1
Последний раз Владимир Езовитов, руководитель обольской группы подпольщиков, разговаривал с Гречу-хиным в июне 1941 года. Михаил, в красноармейском обмундировании, с винтовкой за плечом, торопился на стан-цию.
— Уезжаю, Владимир. На фронт.
— Счастливо! Возвращайся с победой! — пожелал ему Езовитов от всего сердца.
И вот они снова встретились. Через два года. Опять вблизи станции. Владимир шел в поселок по делу к сестре Анне, Гречухин возвращался из горянской тюрьмы. Исхудавший, заросший темной щетиной, он едва тащился, прихрамывая и опираясь на суковатую палку.
Узнав друг друга, поздоровались.
— Выпустили? — полюбопытствовал Езовитов.
Он уже знал от отца, что Михаил арестован был за попытку поджечь склад со льном. Кто мог подумать, что и «пожар», и арест специально устроены гестаповцами, чтобы помочь трусу и предателю войти в доверие к молодежи и проникнуть в подпольную организацию.
— А за что держать-то? Сволочи! — Гречухин зло выругался.
— А поджог? — удивился Владимир. Гречухин осторожно осмотрелся. Мышиные глазки оживились:
— Свидетелей-то нет. Мало ли что набрехал Волков.
— Какой Волков?
— Ты его знаешь. Учился с нами в одном классе. Николай. Он давно на меня зуб точит из-за девчонки... Но ничего, я с ним рассчитаюсь.
— Здорово тебя били?
— Сам видишь, досталось. Скажи лучше, что ты делаешь? — переменил Гречухин тему.
— Помогаю отцу по хозяйству.
— И то дело. Ну бывай! Забегу как-нибудь, потал-куем.
Прошло несколько дней, и школьные товарищи снова встретились. Поговорили, вспомнили одноклассников.
— Где они теперь? — спросил как бы невзначай Гречухин и сам же ответил: — Одни, наверно, в армии, другие — в партизанах...
Езовитов, затянувшись цигаркой, промолчал. Чего ради он станет с ним откровенничать.
— Должно быть, некоторые уже в героях ходят, — продолжал Гречухин.— Завидую им.
Владимир хотел ответить, что героем может стать у нас каждый, кто борется против врага, но, подумав, воздержался. Гречухин, очевидно, угадал его настроение:
— Эх, Владимир, знал бы ты!.. Когда мы выходили из окружения под Мясным Бором... Власов предал нас... Я хотел податься к партизанам, но заплутался в лесу и вышел на Езерище. Ну и потянуло домой. Думал, повидаюсь с родными и уйду в лес к партизанам. Но вот застрял... Пришлось устроиться на завод, ведь жить-то надо... А впрочем, про партизан это я зря сказал, не приняли бы...
— Почему?
— Нет мне веры. И все из-за батьки.
Гречухин, должно быть, уловил в голосе одноклассника нотку сочувствия и через неделю увидев случайно Езовитова на берегу Оболи, пожаловался ему:
— Знаешь, Владимир, руки чешутся. Если бы знали партизаны в Шашанах, как я им желаю помогать, может, и дали бы мне какое-нибудь задание.
Владимир слушал и думал: «Кто его знает, может быть, стоящий парень». Но ответил осторожно:
— Взял бы да и подался в лес. Гречухин грустно заметил:
— Тебе легко так говорить. Куда? К кому? Я ж одинок. А одной рукой, сам знаешь, и узла не завяжешь. Вот если бы вдвоем...
Владимир наморщил лоб. С одной стороны, хотелось верить Гречухину, с другой, смущало, что тот много говорит. «Мелева вроде хватает, а муки не видать... Впрочем, что он может сделать один, оторванный от организации? Пытался ведь он поджечь склад — и зацапали...»
2
Станция Оболь затерялась в лесах на полпути между Полоцком и Витебском. Маленькая, неприметная: всего два домика, укрывшихся под кронами столетних лип. Еще высилась на пустыре похожая на каланчу водонапорная башня, что чудом уцелела от бомбежек.
Один дом в два окна занимал дежурный по станции, там же помещался и телеграф. В другом, похожем на желтый квадрат, помещался военный комендант. Через Оболь ежедневно проходили на фронт десятки воинских эшелонов с живой силой, техникой, боеприпасами и продовольствием — без коменданта не обойтись.
Прежде, до войны, здесь был небольшой вокзал с залом ожидания и багажным отделением. Напротив вокзала, через железнодорожные пути, стояло десятка полтора домов, главным образом служащих станции. Все это сметено с лица земли, словно ураганом. Сохранился лишь деревянный пакгауз.
После взрыва льнозавода рядом со старым выстроили новый пакгауз, тоже деревянный, для льна. Комендант Оболи, имевший связи в интендантстве, добился, чтобы сюда свозили льноволокно не только со всей Витебщины, но даже из районов Смоленщины.
За короткий срок в обоих пакгаузах накопилось более двух тысяч тонн льноволокна. Вот-вот его должны были увезти в Германию.
Николай Алексеев, узнав об этом от весовщиков, прямо-таки потерял покой.
— Не могу, Фруза, спокойно глядеть, как паровоз подает к складам новые вагоны. Все это наше. Грабители!
— А что ты предлагаешь?
— Не дать вывезти наше добро.
— Хорошо, Николай, созовем комитет, обсудим. Приходи.
Ранним утром в Ушалах кроме Фрузы и Николая Алексеева собрались Володя и Евгений Езовитовы, Федор Слышанков, Нина Азолина, Зина Лузгина. Решили взорвать склады со льном. Это поручили Николаю Алексееву и Федору Слыгаанкову.
После неудачи со взрывом лесозавода новое задание Слышанков воспринял очень серьезно и в душе обрадовался, что может оправдать доверие товарищей
3
Миновав будку стрелочника, Николай повел Федора к переезду.
— Махнем отсюда в лес,— предложил Алексеев. — Сделаем лишний круг, зато выйдем к пакгаузу незамеченными.
Вправо от железной дороги смутно белела в темноте неширокая лента шоссе. Где-то над ней сверкнула зарница. Было тихо, только с речки доносился резкий, надоедливый звук пилорамы: лесопилка работала круглосуточно. Слышанкову это вновь напомнило его нелепую ошибку.
Вошли в ельник и остановились. Послышался отдаленный шум, гудок, загрохотало железо — поезд шел по мосту через Оболь и вскоре прибыл на станцию.
По свисткам сцепщиков и лязгу буферов Алексеев догадался, что отцепляют вагоны.
Мелколесьем, переходящим в кустарник, они вышли почти вплотную к пакгаузам. Залегли. От пакгаузов их отделял только дощатый забор. Маневровый паровоз подкатил к платформе два товарных вагона. Со стороны станции послышались голоса людей. Часовые не окликали их — видимо, были предупреждены.
— Сейчас начнут разгружать,— толкнул Алексеев локтем товарища.
Пришлось переждать еще минут десять-пятнадцать, пока люди разошлись по вагонам. Вокруг поднялся шум, галдеж. Началась разгрузка.
Слышанков первый подошел к забору, подпрыгнул, ухватился руками за край доски, подтянулся и быстрым сильным рывком перекинулся через него.
— Можно,— услышал Алексеев шепот и ловко повторил те же движения.
По другую сторону забора они удачно попали в тень и некоторое время выжидали. Улучив удобный момент, замешались в группу рабочих, разгружавших вагоны, и усердно принялись таскать связки льна в склад. Теперь не представляло большой трудности оставить среди тюков льна четыре мины замедленного действия.
В суматохе никто даже не обратил на них внимания. Слышанков и Алексеев незаметно шмыгнули за пакгауз к забору и двинулись домой прежним маршрутом.
У своего домика Николай предложил, не заходя в помещение, подняться на чердак, на так называемый наблюдательный пункт.
Федор сидел у чердачного окошка и ждал взрыва. Как бывает в таких случаях, ощущение времени терялось. Ему казалось, что прошло уже часа полтора-два, не меньше. В голову лезли разные нелепые мысли. Он нетерпеливо ерзал, вставал, снова садился...
— А что, если опять какая-нибудь оплошность, неудача?
— Не думай об этом, будешь спокойнее. У меня тоже была история...— И он начал рассказывать Слышанкову, какой нелепый случай с ним однажды произошел.
Грохот взрыва прервал неторопливую речь Николая. За первым взрывом последовал второй. Оба пакгауза вспыхнули одновременно. Завыла сирена. На пожар прибежали солдаты. Но тут взорвалась третья мина, и они отпрянули назад. На место пожара примчались машины с новыми группами солдат. Когда те бросились к пакгаузам, их встретил четвертый взрыв.
