Молодая Гвардия
 

На левом берегу


Заботливый уход врачей и медсестер, хорошее питание, спокойная обстановка быстро сделали свое дело.

Уложив в карманы продовольственный аттестат и другие документы, мы с Ериным вышли на улицу.

Стоял жаркий июльский день. Лишь изредка порывы легкого ветерка покачивали посеревшие от пыли листья деревьев. Со стороны тракторного завода слышалось непрерывное гудение множества гигантских машин, а к проходной со всех сторон торопливо шли рабочие.

— Куда пойдем? — спросил я своего товарища. Ерин кивнул в сторону базара.

— Зайдем посмотрим, чем богат рынок.

За открытыми прилавками, заваленными свежими овощами и фруктами, стояли продавцы, встречая придирчивых покупателей. Чуть в стороне толпилась группа пожилых мужчин, и они о чем-то оживленно разговаривали. Из отдельных фраз мы догадались, что речь идет о серьезном положении на фронтах.

В то время ежедневно в сводках Советского информбюро сообщалось о кровопролитных боях на Дону. Скупые газетные строки говорили о том, что фашистские орды рвутся к Волге, и над городом нависла серьезная опасность.

Разложив по карманам купленные яблоки, свежие огурцы и помидоры, мы уселись в трамвайный вагон, который доставил нас на площадь имени 9 Января. Отсюда решили пройтись пешком, хотелось лучше осмотреть город, который связан со многими событиями вековой борьбы русского народа за свое право жить свободным.

Из книг по истории мне припомнилось, что Царицын еще в далеком прошлом назывался крепостью и надежно оберегал русские земли от набегов заволжских кочевников. Позже, в эпоху феодально-крепостного гнета, он оказался в центре мощных крестьянских восстаний Поволжья. Об этом напоминали улицы, названные именами Степана Разина и Емельяна Пугачева. Особенно яркую страницу боевой славы вписал о себе Царицын в годы гражданской войны, когда стал ареной ожесточенных сражений Красной Армии с белогвардейскими войсками Краснова и другими ставленниками интервенции. В том числе германского и американского империа-лизма.

С первого взгляда казалось, что город живет и дышит мирным трудом. На полную мощность работали промышленные предприятия, учреждения. Открыты были магазины, киоски и библиотеки. Красочные рекламы приглашали побывать вечером на спектакле или посмотреть кинокартину. Но со стороны Дона порывы ветра все чаще приносили запах порохового дыма, и это настораживало город, омрачало души людей.

В те дни здесь с особой остротой чувствовалась близость нависшей угрозы. По улицам, обгоняя трамваи, мчались военные грузовики и легковые машины. В скверах, садах и парках появились щели и траншеи для укрытия на случай бомбежки. Кое-где уже виднелись незначительные разрушения, свежие воронки от бомб. Над фасадами многих зданий свисали белые флаги с красными крестами. В витринах магазинов, на стенах домов и на заборах среди театральных реклам выделялись яркие лозунги, призывающие «Все для фронта! Все для победы!»

Несколько минут мы молча стояли на остановке, с любопытством рассматривая многоэтажные жилые дома, затем не спеша направились вниз через площадь. Ее южную часть пересекала железная дорога, которая шла в сторону Волги, к пятиэтажному зданию паровой мельницы. Возле нее стояли десятки подвод с мешками, суетились люди, а внутри натужно гудели и громыхали машины мукомольных агрегатов. Перейдя площадь, мы присели в тени между двумя четырехэтажными зданиями, одинаковыми по архитектуре. Различались они лишь по цвету стен. Одно, что выдавалось больше на площадь, было зеленоватым, другое — светло-серым. Мог ли я тогда подумать, что именно здесь, в этом зеленоватом доме, в тени которого, сидя на скамеечке, мы отведывали купленные яблоки, нам придется отстаивать город.

В этот день выехать из города не пришлось. На пересыльном пункте, где мы задержались, нам вручили предписание в часть, которая размещалась в районе Харабалей. Наш полк 169-й стрелковой дивизии расположился в молодых посадках какого-то лесхоза у поселка Бирючий.

Вести с фронта приходили тревожные, враг неудержимо рвался к Волге. Часть усиленно готовилась к боям. Со дня на день, с часу на час ожидался приказ на выступление. Прошло несколько дней, и в полку стали срочно формировать маршевые роты, которые тут же отправляли на фронт.

18 сентября я со своим пулеметным взводом попал в такую роту. Мы погрузились в вагоны, и паровоз, распустив по ветру хвост черного дыма, потащил эшелон на север.

Если бы кто-нибудь из посторонних заглянул в нашу теплушку, он не поверил бы, что видит людей, едущих туда, где многие прощаются с жизнью. Бойцы не думали о смерти. В вагоне не смолкали песни, гудели доски от солдатского перепляса. Взгрустнул кто-то, глядишь, товарищ хлопнет его по плечу, сверкнет в улыбке зубами: «Не тоскуй, не забудет, письмо пришлет. А адрес у нас всем известный — Сталинград!»

В Капустном Яре нас уже ждали машины, прибывшие за пополнением.

...Из-под колес, теряясь в предрассветных сумерках, убегает на восток извилистая лесная дорога. За стволами деревьев, далеко-далеко ширится и растет на горизонте багровая полоса. Кажется, что там, на востоке, разгорается огромный костер. Его пламя поднимается все выше, и звезды, совсем недавно мерцавшие на темном небосклоне, бесследно тают одна за другой.

Сзади, то нагоняя, то отставая, катятся военные машины с людьми, боеприпасами, оружием и продовольствием. А навстречу небольшими группами идут женщины с детьми, старики и старухи. Они несут корзины и мешки с домашними вещами, а у некоторых руки пусты... Враг оторвал их от обжитых родных мест, разрушил их жилища, и люди идут на восток угрюмо и молча. Вот одна женщина встретилась со мной взглядом, и в глазах ее скрытый упрек: «Как же это ты допустил, что нашу родную землю топчет враг? Как ты допустил его до самой Волги?»

Что ответить ей, исстрадавшейся матери? Ответ один: скорей на фронт, бить, бить смертным боем вражескую гадину, бить до тех пор, пока бьется сердце, пока есть в тебе хоть капля крови!

— Вот она, война проклятая! — с тяжелым вздохом вырвалось у Ерина,

— И не говори! — горестно крутнул головой младший сержант Касаткин.

Разговор никто не поддерживает. Солдаты молчат, провожая взглядом женщин и детей. И у них одна мысль: скорей туда, в Сталинград!..

На верхушках деревьев засверкали солнечные блики. Жизнь на дороге замирает. Машины одна за другой ныряют в лесную чащу и одеваются в зеленый наряд маскировки. Останавливается и наш грузовик.

— Слезай, братва,— говорит шофер,— дальше не поеду, скоро стервятники появятся.

Бойцы выгрузили станковые пулеметы, коробки с патронами и, взвалив это имущество на себя, двинулись дальше.

Выйдя из леса, мы увидели на западе густую пелену верного дыма, высоко поднявшуюся к небу и протянувшуюся на многие километры. Чем ближе подходили мы к Волге, тем больше чувствовалось горячее дыхание огромного пожара.

Навстречу попались старик с узлом за спиной и молодая женщина с ребенком на руках.

— Из Сталинграда, папаша? — спросил капитан Уваров, сопровождавший нашу группу.

— Нет, из Красной Слободы,— ответил старик.

— И куда же путь держите?

— А я и сам не знаю. Свет не без добрых людей, где-нибудь приютимся, лишь бы внучонка сберечь,— глаза старика покрылись влагой, и он продолжал дрожащим голосом:

— Сынок мой на фронте погиб, а бабку вчера похоронил, остались вот втроем...

Женщина опустила мальчика на землю. Уваров достал из полевой сумки несколько кусочков сахару, сдул с них крошки и протянул мальчику. Тот еще крепче вцепился в юбку матери.

— Возьми, Миша, и скажи дяде спасибо.

Ребенок несмело протянул ручонку, и тут зашевелились все солдаты. Сахар, сухари, консервы — многое из того, что было в вещевых мешках бойцов, перекочевало к беженцам.

Мы долго провожали взглядами удаляющихся старика и мать с ребенком. В сердце каждого воина горела ненависть к врагу.

Через молодой лесок наша группа вышла к Красной Слободе. Здесь всюду стояли замаскированные машины и подводы. Возле них сидели солдаты. Изредка в стороне от нас, там, где проходила дорога, рвались вражеские снаряды. Мы остановились на краю овражка, изрытого траншеями и окопчиками.

— Оставайтесь здесь до вечера,— приказал капитан Уваров,— а я пойду искать начальника тыла.

Неподалеку от траншей, выбранных нами, в специально отрытом окопе стояла автомашина. В ее кузове лежало больше десятка ящиков с боеприпасами. Рядом с окопом сидели бойцы. По их противотанковым ружьям мы догадались, что это бронебойщики.

Роща была низкой и скорее напоминала кустарник, чем лес. Лучи взошедшего солнца заливали верхушки молодых деревьев, покрытые толстым слоем пыли, листья не шевелились. На дороге шум машин окончательно смолк. Бойцы еще раз проверяли маскировку и все чаща с тревогой посматривали на светлое, безоблачное небо. Мы еще не успели оглядеться в новой обстановке, как услышали громкую команду: «Прекратить хождение!» Мы оглянулись в сторону города. К горящему Сталинграду шло несколько групп фашистских бомбардировщиков. Вот они выстроились в цепочку и один за другим пошли в пике. Сплошную мглу, затянувшую город, прорезали языки пламени. То там, то здесь из серой пелены вырывались черные клубы дыма. Десятки тонн металла обрушились на уже истерзанную землю, дробя уцелевшие здания, кроша в песок руины. Гулкие удары, слившиеся в сплошной грохот, с болью отдавались в наших сердцах.

— По щелям! По щелям! — послышалась новая команда. С юга показалась новая партия гитлеровских стервятников, приближающаяся к нам. Вздрогнуло и застонало под ногами, кверху взметнулись черные фонтаны земли и дыма. Сбросив бомбовый груз, самолеты развернулись и на бреющем полете промчались над нашими головами, поливая огнем из пулеметов. На окраине слободы горели дома; то здесь, то там слышались стоны.

Когда все стихло, солдаты вылезли из укрытий и стали перевязывать раненых. То и дело раздавались голоса:

— Коценко! Микола Коценко! Хлопцы, не видали Миколу?

— Слушай, Генацвале, скажи, друг, не видел такого грузина — Гогнидзе звать. Как бомбить начали, сюда побежал.

— Живой, Рахматулин? А я уж думал — придется в Казань писать...

Я слышал эту перекличку и испытывал чувство гордости за нашу страну. Лучших сынов многонационального народа послала Родина на защиту Сталинграда. Их привели сюда, на берег Волги, горячая любовь к Отчизне, непоколебимая воля остановить и уничтожить врага. Русские, украинцы, белорусы, грузины, казахи, узбеки, татары — все они с нетерпением ждали той минуты, когда переправятся на другую сторону и сойдутся с гитлеровцами в смертельной схватке...

А над Сталинградом фашистские самолеты висели беспрерывно: не успевала уйти одна партия, как ее сейчас же сменяла другая.

— Наших самолетов ни одного. Эх!..— послышался чей-то возглас.

И словно в ответ на это воздух стремительно прорезали три советских истребителя. Казавшиеся нам с земли совсем крошечными, они бесстрашно бросились на бомбардировщиков и сразу нарушили вражеский строй. Но тут появились фашистские истребители, и им удалось отвлечь наших «ястребков».

Трое против двенадцати! Было отчего нам волноваться!

Воздушный бой проходил как раз нам нами, и солдаты восторженными криками приветствовали каждый удачный маневр наших летчиков. Долгое время они ловко выходили из-под ударов противника и снова кидались в атаку.

— А-а-а!..— словно стон, пронеслось по опушке рощи. Один советский самолет слегка задымил, скользнул вниз, но выровнял полет и скрылся за лесом. И тут же из солдатских глоток вылетел новый дружный крик — ликующий, радостный: фашистский истребитель, наседавший на нашего, неожиданно клюнул носом, выпустил клуб дыма и почти отвесно понесся к земле, оставляя за собой черную траурную полосу. Следом за ним грохнулся за лесом другой. Фашисты кинулись наутек, а два наших смельчака последними очередями успели прошить третьего врага.

Мы еще не успели закончить обмен впечатлениями, как снова появились вражеские бомбардировщики. Опять от разрыва бомб затряслась земля, засвистели над головой осколки.

Машина с боеприпасами, стоявшая недалеко от нас, запылала, подожженная пулеметной очередью. Двое солдат выскочили из окопа и стали вытаскивать из кузова ящики со снарядами. Вражеские летчики заметили их. Пулеметные очереди вздымали фонтанчики песка буквально у ног отважных бойцов, но они словно не замечали обстрела. Вот и последний ящик на плечах солдата.

Но вдруг бронебойщик покачнулся и упал прямо на горящую машину. Другой солдат быстро кинулся ему в помощь, вынес товарища в безопасное место и затушил вспыхнувшую шинель.

— Ничего, брат, — перевязывая раненого, говорил он, — рана не опасная, Малхасьян.

Перед вечером вернулся капитан Уваров.

— Приказ таков, товарищ лейтенант, — обратился он ко мне, — людей и пулеметы вы сдадите старшему лейтенанту, который скоро придет сюда, а сами с младшим лейтенантом Романенко и лейтенантом Маркоряном пойдете к переправе. На правом берегу, когда переправитесь, вас встретит представитель из тринадцатой гвардейской дивизии.

Объяснив, как добраться до переправы, и попрощавшись с бойцами, Уваров ушел. Нелегко расставаться с солдатами, к которым уже привык и вместе собирался вступить в бой, но приказ есть приказ. Вскоре пришел офицер, о «котором говорил капитан. Я передал ему бойцов и пулеметы, распрощался с товарищами и вместе с Романенко и Маркоряном направился к переправе.

В сумерки оживился левый берег. То здесь, то там раздавался приглушенный рокот машин, двигались люди, слышались голоса. Снова под покровом ночи к фронту шли роты и батальоны, грузовики с боеприпасами, продовольствием и снаряжением.

Мы пересекли несколько дворов, и тут наше внимание привлекла группа женщин и стариков, стоявших около полуразбитого дома. Приблизившись, увидели страшную картину.

На земле лежала девочка лет тринадцати. Ее испуганные глаза были неподвижны и устремлены в бесконечную даль. От полуоткрытого ротика через щеку тянулась тоненькая струйка крови — уже застывшая, черная. В боку была рваная рана, левая ножка в ботинке была ниже колена раздроблена осколком бомбы.

Люди со слезами на глазах смотрели на безжизненное тело ребенка и совсем не обращали на нас внимания, а нам в их молчании чудился укор: «Как же случилось, что вы допустили фашистов к самой Волге?» — Ну что мы могли ответить матерям, которые навсегда теряли своих детей?..

Две женщины бережно, словно в ребенке еще теплилась жизнь, подняли девочку и понесли к развалинам домика. Маркорян расспросил людей и выяснил, что отец девочки где-то на фронте, а в Красной Слободе она жила вместе с матерью и бабушкой. Мать погибла три дня назад, а старушка и ее внучка — сегодня. Кровь невинных детей звала к мести! Когда мы подошли к разбитому домику, что стоял у переправы, уже наступила ночь- На лица бойцов, собравшихся на берегу, ложились отблески сполохов с правого берега. Оттуда доносились взрывы, трескотня пулеметов и автоматов. Трудно было поверить, что на той пылающей земле уцелело что-нибудь живое. Но мы знали: Сталинград живет, борется и победит.

Ждать пришлось недолго. Подошел катер и начал высадку раненых, которых тут же на подводах и машинах эвакуировали дальше в тыл.

На левом берегу часто рвались мины и снаряды, но работа на переправе шла четко, без суеты. Мы с товарищами, усевшись на палубе, наблюдали за последними приготовлениями. Наконец катер дрогнул, почти бесшумно зарокотал мотор.

— Отчалили, — вздохнул кто-то из бойцов, и многие невольно еще раз посмотрели на левый берег, такой тихий, спокойный по сравнению с тем, что творилось на правом. Узкая полоска воды, отделявшая нас от песка, ширилась, росла. Катер развернулся и под небольшим углом заторопился к правому берегу.

Снаряды и мины то и дело поднимали на реке водяные фонтаны. Скрываясь под волнами и вновь появляясь на поверхности, проплывали мимо бревна, расщепленные доски, разбитые лодки. Горящими островками плыла нефть. Вверх по течению, метрах в восьмистах от нас, горело что-то: то ли катер, то ли баржа.

На середине реки катер взял левее и двинулся к берегу почти под прямым углом. В воздухе послышался нарастающий визг падающей мины и одновременно раздался предостерегающий крик: «Ложись!» Катер качнуло. Справа, почти у самого борта, с шумом поднялся столб воды и обрушился на нас. Солдаты, сидевшие ближе к правому борту, намокли с головы до ног. Кто-то выругался.

- Чего ругаешься? — произнес другой солдат. — Радоваться надо, что сюда не угодила.

— А чему радоваться, если вся махорка вымокла, — отозвался пострадавший.

— Махорка, она высохнет, — включился в разговор третий голос. — А плюхнулась бы сюда — тебе бы ни махорки, ничего другого не потребовалось больше.

— Поймать бы того фашиста, какой эти мины швыряет, да вниз головой в воду!

— Что фашиста. Гитлера бы самого сейчас сюда, в Волгу!

— Э, нет! Уж больно легкую казнь ты ему придумал. Его, стерву, посадить бы в железную клетку да бирку с надписью повесить: «Гитлер — человекоподобный зверь — людоед».

Катер толкнулся обо что-то и остановился. Приехали.

<< Назад Вперёд >>