Вот, наконец, и наступило лето, долгожданное заполярное лето. Третий день стояла тихая, знойная погода. Мы шли к месту назначения. Шли прямо через сопки, по компасу. На каждом из нас была амуниция, на которую слева был подвершен противогаз, а справа — малая саперная лопатка, а за плечами автомат. Идти было трудно. На пути то и дело попадались большие камни, через которые часто приходилось перелезать, высокие кручи, а изредка и снег, оставшийся еще с зимы, как бы напоминая о ней. Он нам надоел за долгую заполярную зиму, и мы радовались яркому солнцу, свежим молодым листочкам на кустах, жадно вдыхали ароматы лета. Шли в колонну по одному, впереди сержант Гусев, старший нашей группы, а за ним все остальные. Я шел предпоследним, а позади меня шел рядовой Смирнов, который всю дорогу что-то высвистывал, заливаясь соловьем.

До места назначения идти еще почти столько же, а с нас уже ручьем тек пот, намокшие от пота гимнастерки прикипели к телу. Хотелось за-крыть глаза и, ни о чем не думая, завалиться на свежую траву и уснуть. Но команды старшего: «Подтянись! Шире шаг!» — заставляли нас двигаться дальше.

Вдруг сзади нас кто-то закричал: «Сюда! Сюда!»

Мы повернулись на крик. Наверху сопки, которую мы только что прошли, стоял Смирнов и махал нам рукой, зовя к себе. «Что там еще с ним?» — спросил меня Гусев. Я недоуменно пожал плечами. «За мной», — скоман-довал он и почти бегом направился в сторону сопки. Мы все бросились за \ ним и вскоре были рядом со Смирновым. «Что с вами такое, Смирнов? Почему отстали?» — спрашивал у того Гусев.

«Смотрите все сюда. — И он показал нам на маленький бугорок у самой вершины сопки, вокруг которого валялись какие-то предметы. — Я сам! ничего не трогал, ждал вас. А там и пилотка, и автомат, и командирская сумка», — сбивчиво говорил Смирнов, подводя нас к этому к месту.

Действительно, пройдя несколько шагов, мы увидели такую картину.

На бугорке лежал автомат, ствол его был направлен по склону сопки. Ложе у приклада не было, оно все истлело от времени. Рядом валялась пилотка, вернее, кусок прогнившей материи с ржавой звездочкой, а чуть дальше сумка, в которой были какие-то книги. А вокруг множество гильз да несколько пустых магазинов. Вероятно, неизвестный солдат или командир давал свой последний бой.

Я подошел к сумке, взял ее. Она тотчас же развалилась, как слежавшийся ком песка рассыпается от прикосновения. В руках у меня остались только две книги, одна о действиях разведчиков в горной местности, а вторую трудно было разобрать; да с десяток пожелтевших от времени стандартных для военных лет листков для писем.

Я взял один и внимательно рассмотрел его. Он был не больше конверта. Одна сторона была чистой, на ней, вероятно, писали письмо, а на другой было место для адреса и нарисован воин в каске, который держал в руке письмо, где детским почерком было написано: «Папа, убей немца», а внизу надпись: «Выполню, сынок». Каждый из нас взял по такому листочку и, бережно свернув, сунул в карман гимнастерки.

Вероятно, это был разведчик, сержант или офицер. Мы молча стояли, пытаясь представить, как же все это было 17 лет назад.

...Группа разведчиков пробиралась из вражеского тыла, чтобы доставить командованию ценные сведения о расположении частей противника, от которых, может быть, будет зависеть исход предстоящей операции, а может, и жизни сотен советских солдат. Но противник обнаружил разведчиков и решил, окружив, уничтожить их

Выбившиеся из сил разведчики с боями уходили от преследовавшего их противника, но он все ближе и ближе, все уже становится его кольцо. Выхода нет. Нужно принимать последний бой, исход которого один: по-гибнуть в неравной схватке. Но нужно во что бы то ни стало доставить командованию сведения о результатах разведки. Это мог сделать один воин, который бы зная, что идет на верную смерть, принял весь удар врага на себя и удержал его до тех пор, пока товарищи не уйдут от преследования врага. И вот вызывается этот неизвестный солдат. Он знает, что это нужно, что нет другого выхода, и он сознательно приносит себя в жертву во имя долга перед Родиной...

Мне кажется, что я вижу его лицо, суровое и решительное, вижу плотно сжатые губы и капельки пота на лбу от сильного напряжения. Вижу крадущихся фашистов по склону сопки. Наверное, и тогда, как и сейчас, ярко сияло солнце, а воздух был наполнен ароматами лета. Но он не видел всего этого, он видел перекошенные от злобы лица фашистов и стрелял. Стрелял до тех пор, пока в его груди билось сердце. Вражеская пуля оборвала жизнь бойца, жизнь человека, горячо любившего свою Родину и отдавшего во имя счастья ее самое свое дорогое — жизнь.

Я снова окинул взглядом это место и снял пилотку, все сделали то же самое. Из книги, которую я держал в руках, выпала какая-то маленькая бумажка.

Я поднял ее, это была квитанция на перевод денег, которые неизвест-ный воин, видимо, посылал на родину. На ней сохранилась фамилия той, кому он посылал: «Левшина Евдокия Ивановна» — и адрес, куда были отправлены деньги: «Буденовский район. Воронежская область, село Н. Покровка» — и число на печати полевой почты 11 июля 1944 года.

Мы не узнали имени этого воина, его возраст, но мы знаем, что он дрался с врагом до последнего дыхания, до последнего удара сердца и погиб. Мы знаем, что еще тогда он видел сегодняшний день, видел счастливые лица советских людей, он знал, что за этот день нужно драться до победного конца, а если понадобится, то и отдать жизнь. И он отдал ее. Отдал, не заду-мываясь, чтобы мы все могли жить самой счастливой жизнью на земле. Вечная память тебе, неизвестный солдат!

Может, прочтя эту статью, родные или близкие, знавшие, кто такая Левшина Евдокия Ивановна, откликнутся и напишут в редакцию.