богоявленской. Делали ночные вылазки, доставали еду. Через неделю привели Волкова. Он был в приличном зеленом френче и галифе, наглаженный, чистенький.
— Как денди лондонский одет...— начал было Дмитриев.
— Довольно дурачиться. Давайте о деле,— одернул его Ломоносов.— Августа Гавриловна, мы решили перейти фронт.
— По-моему, сейчас не время,— ответила она.— Фронт стоит, немцы начеку. Каждый метр простреливают.
— Вы так говорите, будто побывали там,— сказал Волков.
— Нам разумный совет дают,— снова заговорил Ломоносов.— Нужно обрасти мясом и запастись документами. А пока — разведка в городе и...— он не договорил, повернулся к Богоявленской: — Как подыщем место для перехода, так вас возьмем с собою.
— Я согласна,— ответила она. Подала ключ от квартиры Дмитриеву,— Пользуйтесь моей хижиной и готовьтесь к переходу.
...Как и Богоявленская, Шведов тоже был уверен, что через стабильный фронт пробиться почти невозможно. Сам в этом убедился: Ухлов возвратился назад, и связника до сих пор нет.
Он пришел к Кихтенко с чистым бланком немецкого паспорта. Его заполнили в присутствии Лии Наумовны. Занесли в графы приметы, написали, что она латышка.
— И все же из Сталино вам необходимо уйти,— сказал подпольщик.— Попадетесь на глаза подлецу — и паспорт не поможет.
— Может, уйдешь в село? — предложил неуверенно муж.— В Старобешево или Большой Янисоль.
— Еще больше подозрений будет к чужому человеку,— возразила Лия Наумовна.— И вообще, почему идти на запад? Нужно ближе к фронту.
— А если через фронт? — вставил Шведов.
— Я бы с удовольствием, но где его перейдешь?
— Говорят, что лучше всего в районе Славянска.
— Вы так думаете или знаете?
— Знаю,— твердо ответил он.
— Я согласна.
— Нужно повременить немного. Земля основательно протряхнет, и зелень появится. В лесу это очень важно.
Довольный, Шведов пошел к Тяпкиной. Всю ночь готовил шифровку. Не спала и Лия Наумовна, ей виделись родные лица красноармейцев, она свободно любуется высоким небом, дышит весенним воздухом среди дорогих и близких людей.
Утром Александр Данилович пошел на базар выменять кусок хлеба и сала. Он радовался, что у жены появился паспорт и она направляется к своим. Но внутренний голос шептал: «А вдруг ее убьют на передовой, у самой цели трудного и опасного пути?»
Однако трагедия разыгралась дома, пока Кихтенко пытался обменять вещи на продукты.
В пятый полицейский участок накануне вечером примчался оберштурмфюрер Граф и приказал прочесать район. На рассвете полицейских подняли по тревоге. Прыщеватый парень с острым носом появился в квар-тире Кихтенко. Лия Наумовна подала паспорт. Но он отвел ее руку и наставил карабин.
Так в одном платье и привел в полицию.
На третий день появился Шведов. Ирина Максимовна встретила его плачем и рассказала о беде. Кихтенко сидел на табуретке со склоненной головой, подбородок почти касался груди, руки опущены, будто чугунные.
— Александр Данилович... Саша,— непроизвольно вырвалось у Шведова.
Кихтенко хрипло проговорил:
— Если бы я был дома, такого бы не случилось. Выкупил бы.— Он поднял голову.— Или застрелил бы его, как собаку.
— Что с ней? Где она сейчас?
— Знакомая девчонка-переводчица в участке сказала, что жену из гестапо вывезли в Днепропетровск.
— Послушай, Данилыч. Теперь я не оставлю тебя в покое. Нужно обезопаситься... Ты хотел застрелить полицая — из чего?
— У меня есть наган.
— Немедленно спрячь или отдай мне. Если найдут — крышка тебе. А ты нам нужен.
— Кому — вам? — спросил Кихтенко все так же хрипло и безразлично.
— Неужели ты еще ничего не понял? Я ведь немецкие паспорта не делаю. И фронт перейти нужно было не только для спасения твоей жены.
— Постой,— спохватился Александр Данилович.— Так ты не окруженец?
— Это не имеет значения.
— Ладно,— сказал Кихтенко и пошел в другую комнату. Возвратясь, протянул Шведову наган.— На, возьми.
Александр Антонович не ошибся: Кихтенко вызывали в полицию. Допрашивал начальник участка:
— Ты почему нигде не работаешь?
— Не «тыкай», мы вместе свиней не пасли.
— А ну цыц, благородие гнилое! Ты почему не взялся на учет?
— Я не коммунист.
— Брешешь! Я тебя знаю. Немедленно возьмись на учет. А ну всыпьте ему,— приказал Евтюшин двум полицаям.
Те завели Кихтенко в соседнюю комнату, положили на скамью, задрали рубаху и стали избивать резиновыми шлангами. Александр Данилович напрягся, но боль от этого только усилилась... Расслабил мышцы, попробовал считать удары, но вскоре потерял сознание. Его облили водой и повели к заместителю начальника полиции.
— Поступай на работу, срок — неделя,— сказал он. Кихтенко передал разговор в полиции Шведову.
— Придется, Данилыч,— согласился тот.— От немцев нужно скрываться у самих же немцев. На железной дороге нет нашего человека. Пойдешь на станцию Бальфуровку. Постарайся устроиться кондуктором поезда.
