...Мне хочется рассказать о человеке, который не жалел своей жизни ради спасения других, о человеке-воспитателе. Таких людей забыть не-возможно.

Это было в 1942 году. Я была мобилизована в армию из Башкирии в мае. Проработала всего год учительницей после педучилища. Мне шел 19-й год. Привезли нас, девушек, в часть в Элисту. Месяц или два готовили из нас наблюдателей за воздушным противником и телефонистов-связистов. Приняли мы, девушки, присягу. Изучили винтовку, противогаз, гранату, телефон, силуэты самолетов. Или показалось нашим командирам, что мы уже готовы к самостоятельному несению службы, или этого обстановка требовала: нас расформировали по наблюдательным постам (в одно отделение-пост входило 5 или 6 девушек). Отобрали нас 5 человек и отвезли на пост в Приютное (недалеко от Ростова) к командиру, старшему сержанту Пироженко. И тут-то началась самая настоящая армейская жизнь: дисциплина, режим, получение знаний военной специальности. Если там, в батальоне (в Элисте), молодые офицеры готовили нас к несению службы неохотно, со словами: «Что с девчонкой сделаешь?! Повернуться-то направо не умеет!» — то здесь, в Приютном, наш командир не стал смотреть, девчонки мы или видавшие жизнь люди. Нет, его в те тяжелые годины, когда враг был у Ростова, это не интересовало. Его волновали вопросы: что мы умеем делать, как приготовлены к самообороне и защите Отечества, каковы наши душевные качества? Это я потом поняла. А сначала я первая говорила: «Какой наш командир жестокий!»

Да, это был настоящий командир, командир нашей армии. Я и сейчас, вороша все прошедшее в памяти, не раз вспоминаю его требовательный голос, его лицо, испещренное рябинками.

Жаль, что в ту пору мы даже всем постом не смогли сфотографиро-ваться. До этого ли было! Я даже не знаю его имени и отчества. Почему? Мне казалось, что этот старший сержант в возрасте 35 лет всю жизнь прожил в армии, что он назначен в армии для того, чтобы воспитывать из нас, из ничего не знающих девчонок, настоящих защитников Родины.

А ведь сколько я сначала поплакала от вас, товарищ Пироженко! Сколько огорчений мне приносила ваша требовательность! Взять хотя бы исполнение ваших поручений и приказов. Да, нелегко было девушкам со школьной скамьи привыкать к несению службы. Надо было вставать через 4—6 часов и ночью подняться по лестнице на чердак дома (ох как я боялась!) на дежурство — наблюдать за самолетами противника (а они уже летели на Сталинград, Куйбышев) и передавать сведения по телефону артиллеристам или в главный штаб.

И когда вы только спали! Ведь несколько раз ночью вы проверите, не спит ли ваш подопечный на вышке. И к удивлению, ваш голос заставлял нас зорко нести службу.

А если взять весь рабочий день: тут и на вышке надо постоять, и из винтовки пострелять, и поучиться бросать гранату и бутылки с зажигательной смесью, и познакомиться с противогазом, и научиться распознавать самолеты, и фашистские, и родные, наши. Это все у меня как будто хорошо получалось. А вот когда моя очередь подходила обед готовить, тогда...

Я согласна была простоять на вышке под обстрелом с самолетов пять часов, но только не обед готовить.

А ведь вы, товарищ Пироженко, сразу угадали мою беду. Помню, пришла пора быть мне весь день поваром. Меня хотела выручить Клава Бурягина: у нее получались вкусные обеды. Вот я и пошла за нее на вышку, а она осталась в комнате завтрак готовить. Узнав об этом, вы снимаете меня с вышки и, к удивлению моему, спокойно начинаете вместе со мною, указывая и разъясняя, готовить завтрак. Конечно, все приготовленное нами девушки хвалили. С тех пор страх перед тем, что я не умела обед готовить, как рукой сняло. А как в жизни пригодилась ваша «наука»!

Но никогда не забуду тот день, когда фашисты вошли в Приютное и мы должны были отступить к Сталинграду. Многие жители уже ушли, оставив родные дома. Наступила ночь. Вы, договорившись с работниками телефонной станции о совместном действии, перевели нас из дома в землянку. Мы ночью не сомкнули глаз, ожидая непрошеных «гостей»: кто стоял на вышке (тут уж надо было наблюдать не только за воздушным противником, но вдвое больше смотреть за «землей»), кто дежурил у телефона, а кто зорко следил за каждым кустиком возле землянки. Прожили сутки в таком напряжении. Часов в 6 вечера (это было в 1942 году, наверное, в августе) перед страшным днем нашего отступления какой-то солдат из отступающих частей крикнул мне (я в это время стояла на вышке): «Что, девушка, стоите? Немец-то ночью в Приютное войдет. Уходите, пока не поздно!» Я обо всем докладывала вам и об этом сообщила. Вы и в это время нашли что ответить: «А вы, товарищ Кулагина, держите крепче винтовку, докажите, что вы способны стоять за Отечество. Может быть, и они (наши солдаты) по вашему примеру остановятся». И я, веря в вас и в силу нашей армии, под обстрелом «фокке-вульфов» крепче сжимала винтовку.

И вот настал рассвет других суток — 4 часа утра. Вы, товарищ Пиро-женко, сами встали на НП (на вышку). Нам же, девушкам, приказали в оба смотреть за вами и за «землей» и все новые сведения передавать в Яшкули (в главный штаб). Многие посты уже прекратили свою работу (отступили), а некоторые — и свое существование. На заре за Приютным послышался шум танков и мотоциклов. Потом плач и стоны раздались в Приютном.

Помните ли вы, товарищ Пироженко, особый девичий крик, раздавшийся в трубке по телефону. Это был голос телефонистки. Это она увидела фашиста, вошедшего на телефонную станцию, которая помогала нам передавать сведения в Яшкули. Затем послышалась пьяная немецкая речь в трубке. О, я это хорошо помню! И сейчас в ушах звенит раздирающий стон телефонистки. Да, мы поняли: в Приютном враги, которых вы учили нена-видеть. Мы, бойцы-девушки, были так ошеломлены всем происходящим (ведь всего три месяца были еще в армии), что не заметили, как фашисты оказались у нашего дома, на вышке которого вы стояли, не заметили, как вы появились у землянки. А вспомните, как некоторые из нас то ли от испуга, то ли от быстрого поворота дела не могли даже с места сдвинуться. И только ваша воля и ваше хладнокровие заставляли подчиняться вашим приказам. Мы стали отходить к реке, в овраги. И с этого момента начался долгий путь отступления к Сталинграду, путь на сухариках и с единственной флягой пресной воды. Нет, этого никогда не забыть. И вы, товарищ Пироженко, ни одну из нас не бросили в этом тяжелом пути. А помните, как одна из девушек в дороге заболела. Уставшие, мы снимали с нее и вещевой мешок, и винтовку, и гранаты — все помогали нести. У нее был сильный жар, и, хотя вы приказывали нам только по глоточку употреблять воду из фляги, мы тайком от вас по очереди давали воды подруге. Вспомните и такой случай.

Фашисты в каком-то населенном пункте задержались, и мы выбрались на хорошую дорогу. А по ней двигались беженцы. И вот мы догоняем ша-рахающихся в стороны лошадей, впряженных в бричку. Вожжи брошены и тащились по земле. Вы еще подумали посадить на эту бричку нашу больную. Мы обошли повозку и обернулись: ужас! В повозке сидела измученная женщина с раскрытой грудью, а на обеих руках у нее лежали близнецы, жадно ловящие ртами ее слезы. Они хотели пить. Молока в груди, наверное, не было, да и плакать мать уже не могла, хоть и хотелось ей напоить детей своими слезами. А вода в колодцах соленая...

Мы бы охотно помогли этой женщине, но и у нас, у девушек, не осталось ни капли в наших флягах, мы вместо воды ели селедку.

И опять вы пришли на выручку. За время большого пути вы, видимо, не дотронулись до своей фляги: вы напоили близнецов и поддерживали потом своей водой нашу подругу. А потом их же отправили вперед на по-путной машине. Может быть, некоторые сейчас скажут: «Ну что такого самоотверженного вы сделали? Что тут удивительного: расстаться с водой, посадив девушку и женщину с детьми на попутную машину?!»

Мне кажется, что это в те дни смог сделать только человек с хорошими душевными качествами. Ведь многие солдаты и командиры в то время обогнали эту повозку с детьми, ведь некоторые командиры, спасая себя, бросили неопытных девушек на посту. Все было. А вы, товарищ Пироженко, не думали в то время о себе. И продолжали совершать добро для людей во время всего нашего пути до Сталинграда.

А дни летели, менялись события. Наши части погнали фашистов от Сталинграда. Я стала радистом. Побывала и в пылающем Харькове, и в Полтаве, и на Западной Украине, а потом Польша, Германия (Лигниц, Коттбус, Бунцлау, Бреслау, Дрезден и многие города). И в каком бы городе я ни была, я помнила ваше напутствие: «Девушки, вы пойдете по освобож-денной от врагов земле, может быть, кто-то из вас побудет и в Германии, помните и не забывайте: вы воспитаны Красной Армией, воспитаны Со-ветской властью. Покажите пример дисциплинированности и выдержки, вам придется разговаривать со своими врагами — будьте бдительны».

Уже из некоторых приведенных слов ясно было: вы верите в победу (а об этом вы говорили еще в Сталинграде). Вы заставили и нас верить в торжество справедливости.

И мы, девушки, ваши бывшие наблюдатели и воспитанники, выполнили ваш наказ: никто из нас не опозорил чести девушки и звания воина нашей армии.