Матвей Мартынов
МАТЬ И СЫН

   В эту ночь Георгий Огурцов возвратился позже обычного. Софья порывисто встала навстречу брату, но его радостная улыбка успокоила ее. Он подошел к матери.
   - Ложись, спи, мамуля. Как видишь, я цел и невредим.
   И когда Федосья Никифоровна, облегченно вздохнув, легла, Георгий нетерпеливо потянул сестру в коридор. По лестнице взобрались на крышу.
   - Смотри! - повернул он Софью лицом к центру города. - Хорошо?
   Отсюда, с крыши их домика на Школьном переулке, было видно, как в центре, у Торговых рядов, полыхал гигантский костер. Длинные разорванные языки пламени, словно ярко-красные полотнища, метались, закручивались в вихре.
   - Хорошо, - не сразу ответила она. - А что это?
   - Гостиница "Коммуналь".
   - Ваша работа?
   Георгий тихо засмеялся:
   - Много будешь знать, скоро состаришься...
   Потом двое суток горожане наблюдали, как гитлеровские солдаты откапывали раздавленные, обуглившиеся трупы. А 11 ноября 1941 года Совинформбюро сообщило, что орловские патриоты взорвали гостиницу "Коммуналь", похоронившую под своими обломками до ста пятидесяти фашистских офицеров. Накануне они прибыли в Орел для пополнения танковой группы Гудериана, рвавшейся к Москве, и после банкета должны были отправиться на фронт.
   Это был первый довольно чувствительный удар по оккупантам, прозвучавший для орловцев набатным призывом.
   Через несколько дней, как только на город спустились сумерки, рухнуло и сгорело многоэтажное здание на углу Комсомольской и Посадской улиц, в котором размещался штаб воинской части. Потом вспыхнул склад горючего во дворе школы на Комсомольской- сгорело триста бочек с бензином. Запылали гаражи, забитые автомашинами с военными грузами в рабочем городке, на Пятницкой улице, на 1-й Курской. У немецких солдат и офицеров стали исчезать автоматы, пистолеты, гранаты...
   Наперекор крикливой фашистской пропаганде, вещавшей о разгроме Красной Армии, падении Ленинграда и Москвы, "откуда-то" исходили и распространялись по городу упорные "слухи" о том, что Ленинград для фашистов неприступен, а под Москвой советские войска не только выстояли, но и нанесли гитлеровцам такой контрудар, что те попятились на сотни километров...
   Федосья Никифоровна Огурцова рассказала об одном из эпизодов той поры:
   - Приходит Жоржик как-то под вечер, и яички в корзинке... Десятка два. По тогдашнему времени - состояние целое! "Да где же ты,- спрашиваю, - раздобыл?" А он: "Ты, мам, видела на Полесской цистерны?" - "Видела, - говорю, - только яички-то при чем тут?" - "Это, - говорит, - приманка для фрицев. Надо, чтобы часовой клюнул... Помоги". Я корзинку на руку и пошла. Там, на Полесской площади, наши до войны Дом Красной Армии строили... Остался недостроенным. А немцы здание приспособили под мастерские. Автомашины ремонтировали. И цистерны с бензином рядом... Раз прошла я около, другой... Увидел часовой, окликнул. Остановилась, жду. Подошел и корзинку лапищей. Страсть как "яйки" любили! На пальцах начинаю объяснять- мол, обменять желаю на сигареты. Он мне из кармана сигарет пачку. "Нет, - говорю, - мало". Мыльца еще прошу кусочек, а сама думаю, время-то надо затянуть. Смотрю, другой солдат появился. Тоже к корзинке тянется.
   Прикинулась я, будто оробела, попятилась к соседнему дому. Торгуемся... А время идет. Полопотали что-то они меж собой, и один ушел в караульное помещение. Смотрю, несет две пачки сигарет и обмылок. "Ну, - решила, - пора кончать торг. Теперь Жоржик управился". Выложила я солдату в каску "яйки", повернула за угол и - давай бог ноги! Только дом обогнула - как громыхнет, аж стекла в окнах зазвенели. А там, на площади, где стояли цистерны, огнем все охватило. Прибегаю домой, а Жоржик уже стоит у окна и любуется... У нас из дома хорошо видно было. "Вот, - говорит, - вам, гады, "яйки" разноцветные. Получайте! Мы еще подготовим..."
   В августе 1942 года агенты тайной полиции схватили Георгия Огурцова (до оккупации он был председателем областного комитета физкультуры и спорта) и его товарищей. Всех расстреляли. Георгий через работавшего в тюрьме военнопленного передал матери свой деревянный мундштук, на котором он перед казнью вырезал пятиконечную звездочку.