Вот уже несколько дней я находился в полевом госпитале. Стояла осень 1943 года.

За окном плыли тяжелые серые тучи, из которых почти все время сыпался неприятный сырой снег. Он медленно оседал на дороге, превращаясь в жидкую вязкую массу. Окна нашей палаты, в которой находились легкораненые и больные, выходили на улицу, и скучная осенняя картина навевала на всех щемящую тоску.

Однажды к нам в палату зашел молодой белобрысый солдат с бол-тавшейся на перевязи левой рукой. В правой руке он держал какую-то коробку. Оглянув хитровато раненых, он смело сказал: «Ну, братишки, с кем в шахматы сыграем?» Сначала никто не отвечал, и, лишь выдержав паузу, мой сосед нехотя выдавил: «Ну что ж, выкладывай свой инструмент». Они расположились прямо на кровати.

Играли сначала молча, но затем наш новый знакомый острыми шутками помог разжечь разговор, который возбудил интерес по наблюдению за игроками почти всех находящихся в палате людей — они разом настроились на поддержку моего соседа.

Хотя наш новый знакомый «воевал» в шахматы один против целой палаты, но он отнюдь не унывал, напротив, был весел, откалывал едкие шутки по адресу нетерпеливых подсказчиков и уверенно играл. Выиграв партию, он победно улыбнулся лишь глазами и примиряюще произнес: «А вы добро играете. Можете еще разок сыграть, а!»

В этот вечер уснули все поздно. Госпиталь находился недалеко от переднего края, откуда хорошо доносилась артиллерийская канонада, но привыкшие уже к ней люди не обращали на нее внимания.

С того дня Вася, так звали парня-шахматиста, которого стали звать чаще гроссмейстером, чем по имени, стал приходить в нашу палату каждый день. Это был веселый, общительный юноша, способный в любую минуту заставить улыбнуться любого человека, забыв о своем горе и тяжелой обстановке войны. Лицо его всегда светилось улыбкой, он обладал юмором, и из него как из рога обилия сыпались шутки, поговорки и всякие несусветные веселые фронтовые небылицы.

И вот однажды он не пришел, не пришел и на следующий день.

Казалось, что это могло значить? Война, выписали, и наш гроссмейстер ушел. Что тут такого? Но, нет, медсестра говорила, что ему еще требуется для лечения несколько недель.

Мысли и разговоры после этого вертелись вокруг имени Васи. Вероятно, за эти несколько дней люди нашей палаты привыкли к этому дотошному балагуру, и его (случайное) внезапное отсутствие наталкивало на всякие предположительные догадки. «Не мог он уйти не простившись», — рассуждали раненые. Наконец мой сосед, который всегда с Васей играл в шахматы, с какой-то затаенной грустью в голосе произнес: «Сходить бы надо, узнать...»

И все поняли, что речь идет о нашем недавнем знакомом.

Я, как способный ходить, тотчас же отправился в палату, где лежал Вася.

Вернувшись, я поведал своим коллегам по палате непонятную и совсем неожиданную историю — наш Вася сбежал из госпиталя... «Сбежал Вася после того, как начальник госпиталя майор Власов, стараясь пресечь попытки Васи к побегу, которые он уже проявлял несколько раз, будучи в госпитале, приказал отобрать временно у него сапоги, в тапочках не побежит в такую погоду».

Но, несмотря на меры пресечения, Вася все-таки ночью ушел, захватил у соседа сапоги и предусмотрительно на тумбочке оставил записку: «Дорогой друг! Ты меня прости за то, что я взял у тебя сапоги, будить тебя было жаль, а сапоги мне очень уж нужны. Не могу я здесь больше оставаться, сердце давит. А насчет сапог ты не беспокойся, тебе обязательно выдадут другие или даже мои. Они у меня добрые».

После моего рассказа в палате загорелся спор. Выдвигались разные домыслы по адресу Васи. Особенно усердствовал обвинять Васю капитан, лежавший в углу палаты: «Вот же какой бестия, глядишь, с виду и на язык хороший и веселый человек, а внутри-то с пятнышком. Испугался фронта, сбежал, да еще украл сапоги у товарища — хорош солдат?..» — «Вы погодите, товарищ капитан, обливать грязью человека, — хладнокровно и с расстановкой перебил его мой сосед. В голосе его чувствовалась уверенность в своих словах. — Ничего еще неизвестно что и как. Не мог он так просто сбежать, тем более сапоги чужие взять с собой. Нет, он этого не сделает, плохо вы, товарищ капитан, знаете русских солдат. Парень-то был комсомолец и никогда не жаловался ни на рану руки, ни на тяжести войны».

Долго спорили в палате. У многих на сердце лежал неприятный осадок после бегства Васи.

А через несколько дней, после больших боев, в соседнюю палату госпиталя, где лежали тяжелораненые, привезли Васю без сознания, с раздробленным черепом головы. В первую же ночь Вася умер.

Вскоре после смерти Васи мы узнали некоторые подробности.

Написав записку по поводу сапог, Вася тихо ушел из госпиталя, в дороге снял подвесную повязку, перебинтовал руку, так чтобы можно было разогнуть рукав гимнастерки, чтобы скрыть бинт. Найдя свою роту, доложил командиру роты о том, что он выздоровел и прибыл для дальнейшего продолжения службы.

А наутро рота пошла в наступление. Вместе с ротой пошел и Вася. Он бился в атаке, как подобает воину-патриоту, и в то время, когда он хотел подавить пулемет фашистов, подползая к нему с фланга, граната, брошенная другим фашистом, тяжело ранила Васю. Вася поистине совершил побег к смерти.