В июне 1942 года весь Северо-Западный фронт об­летела весть о бое в деревне Астрилово. Ведя огонь из «максима», вытащенного на верх блиндажа, один наш воин в течение 6 часов сдерживал натиск батальо­на гитлеровцев. Это был ординарец комбата Василия Славнова, 19-летний сестрорецкий комсомолец Федя Чистяков.

Борис   Бялик

 

В номере журнала «Юность», посвященном двадцатилетию со Дня Победы над фашистской Германией, были впервые помещены главы этой незавершенной поэмы Михаила Светлова.

 

Казалось, я владетель всех высот,

Казалось, дети, как пророки, зорки,

Не мог я знать, что мой герой придет

В простой, обыкновенной гимнастерке.

 

Доверчивый ребенок не поймет,

Романтика подводит нас порою.

Не сабля и не меч, а пулемет —

Вот верный спутник моего героя.

 

И пусть уже прошло немало лет,

Но, понемногу, как и все, старея,

Его прекрасный воинский билет

Я вижу в Третьяковской галерее.

 

Не Суриков его нарисовал

(Что, может, тоже было бы неплохо).

Его нарисовал девятый вал,

Меня поднявший в уровень с эпохой.

 

Далекий мир за гранью облаков

Становится все менее огромным.

Мой пулеметчик Федя Чистяков,

Мой мальчик дорогой, тебя я помню!

Помню!

 

И,  помня о   Феде  Чистякове,   поэт  жил  и   работал  и  за  себя, и за него, и за всех не доживших до победы героев.

 

Я до сих пор живу не как-нибудь,

И я не стану жертвою забвенья.

Я голову кладу тебе на грудь,

Мне слышится твое серднебиенье.

 

В главе «Герой найден» утверждается: «Нет, ты не умер! Я скорей умру. Мы оба не умрем! Так нужно людям!»

 

Зима. Скрипит береза на ветру,

Мы веточку любую помнить будем.

Нет, ты не умер! Я скорей умру.

Мы оба не умрем! Так нужно людям!

 

Нет, мы не мертвые! На кой нам черт покой!

Наш путь не достижений, а исканий.

И пусть моей дрожащею рукой

Твой светлый профиль будет отчеканен.

 

Забыть я не хочу и не могу:

С тобой брожу по северным болотам,

И вижу снова я, как по врагу

Мальчишка русский водит пулеметом.

 

Внимание! Враг в тридцати шагах,

Не очень уж большое расстоянье.

Все воскресает, и в моих ушах,

Как выстрелы, трещат воспоминанья.

 

Как хочется немного помолчать.

Не говорить о прошлом и о смерти,

Но времени тяжелую печать

Увидел я на траурном конверте.

 

Не исчезает прошлое из глаз.

Пусть я не верю в вечную разлуку.

Я все же помню, как в последний раз

Пожал твою слабеющую руку...

 

 

В статье «Сердце раскроется красоте» Михаил Светлов гово­рил: «Поэзия — это в первую очередь увлечение настоящим де­лом, а поэт — это тот, кто по-настоящему увлекается». И рас­сказывал: «Грязь в тех местах была непролазная. На сто метров болот — один метр суши... А вот впечатление чистоты благодаря Феде  Чистякову у меня осталось».

«Он был поэтом» — так закончил повествование о бойце Светлов.

«Особенно глубокий след оставила судьба Феди в памяти Ми­хаила Светлова, — подтверждает Б. А. Бялик, — ... встреча с за­мечательным юношей была важной вехой в жизни поэта...» Бя­лик вспоминает, как после войны смотрел пьесу Светлова «Бранденбургские  ворота»:

«Я все время мешал жене смотреть спектакль, восклицая: — Федя!.. И это — от Феди... И это Федино!.. Да, вся пьеса пронизана воспоминаниями Михаила Светлова о 1-й ударной армии, о 44-й бригаде, о Феде Чистякове». «А этот Федя Балмасов — как он напоминает ординарца Федю Чистяко­ва! Да и не только он один: многие персонажи этой пьесы на­делены чистяковскими черточками и словечками. Кузьма гово­рит: «Как сахару — так два куска, а как целоваться — так гу­ба узка!» Это сказал Чистяков Зое, и мы со Светловым пока­тились со смеху — так это было неожиданно и в то же время к месту».

И быть может, в Феде — живом, невымышленном герое — замечательный советский поэт увидел воплощенный идеал героя своей светлой и до конца преданной народу музы? Скорее всего это  так.

Каков же он, русский мальчишка, вдохновивший поэта, герой, достойный  всенародной  славы?

Детство его прошло в городе потомственных оружейников — Сестрорецке. Здесь даже воздух пронизан дыханием истории. Отцы и деды рассказывали об участии в революции 1905 года, о Ленине, скрывавшемся от царских ищеек под именем рабочего сестрорецкого  завода.

В редкие свободные минуты отец Феди, Федор Тимофеевич, вспоминал эпизоды своей нелегкой жизни. Собравшись в кружок, умолкали дети...

Феде грезилось: вот он вместе с отцом лежит в окопах пер­вой мировой войны, сжимая коченеющими руками пулемет, а вот идет на штурм Зимнего дворца... бросается в атаку на врагов Советской  власти...

Рано у мальчика появился интерес к изобретательству. Он ма­стерил диковинное оружие. А чтобы «пополнить знания», часто бывал на стрельбище у Финского залива. Научился метко стрелять:   попадал в  подброшенный  пятачок.

Увлекался лыжами, коньками... Бегал наперегонки с Всеволо­дом    Бобровым,   впоследствии    знаменитым    спортсменом.    Бобров вспоминал,  что  Федя   —   с  его упорством,   неудержимой  волей  к победе  —  мог стать выдающимся спортсменом.

Когда команда, в воротах которой стоял Чистяков, вступила в   поединок  с  опытными  хоккеистами,   игра  закончилась  вничью.

—   Ну, Федюха, молодец! Дрался как лев! — возбужденно восклицали ребята, шутливо толкая вратаря.

После четвертого класса он поступил на завод — отец один не мог прокормить многодетную семью. В цехе отца стали звать Федей Большим, а его сына — Федей Маленьким. Маленький быстро освоил отчасти уже знакомое ему дело и начал работать на­равне со старшими. Веселым, острым на язык запомнился он знав­шим его.

...21 июня 1941 года Федю призвали на службу. Война застала его на  пути в часть.

В декабре этого же года был сформирован лыжный батальон под командованием Василия Славнова. В него и попал юный сле­сарь в качестве... повара. С неожиданными для него обязанностями справлялся не унывая. Федина кухня превратилась в своеобразный клуб. Балагуря, Чистяков ловко управлялся с кот­лами  и  котелками.

Долго в части гуляла история о том, что Федя пек блины без сковородки:  держа саперную лопатку над огнем.

А другая история превратилась в анекдот: как повар коня «по­белил». Доставляя обед бойцам, он заметил у дороги сани. Ездо­вой, укрывшись с головой тулупом, спал. Поглядывая на спящего, Федя выпряг вороного коня. А на его место временно поставил свою уставшую белую кобылу.

...Чистяков рвался из хозяйственного взвода на передовую. До­казывал, что не хуже других знает технику. Порой прочитывал целые лекции об устройстве различных видов оружия. Сам комбат  приходил их слушать.

А как-то Федя из найденных на поле боя частей собрал пу­лемет — его сразу же передали в пулеметный взвод... А мастера, к его огорчению, послали не на огневые рубежи, чего он доби­вался,  а в оружейную мастерскую.

Как к близкому другу, ходил он к своему пулемету: разбирал, чистил,  смазывал.

Входя в блиндаж, первым делом искал глазами «подшефного». Заметив на стволе пылинки,  с обидой произносил:

—   Опять не  смотрите за «максимом»...

Несколько раз обращался он к Славнову с просьбой направить его к пулеметчикам.

— В  мастерской ты  нужнее,   —   отвечал  командир.

Федя неохотно возвращался  к верстаку.

Однажды на отвоеванную славновцами деревню налетели вражеские бомбардировщики. Через минуту загремят взрывы, за­пылают избы. Укрыться негде — батальон понесет огромные потери.

И тут к командиру подбежал светлобровый вихрастый солдат с немецкими ракетами. Это был Чистяков. Вдвоем с комбатом они начали выстреливать ракетами в сторону соседней деревни, занятой фашистами.

 

И вражеские самолеты взмыли и ринулись со смертоносным грузом на головы своих!

После этого случая комбат взял «ракетчика» к себе орди­нарцем.

Федя явился в лихо сдвинутой кубанке, небрежно придер­живая кавалерийскую шашку: идеалом его был чапаевский Петька. Правда, командир приказал сдать атрибуты ординарца на склад.

...Поредевшему в боях батальону во что бы то ни стало нуж­но продержаться до окончания в тылу работ по сооружению но­вой линии обороны. Одно из наиболее уязвимых мест — дерев­ня Астрилово,  что в  районе  Старой  Руссы.

Утро 6 июня 1942 года... Неожиданно в тишину ворвался гро­хот взрывов. В ясном воздухе запрыгали черно-рыжие и красные клубы дыма и пламени.

Комбат сразу потерял связь со своими маленькими отрядами, разбросанными по широкому фронту, в нескольких населенных пунктах.

После артиллерийского обстрела пошла в наступление фаши­стская  пехота.

Вдруг умолк  Федин  пулемет  в  Астрилове.

Перед комбатом возник Чистяков с вечной просьбой — на передовую! Комбат отмахнулся, но, вспомнив об умолкнувшем пулемете, приказал сбегать в Астрилово, в гарнизон Высоцкого, уточнить  обстановку и  мигом  вернуться.

Неисправность оказалась пустяковой. Выпустив очередь по нестройной наползающей цепи врагов, Федя оглянулся. Нет, не мо­жет он уйти! Гарнизон состоял из нескольких раненых, осталь­ные убиты. Лишь один невредимый Арсений Кокин вел огонь из кустов.

Высоцкий приказывал связному вернуться на командный пункт с донесением. Может быть, пришлют подкрепление. Но ведь ясно: к тому времени из астриловского гарнизона никого в живых не останется!

Стиснув зубы, Федя прильнул к «максиму». Перед глазами мелькнули и пропали черные строчки полученного недавно пись­ма:  «Отец пал на боевом посту...»

— У, гады, — прошептал Федя, вписывая длинную огненную строчку в стену врагов.

В неоконченной повести «Сердце, раскрытое настежь», в 1962 году опубликованной в журнале «Юность», Б. Бялик описал этот бой, напоминавший сражение мифического исполина с не­чистой силой. Только Феде пришлось неизмеримо труднее, чем тому исполину: ведь он не был богатырем, как потом именовали его в газетах. Но он любил Родину, ненавидел захватчиков и сдержал их натиск у деревни Астрилово...

«Сначала Чистяков вел огонь из пулемета через амбразуру. «Максим» так накалился, что к нему было больно прикасаться. Федя не успевал сменять воду в кожухе — ее подносили в пи­лотках раненые бойцы. Потом Высоцкий крикнул, что враги об­ходят их справа и слева. Тогда Федя вытащил пулемет на блин­даж и стал бить сверху, с открытого места, отчетливо видный со всех  сторон.

Сотни гитлеровцев шли в рост, пьяные, что-то выкрикивая. «Глядите! — сказал Федя Высоцкому. — Психическая! Как в ки­нотеатре...» Наверное, когда он смотрел (раз двадцать) «Чапае­ва», ему и в голову не приходило, что он увидит нечто подобное в натуре. Впрочем, сходство было неполное: защитникам Астрилова не приходилось рассчитывать на то, что сейчас из-за хол­мов вырвется чапаевская конница и пойдет крушить врагов. Зато появились немецкие самолеты. Черные, с черными крестами на белых кругах, они с воем устремились вниз, сбрасывая бомбы и стреляя из пулеметов. Тогда Федя втащил «максим» обратно в блиндаж.

За шесть часов боя это повторялось несколько раз. Когда оче­редная атака гитлеровцев захлебывалась, на Астрилово обрушива­лась новая лавина снарядов или снова налетали самолеты. В та­кие минуты  Чистяков  убирал пулемет  в  укрытие...

Не успевал рассеяться дым от взрывов, как Федя снова бил сверху по наступавшим гитлеровцам. Со стороны это выглядело так, словно он ни на секунду не спускался в укрытие. Казалось, этот юноша заговоренный: наверное, он уже внушал суеверный ужас гитлеровцам. Им ведь не было видно, что не сам он сбро­сил каску, а ее сбило с его головы пулей, что по лицу течет кровь, что он ранен в  руку...

На подступах к Астрилову валялось уже больше двухсот тру­пов, а фашистские офицеры все гнали и гнали вперед своих солдат.

У Феди кончились пулеметные ленты. Он взялся за автомат, а когда опустели диски — за гранаты. Но вот и гранат почти не осталось.  Тогда Высоцкий дал команду к отходу.

Собственно, никакой надежды прорвать кольцо не было. Но попытаться  следовало:   ничего  другого  не  оставалось.

Впереди шли с гранатами в руках Чистяков и Высоцкий. За ними легко раненные бойцы несли тяжело раненных. Всех при­крывал своим ручным пулеметом, которым теперь можно было действовать лишь как холодным оружием, Арсений Кокин. И тут произошло неожиданное — такое, о чем потом ни Чистяков, ни Высоцкий, ни даже лежащие в медсанбате раненые бойцы не могли рассказывать без смеха. Увидев идущего на них Чистякова, того самого бойца, который шесть часов маячил на виду у всех под градом пуль и снарядов, гитлеровцы стали почти без выстре­лов отползать и отбегать в стороны, освобождая дорогу защитни­кам  Астрилова».

Гитлеровцы не смогли более продвинуться в этом месте на восток ни на  шаг.

Из-за отсутствия связи с гарнизонами командованию не сразу стала известна картина сражения. В штабе создалось даже мнение, будто часть бойцов, в действительности погибших, попа­ла в плен,  Комбата вместо поощрения ожидало наказание.

Но когда, наконец, разобрались, Федю наградили орденом Ле­нина.

Немало беспокойства доставлял Чистяков корреспондентам: о себе рассказывать не любил и не умел. Когда его пытались фо­тографировать,   или  отворачивался,   или  зажмуривал глаза.

— Рассказывать о прошлом неинтересно, — неохотно отвечал он на расспросы. — Одним словом, 0:200 в нашу пользу. Вот скоро пойдем в наступление, — оживлялся он, — тогда будет о чем  рассказать!

Бойцы  пели светловскую «Песню о дружбе».

 

Замолкли под вечер раскаты боев,

Темны коридоры траншей.

Возьми же гитару, Василий Славнов,

И спой и сыграй для друзей.

Под звездною крышей мы жили с тобой,

Болотами топкими шли,

В жестоких атаках, мой друг дорогой,

Мы дружбу свою обрели.

 

Как-то по-особенному грустно и в то же время оптимистично звучал припев:

 

Быть может, нам песню не спеть до конца —

Мы снова в атаку пойдем.

Сигналу тревоги послушны сердца.

А песню потом допоем!

 

Когда же доходили до куплета, в котором упоминалось о Феде, он умолкал и со смущенной улыбкой отворачивался от взглядов  товарищей:

 

И питерский слесарь — наш друг Чистяков

Прилег за «максимом» своим.

И зарево новых победных боев

Уже полыхает над ним...

 

Федя вскоре встретился с автором. Часто их видели о чем-то неторопливо беседующими.

...В часть приехала группа работниц Подмосковья. С одной из них  Федя познакомился.

Михаил Светлов вспоминал, что Зоя Клюева почему-то некото­рым не понравилась. Попробовали поколебать отношение Феди к ней. Он посмотрел на говоривших с такой неприязнью, что те поняли: он не пожалеет очереди из автомата в ответ на порочащие Зою  слова.

Однажды Светлов увидел молодых людей скачущими на конях, багровых от света зари. Казалось, они скакали навстречу счастью. И поэт с болью подумал: неужели не пощадит война их свежее  чувство?

...Чистякова назначили командиром пулеметного расчета и при­своили звание младшего лейтенанта. Вот только два эпизода его новой  боевой  деятельности.

Он угощал друзей чем-то вкусным, состряпанным из фронтового скудного пайка. Вдруг из-за леса вынырнул фашистский самолет-раз­ведчик. В одно мгновение Федя вскинул пулемет на обгоревший пень.  Самолет вильнул и начал резко падать.

Другой эпизод. Случилось это во время возвращения с деле­гацией шефов на фронт. Поезд перехватили вражеские бомбар­дировщики.

Люди запрыгали на ходу с платформ, под защиту насыпи... Федя же встал у зенитного пулемета, чувствуя себя и здесь на своем месте...

Скупые строки донесения: «2 ноября 1942 г. расчет младшего лейтенанта Чистякова вы­двинулся вперед со станковым пулеметом в район 1-й стр. роты для обстрела противника. По обнаружении их точки противник открыл по точке Чистякова ураганный ружейно-пулеметный огонь. Во время этого обстрела младший лейтенант Чистяков, находясь недалеко от укрытия,  не успел вбежать    в укрытие».

«Какой   нелепый   конец!»   —   с   горечью   думали   знавшие   его.

Но смерть героя была достойна его жизни. Не мальчишество, а желание спасти безрассудного товарища толкнуло его под пули.

Похоронили  Федю у деревни  Самбатово.

Многих потрясла его гибель, казавшаяся не знавшим действи­тельных обстоятельств ее какой-то неразумной. Хотя и тогда все понимали: погиб настоящий герой. Но только через десятилетия по-настоящему оценили и осознали короткую легендарную жизнь этого двадцатилетнего  комсомольца.

 

Победа — ему награда,

Прославлен во веки веков

Слесарь из Ленинграда

Младший сержант Чистяков —

 

так закончил «Слово о Федоре Чистякове» поэт Михаил Мачусовский.

В разговоре со мной Михаил Львович сказал, что написал о Чистякове, когда тому присвоили звание Героя Советского Союза. Настолько отважен, душевно чист и благороден был Федор Чистя­ков, что Матусовский, как и многие знавшие его, был убежден: Чистякову присвоили  высокое  звание  Героя.

Но Федя этого звания не имел. Да и вообще долгие годы его имя было в  забвении.

Первым полузабытое имя отважного пулеметчика воскресил Михаил Светлов в статье «Сердце раскроется красоте», опубли­кованной в газете «Комсомольская правда» осенью 1961  года.

Весной следующего года Борис Бялик, дополняя светловский рассказ, напечатал воспоминания о Феде. Значительно рас­ширив,  ввел  их  потом   в   книгу  мемуаров  «Наедине  с  прошлым».

В ленинградской школе № 129, что на Большой Пороховской, действует народный музей Ф. Чистякова. Красные следопыты дер­жат связь со всеми пионерскими дружинами и отрядами, которым присвоено имя героя. По традиции ежегодно отмечают день   рождения Федора Чистякова, приглашая в школу его родных, боевых друзей и пионеров-чистяковцев. Активисты музея, советом которо­го руководит Ф. В. Зарянова, собрали много редких документов, проводят встречи и походы. Хорошо, что помнят юные ленин­градцы боевого земляка, учатся на примере его жизни.

Но все же, хотя и появлялись материалы о Феде Чистякове, имя его остается малоизвестным. И неоконченная поэма о нем ждет продолжения.

 

Комментарий  В.    БЫЧКОВА