Победа Советского государства и его союзников над гитлеровской Германией не только спасла человечество от фашистской тирании, но и коренным образом изменила облик современного мира. Многие народы, освобожденные от цепей рабства, прочно взяли в свои руки собственные судьбы и стали на путь демократии, национальной независимости и мира. Решающий вклад в достижение этой исторической победы внес Советский Союз, и во имя ее торжества он понес неисчислимые потери.
   Согласно прошлым подсчетам, в ходе Великой Отечественной войны погибло более 20 млн человек, т. е. свыше 11% населения СССР. Позднее эти данные были уточнены, и ныне количество погибших определяется почти в 27 млн человек, что соответствовало 15% жителей нашей страны. Однако, как становится все более очевидным, приведенные цифры все же не дают подлинной картины понесенных жертв. Вот только два примера: "В некоторых местах интенсивных боевых действий,- отмечается в постановлении Секретариата ЦК КПСС от 15 октября 1988 г.,- до сих пор находятся незахороненные останки тысяч советских солдат. Такие останки имеются, в частности, в лесных зонах Ржевского, Оленинского, Вельского, Жарковского, Западно-двинского, Андреапольского и Торопецкого районов Калининской области, Невельском районе Псковской области, в Гагаринском и Сычевском районах Смоленской области. В Спас-Деменском районе Калужской области неизвестно даже приблизительное число погибших в годы войны".
   Известный американский публицист Генри Кэссиди, возглавлявший в годы войны Московское бюро информационного агентства США Ассошиэйтед Пресс, 7 мая 1945 г. писал: "Русские могут утверждать без особых опасений быть опровергнутыми, что они сделали больше всех для победы в Европе. Их победы были самыми главными - битва за Москву, Сталинградская битва, ставшая поворотным пунктом в войне, целая серия наступательных операций, пронесших русских от центра России до сердца Германии... и горе их было величайшим, потери их были величайшими". Уточняя свою мысль, этот реалистично оценивавший сложную ситуацию наблюдатель продолжал: "По подсчетам немцев, русские потеряли тридцать два миллиона убитыми, ранеными или взятыми в плен. По другим оценкам, свыше двадцати миллионов". Как ни парадоксально, отмечал Генри Кэссиди, "но о войне на их фронте, самой крупной в мировой истории, нам известно меньше всего".
   Американский публицист ограничивает, таким образом, свои размышления только фронтовыми потерями Советского Союза в Великой Отечественной войне, но они ведь далеко не полно отражают подлинное положение, сложившееся тогда. В ходе тяжелых сражений первых тринадцати месяцев войны Советский Союз потерял территорию, на которой проживало 70 млн граждан страны . Как стала возможной такая беспримерная трагедия? Представляется, что она возникла в силу ряда причин, среди которых первостепенную роль сыграли материальное превосходство агрессора в первый период войны, опиравшееся на огромные ресурсы стран порабощенной Европы, прямую и косвенную поддержку гитлеровского похода на Восток силами воинствующего международного антисоветизма, преступное истребление Сталиным и его окружением в предвоенные годы значительной части руководящих кадров Советского государства, в том числе командного состава Красной Армии, серьезные недостатки в организации обороны страны, использование правящими кругами Германии грубых политических и военно-стратегических просчетов, допущенных Правительством СССР накануне войны и в первые ее месяцы. Все это, взятое вместе, привело к тому, что большинство солдат первых 19 месяцев войны, образно говоря, шли в бой только один раз, а то и попадали в плен, так и не получив возможности сразиться с врагом.
   Первого мая 1944 г. организационный отдел управления по делам военнопленных верховного командования германской армии (ОКБ) докладывал гитлеровской ставке, что частями вермахта захвачены в плен 5 млн 165 тыс. 381 красноармеец и командир Красной Армии. Говоря об их судьбе, известный западногерманский историк, профессор Боннского университета Ханс-Адольф Якобзен подчеркивал, что 2 млн из них погибли в различного рода стационарных лагерях, 280 тыс. умерли в транзитных лагерях или "исчезли" и 1 млн 30 тыс. 157 расстреляны при побегах или переданы на казнь службе безопасности. По данным того же. Ханса-Адольфа Якобзена, основанным на документах ОКВ, количество советских военнопленных доходило до 5 млн 700 тыс. человек, из которых пережило плен немногим более 1 млн. Приведенные данные проверить, разумеется, очень трудно, но они примерно совпадают и с цифрами, опубликованными в свое время английским историком Александром Даллином, который, как и Якобзен, пользовался материалами германских архивов. Стоит, пожалуй, отметить, что Даллин, кроме того, производит следующее уточнение: в результате сражения за Белосток и Минск гитлеровцы захватили 320 тыс. пленных, под Смоленском - 300 тыс., под Уманью - 103 тыс., в киевском окружении - 665 тыс. и в районах Брянска и Вязьмы - такое же число, что под Киевом.
   Что же касается наших публикаций, то они весьма скупы. Лишь в последнее время широкой общественности стало известно, что за первый период войны Красная Армия потеряла пленными свыше 3 млн, а за всю войну - около 5 млн.
   С весны 1942 г., в результате побед Красной Армии под Москвой, в Германии обозначились первые признаки кризиса резервов. Пытаясь приостановить его развитие, правительство страны приняло программу массового использования советских граждан для обслуживания немецкой военной экономики. Кроме миллионов военнопленных путем грубого насилия и прямого обмана за годы Отечественной войны из оккупированных районов СССР, по далеко не полным данным, в Германию было вывезено 4 млн 978 тыс. мужчин, женщин и детей. Первоначально их положение немногим отличалось от положения большинства военнопленных, и только спустя месяцы, в интересах повышения производительности труда подневольных людей, оно было несколько изменено. Подлинные размеры людских потерь СССР в минувшей войне исследователям еще предстоит определить. Но важно уже сейчас отметить, что из Германии и оккупированных ею стран в 1944- 1945 гг. на Родину вернулось только около 5 млн советских граждан .
   Рассмотрим условия, в которых оказалось в немецком плену подавляющее большинство советских военнослужащих. Многие попадали в плен ранеными, но лишь небольшая их часть доставлялась в стационарные лагеря, где была налажена примитивная медицинская помощь. Большинство раненых погибало в прифронтовых и транзитных лагерях, в дороге. "В лесу, в поле можно было лечить раны даже какой-то травой,- вспоминает участник патриотического движения советских людей в Германии К- М. Антипов,- а в лагере-квадрате, огороженном колючей проволокой,- пыль, грязь, навоз и никаких медикаментов. Даже маленькая царапина приводила к смерти. В тех лагерях, в которых я был,- Миллерово, Евдоково, Харьков, Владимир-Волынский - я не видел простого бинта или йода".
   На совещании главных квартирмейстеров армейских групп и армий, состоявшемся 17-18 апреля 1942 г. в управлении генерал-квартирмейстера Вагнера, подполковник Шмидт фон Альтенштадт сообщил, что "к началу апреля 1942 г. от голода и тифа погибло около 47% общего числа русских военнопленных, находившихся в Германии".
   В многочисленных опубликованных у нас воспоминаниях бывших советских военнопленных - узников разного рода нацистских лагерей, в нашей художественной литературе, посвященной этой теме, а также в публицистике воссоздана реалистичная и правдивая картина трагического существования тех, кому суждено было познать все "круги" фашистского ада. Поэтому едва ли целесообразно в данной книге дорисовывать картину самых невероятных человеческих страданий дополнительными подробностями. И все же пусть не посетует читатель, если автор позволит себе воспроизвести здесь только три сюжета, исключительные по своему трагизму и мужеству. В первом случае речь идет о произведении, единственном в своем роде. Его автор - бывший военнопленный, писатель Константин Воробьев, и называется оно "Это мы, господи!..".
   Рукопись Константина Воробьева была извлечена из архива, где пролежала 40 лет. Автор написал ее в 1943 г., а в 1946 г. она попала в редакцию журнала "Новый мир", откуда с архивом журнала поступила в Центральный государственный архив литературы и искусства. "Поразительно,- отмечает публицист И. П. Золотусский,- как эту вещь мог написать 23-летний юноша, почти мальчик, если считать, что наши старшие братья - люди его поколения - почти мальчиками заканчивали войну. А он ее еще не закончил, хотя прошел бои под Москвой, лагеря военнопленных, партизанский отряд, подполье. Он и повесть эту написал, получив передышку на месяц, прячась от немцев под крышей одного из домов в Шауляе. Опыту юноши, мальчика, пережившего больше, чем пережили иные старики, было тесно в границах повести, и он выстроил ее как монолог, как отчет о событиях, участником которых он был. В повести нет сюжета, нет интриги, нет закатов, восходов, нет лирических отступлений. Она вся антилитературна, хотя в ее неумелом слоге видны литературные заимствования. Но цивильное слово лопается, трещит по швам под напором мощного чувства, разрывающего его. Наверх просится боль, одна боль-тоска и мучения живого тела, подвергающегося унижениям и пыткам, и тоска и боль сознания, как лазерный луч, направленного в одну точку: выжить...
   С войны сорвана романтическая пелена. К. Воробьев в 1943 году пишет так, как проза наша не решалась говорить о войне тридцать лет спустя и, может, только в повестях того же К. Воробьева сумела глянуть на ужас войны открытыми глазами.
   Уже в те времена К. Воробьев знал, что если уж писать, то надо писать правду, что раннее лукавство писателя влечет за собой и лукавство позднее, что неправда, нарастая, перерастает в ложь, в надругательство над памятью погибших.
   Это повесть страданий, это показания частного человека, жизнь которого, казалось бы, не имеет решающего значения в мировой истории, но К. Воробьев не признает мировой истории, которая не учитывает эту жизнь.
   Вот картина лагеря, как бы вырванная из действительности крупными мазками: "Низко плывут над Ржевом снежные тучи-уроды. Обалдело пялятся в небо трубы сожженных домов. Ветер выводит, вытягивает в эти трубы песню смерти. Куролесит поземка по щебню развалин города, вылизывает пятна крови на потрескавшихся от пламени тротуарах. Черные стаи ожиревшего воронья со свистом в крыльях и зловещим карканьем плавают над лагерем. Глотают мутные сумерки зимнего дня залагерную даль. Не видно просвета ни днем, ни ночью. Тихо. Темно. Жутко.
   Взбесились, взъярились чудовищные призраки смерти. Бродят они по лагерю, десятками выхватывая свои жертвы. Не прячутся, не крадутся призраки. Видят их все - костистых, синих, страшных. Манят они желтой коркой поджаристого хлеба, дымящимся горшком сваренной в мундирах картошки. И нет сил оторвать горящие голодные глаза от этого воображаемого сокровища. И нет мочи затихнуть, забыть... Зацепился за пересохший рот тифозника мягкий гортанный звук. В каскаде мыслей расплавленного мозга не потеряется он ни на секунду, ни на миг:
   - Ххл-епп, ххле-еп... хле-е..."
   Героя повести К. Воробьева убивают несколько раз и не могут убить. Его убивают голодом, холодом, унижением, страхом, но ни голод, ни холод, ни страх не берут его. Герой не теряет свой облик даже в обстоятельствах, при которых и терять лицо непозорно, нестыдно. "Это мы, господи!.." - стоическая поэма о смерти и о воле к жизни у человека, который хочет не просто выжить, но выжить как человек".
   А вот эпизод, иллюстрирующий поистине эпическое мужество советского воина-женщины, мужество, проявленное в исключительной по своей экстремальности ситуации.
   Двадцать второго декабря 1964 г. в Тюбингене состоялся судебный процесс над группой эсэсовцев из нацистского концлагеря Штуттхоф во главе с хауптшар-фюрером СС Отто Хауптом. В ходе процесса были выявлены некоторые подробности казни в 1944 г. в лагерном крематории пяти военнопленных - офицеров Красной Армии. Среди них была женщина-майор. Ее казнили последней. О том, как протекали заключительные минуты жизни женщины-воина, сообщил во время судебного процесса один из бывших узников Штуттхофа, невольный свидетель необычайной человеческой драмы.
   Главный палач под улюлюканье и звериный гогот соучастников преступления многократно отдавал женщине по-русски строевые воинские команды: "направо", "кру-гом", "нале-во", требуя их немедленного и четкого выполнения. Явно насытившись своими изде- вательствами, он затем обратился к своей жертве с вопросом: "Зачем ты это сделала?"
   Что именно совершила майор, подчеркнул свидетель, мне узнать не удалось, но в ответ она громко сказала, что действовала в интересах своей Родины. Услышав такое, взбесившийся эсэсовец наотмашь ударил женщину в лицо, цинично сказав: "Это за твою Родину!"
   Сохраняя поразительную стойкость, майор приблизилась к палачу, плюнула ему в лицо, заявив при этом: "А это за твою родину!".
   Продолжая свои показания, свидетель сказал, что после случившегося в крематории разыгралась исключительная по своей чудовищности трагедия. Главный палач и двое его подручных набросились на свою жертву, открыли дверь крематория и потащили офицера в кремационное отделение. Однако майор оказала такое упорное сопротивление, что ее мучителям пришлось вызвать на помощь других эсэсовцев. Сколько времени продолжалась ожесточенная схватка обреченной на гибель советской патриотки с ее палачами, свидетель сказать не мог, но он слышал, как один из них крикнул: "В печь ее!", а затем увидел, как другой, стремительно выхватив пистолет, хотел немедленно прикончить жертву, которая не прекращала яростно отбиваться от наседавших нацистов. И только в последний момент изготовившийся к убийству гитлеровец вынужден был отказаться от своего намерения, боясь невзначай поразить и кого-либо из своих. После того как в результате немалых усилий эсэсовцам удалось подтащить майора к печи крематория для исполнения злодейского замысла, им все же стало ясно, что так просто его не осуществить.
   Во время очередной попытки сломить сопротивление своей жертвы и живой втолкнуть ее в огнедышащую печь им удалось только сжечь на голове женщины волосы. Не зная, как, наконец, одолеть приговоренную к смерти, обезумевшие палачи схватили "кремационную жаровню", на которой обычно вталкивали трупы казненных в печи, и бросили на нее майора, чтобы как можно скорее завершить расправу. Но и это им удалось не сразу.
   По свидетельству очевидца, майор, даже находясь на "кремационной жаровне", настойчиво поднимала голову, не давая тем самым втолкнуть себя в открытую дверцу печи крематория.
   К большому сожалению, нам все еще неизвестно имя этой советской героини. Мы не знаем, была ли она майором-политработником, военным врачом, разведчицей или офицером интендантской службы, как не знаем и подробностей тех дел, которые она совершила в интересах своей Родины, находясь на фашистской каторге. Стремясь получить какой-либо ответ на все эти вопросы, автор обратился за помощью в музей бывшего концлагеря Штуттхоф. Ответ не заставил себя долго ждать. Директор музея магистр Янина Грабовска-Халька сообщила: "Факт экзекуции, о котором Вы пишете, нашел отражение в сообщениях узников, в частности, его описывает лагерный врач Л. Душиньский, который наблюдал ее из окна госпиталя, расположенного около крематория. Он вспоминает: "Однажды в концлагере оказалось несколько осужденных, которые сразу же по прибытии были помещены в одиночные камеры. Среди них находилась женщина, высокая светлоглазая блондинка. Это было летом, вероятно в июле, вечером. В крематорий были доставлены четверо мужчин средних лет. Их привели под охраной со связанными руками. Заместитель коменданта концлагеря Мейер зачитал приговор. Потом каждый из осужденных на смерть входил в крематорий и становился спиной к Мейеру, который стрелял в затылок. Узник падал на землю, подходил следующий, и сцена повторялась. Наконец, привели девушку. Мейер поднял руку со смертоносным оружием, раздался выстрел с близкого расстояния в затылок. Тело девушки на минуту напряглось, затем опустилось на землю"". Далее директор музея пишет, что в воспоминаниях врача Л. Душиньского нет упоминания о том, о чем говорилось на Тюбингенском судебном процессе, и добавляет, что "книга погибших в концлагере сохранилась только за первые четыре месяца 1944 г. 1 марта расстреляли пять узников, а 15 марта - шесть. В этой шестерке была одна женщина. Рядом с датой ее гибели помечено - "расстреляна за участие в движении Сопротивления"". Таким образом, достаточно полный ответ на поставленный вопрос исследователю предстоит еще дать.
   Одним из наиболее крупных шталагов XII (Висбаденского) военного округа стал лагерь XII F, в Форбахе. Его разместили в старых казармах, в подвалах которых имелось множество карцеров. По далеко не полным данным, через мрачные казармы форбахского шталага прошло 320 тыс. узников, в большинстве своем военнопленных - граждан СССР.
   Все они использовались на предприятиях Саарской области и в шахтах Лотарингии.
   О трагических и героических событиях, разыгравшихся в Форбахе, свидетельствуют захоронения 35 тыс. советских солдат и офицеров, а также многочисленные надписи на стенах казарменных казематов и карцеров. Вот некоторые из них, написанные карандашом или нацарапанные на штукатурке гвоздем. Содержание их настолько выразительно, что в комментариях не нуждается. Теперь трудно сказать, сохранили ли власти Форбаха эти свидетельства человеческого величия, но такими их увидели официальные представители советских властей сразу же после окончания войны.
   "Здесь, как и под Сталинградом, русские люди стояли насмерть".
   "20 мая 1944 г. Уводят в неизвестном направлении 280 русских офицеров. Прощайте, братья! Кто будет читать эти надписи,- вспомните о нас".
   "Здесь сидели за побег с завода Острый Григорий и Мухторов Иван, на свободе были шесть месяцев".
   "Здесь сидел за побег с шахты Чеснаков А. М. 21 день, два побега".
   "Акулиничев Михаил Федорович 1925 г. рождения с Урала, Свердловск, сидел за третий побег. И еще буду бежать".
   "Памятный день. Год назад я, Чернов, попал к паразитам в руки и нахожусь под их властью. Да будет проклят этот день и власть паразитов. Да здравствует свобода всех народов!"
   "Будь проклят этот карцер, просидел 35 дней, все пережил и в аду был от переживаний. Товарищи по камере, не отчаивайтесь, мы свою жизнь завоюем".
   "Русский народ никогда не забудет и не простит фашистам за такие зверства над народами, и в особенности над русскими. Голод, расстрел, избиения, издевательства" .
   Среди надписей есть и стихи. Вот некоторые из них:
   
   Здесь сидел Михайлов Тимофей.
   Был он найден средь захваченных трофей.
   Много перенес и пережил,
   Все в плену здоровье положил.
   Много видел, много испытал,
   Много раз скрывался и бежал.
   Уцелею - снова убегу,
   Жить так больше не могу...
   
   * * *
   
   В сырых застенках каземата,
   Сплоченные дружбою стальной,
   Хоть не родных, но все ж два брата
   Сидели в камере одной,
   Их чуть пошатанная воля
   Здесь обрела свой прежний вид,
   И эта камера неволи
   Вложила в их сердца гранит.
   
   Все находившиеся в лагерях Германии военнопленные и иностранные рабочие находились по преимуществу в ведении: 1) концернов и их отдельных предприятий; 2) верховного командования вермахта (ОКВ); 3) главного управления имперской безопасности (РСХА).
   Во власти первых были так называемые рабочие лагеря. Узники их конвоировались на работу и с работы, а позднее получили право свободного передвижения по воскресным дням за пределами лагерного ограждения. Под началом ОКВ находились различного рода лагеря военнопленных: дулаги, т. е. транзитные лагеря, шталаги - лагеря для красноармейцев и офлаги - лагеря для офицерского состава, а также лагерные рабочие команды. В подчинении РСХА были концентрационные лагеря, т. е. лагеря массового уничтожения людей, и так называемые рабочие "исправительные" лагеря, срок заключения в которых определялся до 56 суток. По своему режиму они не очень отличались от концлагерей.
   Почти каждый из концентрационных лагерей обычно имел множество филиалов или внешних команд. Те, кто были обречены на работу в сельском хозяйстве или использовались в качестве домашней прислуги, как правило, размещались непосредственно по месту работы.
   Общее число мест заключения военнопленных и иностранных рабочих установить, вероятно, точно не удастся. Число рабочих "исправительных" лагерей, существовавших на территории Германии, оккупированных ею стран и территорий, по некоторым данным, достигало 20 тыс, а количество концлагерей, их филиалов и внешних команд на тех же территориях, по официальным данным, опубликованным правительством ФРГ, доходило до 1118.
   В один из январских дней 1982 г. почта доставила мне объемистую бандероль, в которой оказались две книжки известной писательницы ГДР Эвы Липпольд и ее пространное письмо. Мы были знакомы давно, и я с большим уважением и теперь вспоминаю эту мужественную немецкую коммунистку, которая одиннадцать лет провела в фашистских застенках. Эва Липпольд писала: "Гюнтер Штильман, возвратившись из Москвы, передал мне Ваши приветы вместе со словами - если Ваша фамилия не забыта мной. Мне уже 72 года, и в таком возрасте волнующая сердце радость возникает не так уж часто, и эта радость оказывается особенно трогательной, если она неожиданна. Ваш привет я восприняла как редкий новогодний подарок. Могу ли я забыть Вас, забыть человека, который после окончания рабочего дня вместе с Карлом Раддацом приехал в главный комитет организации Жертв фашизма, где оставалась уже только одна я, погруженная в чтение нацистских следственных и судебных дел, разыскивая последние письма замученных, чтобы, найдя эти письма, предать их гласности, сообщить их содержание всем тем, кто якобы не видел и не слышал всего того, что происходило перед их носом, что творилось у них на глазах,- эшелоны людей, отправляемых в концлагеря, крики пытаемых, дым из труб крематориев, пожиравших человеческие тела. Так встретились мы, так познакомилась я с полковником Бродским. Там говорили мы с Вами об аде, только что переставшем существовать, и рае который на его пепелище мы призваны создать. То были смелые, как мы теперь знаем, очень смелые планы. Ведь рай - это небесные нивы, а мы живем на земле и имеем дело с людьми, а не с ангелами. А люди не только смертны, они подвластны и человеческим слабостям-заблуждениям, ошибкам, поклонению ложным богам, всему тому, что вновь и вновь первоначально представляется чисто человеческим, но может превращаться в нечто нечеловеческое. Это мы должны научиться понимать.
   Вы рассказывали мне тогда о Вашем первом немецком пленном солдате, молодом рабочем, одетом в солдатский мундир. Говорили, что попросили дать Вам возможность допросить его, потому что стремились понять, как все это могло произойти в стране Маркса и Энгельса.
   Как могло случиться, что немецкий рабочий класс обратил свое оружие и против Советского Союза. И этот тогдашний немецкий военнопленный ответил, как, впрочем, отвечали и все другие, что он обязан был подчиняться приказу. Когда все это Вы мне рассказывали, Ваши глаза увлажнились, и я плакала вместе с Вами. Тогда - это было то ли в 1945-м, то ли в 1946 году - такой поворот событий казался нам обоим противоестественным укоренившимся представлениям, противоестественным с точки зрения будущего человечества.
   Но мы, и это оставалось нашим единодушным убеждением, начнем отныне строить здесь новую жизнь, которая навсегда сделает подобные явления, включая, разумеется, и войны, невозможными - никогда больше не быть войне! Прошло 36 лет с того дня, когда закончилась последняя всемирная катастрофа, начатая нашей страной, и ни один из этих дней не был мирным. Европа, да, ее до сих пор судьба щадила. Но ведь Европа - это не весь мир (мне кажется, что мы порой забываем это, когда говорим о сохранении мира). А о том, что мы недостаточно разумно действуем, недостаточно прозорливо и терпеливо, свидетельствует современная ситуация, способная превратиться в Гляйвиц третьей мировой войны. Ведь именно это было целью той контрреволюционной провокации.
   Плохое письмо... Оно должно было бы быть лучше, приветливее, богаче надеждами и более радостным.
   Простите мне мнимый скепсис. Он проистекает из беспокойства, охватывающего каждого коммуниста, за судьбы земли, этой единственной планеты нашей Солнечной системы, создавшей человека, планеты, кроме которой у нас нет родины. Спасем ли мы ее? Спасем ли мы ее реки от отравления, загрязнения воздуха, сокращения покрова лесов, уничтожения атомными бомбами, от саморазрушающего всесилия технического прогресса, который направлен против всего того, что именуется жизнью, достойной человека. Социализм существует не на острове, и он один - как бы настойчиво к тому ни стремился - не в состоянии создать заслон против всех видов зла, угрожающего земному шару. Но тем не менее только он обеспечит человечеству защиту и благополучие. Хотелось бы, дорогой друг, чтобы оно поскорее и лучше осознало это, хотелось бы, чтобы и мы постоянно оставались на высоте понимания этой трудной, но прекрасной ответственности. Никакая из прежних общественных систем не знала подобной ответственности".
   Эпистолярное размышление немецкого друга, полное беспокойства в связи с проблемами, которые возникли в наше время перед человечеством, напомнило многие картины тех необычайных дней. Вспомнилась и история документов верховного судилища фашистской Германии, так называемого фольксгерихтсхофа. В первых числах февраля 1945 г., во время очередного концентрированного дневного налета союзнической авиации на Берлин, его резиденция на Белльвюштрассе была превращена в развалины, под которыми нашел свою гибель главарь судилища Роланд Фрайслер, отправивший на гильотину многие тысячи антифашистов. Все, что осталось от "фольксгерихтсхофа", перебазировалось в Потсдам. После освобождения этого города Красной Армией сохранившиеся документы нацистской юстиции были взяты под охрану, а спустя короткое время на девяти "студебеккерах" перевезены в здание только что созданного демократического Берлинского полицей-президиума. Там они стали предметом тщательного изучения различными организациями немецких антифашистов, в том числе, как об этом пишет Эва Липпольд, и организацией Жертв фашизма.
   Не забыть длительных бесед с человеком необычайной судьбы - Францем Далемом, ближайшим соратником Эрнста Тельмана, членом Исполкома Коминтерна, политическим руководителем Интернациональных бригад, защищавших республиканскую Испанию от полчищ франкистов, а затем членом Политбюро и секретарем ЦК, Социалистической единой партии Германии. Его рассказ о структуре и методах борьбы немецкого антифашистского подполья, побеге из Маутхаузена навстречу приближавшейся к концлагерю с востока Красной Армии. Он говорил о понятной настороженности командира советской дивизии, к которому был доставлен, сомнениях комдива, услышавшего, что человек в полосатой робе каторжника - член Политбюро и секретарь ЦК КПГ, недоуменном вопросе молодого советского генерала - разве в Германии существует коммунистическая партия? Ведь за все четыре года войны среди тысяч "свежих" немецких военнопленных, с которыми он встречался, ему не пришлось видеть ни одного коммуниста.
   Степень фашизации, духовной и материальной милитаризации, особенно после победы над "вековечным врагом" - Францией, о чем столь выразительно говорили писательница из ГДР и советский комдив, могла бы быть проиллюстрирована многочисленными другими примерами. Германский фашизм поставил себе на службу высокую организованность и дисциплинированность народа очень развитой индустриальной страны, его трудолюбие и одновременно высокомерие и зазнайство немецкого филистера. Особенно глубоко этим была пронизана вся система воспитания вермахта, а его легкие победы в первые два года второй мировой войны, а затем и стремительные успехи в первые месяцы войны против СССР, который уступал Германии в технико-экономическом отношении, лишь укрепляли этот дух. Но как отнеслось гражданское население Германии к миллионам советских людей, оказавшихся по воле трагических обстоятельств в "третьей империи"? Передовая часть народа тем или иным способом старалась выразить свое сочувствие или по меньшей мере проявлять человечность по отношению к насильно привезенным в страну советским людям. Но все это были, к сожалению, лишь отдельные, спорадические явления, не отражавшие господствовавшей тенденции. Надругательство над преданной и проданной Францией, ее позор в Компьене, военный парад вермахта на Елисейских полях, толпы охваченных шовинистическим угаром обывателей, с перископами в руках встречавших гитлеровских победителей на Унтер-ден-Линден, и, наконец, сопровождаемые оглушительным барабанным боем и пронзительными звуками фанфар "зондермельдунги" об огромных "котлах" под Белостоком, Киевом и Вязьмой доводили немецкого обывателя буквально до исступления.
   Командовавший в годы войны 16-й, а затем 19-й армиями генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин, попавший в плен, свидетельствует: "Я лично наблюдал в 1943 году в Берлине такую картину: по улицам города вели огромную колонну в несколько тысяч человек наших советских девушек и молодых женщин, захваченных в рабство на территории временно оккупированных советских областей. Почти все они были очень плохо одеты, оборваны, месяцами, видимо, не умывались, многие были без всякой обуви. А по обеим сторонам улицы стояли немки и немцы, хихикали, плевались, выкрикивали злобные ругательства. Матери даже заставляли детей плевать на идущих в колонне. У меня сердце обливалось кровью, видя эту картину, муки моих молодых соотечественниц. Такие же картины наблюдались и при прохождении по улицам германской столицы партий советских военнопленных... Поговорите с нашими девушками, которые работали у немцев, и они многое расскажут о том, что пережили в Германии у нацистов".
   Наблюдения генерал-лейтенанта своеобразно дополняют воспоминания совсем иного характера. Их автор - шестнадцатилетняя школьница из Бремена. Она вспоминает то, что видела осенью того же 1943 года в своем родном городе. По понятным причинам мы не называем ее фамилию. "Когда колонны русских проходили мимо нашего дома,- пишет Гизела Н.,- мама закрывала окна... Анка и другие дети стоят на тротуаре и бросают в колонну очистки картошки. Пленные ловят их, если это им, конечно, удается. Многие качаются, и ежедневно колонна становится меньше. По стуку деревянных колодок на ногах их приближение слышится задолго до их появления. Мама стоит у окна и плачет. Они очень истощены и одеты в лохмотья. Иные выглядят как дети, напоминающие стариков. В хвосте колонны обычно плетутся люди, опирающиеся на других. Недавно один из пленных не в состоянии был дальше идти, упал, и двое других поволокли его. Он был небольшого роста. Больше, кажется, я его не видела... Последующие записи я делала по-английски - тогда это была моя "тайнопись". Вот перевод тех записей: "Полагаю, что записывать все это очень опасно. Мне кажется, что солдаты допускают ошибку - ведь пленные тоже люди. Сегодня утром замыкающий колонну охранник ударил пленного прикладом винтовки. Вероятно, он его убил. Во всяком случае, когда вечером колонна возвращалась с работы, того пленного в строю уже не было.
   Анка ищет какие-нибудь остатки, которые она сможет бросить на улицу, пленные едят все, даже негодное к употреблению. Они, очевидно, ужасно голодны, ослаблены, многие больны. Их лица темные, серые или зеленые, а глаза кажутся очень большими. По-видимому, пленные были очень молоды, а их лица выглядели такими старыми, потому что они были больны и изголодались".
   Оценивая спустя десятилетия записи в своей школьной тетради, Гизела Н. резюмирует: "Так выглядят мои записки. Последующих страниц в тетради нет. Уничтожила ли я их? Потеряла? Сказать уже не могу. Сопротивления мы не оказывали, мы укрывались, прятались, пытались не высовываться". Заключая обрывки своих записей, Гизела Н. по памяти сообщает: "Я помню, что однажды колонна пленных перестала появляться на нашей улице... о судьбе тех, кто был в ней, мы никого не спрашивали".
   Четвертого мая 1942 г. с очередным эшелоном невольников во Франкфурт-на-Майне была доставлена 23-летняя проводница пассажирских поездов Валентина Архипова, работавшая до войны в Сталинграде. На родине у нее остались двое детей и муж - сталинградский рабочий Михаил Архипов, сражавшийся где-то на фронте. На городской бирже труда невольницу определили домашней работницей к некоей Розине Байер. Как сложились отношения между хозяйкой и ее подневольной работницей, нам неизвестно, но, как свидетельствуют документы, в ночь с 12 на 13 августа того же года, когда союзническая авиация подвергала очередной массированной бомбардировке Франкфурт-на-Майне и его окрестности, молодая советская работница вместе с жителями района бедствия делала все, что могла, для спасения имущества пострадавших. Однако усилия людей были тщетны.
   На пепелище дома своей хозяйки Валентина Архипова обнаружила случайно сохранившийся, сильно поврежденный огнем двухметровый кусок материи, из которой надеялась потом сшить себе платье.
   Направленная позднее городской биржей труда в хозяйство зажиточного крестьянина, она изменила свое первоначальное намерение. Приближалась осень, и, не имея теплой одежды, советская работница решила обменять у кого-нибудь из местных крестьян кусок обгоревшей материи на старое теплое пальто. Обмен состоялся, но о нем узнал местный "фюрер" нацистской партии.
   Желая выслужиться перед начальством, он немедленно донес о происшествии гестапо. Валентина Архипова была арестована и обвинена в грабеже граждан Германии. Как проходило "следствие" по делу № 86/43, видно из полицейского протокола, согласно которому 29 апреля 1943 г. эсэсовец вынужден был прервать допрос обвиняемой "в связи с плохим ее состоянием". Что стояло за этим, нетрудно догадаться. 9 сентября того же года особый суд приговорил 24-летнюю Валентину Архипову из города Сталинграда к смертной казни, и через пять часов чудовищный приговор был приведен в исполнение в тюрьме Франкфурт-Пронгсхайм.
   Прошли десятилетия, и прогрессивный западногерманский тележурналист Райнхард Руттман разыскал дело "особого суда № 86/43", в котором речь шла о "преступлении" Валентины Архиповой. Ему удалось найти и некоторых свидетелей того судебного убийства. В результате своего расследования тележурналист, в частности, установил, что даже видавшие виды технические работники Франкфуртского-на-Майне особого суда были потрясены жестокостью следствия и приговора.
   В 1972 г. Райнхард Руттман создал документальный фильм о деле Валентины Архиповой. Он демонстрировался по одной из программ западногерманского телевидения и своим трагизмом привлек большое внимание прогрессивной общественности Федеративной республики.
   Политических последствий демонстрация документальной ленты не вызвала, но повлекла за собой последствия несколько иного рода. Под прямым воздействием разоблачений тележурналиста и открытого возмущения немалого числа тех, кто видел фильм, бывший нацистский "ортсфюрер" покончил с собой.
   В связи с этим, весьма типичным для фашистской юстиции эпизодом представляется уместным сообщить читателю о заявлении, сделанном Альфредом Штраймом, руководителем Людвигсбургского центрального юридического управления по расследованию дел нацистских преступников. В связи с передачей Председателем Президиума Верховного Совета СССР А. А. Громыко президенту ФРГ Рихарду фон Вайцзеккеру во время его визита в Москву в июле 1987 г. списка лиц, совершивших военные преступления, Штрайм заявил, что список ничего нового собой не представляет. По данным возглавляемого им управления, продолжал Штрайм, против 16 обвиняемых, из которых двое умерли, в ФРГ расследования уже проведены. В двух других случаях следствие еще идет, остальные лица оправданы, или следствие в отношении их прекращено из-за недостаточности доказательств. Штрайм обещал все же передать список соответствующим учреждениям для повторного изучения обвинений. "Теперь,- продолжал он,- Советский Союз должен представить новые доказательства". Штрайм заметил, что речь идет в основном о советских гражданах немецкого происхождения, которые во время второй мировой войны сотрудничали с немецкими оккупационными войсками и, видимо, совершили преступления против человечности. Обвинения против них отчасти были значительными. Однако представленные, в основном из СССР, отягощающие их вину материалы в тех случаях, по которым расследование завершено, оказались недостаточными для их осуждения.
   Всего упомянутое Центральное юридическое управление по расследованию дел нацистских преступников в настоящее время ведет 80 предварительных расследований против еще не установленного числа лиц. Исходя из этого, по данным Штрайма, необходимо произвести проверку 30 000 фамилий военных преступников, зарегистрированных в розыскном списке ООН.
   А вот еще одно свидетельство - письмо жительницы деревни Нортенхоф, что близ Вальсроде (Ганновер), Гертруды Ренн, адресованное мужу, обер-ефрейтору Эрнсту Ренну, на Восточный фронт (полевая почта 08547). Письмо датировано 2 февраля 1942 г., и в нем среди другого такие строки: "Здесь сейчас очень холодно, можно сказать, как в России. Нынешней зимой померзло страшно много картофеля. Этот картофель дают русским, и они поедают его сырым. Не знаю, писала ли я уже тебе, что в Фаллингбостеле каждую неделю умирает 200-300 русских, частично от голода, частично они замерзают".
   Кроме этих выразительных свидетельств трагедии советских пленных приведем в заключение заявление начальника главного управления имперского министерства труда и одновременно начальника группы по использованию рабочей силы Вернера Мансфельда. Оно было сделано в имперской хозяйственной палате 19 февраля 1942 г. "Нынешние затруднения с рабочей силой не возникли бы,- сказал тогда он,- если бы своевременно было принято решение о широком использовании труда русских военнопленных". В нашем распоряжении находилось 3 млн 900 тыс. русских, а теперь осталось всего 1 млн 100 тыс. Только с ноября 1941 по январь 1942 г. умерло 500 тыс. русских.
   Обвинительный тон заявления Мансфельда, отражавшего интересы имперского объединения угля, "И. Г. Фарбениндустри" и других военно-промышленных концернов, олицетворявших переплетение власти воротил германской экономики и руководства гитлеровской партии, не случаен. Он, видимо, выражал известное недовольство нацистской элиты действиями верхушки вермахта, которая не смогла обеспечить реализацию плана молниеносной победы на Востоке.
   Это недовольство вскоре привело к перетряске высшего командования немецкого Восточного фронта и самоназначению Гитлера командующим сухопутными войсками Германии.
   Но вернемся к нашему основному сюжету.
   Дополняя сведения, изложенные Мансфельдом, известный германский историк Кристиан Штрайт отмечает, что за время, указанное высоким нацистским чиновником, айнзацкоманды СС расстреляли 600 тыс. военнопленных, и, таким образом, с начала войны Германии против СССР и до конца января 1942 г. в фашистском плену ежедневно в среднем умирало 6 тыс. советских военнопленных .
   Приведенные свидетельства генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина, бывшей школьницы из Бремена, строки письма Гертруды Ренн, а также заявление Мансфельда весьма точно воспроизводят ситуацию тех лет. Они могут быть дополнены множеством аналогичных свидетельств и дают веские, основания для восстановления исторической истины, которая не может быть предана забвению.
   Новые поколения немцев, разумеется, не могут и не должны нести ответственность за преступления, совершенные германским фашизмом, однако на немалое число представителей этих поколений может лечь вина за умолчание правды о тех преступлениях. Нежелание говорить о них может способствовать повторению трагического прошлого. Решительно преодолеть это прошлое представляется задачей первейшей важности в условиях заметной активизации неоконсервативных тенденций среди известной части немецкого населения.
   Вспоминаются длительные беседы с членом Берлинского магистрата первого послевоенного состава Отто-маром Гешке, руководителем Берлинского городского комитета КПГ, возрожденного в июне 1945 г., Вальдемаром Шмидтом, председателем столичной организации Жертв фашизма Карлом Раддатцом, которые существенно дополняли рассказ Франца Далема о практике нелегальной работы коммунистов, социал-демократов и других антифашистов Германии в годы гитлеровской войны против Советского Союза. Они познакомили меня с документами, относящимися к этой работе, и устроили встречи с другими бывшими подпольщиками. Особенно важной была встреча с баварским антифашистом Карлом Цимметом. Этот человек, которому была уготована смертная казнь в Бранденбургской тюрьме, тотчас же после освобождения войсками Красной Армии отыскал в канцелярии Нойдекской тюрьмы, где содержался первоначально, свое следственное дело и все приобщенные к нему материалы. Унеся их с собой, он сохранил для истории уникальные и, быть может, единственные в своем роде документы. Ведь, как уже говорилось, накануне краха "третьей империи" эсэсовцы пытались замести следы своих чудовищных преступлений и сожгли огромное количество документов, уличающих их.
   Особенно тщательно это практиковалось в районах Германии, к которым приближалась Красная Армия.
   Следует иметь в виду и другое. Советские военнопленные были в Германии вне закона, и поэтому все, что было связано с их массовым уничтожением, как правило, вообще не документировалось. Исключением являлись лишь случаи, когда в следственных делах об антифашистской деятельности граждан Германии отражалось их тайное сотрудничество с советскими людьми, находившимися тогда в стране: лейпцигское дело Максимилиана Хауке и его друзей, мюнхенское дело Карла Циммета и его единомышленников, кильское дело Бернхарда Окоора и его товарищей, а также материалы некоторых других судебных дел подтверждают сказанное.
   Знали ли советские патриоты, оказавшиеся на фашистской каторге, о репрессиях, которым после войны они могут быть подвергнуты на Родине в связи с их вынужденным пребыванием в фашистском плену? Многочисленные документы немецких архивов и свидетельства граждан СССР, переживших гитлеровскую неволю в глубоком тылу врага, дают на этот вопрос однозначный ответ - знали или по меньшей мере догадывались. Знали по рассказам "свежих" военнопленных, могли догадываться хотя бы потому, что были полностью лишены какой бы то ни было материальной, в том числе и продовольственной, помощи Международного Красного Креста, в то время как пленные - граждане других стран антигитлеровской коалиции такую помощь получали регулярно. Однако чувство высокого советского патриотизма и сыновней верности Отчизне большинства советских пленных значительно превосходило боязнь несправедливых упреков и даже возможных наказаний. Так, в материалах судебного дела кильских антифашистов воспроизводятся слова их советских единомышленников, которые в ходе следствия подчеркивали, что "в результате деятельности групп Сопротивления Сталину должно было быть также дано доказательство борьбы его сограждан против национал-социалистского режима". Все это так, но истины ради нельзя не сказать и о том, что немалое число по преимуществу военнопленных-офицеров, помнивших события 30-х годов, подчас терзалось мучительными сомнениями - поймет ли их Родина и примет ли достойно в свое лоно?
   К несчастью, эти сомнения были не безосновательны.
   
   
   
   
   

   В конце августа 1947 г. в скромном московском особняке на улице Чехова, где тогда находилась редакция газеты "Красная звезда", мы встретились с генерал-майором Александром Николаевичем Щербаковым, заместителем главного редактора газеты.
   Это был очень опытный и интеллигентный военно-политический работник, большой интернационалистской закалки, в семье которого воспитывался учившийся в свое время в Москве сын одного из известных революционеров Китая. Генерал возглавлял Военно-политическую академию им. Ленина, был на ответственной работе в центральном аппарате партии, в годы Отечественной войны являлся одним из руководителей политотдела 51-й армии, которой командовал Герой Советского Союза генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер. Как обычно в таких случаях, беседа началась с воспоминаний о совместной службе в академии, фронтовых встречах в Прибалтике, где очень успешно действовала 51-я армия.
   Потом я рассказал Александру Николаевичу о неизвестных широкому кругу людей документах из немецких архивов, свидетельствующих о мужественной борьбе советских граждан, не по своей воле оказавшихся в Германии и оккупированных ею странах. Выслушав рассказ, заместитель главного редактора "Красной звезды" тотчас же попросил написать об этом обстоятельную статью, гарантируя ее быструю публикацию. С удовлетворением приняв предложение, я пообещал через несколько дней вручить ему рукопись и слово свое сдержал. Шло время, но заказанная публикация на полосах "Звездочки" не появлялась. На письменный запрос, адресованный генералу, ответа не последовало. Прошли годы, прежде чем мне стала известна причина случившегося. Но читатель узнает об этом несколько позднее. Между тем сбор материалов, критический анализ их, усилия по расшифровке псевдонимов, которыми пользовались в интересах конспирации казненные фашистами советские подпольщики, поиски их родных и близких не прекращались. И быть может, одной из самых трудных предварительных задач была последняя. Ведь только близкие или родные погибших могли помочь установить их биографии. В делах гестаповцев, занимавшихся расследованием связей немецких антинацистов с организациями, группами и отдельными советскими патриотами, сведения о последних крайне скупы. Это, как правило, лишь имена, фамилии граждан СССР, год и место их рождения. В большинстве случаев речь идет часто о небольших населенных пунктах без указания района, области или республики. Кроме того, как вскоре показало исследование, немало патриотов, стремясь ввести нацистское следствие в заблуждение, заведомо давали о себе и местах проживания родных или близких явно неверные сведения. Все это, вместе взятое, сильно затрудняло установление довоенных жизненных путей активистов подпольного движения, их единомышленников, переживших гитлеровскую войну и вернувшихся в 1944-1945 гг. на Родину. И все же многолетние изыскания и розыски, проведенные в первые послевоенные годы, невзирая на трудности, связанные с крайне отрицательным тогда отношением официальных учреждений к репатриированным из Германии советским гражданам, принесли свои плоды.
   В феврале 1950 г. автор этой книги послал в ЦК ВКП(б) на имя Г. М. Маленкова письмо, в котором говорилось: "Представляю краткое описание деятельности подпольной организации советских военнопленных, существовавшей на территории гитлеровской Германии в 1943-1944 годах. Прилагаемое описание основано на гестаповских архивах и свидетельствах немецких коммунистов, примыкавших к организации и оставшихся в живых. Главный документ, на котором основывается описание,- донесения начальника мюнхенского полицейского управления Шефера на имя Кальтенбруннера - был найден мюнхенскими коммунистами и антифашистами после капитуляции гитлеровских войск, среди развалин здания управления полиции Верхней Баварии. Указанное донесение вместе с двумя красными знаменами подпольной организации в январе 1946 г. было передано мюнхенскими коммунистами представителю управления по делам репатриации советских граждан при Совмине СССР в американской зоне оккупации Германии подполковнику А. К. Орешкину.
   Прошу Вас разрешить мне дальнейшую работу над упомянутыми материалами в целях их опубликования. Приложение: описание на 46 страницах". Забегая несколько вперед, скажем, что вскоре удалось разыскать подполковника А. К. Орешкина и встретиться с ним. Александр Кириллович оказался очень приветливым человеком и подробно рассказал, как по прибытии в Мюнхен американские оккупационные власти предоставили в его распоряжение огромные корпуса казармы германских войск радиосвязи, находившиеся у соединения Мюнхенской кольцевой автомагистрали с Нюрнбергской автострадой. Он говорил, как в эти казармы, ставшие сборным пунктом советских репатриантов, потоками стекались со всей Баварии и прилегающих к ней земель бывшие военнопленные и угнанные в Германию для принудительного труда гражданские лица. То были жители Украины, Белоруссии, республик Прибалтики, Ленинградской области и других районов СССР - мужчины, женщины и дети.
   Подполковник вспоминал многие события тех дней и даже, как он сказал, "оплошность", которую допустил, заставив сравнительно долго ждать приема делегацию демократических организаций Мюнхена и всей Верхней Баварии.
   Александр Кириллович подтвердил факт передачи ему этой делегацией папки гестаповских документов и двух красных знамен советских подпольщиков, но тут же откровенно добавил, что в суматохе того времени не придал этому визиту должного значения. К тому же, добавил он, переводчиком при той беседе был репатриант, плохо владевший немецким языком и толком не рассказавший, о чем в документах идет речь.
   Но вернемся к судьбе письма, адресованного в ЦК партии. Мне трудно судить, докладывалось ли содержание его лично адресату. Но хорошо известно, что рабочий аппарат секретаря Центрального Комитета партии письмом занимался.
   Так или иначе, спустя короткое время начальнику военного учебного заведения, в котором я в те годы служил, было предложено командировать меня в Главное политическое управление Красной Армии. Там сообщили, что расследование вопросов, поднятых в письме, возложено на заместителя начальника управления пропаганды и агитации ЦК партии Л. А. Слепова и начальника ГлавПУРа генерал-полковника Ф. Ф. Кузнецова. Последний перепоручил участие в рассмотрении вопроса одному из ответственных работников Министерства обороны, полковнику А. С. Никитину. Мы хорошо знали друг друга по совместной работе в начале войны в 7-м управлении ГлавПУРа, и поэтому поддержка моей инициативы полковником не вызывала у меня никаких сомнений.
   Л. А. Слепов с большим вниманием и явной заинтересованностью выслушал доклад, связанный с содержанием письма, задавал уточняющие вопросы, интересовался воспоминаниями немецких коммунистов, подтверждающими факты, изложенные в письме. Обстоятельная беседа произвела очень обнадеживающее впечатление. Правда, в ходе ее Л. А. Слепов воздерживался от высказывания собственного мнения по сути дела. На прощание он ограничился лишь тем, что попросил позвонить ему по телефону через неделю.
   Выждав установленный срок, я спросил, каковы результаты нашей встречи. Ответ, увы, не оправдал возлагавшихся надежд. Пусть этим делом занимаются соответствующие компетентные организации, сказал заместитель начальника управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).
   Не удовлетворившись полученным ответом и оставаясь твердо убежденным в том, что речь не может идти об одном только ведомственном аспекте проблемы, что она имеет большую морально-нравственную и несомненную научную значимость, я не мог не продолжать свои исследования. При знакомстве со все большим числом добротных источников, тщательном сопоставлении воспоминаний советских борцов антифашистского движения Сопротивления в глубоком нацистском тылу с архивными материалами повергнутого в прах фашистского государства становилось ясно, что движение советских патриотов по сути дела нужно рассматривать как неотъемлемую страницу истории Великой Отечественной войны.
   Все это, вместе взятое, послужило основанием для вторичного обращения к руководству партии. Произошло это в апреле 1951 г. На сей раз хорошо мотивированная записка была адресована, как тогда говорили, шеф-идеологу М. А. Суслову. Вскоре последовал его вызов для личного доклада. Встреча, во время которой угрюмый хозяин просторного кабинета говорил мало, ограничивался двумя-тремя вопросами незначительного характера, но делал множество пометок в своем большом блокноте, казалось, не предвещала неожиданностей. Но вышло иначе.
   Если первое обращение в высшую партийную инстанцию оказалось просто безрезультатным, то второе повлекло за собой далеко идущие последствия.
   По указанию М. А. Суслова была создана специальная комиссия для рассмотрения содержания адресованного ему обращения. По случайному совпадению заседание комиссии состоялось в День печати 5 мая 1951 г. На него был, конечно, вызван и "виновник торжества". Основным докладчиком на заседании был майор Ештохин. Главные положения его выступления, рассчитанные на дискредитацию автора записки, сводились к следующему:
   1. Управлению по делам репатриации при СНК СССР ничего не известно о подпольных организациях советских граждан в Германии, и в частности об упоминаемых в записке лицах.
   2. Нам вообще ничего не известно о патриотической борьбе граждан СССР в Германии в годы минувшей войны.
   3. Нельзя доверять немецким полицейским документам, часть из них фальшивки, особенно те, где говорится об антифашистской борьбе советских людей в Германии. Недостатком записки является то, что в ней не показано влияние советских подпольщиков на внутриполитическое положение гитлеровской Германии.
   4. Чудом уцелевшие люди - провокаторы или агенты гестапо.
   5. Тезис о том, что и в плену можно выполнить патриотический долг воина, вреден, ибо он на одну доску ставит солдата армии и пленного.
   6. Мы все читали записку, и это отняло у нас слишком много времени.
   Видимо, не стоит продолжать перечень других обвинений, упреков и навешивания ярлыков в духе тех лет, стоит лишь подчеркнуть, что двухчасовая "проработка" автора записки велась "по высшему разряду". Но и этим дело не закончилось. Комиссия дала соответствующие рекомендации политуправления военного округа, где я тогда проходил службу.
   Не забыть, как начальник этого управления генерал-майор В. В. Данилов, не разобравшись в существе вопроса, выразительно и лаконично заявил: "Из-за вас я партбилет терять не буду". За словами последовали дела. По инициативе генерала военный совет округа направил в парткомиссию при ГлавПУРе представление о привлечении автора записки к партийной ответственности, отстранении от занимаемой должности за "антипатриотизм" и "воспитание курсантов и офицеров в духе сдачи в плен". Резюмируя свое мнение, военный совет округа рекомендовал "впредь не назначать Е. А. Бродского на должности, связанные с идеологической работой".
   Между тем в "дело" включились и работники органов министерства госбезопасности. Уполномоченный особого отдела при штабе военного училища под предлогом подготовки к очередной экзаменационной сессии в академии, заочником которой он якобы был, попросил дать ему конспекты моих лекций. В них, видимо, предполагалось найти конкретное подтверждение обвинения о "воспитании курсантов и офицеров в духе сдачи в плен".
   Потом начальник отдела МГБ пригласил меня прочитать сотрудникам отдела лекцию о международном положении Советского Союза. К чести генерала, присутствовавшего на лекции и, видимо, оценившего ее без всяких предубеждений и предвзятости, развития "инициативы" по его линии не произошло. Тем не менее, прежде чем свернуть "дело" на местном уровне, у меня был произведен обыск.
   Дальнейшие события не заставили себя долго ждать. Руководитель партийной комиссии при ГлавПУРе А. П. Леонов в своих обвинениях значительно превзошел доклад Ештохина. Его унижающая достоинство человека грубость и брань были основаны на господствовавшем в те годы "принципе" презумпции виновности и являлись смесью политических инсинуаций, личных нападок, обвинений в троцкизме и космополитизме. Завершая рассмотрение "дела", он подчеркнул, что речь идет об исключении из партии и что только признание вины может изменить положение. За почти четыре года пребывания на фронте мне не пришлось испытать такого ошеломляющего шока, как в те часы.
   И все же, собрав нравственные силы, я сказал, что если бы немедленно поступил так, как от меня требуют, то сказал бы неправду. Заседание комиссии закончилось предложением предоставить мне три дня на размышление. Трое суток я обдумывал сложившуюся ситуацию. На четвертые сутки позвонил по указанному мне телефону и сообщил вывод, к которому пришел. Суть его сводилась к следующему: моя позиция - результат длительных научных исследований, критического анализа свидетельских показаний и архивных документов - советских и зарубежных. Если контраргументы, с которыми можно было бы познакомиться, по убедительной силе превзойдут сделанный вывод, то, разумеется, свой вывод я готов пересмотреть, но только в этом случае.
   Немного не дослужив установленного срока службы в армии, я был неожиданно из ее кадров уволен. Вслед за тем состоялось решение парткомиссии, в котором "за политические ошибки" мне был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. Но последствия указаний Суслова продолжали действовать.
   В некоторые руководящие инстанции и вузы Риги, где я после демобилизации из армии жил, посыпались подметные письма, рекомендовавшие вопрос о моем использовании согласовывать с автором писем. Трудно сказать, в какой степени действовала рекомендация, но, так или иначе, в результате многомесячного трудоустройства в отделе науки и вузов ЦК Компартии Латвии мне предложили работу заведующего одним из городских детских садов. Но и это еще не все.
   Тогдашнее руководство ГлавПУРа возбудило перед Высшей аттестационной комиссией при Министерстве высшего образования вопрос о лишении меня ученой степени кандидата исторических наук, мотивируя представление все теми же "политическими ошибками". Однако экспертная комиссия ВАК по инициативе академика А. М. Панкратовой сочла такой довод несостоятельным.
   Таковы только некоторые фрагменты предыстории разработки автором этой проблемы.
   После XX съезда КПСС официальное отношение к бывшим военнопленным, офицерам и солдатам наших вооруженных сил, как и к репатриантам вообще, начало постепенно изменяться к лучшему.
   Но сравнительно быстрое угасание многих импульсов, данных съездом, а затем утвердившаяся полоса политического и нравственного застоя в стране дали себя знать и в этой области. Тем не менее научная разработка проблемы, о которой идет речь, продолжалась, ибо мысль остановить нельзя. В конце концов многолетнее исследование обрело форму фундированной рукописи.
   Ознакомившись с ней, за ее скорейшее издание отдельной книгой высказался ряд военачальников, ученых и писателей. Среди названных был известный военный деятель, останки которого покоятся в Кремлевской стене, генерал армии А. В. Хрулев. Считая публикацию работы весьма важной для патриотического и интернационалистского воспитания нашей молодежи, он, как заместитель председателя Советского комитета ветеранов войны, обратился с соответствующим официальным письмом к одному из тогдашних секретарей ЦК КПСС, П. Н. Поспелову.
   А вот что писал по тому же поводу автору К. М. Симонов:
   "Я прочел Вашу работу с очень большим интересом. Ваша работа носит строго исторический характер, а я не историк, и, быть может, мое мнение об этом историческом сочинении будет страдать дилетантизмом, но как писатель, много лет тоже по-своему занимающийся историей этой войны, я бы хотел все-таки высказать Вам свое мнение о Вашей работе.
   Для меня было как раз особенно интересным и важным то, что Ваша работа носит не беллетризированный, а чисто исторический характер. Может быть, я не прав, но мне кажется, что у нас порой излишне много занимаются беллетризацией фактического материала, в особенности когда речь идет о материале, связанном с лагерями, подпольными группами, побегами из лагерей, партизанскими диверсионными действиями. В известной мере это можно объяснить тем, что такой материал своим трагизмом соблазняет пойти на дальнейшее его заострение, связанное с беллетризацией. Но очень часто с приходом беллетризации из сочинений на эти темы уходит достоверность. Многое становится проще, чем было, фашисты оказываются менее страшными и опасными врагами, а усилия борцов Сопротивления увенчиваются более легкими, более частыми успехами, чем это было в действительности. Читатель, который всей душой хочет успеха правому делу, от души радуется всему этому и оказывается дезинформированным в смысле понимания меры трудности той неимоверно тяжелой подпольной борьбы, которую люди вели в логове фашизма в те годы.
   Я, как говорится, начал от обратного. Так вот, для меня Ваша работа крайне привлекательна именно отсутствием всякой беллетризации, отсутствием тех натяжек, при помощи которых, случается, тот или иной автор, с самыми добрыми намерениями, спешит выдать желаемое за действительное. Ваша работа - строгая работа, показывающая действительную меру трудностей и действительную меру трагизма всех описываемых Вами событий, происходивших в антифашистском подполье.
   Мне кажется, что Вы соблюли очень точно чувство меры, включая в свое повествование те или иные человеческие документы, главным образом связанные с последующими воспоминаниями и последующей перепиской с теми, кто остался в живых. Эти материалы, включенные Вами в работу, вносят в нее свою необходимую ноту, в то же время не разрушая единства замысла.
   А в общем, если сказать о впечатлении в целом, то Ваша работа дала мне лично очень большой и важный познавательный материал, во многом совершенно новый для меня. И это при том, что я в общем сам довольно давно занимался этими проблемами и не так уж мало знаю об этом.
   С отрывками из Вашей работы я знаком давно, еще со времен "Нового мира". Был рад увидеть главы из нее теперь в книге "Германский империализм и вторая мировая война". Но, вообще-то говоря, пора бы сделать так, чтобы читатели могли познакомиться с этим Вашим трудом целиком и не в рукописи, как пришлось это делать мне, а в печатном виде. И пора, и важно, и, на мой взгляд, политически правильно было бы превратить эту рукопись в книгу. Я не знаю, насколько мое мнение писателя может иметь значение в решении судьбы такого исторического сочинения, как Ваше, но если это мое мнение где-либо и кому-либо может показаться сколько-нибудь интересным, то я прошу Вас воспользоваться этим письмом по своему усмотрению и буду только рад этому"
   Не желая утомлять читателя перечислением суждений специалистов-историков, приведу лишь мнение бывшего секретаря Исполкома Коммунистического Интернационала молодежи Г. М. Беспалова, хорошо знавшего германские проблемы не только теоретически, но и в результате длительной деятельности в Германии как в довоенные, так и в послевоенные годы.
   "Автор,- писал Георгий Михайлович,- начал работать над темой еще в 1945 г. Если мы вспомним, что в годы культа личности многих героев Брестской крепости, а также советских воинов, оказавшихся в плену в фашистской Германии, объявляли предателями, изменниками и даже шпионами и что разыскивать их или их родственников приходилось где-то на Колыме или в Норильске, то не подлежит сомнению, что упорная и настойчивая работа над темой потребовала и мужества и воли... Швейцарская буржуазная газета "Нойе цюрхер цайтунг" 7 мая 1965 г. опубликовала отчет о судебном процессе над эсэсовскими военными преступниками, происходящем до сих пор во Франкфурте-на-Майне (Западная Германия). Из отчета о процессе становится особенно ясно, что гитлеровские палачи ставили перед собой три главные задачи:
   1. Уничтожить евреев (это соответствовало принципам нацистской программы - очистить расу господ от нечистой крови);
   2. Уничтожить советских военнопленных, что, в сущности говоря, соответствовало тому же принципу, поскольку советские военнопленные также считались представителями неполноценной расы;
   3. Уничтожить германских антифашистов, и прежде всего коммунистов, как предателей высшей германской расы.
   Методы решения этой задачи были самыми бесчеловечными. И вдруг мы услышали нечто невероятное: один из главных обвиняемых на процессе, Ханс Штарк, командовавший расстрелом сотен советских военнопленных у так называемой "Черной стены", на суде во Франкфурте заявил, что он был против сожжения евреев и советских военнопленных в газовых печах. Этот гитлеровский палач заявил, что такую операцию считал "не достойной мужчины", "трусливой". Даже теперь этот преступник не побоялся заявить, что уничтожение евреев и советских военнопленных было совершенно правильной, соответствующей высоким идеалам национал-социалистской программы мерой...
   Автор рукописи показывает, как десятки тысяч советских военнопленных даже в самой Германии, в фашистской неволе, в гнусных нацистских лагерях продолжали героическую борьбу против ненавистного фашистского режима. Работа ценна своей документальностью, строгой научностью исследования; она является результатом живой связи автора с героями антифашистской борьбы в гитлеровской Германии и их родственниками. Работа является ценным вкладом в историю борьбы советского народа против гитлеровского фашизма. Как ни труден был путь исследователя, но он увенчался крупным успехом".
   Моральная поддержка окрыляла, и решено было вновь испытать судьбу. На сей раз аргументированное письмо я направил министру культуры Е. А. Фурцевой, но на него даже не получил ответа. Оставалось последнее - обращение к Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу. Казалось, высший руководитель страны все же поможет преодолеть стену молчания. Увы, но и это письмо постигла та же участь, что и другие письма.
   Читатель, надеюсь, не забыл эпизод, связанный с неподдельным интересом генерал-майора А. Н. Щербакова к статье, переданной ему в августе 1947 г. Эпизод имел свое продолжение. Спустя годы, при очередной встрече с Александром Николаевичем, я спросил его, что все же помешало тогда публикации статьи, которая ему так понравилась. Ответ был кратким, но весьма выразительным. Против публикации, сказал генерал, решительно высказались работники КГБ. Больше того, продолжал он, один из приближенных Берии собственноручно написал тогдашнему главному редактору газеты "Красная звезда" генерал-майору И. Я. Фомиченко: "Ни в коем случае не печатать. Все это провокации гестапо".
   Позднее мне попались в руки воспоминания чехословацкого революционера Рудольфа Ветишки, который в марте 1943 г. по заданию руководства КПЧ был направлен из Москвы на родину для оказания помощи патриотическому подполью. До 23 июля 1944 г. он успешно выполнял ответственное поручение своей партии, но по трагическому стечению обстоятельств в тот июльский день был схвачен в Праге гестаповцами. Палачи подолгу допрашивали свою жертву, используя провокаторов и сломленных пыткой людей. Не добившись цели, они устрашающе заявили Ветишке: "Мы вам устроим такое, что и спустя десять лет после войны вы будете убивать друг друга". К великому сожалению, гестаповские провокационные угрозы не оставались только фразой. Как уже говорилось выше, трагические нарушения социалистической законности, имевшие место в нашей стране в годы культа личности Сталина, коснулись в 1941 -1953 гг. немалого числа советских людей, не по своей вине оказавшихся во вражеском плену и не запятнавших там своей чести и советского достоинства. Наиболее значительное число жертв тех репрессий приходилось тогда именно на эту часть граждан Страны Советов; ведь плен тогда официально считался равносильным предательству, и это несмотря на героизм многих воинов, сражавшихся в окружениях 1941 - 1942 гг. и сковывавших значительные силы врага, рвавшегося в глубинные районы СССР.
   Согласно приказу Сталина от 16 августа 1941 г., семьи командиров попавших в плен подлежали аресту. Что же касается коммунистов, то за пребывание в плену или на оккупированной территории их прежде всего без всякой проверки огульно исключали из партии. Всего за это было исключено из ВКП(б) свыше 100 тыс. человек.
   Как разительно отличалось от этой "позиции" отношение правительств западных стран антигитлеровской коалиции к своим воинам, попавшим в нацистский плен. "Нет вопроса,- писал, например, Уинстон Черчилль 21 марта 1945 г. Сталину,- к которому британская нация проявляла бы большую чувствительность, чем вопрос об участи наших пленных, находящихся в немецких руках, и об их быстром освобождении из заключения и возвращении на родину".
   Возвращаясь через три дня к той же теме, премьер-министр Великобритании напоминал руководителям СССР и США: "Мы уже давно предвидели ту опасность, которой могут подвергнуться пленные либо вследствие хаотической обстановки, которая возникнет после краха Германии, либо в ином случае в результате того, что Гитлер и его сообщники выступят с преднамеренной угрозой истребления некоторых или всех пленных. Цель этого маневра могла бы заключаться или в том, чтобы избежать безоговорочной капитуляции, или в том, чтобы спасти жизнь наиболее крупным нацистским гангстерам и военным преступникам путем использования этой угрозы как козыря или как средства вызвать разногласия среди союзников на конечных стадиях войны. Имея это в виду, мы в октябре прошлого года через наших дипломатических представителей в Москве и Вашингтоне сделали Правительству Соединенных Штатов и Советскому Правительству предложение об опубликовании англо-американо-русского предупреждения немцам, но мы пока не получили ответа...
   Британские и американские военные власти рассматривали различные предложения практического характера по вопросу оказания немедленной военной помощи лагерям военнопленных в Германии и их защиты. Я полагаю, что опубликование в соответствующее время совместного предупреждения в духе того, что мы предложили, было бы весьма существенным дополнением к тем практическим мерам, которые возможно будет принять".
   В тексте предупреждения говорилось: "От имени всех Объединенных Наций, находящихся в войне с Германией, Правительства Соединенного Королевства, Соединенных Штатов и СССР настоящим обращаются с торжественным предупреждением ко всем комендантам и охране, в ведении которых находятся союзные военнопленные в Германии и на территориях, оккупированных Германией, а также к служащим гестапо и ко всем другим лицам независимо от характера их службы и ранга, в ведение которых переданы союзные военнопленные, будь то в зоне боев, на линиях коммуникаций или в тыловых районах. Они заявляют, что всех этих лиц они будут считать ответственными в индивидуальном порядке не в меньшей степени, чем германское верховное командование и компетентные германские военные, военно-морские и воздушные власти, за безопасность и благополучие всех союзных военнопленных, находящихся в их ведении.
   Любое лицо, виновное в дурном обращении или допустившее дурное обращение с любым союзным военнопленным, будь то в зоне боев, на линии коммуникаций, в лагере, в госпитале, в тюрьме или в другом месте, будет подвергнуто беспощадному преследованию и наказано.
   Они предупреждают, что они будут считать эту ответственность безусловной при всех обстоятельствах и такой, от которой нельзя будет освободиться, свалив ее на какие-либо другие власти или лица". Только 14 апреля 1945 г. согласие на такое предупреждение было дано.
   Противоправные действия в отношении многих бывших советских военнопленных, вернувшихся домой, длились достаточно долго. Только спустя одиннадцать лет после окончания Великой Отечественной войны началась их морально-политическая реабилитация.
   Подозрительность по отношению к тем, кто пережил муки плена, била не только по этим жертвам войны, но и по человеческим чувствам сострадания к ним. Даже спустя многие годы, заполняя иную анкету, советский человек обязан был отвечать на вопрос, не был ли он или кто-либо из его ближайших родственников в плену. Такой же вопрос относился и к оставшемуся без защиты мирному населению Советской страны. Люди, которым выпало жить в условиях оккупационного режима врага, надолго оказались "мечеными", вызывающими недоверие властей всех уровней.
   Между тем история тех лет знала и другое.
   Второго сентября 1945 г. на палубе американского линкора "Миссури", бросившего якорь в Токийской бухте, состоялась церемония подписания Акта о безоговорочной капитуляции Японии. В ходе церемонии генерал Дуглас Макартур от имени держав-победительниц произнес торжественную речь и после подписания акта представителями Японии пригласил к столу освобожденных из японского плена британского генерала Персиваля и генерала США Уэйнрайта. То была демонстрация глубокого уважения к воинам, до конца выполнившим свой долг и оказавшимся в плену.
   Теперь известно, что собственные предвоенные просчеты и просчеты военных лет Сталин и его окружение выдавали за ошибки руководства западными приграничными военными округами, что массовое пленение врагом советских воинов в первые недели и месяцы Великой Отечественной войны они квалифицировали как предательство красноармейцев и их командиров, точно так же как Берия и его подручные, действуя в том же духе, кощунственно считали "не контролируемую ими", организованную советскими людьми антифашистскую борьбу в глубоком гитлеровском тылу (как это подтверждает и приведенное выше указание главному редактору "Красной звезды") сотрудничеством с нацистской полицией или даже гестаповской провокацией.
   В итоге противоправное отношение ко многим бывшим советским узникам фашизма объективно смыкалось с тенденцией реваншистских и иных консервативных исследователей и публицистов периода "холодной войны", стремившихся принизить роль Советского Союза в победе над фашизмом, и в частности приуменьшить роль его сыновей и дочерей в западноевропейском движении антифашистского Сопротивления.
   Нельзя считать случайным, конечно, что при жизни Сталина, т. е. в первые послевоенные годы, звание Героя Советского Союза было присвоено только одному бывшему узнику фашистских тюрем и концлагерей - генерал-лейтенанту инженерных войск профессору Д. М. Карбышеву, зверски замученному в феврале 1945 г. в Маутхаузене. Но в материалах посмертного представления погибшего к высокой награде, как и в публикациях того времени, посвященных жизни и смерти генерала, сам факт правительственного увековечения его памяти все же не связывался с участием Дмитрия Михайловича в антифашистском Сопротивлении, а мотивировался, как подчеркивал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 августа 1946 г., исключительной личной стойкостью и мужеством, проявленными в борьбе с немецкими захватчиками в Великой Отечественной войне.
   В каком вопиющем противоречии находилась вся эта "теория" и практика с принципами, которыми руководствовался В. И. Ленин?
   В мае 1918 г. Владимир Ильич подписал постановление Совнаркома, касавшееся Общества Красного Креста. "Главная задача Русского Красного Креста есть помощь военнопленным", и он должен приложить к этому делу "всю энергию и все имеющиеся средства", говорилось в том постановлении. Важное значение в этом смысле имело создание специального органа власти. Уже 27 апреля 1918 г. было опубликовано решение Совета Народных Комиссаров, подписанное Лениным, об учреждении Центральной Коллегии по делам пленных и беженцев, сокращенно именовавшейся Центро-пленбеж или Центроплен. В постановлении говорилось: "Центральная Коллегия действует как самостоятельное учреждение, входящее в состав Народного Комиссариата по военным делам и имеющее право делать доклады Совету Народных Комиссаров". А спустя почти два месяца Совнарком счел необходимым принять дополнение к вышеуказанному декрету. Его подписали вслед за Лениным нарком социального обеспечения А. Н. Винокуров и управделами СНК В. Д. Бонч-Бруевич.
   В дополнении очень подробно изложены конкретные задачи созданной организации, которые иллюстрируют, с какой заботой Владимир Ильич относился к судьбе советских граждан, возвращавшихся из германского и австрийского плена. Остановимся только на самых главных пунктах дополнения: "В соответствии с целью учреждения Центральной Коллегии по делам пленных и беженцев и в видах полного учета всех средств, расходуемых на дело пленных и беженцев, все кредиты означенного назначения, отпускаемые правительственным учреждениям и организациям, как-то Российскому Обществу Красного Креста, Всероссийскому Земскому Союзу, Всероссийскому Союзу Городов и пр., обслуживающим пленных и беженцев, должны направляться через Центральную Коллегию и подлежат ее контролю... Народному Комиссариату по военным делам и местным его органам (окружным, губернским комиссариатам и т. п.) предлагается при проведении тех или иных реформ в медико-санитарных учреждениях согласовывать их с предложениями Центральной Коллегии для разрешения вопроса без ущерба для дела помощи пленным и беженцам. Российскому Обществу Красного Креста вменяется в обязанность употребить силы и средства на помощь пленным и беженцам, исполняя все задания Центральной Коллегии.
   Народным Комиссариатам по Внутренним Делам, Социального Обеспечения и их местным органам, равно как общественным организациям, предлагается войти в самый близкий контакт с Центральной Коллегией по делам пленных и беженцев и ее органами на местах и всячески содействовать работе долечивания и призрения возвращающихся на родину военнопленных больных и инвалидов".
   В тревожные июльские дни восемнадцатого года в Москве проходил Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Он принял одиннадцать важных для страны постановлений. Мы не будем пересказывать их содержание, но подчеркнем, что после избрания президиума во главе с Я. М. Свердловым и заслушивания приветствия представителя британской социалистической партии съезд 4 июля направил приветствие военнопленным, находящимся на чужбине. Воспроизведем этот уникальный документ. "Пятый Съезд Советов,- говорилось в нем,- шлет горячий привет нашим пленным, томящимся на чужбине, и с нетерпением ждет возвращения братьев-солдат, которые займут свое место в борьбе за Советскую Россию и за социализм. Пятый Съезд Советов считает совершенно неотложной задачей организацию всесторонней помощи нашим пленным. Съезд клеймит позором те группы, которые пытались задержать посылку сухарей нашим военнопленным, стремясь вызвать на этой почве голодные погромы. Пятый Съезд Советов постановляет: Все губернские Совдепы обязаны создать специальные отделы по организации помощи военнопленным. Эти отделы должны тесно связаться с Центропленом и всю свою работу вести в тесном контакте с ним. Отделы помощи военнопленным должны немедленно приступить к сбору хлеба и других предметов первой необходимости для военнопленных. Пусть все Советы на местах немедленно поставят этот вопрос на очередь. Советская Россия обязана и при самых трудных условиях сделать все возможное для обеспечения братьев-военнопленных. Съезд постановляет послать уполномоченному РСФСР в Германии двадцать пять миллионов рублей специально для организации на месте помощи нашим братьям, еще находящимся в плену на чужбине".
   Хотелось бы обратить особое внимание читателя на те строки постановления, где съезд клеймит позором антисоветские элементы, которые, стремясь использовать трагическое положение военнопленных, хотели вызвать с их стороны голодные погромы немецкого населения, как в целях недопущения подобных действий было принято решение о немедленной посылке уполномоченному Советского правительства в Германии 25 млн рублей для оказания на месте помощи голодающим братьям-военнопленным. Здесь, в сущности говоря, речь шла и об интернациональной помощи народу Германии, осуществлении экстраординарных мер по защите его от провоцировавшихся германским милитаризмом трагических акций со стороны доведенных до отчаяния военнопленных. Мы подчеркиваем эти строки постановления съезда Советов не случайно. В другой исторической ситуации, о которой речь пойдет впереди, мы столкнемся с аналогичным положением, исход которого окажется разительно отличным от того, который был предопределен ленинской концепцией взаимоотношений между народами и в экстремальных условиях мировой войны.
   Напомним также, что буквально в тот же день, когда было принято постановление Пятого Всероссийского съезда Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, В. И. Ленин, выражая его волю, телеграфировал комиссару ст. Орша Д. Е. Иващенку: "Благодарю за пропуск 36 вагонов в Германию: это для наших бедствующих военнопленных. Прошу опровергать все гнусные клеветы и помнить, что мы должны помогать нашим военнопленным изо всех сил".
   О значении, которое придавало Советское правительство и лично Владимир Ильич делу помощи военнопленным и беженцам, говорит и решение Центро-пленбежа от 11 сентября 1918 г. об учреждении на Украине своего филиала, председателем которого был назначен большевик, член РСДРП с 1900 г., участник Октябрьской революции, крупный деятель ленинской партии и Советского государства Иосиф Станиславович Уншлихт.
   В годы гражданской войны Советская Республика неуклонно следовала духу постановления Пятого съезда Советов. Красноармейцы, захваченные белогвардейцами, после побега из плена или освобождения войсками Рабоче-Крестьянской Красной Армии без всяких осложнений становились в войсковой строй.
   Таково было ленинское понимание превратностей войны в период, когда только что рожденной Советской Республике угрожала смертельная опасность.
   Только после XX съезда, поведя решительную борьбу с нарушениями социалистической законности, ЦК КПСС и Правительство СССР официально сняли клеймо и с тех граждан страны, которые в плену отстаивали честь сыновей и дочерей социалистического Отечества. Многие из них были удостоены правительственных наград, увековечены в названиях улиц городов, музеев, созданных в память о них.
   Что же касается самых выдающихся советских участников западноевропейского антифашистского движения Сопротивления, таких, как армейский политработник и поэт, автор "Моабитской тетради" М. М. Джалиль, рядовой солдат Ф. А. Полетаев, лейтенант В. В. Порик, командир минометного взвода Мехти Гани-фа-оглы Гусейн-заде, летчик М. П. Девятаев, старшина Ф. Н. Мусолишвили, то им, как и генерал-лейтенанту профессору Д. М. Карбышеву, присвоены звания Героя Советского Союза. В обосновании государственных актов, как, скажем, Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1962 г., касающегося Ф. А. Полетаева, теперь уже говорилось, что удостоен он этой высокой награды "за героизм и мужество, проявленные в боях против немецко-фашистских захватчиков в составе отряда итальянских партизан в период второй мировой войны".
   Спустя десятилетия, когда новое руководство государства встало на путь возрождения во всем объеме попранных духовных и нравственных ценностей, не могла, разумеется, быть забыта и эта проблема. Напомним, что в связи с выводом советских войск из Афганистана Генеральный прокурор Советского Союза А. Я. Сухарев в своем официальном сообщении, между прочим, сказал: "От имени Советского государства заявляю, что военнослужащие, находившиеся в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане и возвратившиеся из плена и зарубежных стран на Родину, будут пользоваться в полном объеме всеми политическими, социальными и другими правами советских граждан, предусмотренными Конституцией СССР.
   Что же касается тех, кто не смог устоять против вражеской пропаганды, не выдержал мук и лишений плена и совершил в ущерб нашего государства противоправные действия, то, исходя из высших соображений социалистического гуманизма, все они будут амнистированы".
   И все же сила пагубных стереотипов сталинского и неосталинского прошлого, слишком долго дававшая себя знать, живуча, в определенном смысле, и поныне. Наш известный общественный деятель и литератор Алесь Адамович по этому поводу справедливо замечает: "Тут недалеко есть памятник советским военнопленным, замученным фашистами.
   "А у вас, есть у вас памятники, которыми отмечена судьба этих людей?" - спросил меня об этом в Бремене Ханс Арнольд Виллер, учитель общей политической школы, коммунист.
   После собрания евангелической общины "Христиане за разоружение", где и возник этот разговор, мы ехали по мемориалу. По дороге Виллер рассказывал о рабочем бременских верфей Херберте Вильшау, который держал связь с загнанными в смертные катакомбы (пробивали в скалах дыру-прибежище для подводных лодок) военнопленными из разных стран, снабжал их информацией и оружием через "Володю". Это единственное имя русского, известное инициаторам строительства памятника.
   "Из других стран,- говорил мне Виллер,- мы получили ответы на запросы о погибших в страшных катакомбах, о выживших, а от вас - ни слова, ни одного отклика".
   И мне подумалось: хорошо, что не читал немецкий коммунист Виллер некоторых авторов некоторых наших газет, которые и сегодня развивают и углубляют тезис Сталина, что не было пленных, а были только предатели...
   Свои, дескать, не "попадали" в плен, а "сдавались".
   И это - о пяти миллионах наших граждан, о кадровом костяке армии! Не думают упорно-самоуверенные авторы-сверхпатриоты, скольким людям - едва ли не всей кадровой армии тех лет! - они отказывают в патриотических чувствах! Солдатам, командирам, заплатившим за чужие просчеты и преступления не только страданиями, жизнью, но и доброй о себе памятью.
   В других странах им ставят памятники, памятники в честь мук и мужества наших военнопленных. А мы?.. Немецкий коммунист, когда мы ехали от мемориала (огромной забетонированной площади, со скошенным кубом в центре, на том месте, где стояли бараки), попросил меня напечатать вот это обращение в советской газете: "Мы разыскиваем бывших советских военнопленных, которые участвовали в строительстве бункера для подводных лодок в Бремене. Мы приглашаем их к сотрудничеству с нами, чтобы сберечь память о страданиях людей из многих стран Европы".
   Мой адрес: Ханс-Арнольд Виллер, Ротдомаллее 87, Бремен 77".
   В этой связи нельзя не сказать и вот о чем: утвердившаяся в дни войны и в первое послевоенное десятилетие официальная точка зрения, нанесшая серьезный ущерб научной разработке рассматриваемой важной страницы истории Великой Отечественной войны, истории всей второй мировой войны, полностью все же не преодолена. Возник своеобразный парадокс. Архивные документы и достоверные свидетельства участников описываемых событий недвусмысленно говорят о том, как прогрессивные силы государств порабощенной Европы и их советские единомышленники и друзья, по воле военной судьбы оказавшиеся в этих государствах, невзирая на неимоверные трудности, оказывали друг другу активную взаимную поддержку и помощь. Эта поддержка и помощь стали ярким примером международной антивоенной и антинацистской солидарности, сохраняющих и поныне свою непреходящую моральную и политическую ценность. И, несмотря на все это, проблема ждет еще своих исследователей.
   Советский фактор, формы и методы освободительного движения сыновей и дочерей СССР в самой "третьей империи" и на территориях порабощенных ею стран в большой мере и по сей день остаются "белым пятном" в истории Великой Отечественной войны, а стало быть, и в истории всей второй мировой войны. Впрочем, если в некоторых работах на темы войны проблема и упоминается, то лишь скороговоркой или мимоходом.
   Не подлежит сомнению, что ее исследование связано с рядом трудностей. Назовем лишь самые главные. Во-первых, в нашей стране по указанным выше причинам после окончания войны не было создано специальное государственное ведомство или государственная организация, подобная министерствам или департаментам по делам ветеранов войны и бывших военнопленных, традиционно существующим в большинстве цивилизованных стран, учреждений, занимающихся сбором, систематизацией и изучением соответствующих документов и материалов, а также организацией на государственном уровне разнообразной помощи и материальной поддержки этой категории участников великой войны. И все это при том условии, что число граждан СССР - ветеранов войны, включая и оказавшихся в немецком плену, значительно превосходило аналогичное число граждан союзных нам государств.
   Во-вторых, многие активные участники тех событий уже ушли из жизни, не оставив, к сожалению, записей, сделанных "по горячим следам". Что же касается воспоминаний, написанных в более позднее время, то на некоторой части их лежит печать субъективизма. В- третьих, к немалой части германских архивов, относящихся к интересующей нас проблеме, доступ исследователям, к сожалению, все еще затруднен. Наконец, как уже говорилось, накануне краха своей империи нацисты тщательно уничтожали уличающие их документы.
   Все эти обстоятельства требуют от исследователя особенно внимательного отношения к той части воспоминаний и свидетельств советских и зарубежных участников антифашистского движения Сопротивления, которые в наибольшей степени свободны от тенденций и наслоений, обусловленных последующим ходом событий. Весьма важным для воссоздания истинной картины рассматриваемого движения является также сопоставление упомянутых воспоминаний и свидетельств с сохранившимися документами репрессивного аппарата поверженного рейха.
   
   
   
   
   

   Начало Отечественной войны застало Александра Малофеева в 65 км от Таллинна, близ военно-морской базы Палдиски. Молодой офицер, только что закончивший Севастопольское артиллерийское училище имени Комсомола Украины, прибыл туда в качестве помощника командира береговой зенитной батареи противовоздушной обороны главной базы Балтийского флота. Накануне, на приеме у командующего флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца он и его товарищи - выпускники училища договорились 22 июня в полдень встретиться в Таллинне, чтобы получше познакомиться с городом, только недавно ставшим советским. Но вышло иначе.
   20 июня утром неожиданно по флоту была объявлена готовность № 1. Александр Малофеев, как и все его батарейцы, был уверен, что начались обычные боевые учения Балтфлота. Он, конечно, не мог тогда знать, какие испытания уготовила им и ему лично военная судьба. 22 июня по радио было объявлено, что германская армия перешла границу СССР и нацистская авиация совершила налеты на Севастополь, Киев, Минск и другие города нашей страны.
   Спустя годы Александр Сергеевич в своих воспоминаниях будет писать: "Находясь на острове Малый Рог, мы прикрывали Таллинн от воздушного противника с запада. В первые дни войны налетов было сравнительно мало. Немецкие самолеты-разведчики появлялись, в большинстве случаев, на малой высоте. 24 июня в Палдиски зашел крейсер "Максим Горький". Его нос был оторван до первой орудийной башни. Эта реальная картина начавшейся войны произвела на нас гнетущее впечатление... Через несколько дней на батарею и в соседние подразделения ПВО поступил приказ командующего Северо-Западным направлением взорвать причалы, уничтожить боевую технику, береговые сооружения и пешим порядком двигаться к старой границе в район города Кингисепп. Приказ вызвал большую тревогу. Батарейцы задавали себе вопрос: что все это могло означать? Ведь люди находились еще во власти довоенных представлений о войне на чужой территории и победе малой кровью...
   Шестого июля артиллеристам поступил новый приказ: сняться с острова и со всей материальной частью транспортом "Куйвасто" переправиться в Палдиски, а оттуда совершить марш в Таллинн. Помню, как вокруг столицы Эстонии тысячи людей рыли противотанковые рвы, как на улицах города шло обучение истребительных и рабочих батальонов, как нескончаемые колонны эвакуируемых на автомашинах двигались на восток". Артиллерийский дивизион, в который входила батарея Малофеева, занял боевую позицию на кладбище возле озера Юлемисте. Теперь налеты авиации противника, пытавшейся уничтожить корабли, стоявшие на Таллиннском рейде, происходили ежедневно. Зенитки защищали наши корабли, как только могли. На каждый сбитый самолет расход боеприпасов был чрезвычайно высоким: он достигал четырехсот снарядов, суммарный вес которых превышал одиннадцать тонн.
   Одиннадцатого июля новый командующий Северо-Западным направлением Ворошилов распорядился восстановить взорванные на балтийских берегах укрепления и оборонять их до последней возможности. Распоряжение тогда воодушевило моряков, но спустя короткое время им стало ясно, что оно стоило жизни многим тысячам воинов, своевременно не эвакуированных из Эстонии, и ослабило оборону подступов к Ленинграду. Через месяц после начала войны батарея Александра Сергеевича была преобразована в отдельную, направлена на Моонзундский архипелаг и поступила в распоряжение командования охраны водного района острова Моон (Муху). Ей предписали охранять от нападений с воздуха и моря стоянку наших легких кораблей на пристани Виртсу.
   Моонзундский архипелаг - это без малого тысяча островов. Самые крупные из них - Саарема (Эзель), Хиума (Даго), Моон и Вормси - расположены у входа в Финский и Рижский заливы. С этими островами тесно связано героическое морское прошлое нашей страны. Еще при царе Иване Грозном на островах базировались русские каперы, которые вели борьбу против шведских и датских пиратов, мешавших торговле на берегах Балтики. При Петре I, в 1719 г. у берегов Саарема моряки молодого регулярного отечественного флота одержали одну из своих самых славных побед. В октябре семнадцатого года балтийцы стойко обороняли Моонзунд от немцев, защищая подходы к революционному Петрограду. Это их имел в виду Ленин, когда за неделю до победоносного вооруженного восстания писал о стойкости, с которой "воюют героические матросы". Но еще ярче оказалась слава советского гарнизона, защищавшего острова в грозную пору Отечественной войны.
   После 29 августа, последнего дня Таллиннской обороны, авиационные налеты противника на Моонзунд значительно усилились. 3 сентября с материка был эвакуирован последний батальон морской пехоты. Немцы окружили Ленинград. Положение гарнизона на островах серьезно осложнилось. Снабжение войск прекратилось. Помощи ждать было неоткуда.
   Девятого сентября немецкие войска высадились на остров Вормси, а спустя пять дней началась их десантная операция на остров Муха. К нему двинулась масса катеров, мотоботов, шхун и других плавсредств. "Немецкие самолеты,- вспоминает Малофеев,- забрасывали нас бомбами, но мы стойко удерживали свои позиции. Командир батареи лейтенант Белоусов был тяжело ранен, и в командование вступил я. Боеприпасы подходили к концу. Попытка прорваться к дамбе по шоссе Куйвасто - Ориссаре к успеху не привела. Пришлось уничтожить технику и мелкими группами пробиваться из окружения. Батарея разделилась на три взвода. Первый, огневой взвод повел я, взвод управления - младший лейтенант Коробец, всех остальных - политрук Зименков". В бою новый комбат был ранен в обе ноги и контужен. Спустя примерно две недели началось общее "отступление в море". В дело было пущено все, что могло держать человека на плаву: лодки, в том числе надувные, автомобильные камеры, плоты, бочки, бревна. Люди надеялись преодолеть 26 км Ирбенского пролива, высадиться на латвийский берег, лесами пробиваться к фронту или партизанить в тылу врага. "Отступление в море" происходило не только под покровом ночи, но и днем. "Хорошо помню,- пишет Александр Сергеевич,- как я и лейтенант Чепраков отыскали в зарослях на берегу моря рассохшуюся рыбацкую лодку, законопатили ее, соорудили из досок мачту и сделали два весла. Вскоре к нам присоединились политрук Жуков и моторист катера 315-й батареи Романов. Были у нас компас и карта Балтийского моря, снятые со сбитого немецкого самолета. Спустив на воду нашу шлюпку, мы удачно в темноте прошли мимо немецких кораблей, стоявших близ берега. Поскольку прожекторы противника были направлены в сторону Ирбенского пролива, мы взяли курс на нашу военно-морскую базу Ханко в Финляндии. Посменно один из нас греб, другой был у руля, третий вычерпывал воду из протекавшей лодки, а четвертый отдыхал. Отойдя на значительное расстояние от вражеских кораблей и убедившись, что нас не преследуют, мы из одеял сделали парус и укрепили его к мачте. Надежда на спасение придавала нам силы".
   На следующий день, продолжает лейтенант Малофеев, разразился шторм, обычный на Балтике в октябре. Он продолжался почти сутки. Морякам пришлось убрать импровизированный парус и снова взяться за весла. Когда шторм стих, на горизонте показался немецкий самолет-разведчик. Он шел в сторону беглецов. Попытка изобразить из себя мертвецов, лежащих на дне лодки, успеха не принесла. Не прошло и 30 минут, как с юга к лодке стали приближаться два сторожевых корабля. Когда один из них подошел почти вплотную к ней, политрук Жуков вынул пистолет и, воскликнув: "Прощайте, товарищи!", выстрелил себе в висок. Его примеру готовы были последовать Малофеев и Чепраков. Но в это мгновение матрос Романов воскликнул: "Товарищи командиры, что ж это вы? Неужели на материке мы не сможем убежать от них?" Офицеры посмотрели друг на друга и отвели свои пистолеты. Никто уже давно не вычерпывал из лодки воду, и она, ставшая от крови Жукова красной, заливала моряков по пояс. Они коченели от холода, их руки и ноги сводили судороги. Неравная схватка была не долгой... Высадили пленных артиллеристов где-то в районе Лиепаи, откуда затем отправили очередным железнодорожным тран- спортом в Саласпилсский лагерь, который находился в 18 км от Риги. То было самое страшное место из всех, где Малофееву пришлось побывать за годы плена.
   "Лагерь,- пишет он,- состоял из двух отделений - одно по правую сторону Двинского шоссе, в военных казармах на берегу Даугавы, а другое - по левую сторону, в отгороженной колючей проволокой роще. В этой роще под открытым небом люди укрывались от дождя и снега в норах, отрытых чем попало под корневищами деревьев. Было в лагере тысяч десять наших военнопленных. Худые как скелеты, в обгоревшем обмундировании, небритые, они производили тяжелое впечатление. Кора стволов лип на высоту метра-два от земли была оборвана. Ее съели узники. Сколько тысяч советских воинов осталось навеки лежать в земле Саласпилса, никто никогда сказать не сможет. С фронта туда прибывали все новые эшелоны, а оттуда не уходил ни один.
   В конце ноября 1941 г. я вместе с матросом Смолиным с эсминца "Смелый" бежал. Три дня шли лесами в направлении Даугавпилса. На четвертый день постучались в дом лесника и попросили хлеба. Хозяин впустил нас, накормил, дал немного провизии на дорогу и пожелал счастливого пути. Но за калиткой лесника нас уже ждали местные фашистские молодчики, айзсарги. Наш "благодетель", оказывается, успел их каким-то образом предупредить о нашем появлении. Жестоко избитые, мы снова оказались в Саласпилсе.
   Осенью 1942 г. всех выживших офицеров повезли на запад. Ехали мы в закрытых вагонах несколько суток. Тела умерших в пути не убирали.
   Не забыть, как несколько смельчаков прорезали в полу вагона отверстие и на ходу поезда бежали. Других, не успевших последовать за своими товарищами, на ближайшей станции расстреляли.
   Наконец мы прибыли к месту назначения. Лагерь IX А в Цигенхайне, что близ Касселя, был создан еще в годы первой мировой войны. В нем строго раздельно, впрочем, как и во всех других лагерях военнопленных в Германии, содержались французы, англичане, советские люди, граждане других государств. Там мы впервые ощутили дух солидарности военнопленных разных наций. Солдаты армий западных стран, регулярно получавшие посылки Красного Креста, часто тайно делились их содержанием со своими советскими товарищами. После Сталинграда это стало приобретать характер системы.
   Видимо, таким способом люди выражали свое возросшее уважение к СССР и Красной Армии. Для меня поддержка друзей имела особенно большое значение. После перенесенного в Саласпилсе тяжелого тифа я в Цигенхайне заметно окреп. Достаточно сказать, что до начала войны мой вес достигал 71 кг, в казармах на берегу Даугавы я опухал от голода, а здесь стал уже весить 41 кг.
   Из лагеря IX А меня отправили в рабочую команду 2595, находившуюся в каменном карьере близ деревни Ляймсфельд. Там вместе с лейтенантом Квашко мы решили бежать. Умудренный саласпилсским опытом, я составил подробный план действий, который учитывал характер местности и особенности окружающей среды. "Оторвались" мы от каменного карьера удачно и двинулись в сторону чехословацкой границы, надеясь найти там поддержку местного славянского населения. Днем отдыхали, а ночью шли, питались картошкой, свеклой, кольраби. Ориентировались по звездам, расположению кладбищ, по деревьям.
   Еще в лагере рабочей команды намагнитили две швейные иголки, воткнули их в пробки и опустили в котелок с водой. Компас получился отличный.
   Однако удача не долго сопутствовала нам. Где-то в Тюрингии мы укрывались на сеновале. На выпавшем накануне снегу четко видны были наши следы. Это оказалось роковым. Едва мы заснули, как чей-то зычный голос прервал наш сон. У стога стояли вооруженные сельчане, предводительствуемые жандармом. Нас препроводили в ближайший полицейский участок, а оттуда в Цигенхайнский шталаг. Там началось новое следствие, и, поскольку на моей лагерной регистрационной карте значился уже второй побег, дело не ограничилось одиночным карцером.
   Тринадцатого декабря 1943 г. я по распоряжению кассельского гестапо вместе с 39 другими узниками лагеря IX А "за побеги и саботаж" был отправлен в Бухенвальд. Там месяц находился в карантинном блоке, лишился своего имени и стал заключенным № 37117. Потом был филиал Бухенвальда - Кёльнский лагерь "Мессе". Такое название он получил потому, что его узники размещались в бывших павильонах всемирно известной рейнской ярмарки.
   В "Мессе" находились граждане СССР, Польши, Франции, Чехословакии, Югославии, Бельгии и других стран, а также немецкие антифашисты-коммунисты, социал-демократы, деятели церкви. Были там и уголовные преступники. Узников заставляли разбирать развалины, вывозить за город тысячи тонн кирпича и щебня, громоздившихся после налетов союзнической авиации. Они должны были также извлекать из-под развалин неразорвавшиеся авиационные бомбы и обезвреживать их.
   После массированного воздушного налета на Кёльн в мае 1943 г. вплоть до начала 1944 г. в различных районах города можно было видеть среди развалин торчавшие сосновые и еловые ветки, указывавшие на то, что под ними оставались еще не извлеченные человеческие трупы. Кёльнские развалины вызывали у многих советских узников "Мессе" двоякое чувство. С одной стороны, это было уничтожение военного потенциала ненавистного гитлеровского государства и способствовало победе союзников над ним, а значит, и приближало желанную свободу, а с другой - разрушение сотен жилых домов и культурных ценностей города, гибель многих тысяч женщин, стариков и детей порождали естественное человеческое чувство сострадания. Оно становилось часто обоюдным.
   "В Кёльне,- подчеркивает Малофеев,- я впервые за два года скитания по лагерям военнопленных ощутил признаки милосердия со стороны немцев. Если нас во время работы охраняли не эсэсовцы, а солдаты тыловых подразделений армии, то нередко проходившие женщины клали нам незаметно свертки с едой или талоны хлебных карточек, которые с помощью тех же солдат быстро удавалось отоварить. Деньги у нас были, мы часто находили их среди развалин. На наших глазах менялись взгляды людей. Многие немцы, несмотря на неистовые усилия нацистской пропаганды, уже сомневались или даже не верили в победу Германии в войне".
   Девятнадцатого апреля 1944 г. 500 концлагерников "Мессе" срочно погрузили в товарные вагоны и повезли в северную Францию. Предчувствуя возможность десанта англо-американских войск, гитлеровцы укрепляли свой "Атлантический вал". Так Александр Сергеевич оказался в городе Эден, департамент Па-де-Кале. Рабочая команда, в которую был включен он, строила новые долговременные укрепления и стартовые площадки для самолетов-снарядов. В команде сложилось антифашистское ядро, возглавляли которое кассельский коммунист Хайнц Шеффер и советский капитан Александр Некрасов. С открытием второго фронта и приближением союзнических войск они планировали акцию самоосвобождения. К ядру подпольщиков вскоре примкнул и Малофеев. В его задачу входило вовлечение в тайную повстанческую организацию заключенных поляков и граждан Югославии. Активным его единомышленником и другом стал Томаш Кириллов из Польши.
   После высадки войск антигитлеровской коалиции в Нормандии узников кёльнского филиала Бухенвальда перевели в средневековую крепость Дулан, департамент Сомма. Там Александр Сергеевич оказался в команде, занятой в фосфатной шахте, но из команды вскоре бежал и с помощью французского машиниста Леона Бланшара связался с макизарами капитана Русселя.
   Вместе с новыми друзьями он подрывал мосты и опоры проводов высокого напряжения на железнодорожной магистрали Аррас - Амьен, уничтожал бензоколонки, обслуживавшие воинские части немцев. 30 августа отряд капитана Русселя вместе с другими отрядами французских партизан освободил от гитлеровцев Амьен и удерживал его до подхода союзнических войск. Потом был сбор всех советских граждан, занесенных военной бурей во Францию, эвакуация их через Шербур в Англию, формирование близ Лидса, графство Йорк, полка бывших советских военнопленных, возвращение через Одессу в строй воинов Красной Армии и участие в завершающих сражениях Отечественной войны.
   Обо всем этом офицер флота напишет в своих воспоминаниях спустя десятилетия, не забыв с горечью сказать, что в тех заключительных сражениях войны был командиром отделения противотанковых ружей, личный состав которого состоял из капитанов и старших лейтенантов, разжалованных за то, что вопреки своей воле им привелось испытать все тяготы и муки военнопленных фашистского рейха.
   
   
   
   
   
   

   Четырнадцатого июня 1945 г. начальник Муромского эвакогоспиталя № 1247 военврач второго ранга Михаил Миронович Брейслер был арестован по обвинению в измене Родине, выразившейся в работе на иностранную разведку, и 21 ноября того же года приговорен к высшей мере наказания - расстрелу. После ареста и смертного приговора жена офицера лишилась рассудка, а два малолетних сына оказались в очень тяжелом положении. Спустя два месяца расстрел заменили 20 годами каторжных работ. 10 лет и 4 месяца военврач числился в Воркуте зеком "Я-172".
   В сентябре 1955 г. Михаил Миронович был амнистирован, в мае 1957 г. реабилитирован, а затем восстановлен в КПСС с момента вступления в партию в 1940 г.
   М. М. Брейслер был дивизионным врачом 42-й Отдельной кавалерийской дивизии генерал-майора Д. И. Аверкина. В своих воспоминаниях он говорит о том, как, сражаясь в Крыму в 1941 г., дивизия отходила от станции Воинка, где успешно и сравнительно долго удерживала полосу обороны, как ее правый и левый соседи, не выдержав натиска противника, внезапно отошли и как со штабом корпуса, которым командовал генерал П. И. Батов, связь оказалась прерванной. Отступали, пишет военврач, на Владиславовку, предполагая выйти к Феодосии. Однако вскоре стало ясно, что дорога уже перерезана немцами. Это было в первых числах ноября. Оценивая сложившуюся оперативную обстановку, генерал Аверкин решил двинуться на Судак; по дороге пришлось избавиться от голодных и ослабевших лошадей. В придорожных лесочках их пристреливали, что, естественно, гнетуще действовало на солдат и офицеров. Приближаясь к Алуште, комдив приказал выслать разведку, но она, к сожалению, установила, что и здесь немцы опередили наши войска и уже ворвались в город. Тем не менее в Алушту была послана сборная группа под командованием полковника Цветкова, командира 28-го кавполка. Группа состояла из пограничников, моряков зенитной артиллерии, спешенных кавалеристов и красноармейцев разных подразделений. Выбить фашистов из Алушты не удалось, хотя полковник Цветков и его бойцы проявили высокую храбрость. Так, командир группы, первым ворвавшись в немецкий штаб, в упор сразил одного из офицеров, но последний все же успел ранить Цветкова в грудь. Полковника пришлось оставить на попечение полкового врача и комиссара полка. 42-я Отдельная кавдивизия оказалась окруженной врагом. С трех сторон наседали фашисты, а с четвертой было море с крутым берегом, к которому, очевидно, не могли пришвартоваться никакие плавучие средства. Помощи ждать было неоткуда. К тому же бойцов дивизии не собрали в единый кулак. Начальнику штаба пришлось отдать вынужденное распоряжение - раненых распределить по домам местного населения, так как вывозить их было некуда, а с собой брать не было возможности. На рассвете 7 ноября началось пленение частей соединения. С места пленения доктор Брейслер попал в Алушту, а оттуда в Симферополь. Лагерем стало открытое картофельное поле, где-то недалеко от вокзала. Там уже было много тысяч бойцов, обессиленно лежавших на голой земле. Оставались они на поле много дней, потом были отправлены дальше. Захваченных раненых солдат немцы переводили в разграбленное и разрушенное помещение Крымского медицинского института. Кто-то из немцев, не то унтер-офицер, не то лейтенант, узнал от конвоиров, что среди пленных есть врач. Так доктор оказался в мединституте среди наших раненых.
   В так называемом лазарете, созданном на базе мединститута, Михаил Миронович застал много раненых из разных частей, но полковника Цветкова среди них не было. Участь его неизвестна. Когда дивизия втянулась в активные боевые действия, кроме Брейслера - кадрового врача - в дивизии было еще четыре доктора. Двое окончили военные факультеты в Саратове и Куйбышеве, другие были присланы Симферопольским райвоенкоматом из числа только что окончивших Крымский мединститут.
   "Первые два,- пишет Михаил Миронович,- догнали дивизию на пути следования в Крым, а местные прибыли за несколько дней до вступления дивизии в бой. Один из молодых врачей симферопольского пополнения вел себя трусливо. В дни отхода дивизии от станции Воинка он отлучился из полка. Говорили потом, что видели его в районе Ялты. В полк он так и не явился, но оказался потом среди пленных, находившихся в лазарете Симферополя. Врач-дезертир был близок к шефу лазарета Браткивскому, назначенному немцами. Браткивский окончил Крымский мединститут в 1941 г. Призванный в армию, он каким-то образом к моменту захвата Симферополя фашистами оказался в этом городе в качестве гражданского лица. По матери он был немцем, а по отцу украинцем. Как "полунемцу" ему поручили руководить лазаретом.
   Положение раненых в Симферополе было тяжелым. Пленные лежали на голом полу. Медикаментов не было. Врачи использовали остатки лекарств, имевшихся в их сумках или карманах. Фашисты привозили в здание мединститута только легко- и средней тяжести раненых, тяжелораненых они пристреливали на месте. Через несколько дней в лазарет начали наведываться офицеры горнострелковых частей. Они интересовались национальной и партийной принадлежностью пленных.
   Однажды утром у ворот лазарета построили к транспортировке солдат еврейской национальности. Михаилу Мироновичу приказали тоже присоединиться к этой группе, хотя на предварительном опросе он назвал себя русским.
   Этап направили в Симферопольскую тюрьму. Она была заполнена до отказа. Солдат-евреев поместили в подвальном помещении. Наутро всех пленных, находившихся в тюрьме, снова построили и разделили по национальной принадлежности. У всех перетряхнули карманы, потребовали отдать сохранившиеся советские деньги, якобы в пользу Красного Креста, забрали все вплоть до носового платка.
   Этап двинулся в направлении деревни Три-Облан. Пить по дороге не давали. Когда местные жители с риском для жизни выносили на обочину дороги хлеб или овощи, фашисты стреляли из автоматов, не давая им подходить к этапу. Шли до вечера. Истощенные люди пешком долго идти не могли, и отстававших пристреливали. "Так позади меня,- пишет М. М. Брейслер,- пристрелили врача-хирурга родом из Ялты, он был призван из запаса, воевал в Крыму и, следуя с этапом, очень обессилел. Он лег прямо на дорогу. Так делали многие, и всех их расстреляли. Мучила жажда. Когда я обратился к конвоиру с просьбой дать напиться (а им подвозили воду на машинах), он мне ответил: "Пусть тебе Сталин даст напиться". Больше я не просил. В сумерках национальные колонны смешались, и постепенно я отстал, оказался в хвосте, где следовал офицерский состав. Так с хвостом колонны я попал на загороженное поле, очевидно, загон для скота. На ночь офицеров посадили в картофельный бункер. Рано утром солдат-евреев отделили, раздели догола, а потом разрешили накинуть на голые тела шинели. Военнослужащих женщин-евреек поставили отдельно, не раздев. Затем колонну вывели и на четвертом километре от места ночевки расстреляли. Следом за колонной направили группу наших солдат с лопатами, чтобы закопать тела. Через час вернулся конвой и на глазах у всех пленных делил женскую одежду.
   В числе женщин-военнослужащих погибла зубной врач нашей дивизии, родом из Крыма, жена советского офицера-капитана, по национальности русского, который в первые дни войны убыл из Симферополя со своей кадровой частью, оставив на руках знакомых маленького сына. Погибла прекрасная хирургическая сестра одного из медсанбатов, самоотверженно ухаживавшая за ранеными и не пожелавшая покинуть раненых даже в плену, хотя у нее была возможность бежать из мединститута, так как сестры передали ей гражданскую одежду. Она считала себя солдатом и перед расстрелом в Три-Облане буквально на глазах у раненых была схвачена и отделена от них. Расстреляли там около двухсот человек.
   Всю эту картину я видел через окошко картофельного бункера. И там я принял решение назваться казанским татарином Алимовым".
   Еще через три дня этап прибыл в Джанкой. Это был пересыльный лагерь, расположенный на территории бывшего хлопкового завода. Пленные содержались там под открытым небом или в развалинах каменных сараев, где раньше хранился хлопок. Невдалеке была расположена полуразграбленная семилетняя школа. Полицаи в Джанкое состояли из крымских татар из числа перебежчиков. Были среди этих негодяев и явные уголовники. Полицаи заискивали перед фашистами и одновременно кичились тем, что они ярые враги Советской власти. Эти подонки выслеживали коммунистов, политработников. Из Джанкоя военнопленных отправили в Херсон: поездом их везли до Армянска, в заколоченных товарных вагонах, а оттуда гнали пешком. На дорогу давали горсть соленой тюльки, которую люди сразу же съедали. Воды не было. В Херсон этап прибыл 12 декабря 1941 г.
   Херсонский лагерь располагался в разрушенной тюрьме, пленные размещались в камерах на полу без всякой подстилки. Повсюду была страшная скученность, разбитые окна, заборы, затянутые колючей проволокой, на вышках прожекторы, охрана немецкая с автоматами и пулеметами. С мая 1942 г. среди охраны появились помощники полицаев из числа предателей. Из этих проходимцев был создан целый батальон. Но наряду с изменниками туда заставляли вступать и многих юношей, зарегистрированных на бирже труда. "Мне известны,- пишет М. М. Брейслер,- случаи, когда молодых людей, состоявших на учете на бирже труда, заставляли под страхом отправки в концлагеря записываться в "добровольные помощники". Из них многие бежали, некоторые по фиктивным болезням старались освободиться. Отдельные юноши даже ухитрялись слушать передачи Совинформбюро и потом знакомить с ними население. Были отдельные случаи перехода таких "добровольных помощников" к партизанам, но все же в большинстве случаев это были предатели. Помимо основного тюремного лагеря немцы создали в Херсоне лагерь, размещенный в разрушенной обувной фабрике, и самый тяжелый лагерь на окраине города в районе Тропинок. В том лагере содержали преимущественно офицеров, и именно из него чаще всего поступали больные. Кормили во всех лагерях отбросами, дохлой кониной, нечищеным гнилым картофелем, гнилой брюквой, горелой пшеницей. Особенно плохо кормили до мая - июня 1942 г.
   С лета того года к близлежащему оврагу начали доставлять отдельных партизан для расстрела. Как-то осенью 1942 г. к этому месту привезли свыше сотни цыган, преимущественно женщин всех возрастов, мужчин-стариков и грудных детей. Их везли на подводах с вещами, правили лошадьми полицаи. Едва цыгане оказались во дворе тюрьмы, как всех их с подвод согнали. Они показывали палачам свои нательные кресты, паспорта, однако все было напрасно. Людей построили, вывели к реке и у оврага расстреляли".
   Утром, в холодные декабрьские дни, истощенных от голода и холода узников на несколько часов выгоняли на поверку. На ногах у них были тряпки, деревянные колодки, выходили и совсем босые. Поверка сопровождалась избиением резиновыми дубинками и просто деревянными палками. Свирепые полицаи орудовали и железными прутами. После поверки люди получали кружку кофе-суррогата и возвращались в камеры.
   "Я был свидетелем,- повествует М. М. Брейслер,- убийства пленного после поверки. Это был, кажется, грузин, очень истощенный. Он медленно двигался вверх по лестнице в камеру. Самый зверский полицай, здоровый верзила лет сорока, "дядя Ваня", родом из Крыма, ударил его железным прутом по затылку, истощенный товарищ тут же упал замертво. Злодейское убийство видели все пленные. Это был конец 1941-го или начало 1942 г. Так называемого "дядю Ваню" - бывшего уголовника - фашисты выпустили из тюрьмы летом 1941 г. Его отпустили домой, чтобы он вступил в отряд борьбы с партизанами. Весть о жестокости этого предателя была "передана по народному радио", и в первые дни после освобождения Крыма партизаны казнили его. В начале моего пребывания в Херсонской тюрьме там еще не было лазарета, но одну камеру отвели для больных. Они умирали там от дистрофии. На помощь пришли патриотки, жены офицеров бывшего Херсонского гарнизона, оставшиеся по разным причинам на оккупированной врагом территории, и просто честные люди. Очень скоро стало ясно, что их направляла чья-то рука.
   Нам, конечно, трудно было знать фамилии и воинские звания окружающих. Многие опасались друг друга, приглядывались, узнавали кто есть кто. В первые недели плена всеми владела одна мысль - как бы не погибнуть от голода. Помню, как под новый 1942 г. умирал от голодного поноса один пианист, окончивший Московскую консерваторию и проживавший до начала войны в столице, в доме по улице Горького. Из-за страшной слабости он так и не смог внятно выговорить свою фамилию. Скончался в ту ночь и ученый-лесовод, выпускник Ленинградской лесной академии, человек лет 40 или 45. Житель Крыма, он умирал от истощения невдалеке от своей семьи.
   В феврале 1942 г. скончался военврач второго ранга, коммунист, начальник медсанбата, категорически не пожелавший заявить немцам, что является врачом. Перед смертью этот человек говорил нам, что считает своим нравственным долгом делить с рядовыми воинами все горести фашистского плена. Все попытки хоть немножко подкормить его он решительно отвергал...
   В конце лета 1942 г. в тюрьму привели молодого новичка. По телосложению это был спортсмен. Его осанка и буйные русые волосы привлекли внимание всех, кто находился тогда в тюремном дворе. Верхняя рубашка была на нем расстегнута, шел он молча, крепко печатая шаг. Наблюдавшие за ним люди догадывались, что этого партизана или разведчика привели в тюрьму на расстрел. Когда мужественного человека подвели к оврагу, конвоировавший его немецкий солдат предложил обреченному сигарету. Он взял ее, спокойно выкурил и, дав знак, что кончил, громко воскликнул: "Да здравствует Родина!" Раздался выстрел. Несколько дней вся тюрьма находилась под впечатлением гибели этого человека".
   В последние месяцы 1941-го и в начале 1942 г. тюрьму поразила сильная эпидемия. Ежедневно погибало от голода, сыпного тифа и дизентерии примерно 60 военнопленных. Иногда эта цифра понижалась до 30. И когда штабсартц Леман, совершая свой ритуальный обход, узнавал, что число умерших за сутки было большое, он, потирая руки, громко, чтобы слышало возможно большее число военнопленных, говорил на своем ломаном русском языке: "Гут, гут, чем больше будет умирать, тем немцам будет лучше". По далеко не полным данным, в херсонских и николаевских лагерях военнопленных от голода и болезней погибло в те зимние месяцы 1941 -1942 гг. более 70 тыс. солдат и офицеров Красной Армии.
   В начале февраля в тюремный лагерь прибыл представитель так называемого комитета мусульман, в прошлом коридорный одной из гостиниц Симферополя. Этот детина выдавал себя за казанского татарина и появился в лагере в целях вербовки в "добровольческий легион" коренных жителей Крыма. Лагерное начальство приказало в связи с этим всем военнопленным татарской национальности построиться у комендатуры. Вербовщик задавал трафаретные вопросы: "Веришь ли в бога? Как относишься к Советской власти? Являешься ли мусульманином?"
   "Как "татарин",- пишет автор воспоминаний,- я тоже был вызван в строй, но оказался в его хвосте. Там каким-то образом в мои руки попала предательская газетенка на украинском языке, в которой были описаны сражения немецких войск под Москвой. Несмотря на то, что бандеровские писаки шумели о победе вермахта, из статеек можно было легко понять, что наши войска отогнали немцев от Москвы.
   И вот когда мы по этому поводу разговорились, среди стоявших в строю обнаружились комсомольцы.
   Многие начали советоваться друг с другом, как поступить? Ведь если запишешься в "легион", говорили люди, то это будет прямой изменой. Когда некоторые из пленных стали у меня, как у врача, просить совета, то я тихо сказал: "Наши отогнали фашистов от Москвы, немцы разбиты!" Новость в разных вариациях стала распространяться, и примерно за полчаса строй растаял. Я же как более заметный среди стоявших у комендатуры сказал товарищам, что если меня станут искать, то пусть скажут, что ушел к умирающему. Потом я узнал, что представитель "комитета" навербовал десятка два пленных, среди которых многие так и не убыли в "легион", изменив свои имена и фамилии.
   В конце того дня ко мне в камеру зашел лагерный переводчик, не то ефрейтор, не то унтер-офицер, и спросил, почему я не записался в "легион" - меня ведь ждали. Вот тут-то и произошла первая моя открытая проба на стойкость. Я знал, что этот переводчик был в прошлом русским подданным и что он жил в Лодзи. В годы первой мировой войны он служил в царской армии в чине унтер-офицера, воевал на Турецком фронте. Вернувшись после войны домой, он стал польским подданным. После оккупации фашистами Польши его как немца призвали в армию в качестве младшего переводчика. Лет ему было примерно пятьдесят, русский язык он знал хорошо. На его вопрос я решил пойти в открытую и сказал: "Я не могу воевать против своих. Если вы служили в русской армии, вы должны понять, что такое присяга". Переводчик ничего не сказал, но начал ко мне относиться лучше и несколько раз после этого даже приносил солдатскую порцию мармелада. Спустя некоторое время он где-то заразился сифилисом и, боясь немецких врачей, попросил его лечить. Медикаментов у меня не было. Я дал ему только кое-какие советы. Спустя несколько дней, когда скрывать заболевание далее уже стало невозможно, он исчез из комендатуры. Это был тот переводчик, который первым разрешил мне ухаживать за нашими больными, когда узнал, что я врач.
   В тюремном лагере мне пришлось находиться с декабря 1941 по февраль 1942 г. Между тем, как уже говорилось, заболеваемость и смертность там непрерывно возрастали, увеличивались они и в других лагерях Херсона. Видимо, в связи с этим всех больных военнопленных начали свозить в один лазарет, размещенный в разрушенном доме бывшего ремесленного училища по Краснофлотской улице над берегом Днепра. Туда собрали и группу военнопленных врачей. Среди них оказался и я. В разное время нас насчитывалось от десяти до семнадцати человек. Но прежде чем рассказать, как складывалось там патриотическое подполье, обязательно следует подчеркнуть, что мощный импульс для его развития дала победа Красной Армии на полях Подмосковья. Когда советские воины нанесли под Москвой мощный удар по дивизиям вермахта и когда гитлеровский "блицзиг" завершился крахом, настроение пленных начало резко меняться, стало исчезать упадочничество, возросла товарищеская спайка, усилились авторитет и влияние патриотов. Но процесс этот протекал далеко не прямолинейно".
   Оказавшись в лазарете по Краснофлотской улице, доктор Брейслер застал там 300 больных. Лежали все они на голом полу, тесно прижавшись друг к другу, оставив только один узкий проход. Помещение не отапливалось, люди замерзали. Медицинский персонал находился в таком же положении, но размещался в отдельной палате. Врачей и фельдшеров в общей сложности было всего 25 человек. Санитаров отбирали из солдат, способных немного передвигаться. Поощрением для них была только добавочная порция баланды. Охрана тогда еще была немецкой. В лазарет ежедневно на полчаса приходили два врача-немца, чтобы узнать, сколько человек умерло. Лазаретом ведали два ефрейтора, один был писарем, а другой занимался подвозом продуктов.
   По распоряжению штабсартца Лемана старшим врачом из числа пленных медиков назначили доктора Брейслера. Произошло это, по-видимому, потому, что он знал немецкий язык и, как опытный врач, в первые же дни после прибытия в лазарет обнаружил там случай сыпного тифа. Немцы невероятно всполошились. Они испугались, как бы не заболела лазаретная охрана и болезнь не распространилась бы на весь херсонский гарнизон. Лазарет немедленно был объявлен на карантине. Пленных туда принимали, но на этап или в рабочую команду никого не отправляли. Это давало возможность выздоровевшим несколько окрепнуть.
   Вот тут-то и проявились коллективизм и патриотическое единодушие советских людей, причем проявились в условиях поистине экстремальных. Сыпняк охватил все лагеря Херсона, число больных увеличивалось с каждым днем. Вшивость была страшной, одежду людей буквально покрывал серый панцырь из вшей, насекомые лезли в глаза. И вот на призыв врачей собрать последние силы на борьбу с вошью - "или мы все погибнем, или будем бороться" - более крепкие и выздоравливающие люди начали строить из битого кирпича разрушенных домов камеры для дезинфекции одежды. Они где-то нашли две старые французские душевые установки и начали систематически мыть людей. Но пленные оставались голодными, и, так как тиф охватил все лагеря, комендатура вынуждена была половину тюрьмы Херсона, выходящую к городским улицам, отвести под большой лазарет на 3 тыс. человек.
   Случилось так, что рост в лазарете духа коллективизма способствовал организации подпольного сопротивления. Одним этапом вместе с доктором Брейслером в Херсон прибыл старший лейтенант, моряк Черноморского флота Николай Ефремович Русанов, который не раз бывал в штабе 42-й дивизии для координации боевых действий. Старший лейтенант, естественно, знал и медицинский персонал медсандивизиона.
   --
   Встреча Брейслера с Русановым произошла еще в джанкойском пересыльном лагере. "Увидев меня,- пишет военврач,- в рваной обгорелой морской шинели на голом теле, Николай Ефремович был очень удивлен. Я ему с определенной интонацией тут же сказал: "Прицепились ко мне, что я еврей, ты же знаешь, что я Алимов" (а он отлично знал мою подлинную фамилию).
   Русанов как благородный человек и настоящий коммунист сразу же понял, в чем дело, и больше, разумеется, абсолютно никаких вопросов не задавал. По дороге в Херсон мы договорились держаться вместе. На протяжении декабря - января Русанов несколько раз менял свою национальность: то становился украинцем, то снова русским, в зависимости от того, кого оставляли и кого перебрасывали по национальному признаку в другие лагеря. Когда меня направили в лазарет на Краснофлотской улице, я рассказал немецкому врачу Дюрингу, что Русанов по специальности санитар, земляк-казанец и что наши семьи якобы эвакуированы вместе в Сибирь, просил отправить его как санитара вместе со мной. И вот, оказавшись в этом лазарете, мы решили начать поднимать людей на борьбу за жизнь, за дружбу и выстоять. Первая наша мысль состояла в том, чтобы удерживать людей от предательства, вселять им надежду, преодолеть отчаяние. Русанов начал в этом смысле присматриваться к пленным, учитывал тех, кто держался стойко, спокойно, кто не заискивал перед немцами, не искал связи с фашистами, отыскивал людей с Урала, из Сибири, присматривался к тем, в ком чувствовался по поведению комсомолец или коммунист. Таким он давал работу в качестве санитаров. Некоторых направлял в рабочие команды, это были могильщики, уборщики, носильщики трупов. Сам Русанов собирал оставшееся от умерших обмундирование, одевал нуждающихся.
   С первых дней пребывания в херсонской тюрьме, то есть с того времени, когда мы уже в полной мере испытали ужас постоянного голода, медицинские работники начали подходить к ограде и просить собиравшихся у тюрьмы местных жителей, особенно женщин, постоянно разыскивающих своих родных или близких, приносить нам какую-нибудь еду. Вскоре нам начали передавать через ограду ведра с супом и куски хлеба. Но эти передачи далеко не всегда удавались. Все зависело от прихоти и настроения дежурной смены немцев. Мы вынуждены были подкармливать и охранников, но зато нам разрешено было самим раздавать еду. Таким образом, помощь патриотов была основным источником спасения людей. Кроме еды нам передавали бинты, йод, разные домашние медикаменты, чистое стираное тряпье. Так продолжалось первые два месяца. Разнося ежедневно с Русановым пищу, мы старались в первую очередь кормить больных и раненых.
   Позднее немецкий врач разрешил мне даже выходить к калитке лазарета и принимать пищу у населения, о чем, конечно, были поставлены в известность караульные. В первые дни февраля к нам пришли две медицинские сестры из бывшей малярийной станции. Фамилия одной была Няга-Медведовская, фамилию второй не помню. Няга-Медведовская стала осторожно интересоваться моими политическими настроениями. Спрашивала, чем могут помочь жители города лазарету; по сути это были первые представители местного подполья. Несколько позднее пришли женщины из церковного комитета, но, как выяснилось, это были не верующие, а жены офицеров, прикрывавшиеся вывеской церковного комитета. Через этих женщин в городе узнали о наших просьбах. Одна из групп наладила доставку по бочке супа в день. Няга-Медведовская прислала несколько раз соленые огурцы, помидоры, капусту, и вот эта пища сыграла главную роль в питании больных. Раздачей пищи позднее ведали санитары, которых мы с Русановым подобрали из преданных Родине людей, а следили за порядком раздачи "дворовые санитары", но это были уже не кнутобойцы, а наши выздоровевшие солдаты. Люди были, конечно, же все одинаково выдержанны и стойки. Бывали при раздаче пищи и свалки, и драки, но все-таки пленных удавалось подкармливать. Несколько месяцев привозил суп и священник греческой церкви отец Василий. При Советской власти он был слесарем, при немцах стал попом, но он проклинал фашистов. Сын его был в рядах Красной Армии, и отец Василий собирал пожертвования, от души помогая пленным. С одной из таких передач Няга-Медведовская передала в лагерь советскую листовку. Листовка была обращением Сталина к партизанам и партизанкам. Ее осторожно передавали по камерам, и она обошла всех, кому можно было доверять. Такие листовки попадали в лазарет дважды. Как оказалось потом, они были напечатаны местной подпольной организацией.
   К тому времени в лазарете сложилась группа активных патриотов. Среди других к ней примкнули фельдшер Миша Каракьян и Николай Кацинян, оба из Еревана, Застебо, родом с Кубани, фельдшер Филенко. Все санитары и их рабочая команда были подобраны из лиц, ненавидящих фашизм. Для усиления помощи больным практиковалось знакомство местных женщин с отдельными пленными. Это делалось для того, чтобы женщины смогли выдавать пленных за своих родственников и хлопотать об отпуске их домой. При этом учитывалось, что до определенного времени комендатура дулага действительно практиковала выдачу больных на руки гражданскому населению.
   Постепенно наша группа Сопротивления расширилась. Однако она все еще не имела контакта с городской организацией патриотов. Дело в том, что Няга-Медведовская говорила, будто действует только от имени узкого круга сотрудников лаборатории. Вскоре, однако, в лазарет начала приходить медицинская сестра по имени Тамара, на рукаве она носила повязку Красного Креста, на плече - санитарную сумку и одета была в черную морскую шинель. Было Тамаре лет 18-19, и общий вид позволял ей играть перед немцами роль этакой наивной девочки-дурочки. Она интересовалась, как мы живем, и обо всем передавала в город. По чьему-то указанию Тамара собирала на базаре пожертвования, покупала на собранные деньги перевязочный материал, старые чистые тряпки, белье на бинты, по квартирам собирала медикаменты. В один из дней к воротам лазарета явился некто Яков Святославович Тхоровский (его имя и отчество стали, разумеется, известны спустя годы). По специальности он был зоотехник. С ним пришла его дочь Таня, до оккупации - секретарь комсомольской организации госбанка. Сначала они вели разговор на отвлеченные темы, потом поинтересовались политическими настроениями пленных. Через несколько дней Тхоровский явился снова и спрашивал, в чем люди нуждаются. Хозяйственные предметы и медикаменты, о которых просил Русанов, он своевременно доставил. В последующем из отдельных осторожных фраз Тамары и Тхоровского стало ясно, что за их спиной стоит организация, старающаяся нам помочь. Тамара (потом мы узнали, что ее фамилия Прокофьева) начала более или менее систематически снабжать Русанова сведениями о положении дел на фронте. Новости очень осторожно распространялись среди пленных, которые с большим интересом слушали их". Как-то в одной из кратких бесед с Яковом Святославовичем доктор Брейслер сказал, что в лазарете образовалась группа относительно физически крепких пленных, которые ищут возможности бежать, чтобы добраться до линии фронта и перейти к своим. Соблюдая правила строжайшей конспирации и не задавая никаких вопросов о числе стремящихся осуществить смелый замысел, Тхоровскии пообещал вместе с друзьями сделать все возможное, чтобы обеспечить успех побега.
   К апрелю 1942 г. в лазарете была уже относительно большая группа патриотов-подпольщиков. По свидетельству Михаила Мироновича, кроме уже названных лиц в нее входили его помощник по медицинский части врач Жуков Василий Иосифович, поселившийся после войны в Херсоне, врач из Ростова Безруков, фельдшер Каминский, майор Семенец - бывший командир артиллерийского палка, оказавшийся в плену во время Керченского десанта, майор Рогозян, также участник Керченского десанта и тоже командир артиллерийского полка, лейтенант Сазонов Сережа, москвич, житель Краснопресненского района и студент транспортного института. С июня 1942 г., с момента прибытия в лазарет, к подпольной группе примкнули 45-летний врач Чичинадзе Леван из Кутаиси, врач Орджоникидзе из Тбилиси и другие, имена и фамилии которых память военврача Брейслера уже не сохранила. "В ядро группы,- пишет он,- входили старший лейтенант Русанов, военврач Безруков, майор Семенец и я. Указания, касающиеся работы подпольщиков, исходили от нас или передавались через Сазонова, как нашего надежного и доверенного товарища. Разумеется, никто из лагерников не знал, кто руководит подпольем". В дальнейшем Брейслеру, Русанову и их товарищам окончательно стало ясно, что Тхоровский и Прокофьева были связными подпольной организации города, и особенно двух товарищей, сначала "Меченого", а потом Цедрика. Как оказалось, "Меченый" (настоящая его фамилия Комков) - бывший раненый летчик. Он оказался в тылу врага и к тому времени руководил подпольной организацией Херсона, входившей в николаевскую группу "Центр". Цедрик Г. Ф. являлся его заместителем. Постепенно перед подпольщиками вырисовались следующие главные задачи:
   1. Сплотить как можно больше преданных Родине людей.
   2. Удерживать пленных от предательства, перехода в казачьи полки, в ряды "добровольных помощников" вермахта, в мусульманские формирования нацистов.
   3. Помочь бежать.
   4. Как можно больше больных знакомить с жителями Херсона.
   5. Увеличивать число фиктивных инвалидов из числа здоровых пленных, используя для этого краткий период, когда в лагере отбирали инвалидов для передачи на попечение населению.
   6. Поддерживать дух преданности Родине, веру в победу Красной Армии, для чего ежедневно распространять среди пленных информацию о положении на фронте.
   Шло время, и, завоевав некоторое доверие немецких врачей Дюринга и Лемана, Брейслер получил разрешение выходить из лазарета в аптечный склад за лекарствами. Платили городской управе за лекарства патриоты. Эта идея была подсказана Няга-Медведовской, это она организовала снабжение лазарета медикаментами из запасов бывшего горздравотдела. И вот с повязкой Красного Креста на руке, без всяких документов Брейслер выходил на час или два и раньше, чем попасть на склад, направлялся в лабораторию к Няге, где получал сводки Совинформбюро. Передавала она их устно. Утром при построении во дворе лазарета на поверку Михаил Миронович передавал по шеренге сведения, полученные в городе.
   В конце лета 1942 г. доктор Брейслер неожиданно столкнулся с Комковым. "Как-то утром,- вспоминает он,- когда я возвращался из аптечного склада, ко мне подошел слегка хромающий человек лет 30, с палочкой в руке, одетый в рабочую одежду. В осторожных словах он стал положительно отзываться о нашей работе в лазарете и советовал сегодня и в последующие дни приходить в дом, адрес которого мне укажут, чтобы прослушивать там московские радиопередачи. Не зная, кто этот человек, и всегда подозревая провокацию, я ответил, что выполняю только долг врача и, очевидно, он ошибается, спутав меня с кем-то другим. Вернувшись в лагерный лазарет, я поделился с Русановым и другими товарищами своими подозрениями. Меня успокоили и сказали, что это наш человек. Потом я узнал, что то был "Меченый", который хотел непосредственно со мной повидаться и поговорить. Через несколько дней эта встреча повторилась, и тут я был более доверчив. "Меченый" назвал себя этим именем и предложил выполнять все, что будут передавать Прокофьева, Тхоровский и их товарищ Андрющенко, что чаще всего эти указания будут исходить от Цедрика. Он подтвердил, что наша группа ему известна и что они рассматривают нашу работу как часть работы всей подпольной организации. В заключение "Меченый" предложил мне встречу в ближайшие дни в одном из домов. Людей, которые должны собраться там, я не знал и на встречу не пошел, избегая лишних глаз. В дальнейшем я чувствовал поддержку со стороны Цедрика".
   Деятельность николаевского подпольного "Центра" и его филиалов ждет еще своих исследователей. Но известно, что в декабре 1942 г. гитлеровцам удалось раскрыть "Центр". Начались аресты и расстрелы его участников. Одному из руководителей "Центра" Ф. А. Комкову удалось избежать провала, и он перебрался в Херсон. Там он возглавил подпольную организацию города и сплотил вокруг нее наиболее активных патриотов. Херсонский центр создал новые группы надежных людей на предприятии стеклотары, на консервном заводе и заводе им. Коминтерна. Одна из групп, возглавляемая профессором С. Д. Лысогоровым, действовала на опытной станции сельскохозяйственного института. По далеко не полным данным, херсонский подпольный центр координировал и направлял работу примерно 600 подпольщиков. Ему удалось создать конспиративную типографию, где печатались антифашистские воззвания и листовки, обращенные к населению оккупированного врагом города. Так, например, к 25-летию Красной Армии, то есть к 23 февраля 1943 г., в Херсоне удалось распространить множество листовок и воззваний, призывавших к усилению борьбы против гитлеровских захватчиков. Центр организовывал диверсионные акции и саботаж на предприятиях. Патриоты спасли многих херсонцев от насильственного угона на принудительные работы в Германию, помогали военнопленным бежать из сборных пунктов и транзитных лагерей. Активная деятельность Центра не могла оставаться незамеченной немецкой контрразведкой и полевой жандармерией. В начале июня 1943 г. Ф. А. Комков и его ближайшие товарищи В. И. Мацулевич, В. Я. Зарницкий, Л. А. Вакин, Л. Н. Воеводина, а также другие активисты подполья вынуждены были перебазироваться в Знаменские леса. Возле села Александровка Кировоградской области они попали в облаву карателей. В скоротечной огневой схватке почти все эти отважные люди погибли. Ф. А. Комков был схвачен карателями и замучен в Николаеве. К счастью, контрразведчикам и полевой жандармерии связи подпольщиков с патриотами из херсонского лазарета выявить тогда не удалось. Исследователям предстоит еще выяснить, существовала ли прямая или косвенная связь николаевского "Центра" и его херсонского филиала с молодежно-комсомольской организацией "Партизанская искра", которая действовала под руководством В. С. Моргуненко в тот же период в Первомайском районе Одесской области. Известно, что она развернула активную патриотическую деятельность и, в частности, подготавливала и осуществляла массовые побеги военнопленных из мест заключения ".
   Между тем нелегальная лазаретная группа расширяла свою работу и вовлекала в орбиту своего действия все новых людей. Особое внимание руководители группы уделяли вовлечению в антифашистскую деятельность пленных, выполнявших функции санитаров внутренней и наружной служб, поскольку те располагали относительно большими возможностями общения, нежели многие другие узники лазарета. Сознание и вера в победу крепли, и люди на глазах менялись. Так, молодые пленные-кубанцы, собранные подпольщиками в одну банно-прачечную дезкоманду, часто громко пели песни о Родине, любимые казачьи песни, и ни один из них не ушел в формирования "добровольцев", и это при том, что немецкие вербовщики и их помощники из числа предателей очень настойчиво прельщали изголодавшихся людей хорошим и обильным питанием.
   Между тем желающих бежать из лазарета становилось все больше и больше. Учитывая это, организаторы подполья решили попросить помощи Тхоровского. И вот в назначенный день, когда в церкви зазвонил колокол, призывая людей к заутрене, к ограде лазарета подошел Тхоровский. В его руках была свернута веревочная лестница. Улучив момент, когда часовой, прижавшись к воротам, дремал, он ловко забросил лестницу на забор, который зигзагом углублялся в лазаретный двор. Участники побега, а их было 10-11 человек, подсаживая друг друга, перемахнули через забор, затем спустились по лестнице и бежали. Тхоровский, издали наблюдавший за побегом, говорил потом, что заметил, как последний беглец удачно отцепил лестницу, но, спрыгнув, вывихнул ногу и бежал прихрамывая. Первый побег прошел благополучно. Потом были еще три побега - одиночный и два парных.
   "Как-то в один из дней, обходя хирургический корпус,- замечает автор воспоминаний,- я в коридоре заметил пленного в домашней пижаме. Он плакал. Узнав, что его ударил другой пленный, я устроил товарища в корпусе легко раненных и больных в качестве санитара. Через два дня, проходя по двору, человек в пижаме подошел ко мне и, зная, что я вернулся из города, шепотом спросил меня: "Алимов, что слышно на фронте?" Я с удивлением взглянул на него и спросил, на каком основании он меня об этом спрашивает. Товарищ ответил, что знает от честных людей, что я такими сведениями располагаю. На мой прямой вопрос: "Кто вы такой?" - он ответил: "Инструктор политотдела 51-й армии, батальонный комиссар, депутат Верховного Совета первого созыва Керимов". На вопрос, почему он так откровенно все это сказал, ведь такая откровенность смерти подобна, он ответил, что имеет сведения от узбеков, что мне можно довериться. Передав шепотом последние известия, я просил его больше ко мне на виду у всех не подходить, а пользоваться сведениями, передаваемыми через старшего санитара.
   Сереже Сазонову, выполняющему мои поручения подкармливать подпольщиков, я дал указание ежедневно приносить Керимову с кухни добавку хлеба и котелок баланды. Так длилось около недели. Через несколько дней Керимов обратился ко мне с просьбой включить его в рабочую команду как выздоравливающего и отправить в сельхозколонию. План он мне изложил такой: попав в сельхозколонию, он из рабочей команды постарается через несколько дней бежать, доберется до Каховки, где есть узбеки-колхозники и где любой даст ему паспорт, а потом доберется с этим паспортом до линии фронта. На мой вопрос, как же мне сделать, чтобы его этапировали, Керимов мне посоветовал сослаться на то, что он якобы не чист на руку.
   Выделить его на этап удалось и без этой выдумки. Через десять дней команда вернулась из колонии без Керимова. Может возникнуть вопрос, как удавалось солдатам охраны или немецким писарям отчитываться за исчезающих? Их списывали как умерших, ибо сами немцы боялись ответственности перед своим начальством".
   Между тем первая часть эпопеи военврача Брейслера приближалась к концу. Конница генерала Кириченко, прорвав немецкий фронт на Мариупольско-Мелитопольском направлении, ворвалась в Таврию. Вечером 2 ноября 1943 г. городская управа Херсона подготовила приказ об отправлении всех мужчин в Германию. Не желая подвергаться такой участи, Михаил Миронович решил бежать. Рыбаки, связанные с подпольем, обещали переправить его в плавни. В 8 часов утра 3 ноября военврач был на берегу реки, где его ждала лодка. К полудню она оказалась в "ничейном" пространстве, где оставалась двое суток. 6 ноября лодка причалила к Голой пристани, куда только что вступили наши войска. В тот же день военврач перешел в распоряжение начальника проверочного пункта, а затем четыре месяца выполнял задание контрразведки 2-й Гвардейской и 28-й армий, а также Черноморского флота.
   Подпольная борьба советских людей из херсонского лазарета, оказавшихся в силу драматических обстоятельств первых месяцев Великой Отечественной войны в плену врага,- только один из многих примеров патриотического движения, развернувшегося на родной земле за линией фронта и давшего вскоре мощный импульс развитию подобного же движения в глубоком тылу противника.
   

   Трудно сказать, сводила ли военная судьба этого человека с друзьями или товарищами врача херсонского лазарета для военнопленных. Но правдивая исповедь, написанная им задолго до тех дней, когда публикации подобного рода стали у нас возможны, весьма существенно дополняет воспоминания военврача второго ранга.
   Ценность записок Ростислава Михайловича состоит в том, что, отражая судьбу миллионов советских воинов сорок первого года, плененных врагом, они одновременно воссоздают широкую картину постепенного превращения многих из них в солдат подпольного фронта, который сложился в тылу вермахта.
   Записки Ростислава Вечтомова столь впечатляющи, что их фрагменты не могут не заинтересовать читателя, особенно читателя, выросшего уже после войны. К тому же они существенно дополняют все то, что рассказали флотский офицер Александр Малофеев и военврач второго ранга Михаил Брейслер.
   Ростислав Михайлович родился в 1922 г. в маньчжурском пристанционном поселке Ханьдаохецзы Китайско-Восточной железной дороги, находившейся тогда в совместном владении СССР и Китая. Его отец был учителем в школе для детей граждан Советского Союза. Позднее он стал сотрудником Советского консульства в городке станции Пограничная той же дороги. В 1934 г. семья Вечтомовых возвращается на Родину и обосновывается в Новосибирске, а год спустя бывшего консульского работника арестовывают по обвинению в шпионаже в пользу иностранной разведки. Долго клеймо родных "врага народа" носили члены его семьи. И только в 1956 г. пленум Кемеровского областного суда, пересмотрев дело Вечтомова-отца, посмертно реабилитировал незаконно осужденного.
   Накануне войны Ростислав Михайлович - студент Ленинградского политехнического института. В своих записках он потом отметит, что из 14 одноклассников-выпускников средней школы № 2 г. Махачкалы, в которой он учился, уже в первые месяцы войны погибло 12 человек, а из всех бойцов отделения полковой пешей разведки стрелкового полка, находившейся под его командованием в июле 1941 г., в живых остался только один он.
   Забегая вперед, сообщим читателю, что после войны Ростислав Михайлович закончил Бакинский нефтяной техникум, долгие годы работал в Сталинграде, стал коммунистом.
   "В тачанке полувоенного образца,- пишет Вечтомов,- нас было пятеро. Два молодых бойца, вместе со мной бывшие в разведке, раненный в руку старший сержант Коваленко, примкнувший к нам, выходя из окружения, и старик возчик, не пожелавший доверить нам своих лошадей.
   Тачанкой нам пришлось воспользоваться ввиду крайней необходимости. Шли первые дни войны. Наш батальон, отступая с тяжелыми боями от границы, понес большие потери. Командир батальона послал меня с двумя бойцами установить связь с другими подразделениями. Задание мы выполнили успешно, но, вернувшись, не застали батальона на месте. Потеряв надежду увидеть нас живыми, комбат решил идти на соединение с войсками, уходившими на Восток.
   Обстановка была для меня неясной. Кое-где на хуторах крестьяне говорили, что немецкие части уже прошли, другие уверяли, что уходили наши солдаты. Двигались с чрезвычайной осторожностью. После того, как к нам присоединился старший сержант - единственный, по его словам, уцелевший из роты,- мы натолкнулись на крупный немецкий патруль, занявший проселочную дорогу. После короткой перестрелки пришлось отойти в лес. Наш новый спутник получил еще одно пулевое ранение выше локтя и с каждой минутой слабел. Нам приходилось тащить не только его снаряжение, но и его самого.
   Вот тут-то, по совету моих бойцов, я решил взять в одном из хуторов повозку с лошадьми и везти раненого в Броды, где, по моему твердому убеждению, находились наши части.
   Броды мы увидели за несколько километров. Город неоднократно бомбили немцы, и многие здания, особенно на окраине, горели. Мы въехали в маленькую рощу, за которой пролегала ровная, как стрела, дорога в город. Впереди, растянувшись цепочкой по обеим сторонам дороги, виднелись силуэты бредущих солдат.
   В последней деревне нам сказали, что впереди противника нет. Тачанка поравнялась с солдатами, и вдруг тишину ночи прорезал возглас: "Хальт!"
   Нас ослепили вспышки выстрелов, и я ощутил острую боль в плече. Инстинктивно нащупываю винтовку, падаю на дно тачанки, и все погружается в темноту. Смутно, как сквозь плотный туман, слышу чей-то голос:
   - Ты жив?
   Пытаюсь подняться, и боль в руке возвращает сознание. Лежу на земле, тачанка перевернута, одна лошадь хрипит и бьется в постромках, другая валяется рядом. Возле меня на коленях стоит старший сержант Коваленко.
   - Надо уходить,- шепотом говорит он.- Немцы могут вернуться.
   Старший сержант помогает мне встать, но мы убеждаемся, что это невозможно, так как у меня по крайней мере два пулевых ранения. Правую половину тела я почти не чувствую. Приподнявшись, вижу рядом с тачанкой три неподвижных тела.
   - Наповал, всех троих,- говорит старший сержант и тащит меня в сторону. Мы долго ползли через болото. Сырость возвращает мне силы, и я уже ползу сам, часто падая лицом в вязкую болотную жижу.
   Преодолев самое тяжелое препятствие - глубокую канаву, обессиленные, падаем у развалин сгоревшего здания. Камни еще не остыли, и я, прислонившись к теплой стене, снова теряю сознание. Дальнейшее знаю только по рассказам Коваленко, который дотащил меня до первых домиков, а потом и в городскую больницу, переоборудованную в госпиталь. Этой ночью наши части оставили Броды.
   Гулкий топот в коридоре вернул меня к действительности. Дверь с треском ударилась о спинку чьей-то кровати, и в палату вошли два здоровенных немца. Их громкая гортанная речь пугала меня, и я, забыв о больной ноге, хотел вскочить. Находившаяся в палате сестра подбежала ко мне и, чуть не плача, сказала:
   - Лежите, прошу вас, они ничего не сделают, вы же раненый.
   Немцы громко захохотали и, хлопнув дверью, ушли. Через час нам предложили покинуть госпиталь. "Здесь будут немецкие солдаты",- объяснил нам наш старший врач, оставшийся, как и несколько сестер, с больными и ранеными.
   Нас выносили на носилках и укладывали на подводы, мобилизованные, очевидно, у местных жителей. Раненые были разные, рядом со мной лежали безногие, безрукие, два или три человека метались в горячке, а некоторые были без сознания. Всех без разбора грузили на подводы под громкие крики солдат в грязно-зеленых мундирах. "Шнелль! Лоз! Шнелль!"
   Когда погрузку закончили, телеги тронулись в путь. Сперва нас поместили в школе, потом перевели в совершенно не приспособленное помещение какого-то учреждения, а через несколько дней мы очутились в громадном сарае за городом.
   Трудно подыскать слова для описания тех жестоких мытарств, которые испытали наши раненые. Помню молодого грузина, раненного в пах. Лишенный какой-либо медицинской помощи, он сидел, поджав под себя ноги, и, раскачиваясь, стонал. Ужасные мучения и невероятные боли лишили его рассудка, и мы пугались его обезумевших взглядов. У многих были оторваны конечности и гноились раны, из которых торчали бесформенные обломки костей. Бумажные бинты моментально мокли, хирургической помощи не было, и смертность среди раненых была необычайно высокой. Наша охрана состояла из местных националистов. На руках у них были голубые повязки с надписью: "Полицай". Они рьяно исполняли свои обязанности, и получить прикладом по спине можно было в два счета.
   В конце июля в наш "госпиталь" впервые пришли два немецких врача. Они брезгливо прошли по сараю, кое-кого заставляли вставать, бросая на ходу отрывистые фразы сопровождавшему их унтеру. Тот, отставая от офицеров на несколько шагов, кричал больному: "Фамилия" - и, записав ее, указывал на дверь. Через час большая толпа выздоравливающих раненых потащилась по пыльной улице в другой конец города. В это число попал и я, с трудом тащивший правую ногу. Старший сержант Коваленко, мой спаситель, остался в "госпитале". С рукой у него было очень плохо. Но вскоре он присоединился к нам в лагере Броды. Немцы начали сортировать военнопленных, украинцев поместили в одни бараки, русских - в другие. Грузины, азербайджанцы, армяне, киргизы и другие южане также были размещены отдельно. Поговаривали, что западных украинцев будут отпускать по домам. Первые дни, проведенные в лагере Броды, были очень тяжелыми, люди не могли опомниться от моральной травли, голодали, шарахались от бессчетных ударов конвойных и полицейских, которые время от времени заходили в лагерь. Из барака мы выползали только два раза в день за получением баланды. Чувствовал я себя еще очень слабым. В один из ближайших дней мы услышали свистки конвойных и громкие команды: "Выходи строиться..." Через несколько минут нас пересчитали, разбили на сотни, и переводчик предупредил, что лагерь перебазируется на новое место. "Дорогой не отставать!" Вытянувшись на добрый километр, пестрая колонна вышла из города. Рядом, помахивая ручными гранатами, засучив рукава, шагали автоматчики. Шли не быстро, но каждый шаг для меня был мучителен. Мой новый друг Николай Перцов, видя мои страдания, все время подбадривал. "Отставать нельзя,- говорил он,- скоро будет привал".
   День выдался жаркий. Солнце палило нещадно. Наши лица, руки, одежда покрылись плотным слоем пыли. Все чаще и чаще слышны были крики конвоя, подгонявшего отстающих.
   Изредка какой-нибудь смельчак бросался в лес. Вслед за тем раздавался выстрел, и лица конвойных расплывались в улыбку: "Капут русс..."
   Сделав несколько привалов, мы за день прошли километров 15-20 и остановились на ночлег в большом селе. Я тотчас же свалился на землю и был не в состоянии проглотить кашицу, которую принес мне Николай.
   После свистка колонна снова вытянулась по дороге. Ночью в этих местах прошел дождь, и пыль превратилась в липкую грязь. Около полудня впереди нас послышались два выстрела, а метров через 200 я увидел сброшенный в канаву труп, вместо головы у человека была бесформенная масса. Прошедший вперед Николай рассказал, что старушка вынесла несколько кусков хлеба, и изголодавшиеся люди бросились за ними. Подбежавший конвойный выстрелил в толпу.
   На третьи сутки мы остановились в большом селе Княгиня. Местные жители, узнав о приближении военнопленных, собрали целую повозку хлеба. С большим трудом им удалось добиться разрешения у конвоя раздать его пленным. Впервые за несколько недель я получил кусок настоящего домашнего хлеба. Мигом съев его, я вновь почувствовал пустоту в желудке. Но получить еще кусок мне уже не удалось. Большую часть хлеба немцы забрали себе. Утро следующего дня застало нас опять в дороге. Перед нами был Луцк. От города остались одни развалины. Нас загнали в полуразрушенную крепость.
   Через полчаса появился человек в черной форме. Брезгливо перешагивая через тела военнопленных, он спрашивал: "Часы, кольца есть?" В его руках было несколько буханок хлеба.
   Десятки раз нас уже обыскивали, и в нашей одежде, с чужого плеча, конечно, ничего не было. Голодными взглядами люди молча провожали торгаша, даже не отвечая на его вопросы.
   Желая узнать, что ждет нас впереди, я решил обратиться к нему с вопросом, но едва произнес слово "товарищ", как услышал циничную, мерзкую брань: "Вонючий доходяга... я дам тебе "товарищ", пули захотел?"
   Торгаш долго ругался и, поняв, что у нас нечем поживиться, выскользнул за ворота.
   На следующий день нас отвезли на большую железнодорожную станцию, где уже стоял эшелон. Окна товарных вагонов были опутаны колючей проволокой. В обыкновенный 16-тонный вагон набивали по 60- 70 человек. Сначала мы кое-как размещались, но настоящий кошмар начался в пути, нельзя было вытянуть ноги, места не хватало сидеть. Воздух в вагонах отравляли испражнения и невозможная духота, доводившая людей до обморока. Воды почти не давали, мы пытались выставить наружу котелок, чтобы наполнить его дождевыми каплями. Солдаты, заметив котелок, стали бросать в вагон камни и разбили одному из пленных голову. Когда нас выгрузили на большой железнодорожной станции, многие не могли идти.
   Землистые лица, грязная, мятая одежда, лихорадочно воспаленные глаза, пилотки, нахлобученные на уши,- такой тронулась наша колонна от станции Хелм. Лагерь был расположен в 3-4 км от места выгрузки. Строго говоря, это оказался не лагерь, а открытое картофельное поле, разгороженное колючей проволокой на множество клеток. Никаких признаков жилья, бараков или землянок там не было. Когда нас ввели в одну из клеток, то я увидел, что все поле изрыто ямами. В них "жили" люди. У входа в "клетку" нас рассортировали. Мы с Николаем Перцовым попали в команду № 51, где находились только раненые. Через некоторое время, посоветовавшись со старожилами, отыскали кусок доски и, заточив ее конец, стали рыть себе нору. Ночью, согнувшись в ней, мы согревали друг друга своим теплом, вздрагивая и просыпаясь от частых выстрелов. По норам шарили лучи прожекторов, и всякий, кто высовывался, подвергался обстрелу. Так прошел август 1941 г. Грязь и голод вызвали вшивость. Сперва мы боролись с ней, но вскоре убедились в бесполезности этого. Люди ели всякую дрянь. В ход пошли трава, ремни, мел. Курили солому или кору со стволов деревьев. Началась дизентерия. Тощие скелеты бродили между норами и, находя замусоленную кожицу от картофелины, жадно совали ее в рот. Ежедневно десятки носилок с умершими выносили за ворота. Потом мертвецов сваливали на повозки и отвозили к огромной яме. В один из сентябрьских дней нам приказали собрать вещи, а затем повели по проволочным коридорам. У ворот нового блока я остановился, пораженный еще невиданной картиной: к проволоке был привязан военнопленный с доской на груди, на которой было написано: "Их бин видер да!" А чуть ниже пояснялось: "Он будет привязан 19 суток!" Это была неслыханная жестокость. Перед нами был скелет. Он даже не поднимал головы, обвиснув на врезавшихся в тело веревках. Не разрешая останавливаться, конвоиры погнали нас дальше. Рядом с нами находился еврейский блок, и мы стали невольными свидетелями жутких издевательств. Здоровенные гориллообразные детины становились у входа в землянку и, наводя ужас на несчастных перепуганных людей, орали: "Раусе! Раусе!.."
   При этом каждый выскакивающий из землянки получал удар палкой. Многие падали, но, получив пинок, ползли от двери. Пьяный азарт подогревал солдат, и последним узникам приходилось особенно худо.
   Потом начиналась гимнастика. Разутые, часто в одних только брюках, несчастные жертвы извергов прыгали, приседали, падали, приводя в дикий восторг палачей. Часто можно было видеть, как за избиением узников-евреев наблюдали офицеры, и тогда конвоиры старались особенно.
   Дня через два мы, скрючившись, снова тряслись в товарных вагонах. Высадили нас на крупной железнодорожной станции. На привокзальной площади погрузили в пустые трамвайные вагоны. Вагоновожатый успел шепнуть одному из узников: "Это Лодзь". Там всех нас ждали новые испытания. Неожиданной новостью была организация лагерной полиции. В нее включали, как правило, предателей и других негодяев. Полицейских одели в польскую офицерскую форму и вооружили дубинками. Мы должны были их называть "господа полицейские". В нашем бараке их было трое: Толстокулаков, Лубко и Шпарток. Старшим среди них был Толстокулаков. Бил он пленных наотмашь, и я, например, после одного из его ударов трое суток болел. Садист Лубко, входя в азарт, избивал свою жертву до полусмерти. Не отличался от них и Шпарток. Низкорослый, с кривыми зубами и перекошенной усмешкой, он часто повторял: "Мне велено бить. Хоть ты мой брат, все равно изобью!"
   Острый недостаток пищи мутил сознание. Некоторые начали добавлять в суп воду, другие варили из хлеба тюрю, делили пайку хлеба на много маленьких кусочков. Плохо стало с Николаем. Он очень ослаб, но продолжал курить всякую дрянь, пил много воды, варил тюрю. Все это привело к острой водянке, и в холодный февральский день 1942 г. я лишился друга.
   В марте среди узников лагеря поползли тревожные слухи. Из 13-го барака, стоявшего на краю лагеря, была сделана неудачная попытка массового побега. Барак сразу же изолировали, затем всех его узников вывезли. Много времени спустя я узнал от одного из участников об обстоятельствах провала смелой попытки. Единственно реальным вариантом ее осуществления считался подкоп. Взломав половицы в одном из пустовавших помещений, узники начали рыть подземный ход. Землю они выносили мисками в уборную. Полицейский Колесов выследил работу "землекопов" и донес об этом начальству.
   Беда произошла, как обычно, неожиданно. Нагрянул комендант, подкоп обнаружили, и многие поплатились за это жизнью. И все же в тех условиях весть о действиях смельчаков радовала многих. Их вдохновляла мысль о том, что, несмотря на жуткие условия плена, есть люди, которые не только не смирились, но и готовы к продолжению борьбы против ненавистного врага. В мае был совершен первый побег. Бежал летчик. Двое суток он дышал воздухом свободы, но на третьи сутки его поймали и возвратили в лагерь. Избитый и грязный, стоял летчик перед строем военнопленных. Полицейские потребовали от него, чтобы он публично сказал, что побег невозможен. Я стоял в первом ряду и отчетливо слышал, как беглец тихо произнес: "Бежать трудно..." Вертевшийся возле своей жертвы полицейский яростно набросился на беглеца и сказал ему: "Дурак, говори, что бежать невозможно!", но мужественный человек не произнес больше ни слова, и его увели.
   Что же ждало нас впереди? Этого никто не знал. Голод парализовал мысль, волю, люди тупели, злились, впадали в спячку и апатию. 15 августа 1942 г. ночью нас подняли, переворошили постели и, отобрав и без того скудные пожитки, погрузили в вагон. Страшное воспоминание осталось у меня от Лодзинского лагеря, и, пожалуй, самым страшным был продуманный режим голодания военнопленных. Мы ощупывали друг друга в вагоне и убеждались в том, что дошли до крайней степени истощения. Многих мы недосчитывались.
   Двадцать второго августа нас высадили на товарной станции, забитой многочисленными составами. Конвой отогнал не в меру любопытных путевых рабочих и повел нас мимо пристанционных построек на окраину большого города. Пройдя несколько кварталов, застроенных однотипными домами, мы подошли к своему будущему лагерю. Три стандартных барака, огороженные колючей проволокой, предназначались, очевидно, для нас. После кратких формальностей лодзинский конвой передал нас новой охранной команде. Переводчик в штатском объяснил, что отныне нам предстоит работать в мюнхенском отделении авиационной компании "Люфтганза".
   В блоке нас поселилось человек двенадцать. Среди моих друзей были Андреичев, Дорофеев, Потапов, Веселай и очень общительный Саша Громаков.
   В первый же вечер мы начали расправу с полицейским. Капитан Лемешко, собрав несколько человек, затащил в угол Колесова, "славившегося" в Лодзи жестокостью, и устроил ему "темную". На крик Колесова сбежались солдаты и спасли его от верной смерти. Со дня прибытия наша работа принесла хозяевам предприятия много неприятностей. Никто из военнопленных "не мог" работать. Нас разбили на мелкие группы и развели по цехам. Я попал в цех, где стояло несколько старых фюзеляжей пассажирских самолетов. Переводчик подвел меня с товарищами к угрюмому старику в синей поношенной спецовке.
   "Это ваш мастер,- сказал он,- выполняйте все его распоряжения". Старик протянул мне руку, и я нехотя пожал руку своему "врагу". "Кто из вас понимает по-немецки?" - спросил старик.
   Узнав, что я немного говорю по-немецки, он заметил, косясь на охранника: "Я не немец. Я голландец... хол-лонд... цивильный..."
   Дядя Карл оказался чудесным товарищем, человеком большой души. За свою долгую жизнь он работал в Америке на заводах Форда, ремонтировал машины англичан в Сингапуре, плавал механиком на океанских пароходах...
   "Наци... тьфу",- плюнул дядя Карл, показывая тем свое полное отвращение к гитлеровцам.
   День прошел быстро. Половину его мы проторчали в уборной, до тошноты накурившись сигарет, которыми в изобилии снабжали нас наши новые друзья.
   Вечером в бараке только и было разговоров о неожиданных знакомствах. В цехах "Люфтганзы", как оказалось, работало очень много иностранцев, которые симпатизировали нам. Это создавало новые возможности. Однажды меня отозвал в сторону Саша Громаков и сообщил, что во время вечерней поверки бежало три человека.
   Суматоха поднялась после подъема. Нас выгнали во двор, и охранники перерыли весь барак, подозревая, что беглецы спрятались там.
   Старший охраны буквально бесился, стараясь узнать путь, которым бежали пленные, но все молчали.
   Побег был совершен довольно ловко. В момент поверки, а считали нас в коридоре, причем начинали счет от дверей, узники выскочили за спиной унтер-офицера во двор, а оттуда в уборную, перегороженную дверью на две половины, одна из которых вела в лагерь, а другая за его пределы. Открыть внутреннюю дверь и бежать в поле было делом одной минуты.
   Мы горячо желали беглецам удачи и боялись их возвращения. На следующий день вокруг лагеря возвели второй ряд ограды из колючей проволоки, а внутренние двери в уборной заколотили наглухо и заделали решеткой.
   Я рассказал дяде Карлу о побеге, и он похвалил наших товарищей. В обеденный перерыв в моем ящике лежал бережно завернутый кусок хлеба.
   "Это тебе",- кивнул головой голландец, уходя на перерыв. После обеда он отозвал меня в сторону и познакомил с белокурым пареньком.
   "Петер",- протянул мне руку молодой рабочий, и я крепко пожал ее. "Он тоже голландец и будет твоим новым мастером",- сказал дядя Карл.
   Петер говорил по-немецки очень плохо, но мы успешно объяснялись, усиленно пользуясь жестикуляцией. С утра он уходил в уборную, а через час посылал туда меня. Голландцы, друзья Петера, оказались прекрасными товарищами. Они часто собирались во время работы, но, как только вблизи появлялся старший мастер - немец, немедленно разбегались по своим местам.
   Через Петера я стал узнавать новости. С его помощью, в частности, узнал подробности победы Красной Армии под Москвой, и эта весть, естественно, принесла всем нам огромную радость.
   В конце сентября из лагеря бежали еще двое узников. Встретив позднее Ивана Ковалева - одного из участников побега, я узнал подробности осуществления этой очередной смелой акции. Беглецы тайно надломили в своем бараке часть половицы, спустились в довольно высокое подполье и, ползком добравшись до входного крыльца, подняли деревянные ступеньки. Проволоку ограды перекусили кусачками, под видом ремонтников пошли к аэродрому, расположенному недалеко, проникли в ремонтировавшийся самолет, похитили хранившийся в нем неприкосновенный запас продовольствия и двинулись в направлении швейцарской границы.
   Дойдя почти до цели, они внезапно натолкнулись на пограничный патруль. Напарник Ивана Ковалева был убит, а сам он легко ранен.
   Вскоре голландец Петер нас покинул. Прощаясь, он сказал: "Назад не вернусь, уйду на родине в партизаны".
   О побеге думали все. Я тоже с нетерпением ждал минуты, когда смогу вырваться на волю, но последствия пребывания в лодзинском лагере - сильная слабость - отодвигали время побега. В течение нескольких дней мы пилили с товарищами толстую металлическую решетку в окне уборной, через которую намеревались бежать. Четыре прута были "готовы", но один из немецких мастеров заметил прорезы и поднял страшный шум. Побег сорвался, и нам запретили ходить в уборную без конвоиров.
   Ленинские дни 1943 г. надолго остались в моей памяти. Голландцы и болгары, которые тоже работали на предприятии "Люфтганзы", проходя мимо нас, отчетливо и многозначительно произносили: "Ленин!"
   Двадцать первого января в 17 часов 15 минут прозвучал удар колокола. Это Василий Дорофеев, сосед по койке, дернул веревку сигнального колокола. Все прекратили работу. Наступила мертвая тишина. Советские пленные, голландцы, болгары, сняв фуражки, стояли молча. Несколько немецких мастеров также обнажили головы. Эффект оказался неожиданным. Десять минут люди молчали, а потом подняли невообразимый шум. Все стучали, кричали, на полные обороты пустили точила. Охрана только теперь поняла, что означали эти десять минут. Примчавшийся в цех унтер-офицер настойчиво, но тщетно выискивал виновных. Я знал мастера-немца, который видел, как Василий Дорофеев дернул веревку колокола, но он промолчал. Это был добрый знак, знак рабочей солидарности. Мы почувствовали, что и среди немецких рабочих у нас есть искренние друзья.
   В середине февраля отказался от работы майор Озолин . Вслед за ним поступили так же офицеры Ларионов, Шишмарев и Помыткин. Их долго били, заставляли рыть траншеи, возить камни, а затем увезли в штрафной лагерь. Случаи отказа от работы следовали один за другим, и начальник нашей охраны был смещен. Новый унтер-офицер оказался человеком очень крутого нрава. Он носился между станками, награждал пинками и зуботычинами "нерадивых" работников. Питание ухудшилось. Кормить нас стали брюквой и кольраби. Вываренные в автоклаве, они напоминали мочалки. В один из тех дней мы отказались от пищи. Унтер-офицер и охранники опешили. Несколько часов нас запугивали немедленным расстрелом, но неожиданно дело приняло иной оборот. Начальство, не желая терять даровую рабочую силу, вынуждено было улучшить наше питание. На следующий день мы получили сносный суп. Чувство организованности придало силы. Вскоре после этого случая отказался от работы наш товарищ Дима Корнилов, которого мы все очень любили за его чудесные песни. Примчавшийся унтер-офицер схватил Корнилова за горло, повалил на верстак и начал бить рукояткой револьвера. Пленные, не сговариваясь, прекратили работу и собрались возле них. Атмосфера накалялась, казалось, еще секунда - и вспыхнет бунт. Оценив ситуацию, унтер-офицер вызвал конвоиров, и Корнилова увезли в лагерь.
   Случаи саботажа иностранных рабочих, занятых на предприятии, стали довольно частыми. В одном из цехов рабочий-болгарин испортил проводку на самолете. Его увезли в концлагерь. После этого нам категорически запретили разговаривать с немецкими и другими иностранными рабочими, что вызвало неожиданную для начальства ответную реакцию. Мы старались теперь еще больше убеждать своих друзей в том, что затягивание всех работ - помощь России.
   В феврале 1943 г. усилились налеты американцев на Мюнхен и его предместья. Почти каждую ночь в воздухе зависали гирлянды ракет и земля сотрясалась от частых оглушительных взрывов. Во время налетов нас не выпускали из бараков, и нужно было обладать большой выдержкой, чтобы переносить двухчасовую бомбежку в закрытом бараке, у которого тряслись стены и вылетали стекла.
   Унтер-офицер, который не терял надежды "облагоразумить" нас, вывесил в бараке портрет Гитлера. Наутро его нашли изорванным в параше. За это нам пришлось выполнять любимое изуверское распоряжение унтера - около часа стоять с вытянутыми вверх руками. Но "виновника" наш надзиратель все же так и не смог обнаружить.
   В один из тех дней мы заметили необычайную тревогу среди немецкого населения. Достаточно было нескольких минут, чтобы узнать потрясшую немцев новость. Под Сталинградом капитулировала армия Паулюса, в Германии по случаю этого объявлен национальный траур. Следует ли говорить, как обрадовало нас это известие. Вечером в бараках только и говорили об этом. Люди строили различные планы самоосвобождения.
   Весть о новой победе наших войск заставила и меня с Василием Дорофеевым ускорить уже давно подготовленный побег. Было решено бежать в своей одежде. У нас были комбинезоны с нанесенными красной масляной краской большими буквами "S. U." на спине и на коленях. Я смастерил компас и из полотна ножовки сделал ножи. Василий через своего мастера раздобыл карту Баварии и электрический фонарик.
   В субботу я достал у голландских друзей две форменные фуражки, а в воскресенье вечером мы отмыли растворителем краску на комбинезонах и тщательно простирали их. Опознавательных знаков видно не было.
   О нашем побеге знали немногие... Мы с Василием провели бессонную ночь, обсуждая мельчайшие подробности.
   После подъема разложили по карманам все свое имущество: по два куска хлеба, соль, спички, карту, ножи, фонарик; у Василия был бритвенный прибор и кусочек мыла. Кроме того, я подвязал под рубашкой великолепные кусачки, легко "перекусывавшие" толстый гвоздь.
   Наш цех представлял из себя огромное здание. У него было два выхода, причем на одном стоял наш охранник, а у другого - заводской полицейский. Кроме того, другой охранник находился при группе пленных прямо в цехе.
   Войдя в цех, мы мигом сняли шинели и отошли к своим местам. Сердце учащенно колотилось: пойдет ли солдат за нами? Нет, он остановился и заговорил о чем-то с мастером. Прячась за станками и смешавшись с группой закончивших смену рабочих, мы прошли мимо ничего не подозревавшего полицейского во двор.
   Путь назад был отрезан. Мы вбежали в пустой барак. От него до колючей проволоки ограды оставалось не более двадцати шагов. Теперь предстояло пролезть через окошко барака и выйти к мусорному ящику, который стоял у ограды. Эту операцию мы проделали с большой ловкостью. Достав кусачки, я подполз к проволоке и "перекусил" толстую сетку, за которой была колючая проволока. "Перекусил" и ее. Путь к свободе был открыт.
   Но что это? За нашей спиной послышался шум грузовика, который неожиданно остановился совсем рядом с нами. Из его кузова выпрыгнули рабочие, и шум так же внезапно стих. Едва ли сможет представить себе читатель, как, затаив дыхание, мы ждали этой минуты. Казалось, что все было поставлено на карту - избавление от плена, свобода, сама жизнь...
   Раздвинув прорезанную сетку, я прополз первым. Мой напарник следовал за мной. Перепрыгнув через придорожную канаву, мы вышли на шоссе и, оглядываясь, двинулись навстречу неизвестности. Шоссе пролегало по открытому полю. Ближайший лесок просматривался в километрах пяти-шести. Шли мы быстро и молча. Навстречу нам попадались велосипедисты, и казалось, что они узнают в нас беглецов из плена. От их подозрительных взглядов становилось не по себе, и мы уже почти бежали. Затем свернули на проселочную дорогу и оказались в небольшой деревне. Крестьяне удивленно косились на наши синие комбинезоны и, провожая нас, приподнимали свои шляпы.
   Пройдя деревню, мы еще быстрее устремились к лесу. Вот и он, долгожданный лес! Теперь мы буквально бежали и минут через двадцать, обессиленные, упали на землю. Мы были наконец на свободе!
   Впервые за два года. Где-то далеко слышались треск мотоцикла и гул самолета. Может быть, погоня? Но это нас тогда мало тревожило. Мы пробирались в глухую чащу, предварительно сделав несколько петель, чтобы запутать свои следы.
   Весь день провели в лесу. Дождавшись темноты, перебежали небольшое поле и пошли к железнодорожному полотну. Наш план предполагал максимально быстрое продвижение на восток. Поэтому решили воспользоваться железной дорогой.
   Всю ночь шли вдоль полотна, рассчитывая вскочить в товарный вагон, но все поезда шли без остановок на большой скорости. Отойдя от места дневки километров двадцать, решили вновь заночевать в лесу. Он оказался крошечным, и мы долго бродили, выискивая удобное место.
   Поздно вечером подошли к отдельному домику, стоявшему на краю леса. Через низенькую дверь я зашел в комнату. У стола копошилась старая женщина, рядом с окном сидел пожилой мужчина. Он вскочил при виде нас, но я знаком успокоил его.
   - Нам нужен хлеб... Больше ничего,- сказал я по-немецки.
   - Хлеб? - переспросил старик.
   Старуха оказалась смышленее. Она без слов подошла к буфету и протянула нам булку хлеба.
   Вид у нас, судя по испуганному лицу немца, был, наверное, очень непривлекательный, мы походили на лесных бродяг.
   Отойдя на солидное расстояние от дома, мы уничтожили половину булки. Решено было опять выбираться на железную дорогу. Для этого обошли небольшую станцию и залегли на насыпи, наблюдая за проходящими составами.
   К полуночи, громыхая колесами, мимо нас прошел очень длинный состав. Его последние вагоны остановились совсем рядом. Мы уже собирались вскочить в один из них, но в это время на ближайшем пути остановился пассажирский поезд. Вдоль вагонов с яркими карбидными фонарями забегали проводники. Нам пришлось отползти в темноту. Начался дождь. Мелкий и противный, он проникал за одежду, и мы вскоре основательно промокли. Наконец пассажирский состав ушел, и нам из своей засады удалось перебраться в тормозную будку. Целых полчаса ждали, когда застучат колеса. Это казалось мучительной вечностью, но паровоз наконец дал свисток, состав дернуло, и огни станции стали медленно уходить.
   Словно маленькие дети, мы принялись прыгать от радости по тамбуру.
   Однако наша радость была преждевременной. Состав через каждые 10-15 останавливался, из вагонов что-то выгружали. Эти остановки выводили нас из себя. Василий то и дело выглядывал в окошко тамбура, и я несколько раз одергивал его. С наступлением рассвета поезд наконец развил большую скорость. Всюду ему давали зеленый свет. Было примерно часов девять, когда он остановился. Я приоткрыл дверь, и моему взору представилась большая станция с множеством путей.
   Василий шепнул мне: "Здесь мигом сцапают". Мы быстро спустились на землю и, не оглядываясь, пошли к воротам станции. Навстречу попадались люди, но им было не до нас. В каждом из встречных мы видели врага, который может нас тут же схватить. Подняв голову, я прочитал на стене станционного здания: "Мюльдорф". Это название было знакомо. Я вспомнил, что город Мюльдорф находится примерно в 100 км от Мюнхена. Значит, за ночь мы отмахали прилично. "Для первого раза неплохо",- подумал я. Стометровый путь до ворот станции казался вечностью. Но вот я выход. Около него небольшая будочка, а в ней толстый полицейский, читающий газету. С видом заправских рабочих мы прошли мимо него и сразу попали на шумную улицу. Узкая, с крошечными магазинчиками, она была заполнена народом. Каждое произнесенное слово могло нас выдать, и мы молчали. Прошел почти час, прежде чем мы выбрались за город.
   Первые сумерки опять встретили на железнодорожном полотне. Выследив нужный нам состав, преспокойно поднялись в тамбур, и вскоре поезд уносил нас от негостеприимного городка. Сутки мы были в пути.
   Наш состав оказался поездом дальнего следования. С ходу проскочили Зальцбург и много других крупных станций. В связи с переменой направления (ведь до того мы двигались на юг) мы решили добраться до Югославии и уйти в партизаны, о которых у нас были довольно смутные представления.
   На станции Филлах наш поезд остановился, и мы удачно перескочили в другой состав, уже готовый к отправке.
   Паровоз дал прощальный гудок, и мы тронулись дальше.
   Резкое изменение стало наблюдаться. в рельефе местности. Холмы сменили небольшие горы, после которых пошли настоящие горные хребты. Промелькнуло несколько станций со странными названиями. Василий стал уверять меня, что мы уже пересекли югославскую границу.
   Около шести часов вечера состав остановился. Поезд разделили на две части. Начинался крутой подъем. К несчастью, наш вагон оказался последним, и на ступеньки вскочил проводник. Он пытался приоткрыть дверь, но мы не позволили ему это сделать.
   Минут через двадцать поезд остановился, и проводник соскочил. Выглянув из тамбура, мы увидели по обеим сторонам состава солдат. Они стояли метров на 50-100 друг от друга. Шла какая-то проверка. Оставалось надеяться на случайность.
   Прошло примерно пять минут в томительном ожидании. Дверь резко отворилась, и в проеме показалась фуражка офицера. Я отпрянул от неожиданности, но в ту же секунду увидел направленный на нас револьвер.
   - "Аб... раусе!.."
   Мы вышли из тамбура. Офицер и два солдата ощупали нас и приказали идти вперед.
   Мысль о поимке парализовала в первые мгновения мои движения. Потом я понял, что нужно сделать попытку бежать, и обязательно сейчас, потом будет поздно.
   Сильно ударив головой конвоира, идущего справа, я сбил его с ног и бросился под вагоны. Выскочив с другой стороны состава, подбежал к краю большой насыпи и скатился вниз.
   Сухой треск выстрелов горячил, и я, не разбирая дороги, напролом бежал через густой кустарник.
   Забравшись в непроходимую чащу, перевел дыхание.
   Впереди виднелась речка. Шоссейный мост через нее был разрушен, а рядом однопролетный железнодорожный. Было холодно, и идти через речку вброд я не решался.
   Мост никем не охранялся. Я осторожно вступил на его полотно и крадучись пошел вперед.
   Достигнув противоположного берега, хотел прыгнуть под откос, но в этот момент в лицо ударил ослепительный свет и что-то тяжелое обрушилось на меня.
   В сознание прихожу в блиндаже. На меня льют воду. Я различаю в полумраке несколько фигур. Одна из них приближается, и я вижу щетинистое лицо с нагловатыми глазами.
   "Кто вы?" - спрашивает человек по-немецки. У спрашивающего фельдфебельские нашивки. Я отвечаю, что гражданский русский, отстал от эшелона и иду на станцию. Начинается обстоятельный допрос: кто, откуда, имею ли документы. Фельдфебель подзывает двух солдат, и меня обыскивают. Солдаты достают спрятанную в нижнем белье металлическую марку военнопленного, и лицо фельдфебеля выражает крайнее удивление.
   "Военнопленный?" - спрашивает он. Улики налицо, и я подтверждаю, что перед ними действительно военнопленный. Узнав, что я бежал из Мюнхена, солдаты и фельдфебель вновь удивляются и уже более спокойно объясняют, что я нахожусь в Югославии. Затем за мной приходят и уводят под внушительным конвоем из шести человек. На небольшом полустанке мы ждем бронепоезд из двух вагонов и паровоза. Меня вталкивают в вагон, чьи-то руки обхватывают, и я чувствую, как на моих запястьях щелкают браслеты.
   Через полчаса езды поезд останавливается, и мы выходим. Незнакомый город. Большой ярко освещенный завод, затемненные жилые дома, асфальтированные улицы.
   Зайдя в один из домов, я вижу комнату и сидящих за столом военных. Они играют в карты. Мои конвоиры что-то говорят одному из них, и тот нехотя поднимается. Я поступаю в его распоряжение. Достав связку ключей, он толкает меня в плечо и приказывает идти вперед. Передо мной несколько ступенек вниз, длинный коридор, а справа и слева железные двери.
   Я в тюрьме. В одну из камер меня заталкивают, и дверь закрывается. Привыкнув к темноте, через несколько минут разглядываю свою обитель. Койка с тощим матрацем, обычная параша, откидной столик. В стену скребут. Но, измученный переживаниями, я падаю на постель и забываюсь.
   Утром меня разбудил топот ног. Громыхая деревянными колодками, мимо моей камеры снуют люди. Волчок открывается, и я вижу любопытный глаз.
   - Братко, како ты есть? - спрашивает голос за дверью. Это серб, их я часто встречал в Мюнхене. Отвечаю, что русский, и прошу курить. Международный жест выручает. В отверстие просовывается зажженная сигарета, и я с жадностью начинаю затягиваться.
   Неожиданно топот ног смолкает, и в дверях моей камеры щелкает ключ. Едва успеваю спрятать сигарету.
   Увидев дым, надзиратель бьет меня связкой ключей по лицу. Из соседних камер постукивают, но я не знаю тюремной азбуки и не могу отвечать. К вечеру засыпаю, но меня будит шум в коридоре. Пришли за мной. В комнате дежурного происходит тщательный обыск, и меня передают двум новым конвоирам. Мы идем через город, привлекая внимание прохожих, у которых я вызываю явные симпатии. Да это и понятно. Один из заключенных-сербов шепнул мне в камере, что это тюрьма города Есенице. На вокзале мы недолго ждем поезда. Снова масса любопытных. Слышен шепот: "Русс, русс..."
   Сочувственные взгляды сербов, презрительные усмешки немецких офицеров, безразличное отношение солдат.
   Через два часа мы прибываем в Филлах. Здесь два дня назад мы с Василием пересели с одного поезда в другой. На станции меня вводят в какой-то дом, где офицер в чине капитана учиняет допрос. Его больше интересует отношение к нам в Германии, в его вопросах проскальзывает неприкрытое любопытство к русским вообще. На его рукаве цветок эдельвейса - знак австрийских горных частей. По мнению многих военнопленных, австрийцы относились к русским намного лучше, чем немцы.
   - Вас отправят в Ландек,- говорит мне в заключение офицер.
   Беззлобные конвоиры, ведущие меня куда-то в конец города, сообщают, что Ландек - это город в австрийском Тироле. Меня это вполне устраивает. Ехать в Ландек все же лучше, чем назад в Мюнхен, к бешеному унтеру. В Филлахе очень много нацистов, начиная от взрослых со свастикой в петлице и кончая шестилетними "фюрерами" с огромными нарукавными повязками и шнурками на плечах. Это гитлерюгенд. Рано созревшие националисты в возрасте от 6 до 12 лет провожают меня враждебными взглядами и громко советуют конвоирам просто-напросто пристрелить пленного. Последние отшучиваются, а когда молодые нацисты перестают горланить, один из конвоиров говорит: "Попробовали бы поехать на Восточный фронт".
   Я понимающе киваю головой.
   В деревянном бараке казарм батальона разместилась дежурка, а в ней четыре австрийских унтер-офицера. Они запросто здороваются с конвоирами и простодушно рассматривают меня.
   "Поймал русский",- говорит один из них на ломаном русском языке. Отвечаю по-немецки, и все они до крайности удивляются, сразу засыпают вопросами. Я забываю разницу в нашем положении и стараюсь отвечать на вопросы возможно подробнее. Предполагаю, что унтер-офицеры взяты в армию насильно. Их интересует, есть ли у русских церкви, что делают в России с пленными, что такое Сибирь. Оглядываясь на дверь и явно симпатизируя мне, пожилой австриец говорит: "Если попаду на фронт, убегу к русским". Затем он как бы по секрету сообщает, что им приказано держать меня в наручниках.
   Неожиданно один из моих собеседников делает знак рукой, и все смолкают. В комнату заглядывает фельдфебель, он что-то бурчит по-немецки, и унтеры щелкают каблуками. После ухода фельдфебеля беседа возобновляется.
   - Хочешь видеть своего товарища? - спрашивает один из унтеров.
   Я удивлен: неужели Василий здесь?
   "Только сначала ты сходишь за едой",- добавляет тот же унтер. Пожилая женщина с интересом посматривает на меня, кладет в миску огромную порцию пюре и поверх бросает куски мяса. "Это десять порций",- говорит она.
   Возвратившись в комнату, я застаю там Василия, мы бросаемся друг к другу, и я замечаю, что у него руки в наручниках. "Приказ" - пожимают плечами наши новые знакомые. Мне надевают на руки точно такие же "браслеты", и, захватив миску с пюре, мы идем на солдатскую гауптвахту.
   Василий рассказывает свою историю. Меня, по его словам, искала целая рота солдат. Место, где нас схватили, было примерно в нескольких километрах от итало-югославской границы. Вечером уже знакомый нам унтер со вздохом сказал, что нас отправляют в штрафной лагерь. Он снял у меня наручники и надел на мою руку "браслет" от наручников Василия, скрепляя нас "узами дружбы". На прощание дал нам пачку сигарет.
   В сопровождении двух конвоиров мы покинули гостеприимных австрийцев, и на следующее утро, пройдя несколько туннелей, поезд остановился на небольшой станции Ландек.
   На довольно высоком месте находился лагерь. Проволока в два ряда, грязные дощатые бараки, голодные взгляды истощенных людей.
   Пока наши конвоиры находились в помещении комендатуры, мы разговорились с военнопленными. Один из них сказал, что условия здесь очень плохие, кормят раз в сутки обычной баландой.
   - Надо бежать,- сказал я новому знакомому.
   С нашим приемом что-то не ладилось. Конвоиры вышли злые и вместе с лагерным надзирателем отвели нас на чердак одного из бараков.
   Проходят мучительных два часа. Вскоре дверь открывается, и на пороге опять конвоиры. Нас выводят из лагеря. Становится немного веселее. Уж очень мрачный лагерь в Ландеке. Конвоиры, проклиная начальство, говорят, что нас не принимают и все мы им порядочно надоели... Снова под усиленным конвоем мы проезжаем Инсбрук и Зальцбург. В обоих городах большие лагеря, но беглецов, очевидно, не очень охотно там принимают, и мы едем дальше. Чем ближе к Мюнхену, тем становится все более тревожно. Ведь, если вернемся в наш старый лагерь, унтер не пощадит нас.
   После Ландека прошло двое суток. Ночью, в непролазной грязи нас гонят еще к одному лагерю. Он называется Марк-Понгау. Ночь мы проводим в каменной клетке с каменным полом. Холодно, сыро и откуда-то невыносимо дует. За окном слышны голоса. Василий одному ему известным способом начинает объясняться с сербами, французами, англичанами и американцами. Делает это он настолько ловко, что через несколько минут мы вызываем у них явные симпатии и получаем изрядное количество сигарет и хлеба. Наших пленных не видно. Очевидно, они в другом лагере. Вскоре приходит унтер и моментально отбирает все, что мы не успели съесть и выкурить. Нас ведут в другой лагерь, расположенный по соседству. Там с нас снимают наконец наручники, и на руках остаются багровые кольца. Записывают фамилии, возраст...
   В лагере мы пробыли недели две и изрядно отощали. Неожиданно нашу камеру открыли и приказали собираться. Вместе с двумя англичанами, тоже беглецами, нас ведут на станцию. От англичан мы узнаем, что везут нас в Моосбургский шталаг. Слава богу, это все же не Мюнхен. 5 апреля прибываем на место назначения. Там нас помещают в одиночный карцер. Его начальник, по меткому прозвищу пленных Жаба, в пасхальные дни пьянствовал, что дало нам возможность пообщаться с узниками лагеря... Увидел там я и Федора из Одессы. Это был человек отчаянной смелости и одновременно высокого патриотизма. Узнав меня поближе, он рассказал о бунте советских военнопленных-артиллеристов. Позднее об этой тяжелой истории я слышал еще от нескольких человек. Дело обстояло так. В одну из рабочих команд около Моосбурга где находился и Федор, однажды приехала группа немецких солдат, возглавляемая офицером. Они отобрали несколько наших пленных и увезли их в небольшой лагерь возле Мюнхена. Там находилось уже около 200 человек. Пронесся слух, что всех их отправят в качестве прислуги на зенитные батареи.
   Действительно, там находились только артиллеристы. Все они забаррикадировались в бараке и заявили, что никуда не поедут. В ответ на это комендант приказал впустить в барак собак-волкодавов. Тогда военнопленные сломали нары, разбили окна и выбросили из барака трупы убитых ими собак. На место происшествия вызвали роту солдат. Несколько человек были убиты на месте, другие получили тяжелые ранения. Артиллеристов разбили на мелкие группы и развезли по штрафным командам... Федор показал мне симпатичного француза, который работал в семье немецкого капитана.
   Француз познакомился с молодой дочерью офицера, и у них, это было нередко в таких случаях, начался роман. Возмущенный капитан собирался пристрелить пленного, но его дочь решительно заявила, что в этом случае примет яд. Мать предложила компромисс: француз тайно станет немецким гражданином, и вопрос будет исчерпан. Но пленный категорически отказался и в конце концов угодил в карцер. Ему повезло, так как обычно, как сказал Федор, в таких случаях виновного обязательно отправляют в концлагерь.
   Вскоре я вместе с Василием оказался в следственном карцере. Там нас дружелюбно встретило все его "население". Мы в десятый раз рассказали свою историю и в ответ услышали бесчисленное количество рассказов о побегах и самых невероятных приключениях беглецов, в истинность которых порой трудно было даже поверить. В своих попытках добраться до родины люди лезли под пулями через колючую проволоку, пробирались через канализационные трубы, прятались в железнодорожных цистернах, совершали, казалось, невозможное, и все с одной целью - бежать из плена...
   Особенно сильное возмущение вызвало в лагере появление власовских агитаторов. Молодчики из так называемой "Русской освободительной армии" (РОА) вербовали изголодавшихся и морально неустойчивых военнопленных. На первых порах их агитация приносила известные результаты.
   Прибытие в лагерь большой группы пленных, занятых на заводе "Краусс-Маффей", ускорило развитие событий. От этих товарищей мы узнали, что в отдельных мюнхенских рабочих командах уже созданы нелегальные ячейки Братского сотрудничества военнопленных. Тщательно проверив эти сведения, мы признали программу Братского сотрудничества правильной и организовали в карцере свою группу. В нее вошли майор Петров, лейтенант Коновалов и некоторые другие - все бывшие узники лодзинского лагеря. Наша задача в основном сводилась к следующему: саботаж в рабочих командах, организация побегов пленных, борьба против власовцев, антивоенная агитация среди немецких солдат и местного населения. Антивласовская пропаганда приняла вскоре очень широкий размах. Молодчиков из РОА буквально освистывали, и на их сборы приходили только единицы. Слово "роашник" стало символом предателя, и случаи ухода к власовцам стали редкостью. Через югославских врачей Бранко, Максимовича, Поповича и одного польского капитана, имевших доступ к радиоприемникам, мы узнавали новости и распространяли их среди советских узников.
   Большое моральное влияние на военнопленных оказывали самосуды над предателями - полицейскими и агентами гестапо. За короткое время свыше 20 из этих предателей были осуждены судами военнопленных и по их приговорам обезврежены на территории лагеря. Все эти действия патриотов не могли остаться незамеченными для контрразведки и гестапо.
   В карцере неожиданно даже была устроена попытка расправы. Гестаповский офицер и фельдфебель-власовец, угрожая расстрелом, потребовали назвать зачинщиков суда над полицейским. Однако моральный дух узников оказался настолько высокий, что гестаповская затея провалилась. Опасаясь, что содержание в карцере большого числа военнопленных может вызвать "брожение" в лагере, нас спешным порядком рассредоточили по командам. Я опять попадаю в Мюнхен, но на этот раз местом моей работы оказывается вагоноремонтный завод. Пребывание там оказалось очень кратковременным. На третий день я отказался от работы, сославшись на плохое здоровье. Это вызвало приступ бешенства у начальника охраны и старшего мастера. Боясь, что вслед за мной "заболеет" вся команда, они отделались от меня, отправив назад в Моосбург.
   Двадцать пятого июня я вновь прибыл туда. На этот раз меня привели прямо к "барону". Говорили, что этот сотрудник моосбургского гестапо в действительности был эстонским бароном, нашедшим убежище в Германии. Обрюзгший старик не отличался симпатиями к советским военнопленным.
   - Почему вы отказались от работы? - задал он мне первый вопрос. Я начал излагать свою жалобу, но он резко оборвал меня.
   - Вы лжете... Первый барак вас облагоразумит. Еще в Мюнхене я слышал об этом штрафном бараке, где находились военнопленные, обвиняемые в политических преступлениях. Теперь мне представилась возможность познакомиться с ними лично.
   ...Хорошо зная лагерные порядки, я без особых трудностей перелез через проволоку и попал в лазарет, где находились майоры Петров и Масленников. Мы разговорились, я рассказал о себе и вызвал у них нескрываемое доверие. Вместе с военнопленным Ильей Федько мы связались с пленными индийцами из английской армии, которые отнеслись к нам с большими симпатиями и оказали материальную помощь, которую сами получали через Международный Красный Крест.
   Кстати говоря, в Моосбурге индийцев было довольно много. Это были рослые парни с тюрбанами на головах. Они видели в нас своих братьев не только по неволе, но и по общей борьбе.
   Большинство советских узников первого барака обвинялось в антивласовской пропаганде и распространении антифашистских листовок; всех их объединяла глубокая ненависть к нацизму и горячая вера в победу Родины. Настроение обитателей барака было такое боевое, что мы, не опасаясь расправы, пели советские песни, читали патриотические стихи, открыто осуждали слабых духом. Весь многотысячный лагерь втайне симпатизировал узникам первого барака.
   Приближалось 7 ноября 1943 г., и мы решили отметить эту дату. К тому времени за отказ от работы в барак поступила большая группа французов. Старшим у них был товарищ Жан. Французы активно включились в подготовку к празднику и, выражая свои симпатии к нам, подарили несколько десятков пачек сигарет и целый ящик бисквита. Наступил долгожданный день. Около 6 часов вечера мы расставили свой караул, который следил за поведением часовых. Вместе с нами на импровизированном собрании были французы, югославы, поляки и несколько американцев. Выступил майор Петров. Он напомнил собравшимся о великой дате и сказал, что мы постоянно должны не только помнить о ней, но и действовать в ее духе. Несколько слов произнес Жан. Мы аплодировали ораторам и в конце собрания пели "Интернационал" и "Марсельезу". Пели довольно громко, не думая об охранниках, единые в своей солидарности с французами, поляками, югославами и американцами. На следующий день весь лагерь знал о нашем собрании, а мы еще долго находились в возбужденном состоянии и приподнятом настроении.
   Следующим местом моего заключения была штрафная команда в районе Пфарркирхена. В ту команду нас прибыло из Моосбурга 23 человека. Все мы знали друг друга и поклялись при первом удобном случае бежать. Нам объявили, что работа наша будет заключаться в углублении и расширении канала. Находились мы по пояс в воде, охрана отличалась жестокостью.
   Плохое питание, проволока в один ряд подталкивали к подготовке скорейшего побега. Нас закрывали в бараке обычно в 8 часов вечера, когда было уже темно. Значит, "исчезнуть" нужно было часов примерно в 7. В нашем распоряжении оставался, таким образом, один час. Бежать решено было группами по три человека. Заблаговременно за бараком уже была перерезана проволока, и беглецам нужно было только ее развести. В назначенный день и час ушла первая тройка, потом вторая, затем третья. Я с друзьями оказался последним. Оставшихся перед уходом спросил: "Ребята, кто еще готов бежать, не медлите". Уговаривать времени не было. Мы нырнули под проволоку, впереди было тихо. Первые группы ушли спокойно. Стараемся как можно дальше уйти от лагеря, но минут через 20 позади послышались выстрелы. Побег обнаружен, но мы уже в относительной безопасности. Держу короткий совет со своими товарищами. Но они, как новички в побегах, пугаются каждого шороха. В первую ночь отходим километров на 20 и устраиваем дневку в лесу. Почти сутки мы уже без еды. Во вторую ночь видим у дороги бидон с молоком, выставленный кем-то из местных жителей для сборщика. Набрасываемся на него. Рассвет застает нас в небольшом лесочке, который просматривается из конца в конец. Делать нечего, лучшего места нет, и приходится сделать привал. Впереди и сзади видны населенные пункты. Совершенно измученные, укладываемся спать. Будит меня подергивание за ногу. Сразу не могу сообразить, в чем дело. Мои товарищи стоят, и невдалеке от нас целая свора ополченцев, и среди них толстый жандарм с револьвером, направленным на нас.
   Снова полицейский участок, допросы, избиения, моосбургский лагерь, длительное пребывание в карцере и, наконец, новый конвой. У ворот лагеря с ноги на ногу переминаются солдаты, они удивленно смотрят на нас. Перед нами два пути: один - в лес, направо, другой - налево, к железнодорожной станции. Промелькнула мысль: быть может, конец... Но нет, мы сворачиваем влево. У железнодорожной станции к нам никого не подпускают. Наконец подкатил поезд из нескольких вагонов. Мы вошли в один из них, на котором отчетливо видна табличка: "Только для военнопленных". Кроме нас, группы советских узников, в вагоне находились пленные французы, поляки, югославы. Электричка тронулась, и за окнами замелькали какие-то строения. Все это было как в кинематографе. Наконец поезд остановился. Мы прибыли в какой-то небольшой город и пошли на его окраину. Перед нами показался высокий забор, у шлагбаума часовые в стальных касках. Они тщательно проверяют у конвоиров документы и пропускают нас в какой-то лагерь. Мы попадаем в военный городок. Ровные ряды бараков, между ними большой дом. Всюду видны эсэсовцы. Проходим еще одни ворота и попадаем в пресловутый концлагерь Дахау. Начинается обычная процедура, В бане я получаю личный номер 66713. Отныне у меня нет фамилии, охранники называют меня только по номеру.
   В Дахау я встречаю многих товарищей по Моосбургу. В марте 1944 г. узники, работавшие в дезинфекционной камере, нашли одежду, покрытую кровью. В одном из карманов на клочке бумаги обгоревшей спичкой было написано: "Прощайте, не забудьте нас!" Это была одежда советских летчиков, которых незадолго до того расстреляли. Многих из них я хорошо знал.
   В ноябре 1943 г. их привезли в Моосбург из Лодзи, и мы учили их азбуке побегов, делились своим небольшим опытом лагерной жизни...
   Я не буду подробно рассказывать о перипетиях пребывания в Дахау, расскажу только о примечательных лицах, которые находились там. Мне показали высокого югослава, в свое время министра правительства его страны. В нашем блоке были профессора, артисты, журналисты, художники. Был баритон Венской оперы, и заключенные часто совершали к нему паломничество. Однажды в блок привели очень исхудавшего человека в изорванной грязной одежде арестанта. Когда один из заключенных спросил, сколько он знает языков, тот ответил - двенадцать. Это было правдой. Доктор медицины с тремя университетскими дипломами, он совершенно свободно говорил по-немецки, по-французски, по-итальянски, по-английски, бегло объяснялся и по-русски. В Дахау были учителя, политики, рабочие, крестьяне, солдаты - все те, кто в той или иной степени не хотел покориться нацизму. В нашей маленькой русской колонии появлялись все новые люди. Один из них - молодой парень с открытым и спокойным лицом - стал моим большим другом. Владимир Сафронов, так звали нового товарища, рассказал мне свою неординарную историю. Из штрафного лагеря военнопленных его по обвинению в антифашистской пропаганде перевели в берлинскую тюрьму Моабит. В камере вместе с ним было около 20 узников разной национальности. Каждый день из камеры уводили по два-три человека на расстрел. Три недели он оставался в Моабите, и они были самыми тяжелыми. Затем была гамбургская тюрьма и, наконец, Дахау. Оказалось, что Владимир попал в концлагерь раньше, чем я, и знакомых у него, естественно, было больше. Он познакомил меня с немцами - участниками войны в Испании. Это были смелые и мужественные люди. Даже в Дахау они вели себя гордо и независимо. Старшие блоков относились к ним с явным уважением. "Испанцев" недолюбливала консервативная часть заключенных, занимавшая "руководящие посты" в лагере. Но антифашистов, большинство из которых были коммунистами, это мало трогало. Особенно хорошо немцы-антифашисты относились к нам, русским, видя в нас братьев по убеждениям и общему делу. Я хорошо помню товарищей Людвига, Карла, чехов Йозефа, Пеничку, испанца Пепе - настоящих друзей, искренних товарищей, борцов.
   Прибывшие из Моосбурга друзья сообщили о большом побеге из лагеря через канализационный коллектор. Смелый побег, однако, завершился трагично: два югослава и один из моих знакомых, москвич Михаил Буланин, были убиты.
   Новые друзья, и особенно товарищ Людвиг, постоянно снабжали нас информацией о делах на фронтах и держали в курсе всех событий лагерной жизни. Спустя некоторое время, как старожил лагеря, я получил право выхода на лагерную улицу и, зайдя в русский блок, нашел там очень много знакомых по Лодзи и Моосбургу.
   Успехи Красной Армии ожесточали наших палачей, и обстановка в Дахау стала особенно тревожной. В один из холодных январских дней 1945 г. в концлагерь прибыл 2-тысячный транспорт из Венгрии. Изнуренные люди несколько суток провели без воды. Попав в баню, обезумевшие узники падали на пол и пили грязную воду. Миллионы вшей были на их одеждах, а сами они походили скорее на призраков, чем на людей. На следующий день из числа вновь прибывших скончалось 60 человек, потом 70... В лагере началась страшная эпидемия тифа. Дахау закрыли на карантин. Вход был запрещен, "выход" только через крематорий. Однако и после закрытия лагеря тысячи заключенных поступали в него на верную смерть. По официальным данным, обнаруженным в архивах концлагеря, в конце 1944 г. умерло 4794 узника, а за первые три месяца 1945 г.- 13 158 человек. В эту цифру, конечно, не входили погибшие на транспортах смертников, расстрелянные и убитые.
   В те дни у каждого барака ежесуточно складывали до 50 мертвецов. На груди у них химическим карандашом был написан номер - единственный знак, удостоверявший личность погибшего. Тиф подкосил и меня. Три недели провалялся я в горячке и только благодаря своим верным друзьям - Владимиру Сафронову, Николаю Колесниченко и Тимофею Куговому, которые навещали меня, принося мне кое-что из еды, остался жив.
   Друзья! Как много значит это слово. Рискуя собственной жизнью, они проникали в барак, где я лежал, и, может быть, их моральная поддержка была главным лекарством. Я вышел из тифозного барака ослабевшим. Помню, как шел, качаясь, по лагерной улице, но все же радуясь, что выкарабкался из того кошмара.
   Наступил теплый апрель. Фронт приближался. С каждым днем мы все явственнее слышали далекий гул орудийной канонады. В предсмертных судорогах эсэсовцы решили уничтожить концлагерь. Первым шагом в этом отношении была отправка из Дахау большой группы советских людей и немцев. По слухам, их гнали в Тироль. Впоследствии до нас дошло, что многие из них по дороге были расстреляны. Получив предупреждение от товарищей, мы не вышли на очередное построение и остались в блоках.
   Настало 29 апреля. Близко слышна канонада. В лагере осталась только наружная охрана. Из бараков никто не выходил. Близился час освобождения. Но в то же время был заготовлен список жертв, в который в первую очередь входили русские и "испанцы".
   Мюнхенский гауляйтер требовал немедленного уничтожения лагеря, настаивая на том, чтобы немецкие летчики "по ошибке" разбомбили Дахау.
   Возникший в лагере интернациональный комитет узников, зная о замыслах нацистов, предупредил всех узников о грозящей смертельной опасности. К Дахау двигалась эсэсовская дивизия "Викинг", чтобы стереть лагерь с лица земли. В ночь с 27 на 28 апреля из концлагеря бежали 17 немецких антифашистов - участников гражданской войны в Испании. Они должны были сообщить американскому командованию о катастрофическом положении 35 тыс. заключенных. 29 апреля 1945 г. после ожесточенного боя в 5 часов вечера в лагерь вошли американские солдаты. Я подбежал к воротам одним из первых. Высокий американский солдат с простым лицом, которое горело еще возбуждением боя, широко открытыми глазами смотрел на нас. Тысячи полуживых двинулись к воротам. Те, кто не мог идти, ползли... Свобода! Я чувствую тяжелый ком в горле и, не стыдясь, плачу. Свобода!"
   Заканчивает свою скорбную исповедь Ростислав Вечтомов воспоминанием о том, как все взоры узников были обращены на крышу главного здания концлагеря Дахау, где кто-то из только что освобожденных людей уже прикрепил большое самодельное Красное знамя.
   
   
   
   
   
   
   

   Известный ученый и общественный деятель, академик Академии медицинских наук СССР, директор Института паразитологии и тропической медицины, член Советского комитета ветеранов войны Федор Федорович Сопрунов в свои 24 года стал рядовым солдатом, а потом помполитрука одного из подразделений Латвийского территориального корпуса Красной Армии. В июле сорок первого года, в тяжелом бою под Лиепна, что близ латвийского города Бауска, помполитрука попал в немецкий плен, был заточен в шталаг II С в Хаммерштейне, а затем за дерзкий побег передан гестапо и определен в концлагерь Штуттхоф. Там он стал человеком № 23191.
   Спустя десятилетия Федор Федорович написал книгу воспоминаний о пережитом. Делая в ней важные обобщения, он, в частности, говорит, что "советские пленные напоминали цемент", который уже "весной сорок второго года стал "схватывать", затвердевая в единую монолитную массу".
   Разумеется, для исследователя представляют большой интерес по меньшей мере два момента образного вывода ученого: определение начала периода "схватывания" человеческого "цемента" и превращения его "в единую монолитную массу".
   Что касается первого момента, то существо его настолько очевидно, что в комментариях едва ли нуждается, здесь, безусловно, имеется в виду воздействие на умонастроение пленных победы Красной Армии на полях Подмосковья, первая попытка прорыва блокады Ленинграда зимой 1941 -1942 гг. и освобождение Ростова-на-Дону.
   Что конкретно имеет в виду автор, говоря о превращении "цемента" в "единую монолитную массу", он не пояснил. Быть может, такой символической формулой Федор Федорович хотел только выразить атмосферу, утверждавшуюся среди советских пленных, которую хорошо знал.
   Морально-политическое и духовное единство подавляющего большинства советских людей, оказавшихся на гитлеровской каторге, их стремление к массовому активному патриотическому действию часто ломало все препоны, которые создавала тщательно организованная система длительного голодного существования, унижения личности, воинствующего национализма, культивирования эгоизма среди обреченных на гибель людей. Дух этого единства, органически присущий людям, воспитанным советским укладом жизни, проявлялся в стремлении к установлению и развитию тайных связей между различными очагами и группами Сопротивления, которые нередко оставались так и не раскрытыми изощренной и разветвленной нацистской системой слежки.
   Душой этого единства были стойкие коммунисты и комсомольцы, которым удавалось путем применения различных приемов конспирации избежать немедленной гибели в ходе многочисленных "отборов" в прифронтовых дулагах. Эти коммунисты и комсомольцы из числа военнопленных и насильственно доставленных в Германию гражданских пленных постепенно начали создавать своеобразные неуставные партийно-комсомольские организации, ячейки единомышленников, которые выступали вдохновителями и организаторами патриотического подполья в шталагах, лазаретах и рабочих командах, размещенных в различных районах Германии и оккупированных ею стран. Немало энтузиастов действовали в одиночку. Все эти люди отличались недюжинными организаторскими способностями, высоким сознанием патриотического долга и политическим опытом. Характер и результаты их деятельности, бесспорно, свидетельствуют о том, что они не только хорошо знали вывод Ленина о том, что "организация удесятеряет силы, но даже и в тех экстремальных условиях руководствовались в своей практической работе этим важным принципом большевизма.
   Оценивая сквозь призму исторического опыта их планы и намерения, едва ли справедливо было бы осуждать этих узников фашизма за то, что многие их замыслы оказались очень трудно выполнимыми. То были сыновья и дочери своего времени. Большинство из них видели конкретно-историческую перспективу развития социальных процессов в Германии такой, какой она представлялась значительной части предвоенного поколения советских людей, антифашистам других стран. Очень важное значение имел в этом смысле, конечно, и тот факт, что эти оторванные от Родины и ее политического руководства борцы против фашизма не могли знать новых оценок и ориентировок, вытекавших из хода военно-политических событий на фронтах Великой Отечественной войны.
   Все это не может принизить высокой меры их подвига. Но сказанное тем не менее необходимо иметь в виду, анализируя документы, методы и формы освободительного действия.
   Сохранившиеся фрагменты немецких архивов и достоверные воспоминания советских подпольщиков дают достаточно выразительную картину, которая некоторыми западными историками порой либо сознательно не принимается в расчет при характеристике антифашистского движения Сопротивления в Германии и порабощенных ею странах, либо попросту затушевывается или даже искажается, видимо, по мотивам отнюдь не научного характера. Впрочем, к этому аспекту проблемы мы еще вернемся.
   Не подлежит сомнению, что на протяжении всех лет гитлеровской неволи самыми распространенными и массовыми формами сопротивления советских людей, оказавшихся в Германии, были сознательно низкая производительность труда, невыполнение установленных норм выработки, забастовки, индивидуальные и групповые побеги из лагерей.
   Уже летом 1942 г., пишет историк ФРГ Кристиан Штрайт, на одном из совещаний гауляйтеров говорилось, что "во многих случаях" лагерная охрана недостаточно энергично действует, "когда военнопленные снижают производительность труда или даже бастуют".
   Подобные действия советских людей проявлялись в разнообразных формах и порой были весьма эффективны, особенно когда опирались на поддержку немецких друзей. Вот только два примера.
   Нагнетая атмосферу ненависти и неприязни к советским людям, доставленным для принудительного труда в Германию, нацистский эмиссар одного из берлинских предприятий электротехнического концерна "Осрам" Борн 11 ноября 1942 г. обратился ко всем службам сектора "Д" с предписанием № 42/25, в котором говорилось: "Имеются основания напомнить, что, как это уже точно сказано в нашем распоряжении № 42/17, любое общение и любые контакты с русскими строжайше воспрещены. Исходя из этого, запрещаются передачи русским любого характера, например одежды, еды или табачных изделий. Мы еще раз требуем от нашего персонала точнейшего исполнения упомянутого указания, так как в случае его нарушения вынуждены будем доводить об этом до сведения государственной полиции".
   Дальнейшее развитие событий на предприятии говорит о том, что угрозы Борна не достигали цели. 19 марта 1943 г. ему поступило сообщение, в котором говорилось, что Вилли Клуве, выполнявший обязанности надсмотрщика за советскими людьми, занятыми сортировкой утильсырья, в ночь с 12 на 13 марта 1943 г. заметил, как гражданин СССР Валентин Иванов, не дожидаясь перерыва, прекратил трудиться. Набросившись с бранью на Иванова и требуя немедленно приступить к работе, надсмотрщик услышал в ответ, что "ему не следует так сильно кричать, так как русские солдаты уже скоро вступят в Германию, и тогда не он получит право приказывать". "Ответ Валентина Иванова, подчеркивалось в сообщении, слышали все присутствовавшие русские". В заключение в нем говорилось: "Просим принять к сведению этот неприятный случай и распорядиться о принятии необходимых мер".
   Целью индивидуальных и групповых побегов из лагерей было стремление избежать голодной смерти и выжить, желание пробиться в районы действия партизан СССР, Югославии, Польши, Чехословакии, Франции, Италии или других стран, чтобы бок о бок с ними с оружием в руках продолжать борьбу против фашизма. Известный польский историк второй мировой войны Шимон Датнер справедливо пишет: "Если мы говорим о борьбе военнопленных с теми, кто их пленил, то одной из главных форм этой борьбы и непременным условием для всех других действий было освобождение из плена- бегство". Основываясь на материалах Нюрнбергского процесса и собственных подсчетах, ученый считает, что общее число советских военнопленных, бежавших из немецкого плена только в 1941 -1944 гг., составило ориентировочно около 450 тыс. человек. Он, в частности, подчеркивает и то, что, видимо, наиболее крупный в истории второй мировой войны побег советские военнопленные совершили в августе 1941 г. из лагеря Сухожебры, что находился в 15 км от польского города Седльце, когда тысячи пленных по сигналу бросились на проволоку, прорвали ее и вырвались на свободу. Большинство из смельчаков скосил пулеметный огонь, но некоторое число их все же ушло от погони.
   Полицейские донесения, поступавшие в Берлин из различных районов страны, равно как и бюллетени розысков управления криминальной полиции, уже с конца 1941 - начала 1942 г. стали буквально пестреть сообщениями о побегах граждан СССР из лагерей принудительного труда. Цитировавшийся нами германский историк Кристиан Штрайт отмечает, что "число восточных рабочих, бежавших из лагерей горной промышленности, было огромно". Подтверждением справедливости вывода Штрайта может, в частности, служить свидетельство начальника управления по делам рабочей силы земли Вестфалия. 28 сентября 1942 г. он писал, что из-за голода из лагерей вырвалось свыше 8 тыс. восточных рабочих, что гестапо, местные полицейские службы и сотрудники управления по делам рабочей силы чрезвычайно перегружены.
   А вот только некоторые выдержки из донесений подобного рода, касавшиеся плененных воинов Красной Армии. В донесении эсэсовской службы безопасности, датированном 13 ноября 1941 г., говорилось, что "применение труда русских военнопленных повлекло за собой опасные политические последствия. По сообщению из Кёльна, Гамбурга, Байройта, Магдебурга, Галле, использование русских военнопленных вызвало местами сильное беспокойство среди немецкого населения". Как бы разъясняя и уточняя смысл приведенного донесения, газета "Либвердаер крайсблатт", например сообщала о схватке полицейского с бежавшим из лагеря военнопленным, который вырвал у полицейского карабин и обезвредил его. Сопровождавший полицейского помощник, пытавшийся выручить своего начальника, был тяжело ранен другим военнопленным и отправлен в больницу Торгау. За несколько дней до того другие вырвавшиеся из лагеря военнопленные пытались расправиться с нацистом в Шёнау. Все эти акции повлекли за собой облаву на беглецов. Примерно в те же дни из лагеря бежали многие узники в районе Торгау. Днем они скрывались в лесах, с наступлением темноты заходили в деревни, просили продовольствие у местных жителей, а в случае отказа похищали его. Газета "Обербергишер боте" от 29 октября 1941 г. сообщала, что "полицейским властям, совместно с подразделениями вермахта, удалось схватить восемь советских военнопленных, которые скрывались в лесах Мешеде. В ходе допроса два советских солдата сознались, что 22 других пленных по-прежнему скрываются в окружающих лесах".
   О том, как развивался этот процесс после побед Красной Армии под Сталинградом и Курском и какие формы приобретал он, говорят слова главаря нацистского террористического аппарата Генриха Гиммлера. В ходе Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками они предъявлены были трибуналу представителями обвинения.
   Выступая 14 октября 1943 г. перед командующими нацистскими армиями, Гиммлер с сокрушением говорил: "Мы имеем в Германии от 6 до 7 млн иностранных рабочих, очень много пленных, очень много бежавших военнопленных и очень много бежавших восточных рабочих. Коротко говоря, общая ситуация такова, что кое у кого она может вызвать беспокойство и породить определенные мысли". Подчеркнув далее, что для нейтрализации этого опасного явления проводятся локальные и общеимперские облавы с участием партийных активистов, полицейских и воинских формирований, и приводя примеры изощренности беглецов, он, в частности, отмечал: "В последние месяцы во многих местах Германии, к нашему величайшему сожалению, пленные совершали побеги из лагерей в большинстве случаев через штольни, прорываемые ими из уборных, или иным путем. В одном случае побег был произведен особенно утонченным способом, поскольку один из беглецов надел немецкую униформу, а другой представился немецким унтер-офицером. При побегах применялись все хитрости, которые практиковались с того времени, как появились первые военнопленные. Имели место четыре или пять больших побегов, когда из лагеря бежали одновременно 40, 60 и даже 100 французских, английских, польских и русских офицеров".
   Важно подчеркнуть, что эта форма освободительного действия, требовавшая очень больших жертв, существенно влияла на внутригерманский политический климат, сеяла среди немецкого населения настроения нестабильности и беспокойства, отвлекала значительные силы и средства германской администрации.
   Все это, конечно, не могло не вызывать повышенное беспокойство нацистских властей. Более того, проникновение их агентуры в среду военнопленных имело теперь целью прежде всего предотвращение возможных открытых выступлений узников шталагов. Вот выдержки из некоторых донесений, поступавших в Берлин в 1943 г., и выводы, которые в связи с их содержанием делались в столице империи.
   В донесениях уже упоминавшейся службы безопасности от 2 сентября 1943 г. подчеркивалось, что "советские военнопленные в результате их политического воспитания, как и прежде, придерживаются той точки зрения, что война завершится не в пользу Германии и что прежде всего Красная Армия вступит в Германию". Дневниковые записи, которые были обнаружены контрразведкой у советского военнопленного в Оберфранкене, говорится в одном из донесений, свидетельствуют о том, "сколь сильно воздействие национально закамуфлированного коммунистического воспитания на советских солдат". "Я уже почти полтора года в плену,- пишет автор дневника,- и испытал всю его тяжесть. Но я убежден, что русский народ победит. Честь русскому народу, его стойкости и выдержке. Да здравствует Родина и святая Россия".
   Действовавшие среди советских военнопленных немецкие пропагандисты охватывали своим влиянием только некоторую часть пленных, и, несмотря на все их усилия, "вербовка в добровольческие формирования, как и предполагалось ранее, пока еще не принесла успеха". Из Лейпцига в то же время сообщалось, что "намерения вермахта и его целенаправленной пропаганды склонить военнопленных к борьбе против большевизма и подавить влияние его приверженцев привели лишь к частичной удаче... Противоборствующие элементы взяли верх. Беспокойство вызывает и тот факт, что, согласно донесению из Бленкенбурга, советско-русский лейтенант примерно 22-23 лет имел возможность обратиться к своим военнопленным товарищам в отсутствие немецкого переводчика". Подробности этого его выступления видны из донесения, в котором сказано: "В лагере военнопленных в Ноймюле, что близ Клаусталь-Целлерфельда, с целью вербовки в добровольческий легион выступал советский офицер. Затем с такой же речью он обратился к советским рабочим завода в Клаусталь. При этом офицер сказал примерно следующее: "Я знаю, что немцы вас будут бить, но не бойтесь. Через 4 недели мы снова будем бить их".
   Комментируя донесение, его автор отмечает, что "соответствующие распоряжения гестапо уже даны".
   Примечательно, подчеркивает донесение из Бреслау, что "советские военнопленные в кратчайшее время узнают о событиях военно-политического характера. Большое содействие в этом им оказывают чехи и французы". Продолжая свою телеграмму, эсэсовец сообщал: "Вчера часть советских военнопленных заявила, что прекращает работу, так как война максимум через 4 месяца закончится. Расследование, проведенное немедленно, установило, что это суждение исходит от французов, которые работают в том же цехе".
   Тринадцатого сентября 1943 г. в Берлин поступило донесение из Инсбрука, в котором говорилось: "Советские военнопленные и восточные рабочие отказываются работать и прикрепляют к своей одежде красные гвоздики. В лагерях они устраивают подлинные праз- дники, посвященные победе..."
   Седьмого октября 1943 г., характеризуя настроения "восточных рабочих", руководство одного из военных предприятий Дрездена сообщало: "Начальники лагерей и уполномоченные по вопросам иностранной рабочей силы на предприятии повсеместно отмечают, что настроения восточных рабочих и восточных работниц день ото дня становятся все более антинемецкими и пробольшевистскими. В настоящее время повсюду говорят: "Нет, немцы войну не выиграют, они не в состоянии ее выиграть, потому что Сталин одерживает наибольшие победы!" Примечательно также, что лагерные полицейские из числа восточных рабочих организованно отказываются продолжать нести службу, так как в случае переворота станут первыми жертвами. В лагерях восточных рабочих открыто говорят о сроках, когда вспыхнет массовое вооруженное восстание".
   В тот же день в донесении из Йены сообщалось: "Арестовано 8 восточных рабочих, которые намеревались во время вражеского авиационного налета на Йену взорвать газогенератор на предприятии фирмы "Шотт унд Цайсс". Предполагалось бросить в резервуар деревянный обрубок, в результате чего должен был произойти взрыв. Подходящее отверстие в резервуаре они уже сделали. Зачинщик В. ясно представлял себе, что рискует жизнью, и был горд тем, что отдаст ее за будущее Советского Союза. Он и его друзья пели коммунистические песни, прославляли Сталина, кроме того, сговорились медленнее и хуже работать, чтобы помогать победе Советского Союза". На этом донесении сделана пометка: "Соответствующее сообщение гестапо передано".
   В сообщении службы безопасности от 21 февраля 1944 г. нарисована обобщающая картина нарастающих антифашистских настроений советских узниц и узников немецких лагерей принудительного труда. "На основании сходных донесений из всех районов империи,- говорится в сообщении (Киль, Каттовиц, Штеттин, Штуттгарт, Брауншвейг, Берлин, Франкфурт/Одер, Нюрнберг, Франкфурт/Майн, Дюссельдорф, Инсбрук, Байройт, Карлсруэ, Кобленц, Кассель),- установлена постоянно возрастающая строптивость и рост антинемецких взглядов. Наступление советских армий, события в Италии и, не в последнюю очередь, террористические воздушные налеты на немецкие города способствуют укреплению самосознания находящихся в империи восточных работниц, что проявляется в их дерзком поведении, а также в понижении воли к труду. Это все более отчетливое изменение настроений пробуждает среди восточных рабочих надежду на скорое возвращение на родину и в возрастающей степени возбуждает мысль об активной борьбе против немцев...
   Так, переводчик из Штеттина сообщил, что из 7 тыс. прочитанных им писем восточных рабочих только очень немногие были не антинемецкими".
   Донесения службы безопасности содержат немало сведений и о том, в каких формах советские патриоты вели борьбу с теми, кто отказывался от присяги на верность Родине и изменил ей. Вот только несколько примеров. В сообщении из Байройта говорилось: "Один из военнопленных офицеров, очень интеллигентный и добросовестно работающий, был избит своими соотечественниками за то, что проявлял большое усердие при выполнении порученных ему заданий". По сообщению из Франкфурта-на-Майне, "один из восточных рабочих доверительно сообщил немцу, что симпатизирует Германии, но ни при каких обстоятельствах не может это сообщить своим товарищам, потому что однажды они уже предупредили его, что если он и впредь станет занимать такую позицию и будет усердно работать, как делал это до сих пор, то его прикончат". Аналогичное донесение поступило и из Штеттина. "Когда я вчера,- заявил один из восточных рабочих,- при покупке табака у одного из французских военнопленных был застигнут начальником лагеря, который повел меня в свое бюро, а затем снова отпустил, другие восточные рабочие тотчас же задали мне вопрос: "Ты нас предал или нет?" При этом один из них вынул из кармана нож и пригрозил мне смертью, если я что-нибудь скажу начальству. Он имел в виду договоренности и разговоры в коммунистическом духе, а также угрозы, о которых они в своей комнате постоянно напоминали".
   Вскоре наряду с уже охарактеризованными формами Сопротивления стала все больше проявляться тенденция к созданию тайных политических организаций, ставивших перед собой далеко идущие цели. Такие организации чаще всего возникали в офицерских лагерях, их рабочих командах и в лагерях-лазаретах. Примеров тому множество. Известно, например, что тайные организации, отличавшиеся особой антифашистской активностью, существовали в офлаге в литовском городе Кальвария, лагерях-лазаретах в Эбельсбахе близ Нюрнберга, в Людвигсбурге, Везуве - у голландской границы, Моосбурге близ Мюнхена, Хомбурге (Саарская область) и в других местах. Этот факт подтверждает и такой известный исследователь второй мировой войны, как германский историк В. Гёрлитц. Этот ученый, которого трудно было бы заподозрить в симпатиях к антифашистскому Сопротивлению пленных в Германии, в результате объективного анализа документов подчеркивал, что "лагеря советско-русских военнопленных офицеров являлись центрами неискореняемой заговорщической деятельности". К подобному же выводу, хотя и в несколько противоречивой форме, приходит и уже известный читателю историк Штрайт. В его работе, которая упоминалась в другой связи, мы читаем такие строки: "Национал-социалистское правительство в принципе оказалось бессильным перед лицом пассивного сопротивления эксплуатируемых подневольных рабочих. Квалифицированных рабочих, занятых в сложных производственных процессах, трудно было уличить в искусном саботаже, равно как и определить различие между неспособностью и нежеланием работать. Любые применявшиеся принудительные меры должны были лишь усиливать пассивное сопротивление". Вдумываясь в написанные автором строки, нельзя не заметить, что рассматриваемое Штрайтом движение Сопротивления квалифицируется лишь как пассивное, но как можно совместить это определение с понятием об "искусном саботаже", которое, по мысли автора, видимо, идентично понятию "пассивное сопротивление"?
   С таким выводом трудно согласиться, поскольку документы свидетельствуют о другом. Мы говорим, например, о сводке "обнаруженных и ликвидированных групп нелегальных коммунистических организаций восточных рабочих и советских военнопленных в Германии" за период с ноября 1943 по июль 1944 г. Сводка адресовалась главным управлением гестапо верховному прокурору рейха для доклада Гитлеру. Она датирована 29 августа 1944 г., и в ней приведены соответствующие данные, полученные в разное время от местных управлений гестапо. Как видно из сводки, в указанный период за организованную политическую деятельность в различного рода лагерях было арестовано 2038 советских военнопленных и насильственно угнанных с Родины гражданских пленных. Как отмечается в этом полицейском документе, приведенные в нем данные не являются исчерпывающими, в иных случаях число арестованных даже не указывается, а отмечается лишь сам факт действия подпольщиков, слежка за которыми продолжается. Таким образом, утверждение гестапо о том, что речь идет о "ликвидированных" организациях советских патриотов в Германии, несостоятельно. Впрочем, такой вывод подтверждают и данные, которые будут приведены ниже. Несомненный интерес представляют краткие гестаповские характеристики каждой из обнаруженных организаций и групп советских людей. Данные этой сводки воспроизведены на стр. 112-114. Обращает на себя внимание, что в течение последующих двух месяцев полиция напала на следы деятельности еще девятнадцати подпольных групп, действовавших в различных местах страны, и что число арестованных за организованную политическую работу в лагерях и рабочих командах к концу сентября 1944 г. превысило 2700 граждан СССР.
   Однако эта цифра, приводимая У. Хербертом в его исследовании, представляется сильно заниженной. Как видно из сохранившейся отчетной карты, численный состав организаций советских патриотов, действовавших с 1 января 1944 по 30 сентября 1944 г. в 43 центрах "третьей империи", достигал 5159 человек. Карта дает также известное представление о контактах, установленных некоторыми из этих организаций с немецким антифашистским подпольем. Она еще одно наглядное свидетельство высокой живучести групп патриотов СССР, противопоставивших свою волю к борьбе за интересы социалистической Отчизны жестокой террористической диктатуре германского фашизма.
   В приведенной выше полицейской сводке, как и во многих других аналогичных документах нацистских карательных инстанций, руководители и участники нелегальных организаций и групп, как правило, не указываются, однако многие из них нам теперь известны. Все они, за редким исключением, погибли под пулями эсэсовских палачей. Восстановление хотя бы некоторых подробностей их благородного действия, жертвенный вклад этих сыновей и дочерей Страны Советов в дело победы над фашизмом, безусловно, достойны того, чтобы о них знали не только современники, но и потомки. Длительное кропотливое исследование позволило "расшифровать" и некоторые записи, содержащиеся в приведенной выше гестаповской сводке, датированной 29 августа 1944 г., написанной телеграфным стилем и адресованной верховному прокурору рейха для доклада "фюреру".
   Вот одно из свидетельств, повествующее о том, что скрывалось за строками, касающимися событий в округе, подконтрольном управлению гестапо Кобленца. Автор приводимого свидетельства - Павел Дмитриевич Костромин, проживающий ныне в Кокчетавской области Казахстана. "Я обращаюсь к Вам,- пишет он,- по рекомендации руководителя группы бывших узников концлагерей при Советском комитете ветеранов войны П. П. Лялякина.- Мы с ним побратимы, а началось это побратимство в теперь уже далекое, но незабываемое время совместного пребывания в зловещем гитлеровском концлагере Маутхаузен. Попал я в него за свою подпольную деятельность в нацистской Германии. Все началось вот с чего: в июле 1942 г. моя родина, Ворошиловградская область, село Тимоново, была оккупирована вражескими войсками. В октябре того же года в фашистскую неволю угнали первый сборный эшелон с молодежью, в котором среди сотен подростков из нашей области находился и я.
   В польском городе Перемышль нам устроили строгую медицинскую проверку, а затем отправили в Кёльн. Там в огромном приемном лагере происходила распродажа прибывающих рабов. Какие-то надменные немцы издали придирчиво осматривали людей, платили деньги и уводили как скотину.
   Наступил и наш черед. Представитель нойвидской фирмы "Арнольд Георг" отсчитал в колонне 41 подростка, расписался за нас, приказал сесть в грузовики и увез. Завод, на котором нам предстояло отныне трудиться, находился напротив железнодорожной станции Нойвид. Наш мрачный барак, выкрашенный черной краской, находился примерно в 150 метрах от заводской проходной, рядом со складом металла. Чуть дальше была фабрика. В ее цехах работало много французов и интернированных итальянцев из бывшей армии маршала Бадольо. Через дорогу стоял двухэтажный заводской дом. На его первом этаже жили семьи бедных рабочих - немцев, а на втором находилось общежитие молодых девушек, привезенных из городов и сел Орловщины. Надо заметить, что в Нойвиде и его окрестностях было почему-то особенно много наших женщин и девушек. Они работали на фабриках и заводах, в различных мастерских и на фермах, служили официантками, прачками, прислугами бюргеров. В воскресные дни некоторым из девушек разрешалось приходить в наш барак. Мы обменивались новостями, подружились. Те, кто как домашние работницы жили в семьях немцев, имели порой возможность слушать московские радиопередачи, и их рассказы были для нас особенно интересны. Я уже точно не помню, но, быть может, именно под влиянием этих рассказов у нас возникла мысль о печатании листовок с сообщениями Совинформбюро и распространении их в лагерях наших земляков. Так в 1943 г. началась наша подпольная деятельность.
   В своих листовках мы вскоре начали призывать всех граждан Советской страны уклоняться от производительного труда и любыми способами мешать немецкому военному производству. Свою патриотическую работу выполняли мы очень дружно и с подлинным энтузиазмом. Была в этом и большая романтика, всегда свойственная молодежи.
   Двадцать восьмого января 1944 г. гестаповцы внезапно совершили налет на наш барак, ругались, оскорбляли, грубо толкали, все перевернули в помещении. Вспороли все тюфяки, вытряхнули солому, ожесточенно рылись в ней, ножами шарили по щелям. Собрали в мешки все письма, открытки, фотографии, дневники, альбомы. К дверям вплотную подогнали крытый автомобиль, быстро загнали в кузов Акима Куликова, Владимира Кузнецова, Николая Кухаренко, Николая Манцева и некоторых других и поспешно увезли в Кобленц.
   Третьего апреля 1944 г. местная полиция арестовала Николая Кравцова, Семена Кунина, Никиту Луханина и меня.
   Неделю нас держали в нойвидской полиции, но, не добившись признаний, в наручниках отправили в Кобленц. Свидетелями налетов гестапо и местной полиции были наши соотечественники, пленные французы и итальянцы, немцы, работавшие на заводе и жившие рядом с нашим бараком и фабрикой. Все они нам очень сочувствовали.
   В тюрьме нас держали по одному в разных камерах, но каждое утро собирали в одну команду и гнали на тяжелые работы, заставляя рыть среди развалин огромные котлованы. Примерно в начале августа 1944 г. всех арестованных стали спешно готовить к какому-то очередному этапу, который раз пересчитали, вернули личные вещи и, отделив Семена Кунина и Никиту Луханина, толкая прикладами, загнали в крытый автомобиль. Затем всем одели наручники и повезли на вокзал. Стало ясно, что нас ждет концентрационный лагерь. Путь наш пролегал через Баварию и Австрию. На станции Маутхаузен нас выгнали из вагона и погнали к высокому плато. Подъем был очень тяжелым, не в силах нести свои вещи, мы бросали их на дороге. Жестокие конвоиры избивали нас за это и заставляли нести вещи дальше. Так повторялось несколько раз, пока наша группа не дотянулась до ворот огромного концлагеря, обнесенного высокой, толстой каменной стеной. У входа в Маутхаузен старший из наших конвоиров позвонил, из концлагеря вышел рослый охранник, забрал пакет с препроводительными документами, и ушел обратно.
   Через некоторое время появилось несколько эсэсовцев, которые погнали нас через ворота концлагеря, приказали стать лицом к стене и ушли. Потом один из них повел нас в помещение санобработки, выдал рваную полосатую одежду и разделил на две группы. Первую, в которой были Аким Куликов, Владимир Кузнецов, Николай Кухаренко, Николай Манцев и некоторые другие, отправили в 15-й и 16-й блоки, а вторую погнали в 18-й блок. Среди тех, кто оказался в последней группе, были Николай Кравцов, Василий, Дмитрий, Борис, фамилий которых уже не помню, а также я. Спустя 7 или 8 дней к воротам нашего блока подошел один из узников 16-го блока и сообщил Николаю Кравцову, что минувшей ночью эсэсовцы увели наших ребят в крематорий, казнили их там и сожгли. Я уже точно не помню, но, кажется, через 2-3 дня после той ночи из нашего 18-го блока эсэсовцы угнали Василия, Дмитрия и Бориса, по слухам, якобы в филиал Маутхаузена, известный под названием Мельк. Неделей позже дошла очередь и до меня. С большой партией обреченных на гибель я был откомандирован в другой филиал концлагеря, именовавшийся Гузен-1, а затем на подземный авиазавод в Гузен-2. Из нашей группы в 18-м блоке основного лагеря оставался только Николай Кравцов.
   После травмы левой руки меня с группой больных узников снова отправили в Гузен-1, где от неминуемой смерти меня дважды спас польский товарищ по имени Владек. Фамилии его я уже, к сожалению, тоже не помню. Первый раз это было избавление от лагерного лазарета, в котором производились медицинские эксперименты на узниках, а второй раз - исключение моего номера из команды отобранных для уничтожения.
   С тех пор и до сегодняшнего времени я никого из товарищей по подполью не встречал и ничего о них не знаю. Много раз пытался написать о наших делах в далеком Нойвиде, но всякий раз с горечью в душе отказывался от своего замысла. В годы репрессий, а затем и во времена, которые теперь именуют временами застоя, нас, бывших узников фашистских концлагерей, не раз вызывали на ночные допросы работники МГБ, угрожали нам, оскорбляли, всячески притесняли. Никто из нас тогда не решался вести поиск своих товарищей по подпольной борьбе в Германии в годы минувшей войны.
    В лучшем случае нам советовали терпеливо ждать лучших времен. Только теперь, с начавшимся периодом широкой гласности и глубокой демократизации нашего общества, стало наконец возможно писать о трагических днях нашего подполья и судьбе его участников, в целях поиска оставшихся в живых.
   Родные и близкие пропавших без вести в фашистской Германии должны наконец узнать их подлинную судьбу, знать, где, как и когда они погибли, до конца выполнив свой долг перед Отчизной.
   Очень сожалею, что записи с именами и адресами моих товарищей по тем временам не сохранились и что могу писать, разумеется, только о том, что твердо помню. Арестованные 28 января 1944 г. Аким Куликов, Владимир Кузнецов, Николай Кухаренко, Николай Манцев и другие мои друзья по Нойвидскому подполью были из городов и сел Харьковской области, а схваченные полицией 3 апреля того же года Николай Кравцов и Семен Кунин - уроженцы Ворошиловградчины. Адресов Никиты Луханина, Василия, Дмитрия и Бориса не запомнил. Не исключаю, что среди жителей Нойвида еще живы те, кто брали нас под расписку из лагеря к себе домой якобы для работы, а фактически для того, чтобы дать нам возможность слушать и записывать содержание советских радиопередач, которые затем использовались нами в наших беседах с лагерниками".
   А вот расшифровка следующей "позиции" той же гестаповской сводки. При помощи немецких друзей удалось несколько приподнять завесу, скрывающую события, о которых доносило в Берлин в феврале 1944 г. веймарское управление гестапо, и пролить свет на то, что стояло за полицейской записью: "Военный завод. Комсомольская группа".
   Близ города Штадтрода, что в округе Гера, есть небольшой промышленный городок Хермсдорф, каких в Тюрингии немало.
   Так вот, на Хермсдорфском заводе электроизоляторов, изготовлявшем детали электрооборудования для самолетов, подводных лодок и радарных установок, 19 марта 1943 г. произошло событие, очень обеспокоившее руководство завода. В тот день, как докладывал директору предприятия Артуру Петцшу начальник отдела кадров, гестапо арестовало группу рабочих слесарных мастерских и цеха тонкой шлифовки - Рихарда Бергнера, Вальтера Кнаппе, Вилли Тишендорфа, Курта Фойгта, Вальтера Бервольда, Генриха Дегетхофа и Вальтера Трёмлера. Из архивных документов веймарского суда видно, что арестованные обвинялись "в государственном преступлении, выразившемся в попытке насильственными действиями изменить конституцию рейха... Вступив в контакт с русскими рабочими, они вели с последними тайные беседы на политические и военные темы, клялись им в пролетарской солидарности, в готовности оказать поддержку в их преступных делах".
   Уточняя формулу обвинения, следствие, в частности, подчеркивало, что "обвиняемый Тишендорф договорился с русским рабочим Сереженко, что они будут работать медленно, и призывал к саботажу остальных немецких рабочих... Тишендорф нарисовал на картоне дорогу, по которой его русские друзья могли незамеченными приходить к нему домой, чтобы слушать радиопередачи из Москвы". По просьбе советского журналиста С. Тосуняна, редактор газеты народного предприятия ГДР "Керамишеверк Хермсдорф" Дитер Шютце помог провести расследование этого примечательного эпизода пролетарской солидарности. Вот результаты его работы.
   Осенью 1942 г. в Хермсдорфе был создан лагерь "восточных рабочих", в который доставили из оккупированных районов СССР 1200 советских граждан. Многим из них было 15-16 лет. Вскоре подростки превратили лагерный лазаретный барак в центр своей подпольной организации.
   Наиболее деятельными членами ее стали уже упоминавшийся Василий Сереженко, Григорий Айвазов, Николай Спектор, Юрий Мамочкин, Сергей Беспаленко, Николай Шляхин, Степан Бобков, Антонина Жеребцова и Иван Быков. Удалось установить также, что с организацией молодых подпольщиков поддерживал тайную связь работавший на том же заводе советский военнопленный, известный под именем "дядя Саша", который не раз предостерегал молодых, недостаточно опытных конспираторов от опрометчивых действий. Впрочем, многие подробности их смелой деятельности еще предстоит выяснить.
   Как видно из материалов гестаповского следствия, одновременно с арестом семи немецких рабочих хермсдорфского завода в полицейские застенки были брошены 25 юношей и девушек из лагеря "восточных рабочих". После первых допросов в гестапо Геры и Веймара они оказались в Бухенвальде. Как сложилась их дальнейшая судьба, сказать все еще трудно, за одним исключением. Николаю Шляхину удалось пережить нацистский режим, он вернулся на Родину, с годами стал коммунистом, начальником смены завода им. Октябрьской революции в Ворошиловграде.
   События в Хермсдорфе представляют немалый интерес еще и в том смысле, что иллюстрируют процесс сближения известной части немецких трудящихся с советскими людьми, насильственно привезенными в Германию для принудительного труда. Анализируя на основании личного опыта многообразные формы развития этого процесса, доцент Московского института инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии Григорий Васильевич Михневич, в начале войны военный инженер 3-го ранга топографического отряда штаба Юго-Западного фронта, рассказывал мне, как в 1941 г. попал в плен, как прошел через лагеря пленных в Гадяче, Бромберге, Вольгасте, Пенемюнде, Грайфсвальде, Нюрнберге, Айхвальде и как был освобожден из плена после краха "третьего рейха".
   "После Сталинграда,- вспоминал Михневич,- в Германии возрос интерес к СССР, поскольку в советском плену оказалось много солдат и офицеров вермахта. Немцы хотели узнать, каковы в СССР условия жизни, и все чаще спрашивали об этом военнопленных. Очень распространен в стране был страх перед партизанами. К такой войне вермахт оказался неподготовленным, ход ее оказался для немцев неожиданным.
   В рабочей команде в Пенемюнде,- говорил Григорий Васильевич,- охранники оказались очень коррумпированными. Они были заинтересованы в хищении советскими военнопленными спирта, который потом делили между собой. На базе Пенемюнде спирт был в цистернах и предназначался, видимо, для авиаиспытательных целей.
   На заводе в Нюрнберге немецкие мастера, руководившие работой советских пленных, политический режим не ругали, но войну считали "шайсе". Некоторые из них, в том числе мастер Моргенрот, даже называли нам пленных, которые играли предательскую роль. Они называли их "шайсеманнами". Говоря о политических событиях, немцы после Сталинграда часто повторяли, что Германия должна была бы быть в союзе с СССР, а не в войне с ним.
   Союзная авиация бросала над Германией много листовок с заявлениями Сталина, Рузвельта и Черчилля об ответственности немцев за военные преступления, включая преступное отношение к военнопленным. Эти листовки оказывали несомненное воздействие и, в известной мере, способствовали изменению отношения к советским военнопленным в Германии".
   Представляется важным подчеркнуть, что одним из самых крупных центров организованной освободительной борьбы советских людей в Германии был Рейнско-Вестфальский промышленный район, где властители немецких концернов сосредоточили особенно большое число подневольных рабочих и военнопленных, доставленных туда из различных порабощенных стран, и прежде всего из оккупированных районов Советского Союза. Согласно имеющимся подсчетам, которые, видимо, далеко неполны, в 1940-1945 гг. на 81-м предприятии крупповского концерна было занято 69 898 мужчин, женщин и подростков, насильственно привезенных из разных стран, 4978 узников концлагерей и 23 076 военнопленных. В одном только центре Рура - Эссене - в августе 1943 г. на предприятиях концерна власти зарегистрировали 11 557 "иностранных рабочих" и 2412 военнопленных.
   В Бохуме и его окрестностях в 1943 г. насчитывалось 79 лагерей иностранных рабочих, которые работали на таких военно-промышленных предприятиях, как "Бохумер ферайн", "Айзен унд хюттенверке Бохум", "Вестфалия-Динендаль", "Бохумер айзенхютте", "Гебр. Мённингхоф", "Гебр. Айккхоф", "Бергверксгезелль-шафтен Гельзенберг", "Лотринген", "Харпенер берг-бау", и других.
   Среди этих лагерей, в которых в среднем насчитывалось от 100 до 400 человек, были и такие, скажем, как лагерь шахты "Константин" или лагерь "Хильтропер-штрассе", где содержалось до 1100 человек. Об условиях, которые царили во всех этих шахтерских лагерях, и условиях работы их обитателей написано достаточно много. Ограничимся только одним, но весьма типичным примером. При проверке, произведенной 4 марта 1944 г., было установлено, что сокращение за последние четыре месяца продовольственного рациона советских военнопленных, например, в лагере шахты "Монополь" в Камене привело к тому, что каждый из них в среднем потерял в весе до 4,5 кг. Террор в отношении иностранных, и особенно советских, рабочих и военнопленных становился все более беспощадным. Его внутрипроизводственным инструментом была так называемая заводская охрана, вооруженная карабинами, пистолетами и снабженная плетками. Избиения иностранных узников были системой. Но злобное насилие вызывало растущее сопротивление. Так, например, уже в августе 1942 г. в Германии за отказ от работы и непроизводительное использование рабочего времени было арестовано 22 203 рабочих, среди которых 1781 являлись местными жителями, т. е. гражданами рейха.
   В январе 1944 г. эти цифры соответственно возросли до 29 108 и 2060 человек. Добавим к сказанному, что указанная тенденция к лету того же года резко возросла. В июне 1944 г. общее число арестованных этой категории достигло уже 43 505 человек. Хотелось бы вновь вернуться к гестаповской сводке об "обнаруженных и ликвидированных в ноябре 1943-июле 1944 г. группах нелегальных коммунистических организаций среди восточных рабочих и советских военнопленных в Германии".
   В ней, как, вероятно, не забыл читатель, отмечается деятельность Дюссельдорфского комитета борьбы против фашизма, его связи с лагерями Кёльна, Аахена и Южной Германии, а также подчеркивается, что влияние комитета распространялось и на лагеря Дортмунда. Есть основание предполагать, что, несмотря на многочисленные попытки эсэсовцев парализовать его деятельность, он в той или иной форме продолжал свою патриотическую работу на протяжении всех лет войны. Благодаря разветвленности его групп и участию в них относительно большого числа горняков Комитет борьбы после каждого полицейского разгрома, как феникс из пепла, возрождался вновь. Сохранилась схема, отражающая связи комитета с некоторыми подпольными группами в городах Рурской области. Схема датирована 1943 годом. Представляется, что группа немецких антифашистов, возглавлявшаяся дортмундским коммунистом Хансом Грюнингом, развернувшая свою активную деятельность в 1943 г., в сущности говоря, являлась одной из ячеек движения, во главе которого стоял Комитет борьбы против фашизма. Группа Грюнинга придавала особенно большое значение установлению устойчивого контакта с советскими военнопленными из Бароперского лагеря. Этот контакт поддерживался через двух советских лагерников - А. Некрасова и В. Стушку, о которых нам все еще известно очень немногое.
   Ганс Грюнинг не ограничивался одной только материальной помощью военнопленным. Он помогал гражданам СССР слушать советские радиопередачи и перевел на немецкий язык их призыв к 1 Мая 1943 г., текст которого в виде листовки распространялся в проходной шахты "Эспел" и в душевых горняков.
   Но прежде чем познакомить читателя с этим важным документом антифашистского подполья, нельзя не сказать о незаурядном личном мужестве немецкого рабочего-коммуниста, которое он проявлял буквально до последнего вздоха. Арестованный гестапо и приговоренный "народным судом" 9 июня 1944 г. к смертной казни, Ганс Грюнинг отказался ходатайствовать о помиловании и 24 июля того же года был гильотирован в Бранденбургской тюрьме.
   Вернемся, однако, к воззванию советских подпольщиков к рурским горнякам. Вот его строки:
   "Шахтер Рура и Рейна! К тебе обращаются русские военнопленные горняки. Шахтер! Как долго ты будешь еще способствовать затягиванию войны? Ведь каждой тонной угля, которую ты добываешь, ты содействуешь гибели многих человеческих жизней, появлению новых калек и вдов. Разве ты не понимаешь, что те, кому выгодна эта война, сидят на твоей шее, что, связав тебя по рукам и ногам, они требуют все больше и больше угля? Разве ты не чувствуешь, что те, кто заинтересован в этой войне, обогащаются на твоих костях, что они добиваются несметных прибылей и стремятся отдалить час, когда будут повешены? Разве тебе все это не ясно?
   Ты - современный раб! Ты очень нужен рабовладельцам, ведь без угля остановятся все машины. От тебя зависит, как долго будет длиться этот роковой путь, как долго еще будет действовать военная машина.
   Кончайте войну! Не бойтесь шпиков, создавайте комитеты и вырабатывайте план действий! Угнетенные народы жаждут мира".
   Все еще трудно утверждать, что существовала прямая связь между тем, что происходило в Бароперском лагере военнопленных, событиями, связанными с появлением воззвания к горнякам шахты "Эспел", и попыткой 34-летнего рабочего из Донецка Трофима Безникова поднять на восстание узников в одном из дортмундских лагерей "восточных рабочих". Скупые архивные материалы все же дают некоторые основания для подобного предположения. Но сперва восстановим картину события, о котором идет речь.
   Насильственно доставленный в Германию Трофим Безников 30 января 1944 г., воспользовавшись очередным дневным налетом союзнической авиации на города Рура, нарушив предписанные правила поведения лагерников в часы налетов, вместе с группой единомышленников пришел в соседний лагерь и призвал находившихся в нем людей к выступлению против лагерного начальства. Ему удалось обезвредить коменданта лагеря и тем самым показать пример прямого и решительного действия. Однако подоспевшее по тревоге подразделение лагерной охраны схватило смелого вожака и передало его полиции. Следствие было кратким. 3 марта 1944 г. Трофим Безников был казнен. Для устрашения немецких и иностранных горняков сообщение об этом было опубликовано в официальном нацистском органе Вестфалии газете "Роте эрде" в тот же день.
   Другой группой немецких антифашистов, развернувшей в то время свою патриотическую деятельность среди пролетариев Рура, была группа Франца Циласко. Потомственный шахтер, а затем участник национально-революционной войны в Испании, он как уполномоченный ЦК КПГ прибыл в 1943 г. на родину. С борта советского самолета Циласко совершил парашютаж в районе Варшавы, а оттуда благополучно добрался до Рура, где жил и работал в догитлеровские времена.
   Ближайшим сподвижником Франца Циласко был коренной пролетарий Карл Ломберг, работавший на одном из заводов Круппа в Дортмунде. Деятельность группы Циласко - Ломберга была относительно непродолжительной, но, привлекая к антифашистской борьбе своих старых друзей из Союза велосипедистов, Франц Циласко искусно сплачивал их в духе принципов и идей зарождавшегося широкого антигитлеровского движения "Свободная Германия". Сохранилось примечательное свидетельство жены Карла Ломберга - Марии о первой встрече нелегально прибывшего из СССР Франца Циласко с ее мужем. Приведем его. "Однажды, в начале лета 1943 г., в дверь нашей квартиры позвонили. Когда я открыла, то увидела перед собой белокурого человека среднего роста примерно 45 лет. "Я от Фриды",- сказал он в ответ на мой вопрос о цели его прихода.
   Фрида была вдовой бывшего депутата рейхстага Альберта Функа. Мы были знакомы еще с того времени, когда жили по соседству на Матеускирхштрассе. В апреле 1933 г. Альберт Функ был арестован и спустя несколько дней убит в полицейской тюрьме Реклингхаузена. Друзья Фриды были и нашими друзьями, и, когда пришелец спросил, может ли он говорить с Карлом, я попросила его войти. Это была первая встреча с Францем Циласко.
   Потом он посещал нас часто. Другие из наших товарищей, в том числе и Фрида, также стали приходить. Здесь, в этой комнате, они обычно сидели: Карл, Фрида, Франц и трое других товарищей. Из соседней комнаты я наблюдала за улицей, чтобы обо всем подозрительном тотчас же им сообщить. Карл рассказывал мне потом подробности тех встреч. Франц Циласко открыто говорил о том, о чем многие уже сами думали. Война проиграна, нужно приблизить конец фашизма. Для этого требуется прежде всего привлечь на свою сторону заводских рабочих. Задача коммунистов состоит в том, чтобы сплотить единомышленников и в решающий момент создать основу партии, которая способна была бы действовать. Он страстно призывал своих товарищей делать все возможное для достижения мира и уничтожения фашизма".
   А вот еще одно свидетельство, существенно дополняющее социальную картину Дортмунда того времени.
   В одном из докладов главному управлению имперской безопасности, поступившем в те дни в Берлин, мы читаем следующие строки: уже "с конца 1943 г. в Дортмунде стало все более заметно сопротивление войне и подрыв дела фюрера. В состав групп сопротивления, наряду с немцами, входят и многочисленные чужеродные элементы, особенно иностранные рабочие, находящиеся под контролем восточного и западного отделений Дортмундского управления государственной полиции. Не справляется со своими задачами и отделение по борьбе с левыми движениями. Под его носом возникла группа сопротивления, которая пишет на стенах призывы против Гитлера, слушает иностранные радиопередачи, ведет пропаганду шепотом и охватывает своим влиянием большую часть недовольного населения". Шахтерский город Мюльхайм почти смыкается с Дортмундом. Их разделяет лишь парковая зона Мюльхаймской евангелической академии. Так вот в этом городе, в так называемом "русском лагере", находившемся на нынешней Рор-Контиштрассе, советские люди создали подпольную группу, поддерживавшую устойчивые связи с антифашистами Мюльхайма вплоть до очередной волны арестов в сентябре 1944 г. гестаповским агентам удалось тогда выследить советских патриотов. Все участники группы и их немецкие друзья были отправлены в концлагерь.
   Начальник продовольственной службы одного из полков 196-й стрелковой дивизии Константин Георгиевич Скворцов в полной мере познал все, что познали миллионы его сверстников в те тяжелые годы. Он лежал на нарах Зандбостельского шталага X В, был в шталаге VI А в Хамере, работал в шахте "Шольвен". Примкнув к конспиративной группе советских военнопленных и немецких антифашистов, он распространял с друзьями антифашистские воззвания в лагерях города Зольтау и его окрестностей и особенно близко подружился с немецким горняком Валентином Плюскоттой, который в свое время работал в Донбассе и довольно хорошо говорил по-русски. В апреле 1945 г. К. Г. Скворцов участвовал в операциях советской партизанской группы, совершившей нападение на тюрьму города Гладбека и освободившей 26 советских узников и многие десятки немецких патриотов, находившихся в заключении 12 лет.
   Примечательно, что дружба Константина Георгиевича с рурскими товарищами не прерывалась и в послевоенные десятилетия. Так, в 1961 г., т. е. в разгар "холодной войны", он обратился с письмом к руководителю коммунистов ФРГ Максу Рейману, в котором писал: "Прошу Вас принять от меня, простого советского беспартийного человека, сердечный привет. Позвольте мне обратиться с просьбой следующего содержания: в годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг., против моей воли, я оказался в плену у фашистов. Они отправили меня на принудительные работы в шахты Рурской области близ города Гладбека. Там, в условиях тяжелого фашистского плена и гитлеровского террора, я познакомился с немецкими рабочими, и прежде всего с коммунистами Вальтером Ярреком, Генрихом Вебером, Георгом Якоби, Валентином Плюскоттой и многими другими. Я обещал им написать о себе, но в условиях теперешнего режима в Западной Германии мне кажется это невозможно. Я прошу Вас передать товарищам устно мои горячие сердечные приветы и пожелания большого успеха в борьбе за дело Маркса - Энгельса".
   В Вуппертале сотрудничество советских военнопленных и гражданских пленных с немецкими антифашистами приобрело четко выраженные организационные формы. Советские подпольщики организовывали встречи с немецкими коммунистами, во главе которых стоял Карл Игштедтер. Военнопленные, которым грозил арест, меняли личные документы и превращались в "восточных рабочих".
   В одной из городских штолен близ Дортмундского вокзала Вихлингхаузен немецкие горняки даже создали для своих советских друзей нелегальное убежище, в котором хранился небольшой запас продовольствия и одежды. Эта помощь помогала советским организаторам подполья в Вуппертале выжить.
   Военнопленная московская комсомолка Нора Смирнова была арестована нацистами по подозрению в связи с организаторами партизанской борьбы. После 2-месячных безрезультатных допросов в Дортмундской тюрьме ее определили, наконец, на текстильную фабрику. Там Смирнова познакомилась с беспартийным рабочим Вилли Тростом и коммунистом Гансом Доренкампом. С их помощью ей удалось бежать. Стремясь пробиться к Красной Армии, она добралась до польского города Кутно, но там попала в облаву и была отправлена в концлагерь Равенсбрюк. Спустя годы доктор Смирнова в одном из дружеских писем к Хильде Доренкамп говорила: "Когда я рассказываю на родине о годах, проведенных в фашистской Германии, то вспоминаю не только жестокости и изуверство эсэсовцев, но также мужество и солидарность простых немецких рабочих. Им, подобным товарищу Доренкампу, я обязана тем, что мне удалось вернуться домой из ада гитлеровской империи".
   Десятки тысяч военнопленных, находившихся в лагерях VI (Мюнстерского) военного округа, как и узники других лагерей, использовались по преимуществу в угольных шахтах и в цехах металлургических предприятий промышленных воротил Германии. Один из главных окружных резервуаров, где были сконцентрированы люди подневольного труда, находился в Крефельд-Фихтенхайне. Узники Крефельд-Фихтенхайнского шталага VI J и его филиалов в Дорстене были в большом числе заняты на шахтах концерна "И. Г. Фарбен" и в особенности на шахте "Аугуста Виктория", что близ Реклингхаузена. Как это происходило повсеместно в "третьей империи", военнопленные в рабочих командах в процессе подневольного труда сравнительно быстро познавали нравственно-политические взгляды друг друга и в соответствии с этими взглядами сближались и сплачивались.
   Признанным организатором и вожаком граждан СССР в 552-й рабочей команде офлага VI I в Дорстене стал старший научный сотрудник Центрального научно-исследовательского института транспортного строительства кандидат технических наук Е. Ф. Михненко. Он и поныне живет в скромной квартире на одной из тихих московских улиц. Вот что во время нашей встречи рассказал Евгений Федорович. Коммунист с 1937 г., он в первые дни Отечественной войны добровольно записался в народное ополчение, был зачислен в состав 13-й ополченческой дивизии Ростокинского района Москвы и назначен командиром взвода. Через короткое время Михненко перевели на военно-политическую работу, и он стал полковым политработником. В то очень трудное для страны время его дивизия вместе с другими соединениями и частями Западного фронта принимала самое непосредственное участие в обороне дальних подступов к Москве, оказалась в Вяземском окружении и разделила участь многих участников тех очень тяжелых для наших войск боев. Прорываясь из окружения, Евгений Федорович был ранен в ноги и остался лежать на поле боя. Эвакуировать его было некому. Через некоторое время, при этапировании в немецкий тыл, он сплотил группу военнопленных и готовил ее побег из железнодорожного транспорта. К несчастью, о смелом замысле узнал провокатор. Евгений Федорович и его единомышленники были строго изолированы от остальных военнопленных и на несколько дней лишены пищи. Потом были транзитные лагеря и разного рода проверки. Летом 1943 г. Евгений Федорович оказался в шахтерском центре Реклингхаузен. Как знаток электрических систем, он был направлен электриком на шахту "Аугуста Виктория", где принудительно работали сотни советских военнопленных. Лагерные рабочие команды размещались децентрализованно и находились непосредственно в рабочих поселках, в том числе в Марле, Хюльсте и многих других местах. Случилось так, что Михненко вместе со своим "старшим", пожилым и добродушным Теодором Пеппингом, занимался главным образом устранением повреждений в трансформаторных будках, а также в домах шахтеров. Переходя из одного дома в другой или подолгу устраняя повреждения трансформаторов, Евгений Федорович и Теодор Пеппинг часто говорили о житейских делах и конечно же о военных событиях. Эрудиция и политический кругозор Евгения Федоровича, разговоры один на один, без свидетелей, быстро повлияли на немецкого рабочего, поколебали укорененные германским фашизмом стереотипы мышления в отношении советских людей. Больше того, Теодор Пеппинг стал проявлять повышенный интерес к образу жизни на родине своего помощника. Под воздействием Михненко Теодор Пеппинг, быть может, сам того не замечая, стал распространять среди своих близких друзей все то, что ему рассказывал Евгений Федорович. Шли недели, месяцы, и советский коммунист начал энергично сплачивать верных сыновей Отечества, насильственно загнанных в шахтерские команды Реклингхаузена, в подпольные группы патриотического действия. Среди его ближайших помощников в этом опасном, но благородном деле следовало бы прежде всего назвать северокавказского комсомольского работника Николая Харибова и студента Николаевского судостроительного института Николая Удоденко из 553-й рабочей команды. Морально-политический авторитет Михненко среди лагерников, работавших на шахте "Аугуста Виктория", становится все более высоким. Не малое значение в этом имели его большой опыт и идейная убежденность. Он вплоть до освобождения бережно сохранял свой партийный билет. Спустя годы, сразу же после XX партийного съезда, рекомендуя Н. П. Удоденко кандидатом в члены КПСС, Евгений Федорович в своей рекомендации особенно подчеркивал стойкие коммунистические убеждения и высокую активность Николая Петровича в борьбе с фашизмом во время пребывания в плену. Не слишком часто писалось такое в партийных характеристиках тех дней.
   Группа Михненко настойчиво стремилась расширить свои контакты и с немецкими шахтерами - сторонниками антивоенных и антимилитаристских взглядов. Важными в этом смысле были связи с активными коммунистами Робертом Уёльнером, Германом Личке, Филиппом Кауфманом, сыном последнего в дофашистские годы председателя организации СДПГ шахты, штайгером Хансом Шуером и их товарищем Карлом Вайтушатом.
   По просьбе Михненко советские забойщики украдкой похищали капсюли-детонаторы, передавали их ему, а он в свою очередь распределял взрывные устройства среди особо доверенных боевиков. Теперь, спустя многие десятилетия, трудно, конечно, сказать, в какой мере и как часто намерения и акции подпольщиков завершались удачей. Однако достоверно известно, что по крайней мере одна из таких крупных акций увенчалась полным успехом. Речь идет о взрыве трех паровых котлов на химическом заводе в Бохуме, который на длительное время вывел предприятие из строя.
   Несколько лет назад московский журнал "Новое время" опубликовал на своих страницах письмо Н. П. Удоденко к своим немецким друзьям из Марля. Он спрашивал, как сложилась судьба тех, с кем познакомился, а потом и подружился в антифашистском подполье. Письмо не осталось без ответа, особенно после того, как представитель одной из прогрессивных газет ФРГ Петер Баумёллер и представитель упомянутого московского журнала в Западной Германии привлекли внимание читателей республики к содержанию письма Николая Петровича. Так, саарбрюккенский журналист Луитвин Бис сообщил о трагической судьбе одного из тех, о ком спрашивал Удоденко. Он писал, что активист Саарбрюккенской организации КПГ Филипп Кауфман, переехавший после захвата Саара нацистами в Марль, продолжавший и там свою активную политическую работу, за установление тесного контакта с советскими военнопленными и оказание им действенной поддержки 30 октября 1944 г. был арестован и через 17 дней отправлен в Бухенвальд. Петер Баумёллер сообщал, что 13 января 1945 г. Филиппу Кауфману удалось передать жене записку, в которой он мужественно писал: "Выше голову, я тоже держу ее высоко и до встречи!" Однако желанной встрече не суждено было сбыться, так как не удалось этому стойкому тельмановцу пережить гитлеровскую тиранию. Спустя четыре года жене саарского коммуниста стало известно, что накануне разгрома фашистского государства ее муж был зверски замучен в одном из филиалов Бухенвальда. Дочь Филиппа Кауфмана Эмми свидетельствует, что хорошо помнит советского студента, которого его немецкие друзья звали Нико, помнит, как незадолго до ареста отца студент просил ее размножить воззвание к советским военнопленным, написанное им печатными буквами.
   Широко известно, что под прямым воздействием разгрома "третьего рейха" армиями держав антигитлеровской коалиции и освобождения немецкого народа от нацистской чумы антифашистская активность всех демократических сил Германии резко возросла. Этот процесс, разумеется, не мог не затронуть и Саарскую область. Там, в частности, прогрессивные силы добились официального увековечения памяти замученного эсэсовцами Филиппа Кауфмана. Его имя получила улица индустриального города Людвайлера, где находился дом, в котором он жил. Но это достойное решение, к сожалению, действовало не долго. В разгар "холодной войны" правопреемники милитаристско-нацистского военно-промышленного концерна "И. Г. Фарбен", воротилы БАСФ, распространившие свою власть и на этот район ФРГ, добились отмены справедливого решения властей саарского города.
   Вернемся, однако, к деятельности подпольной группы Михненко. Выше уже отмечалось, что теперь, спустя десятилетия, едва ли можно будет установить, хотя бы частично, ее разветвления и конспиративные связи. И как знать, не исключено, что в прямой связи с деятельностью группы произошло событие, о котором идет речь в уже неоднократно цитировавшемся гестаповском бюллетене. В нем воспроизводится донесение полиции Георгс-Мариенхютте, находящегося близ Оснабрюка, о том, что подневольный советский рабочий Петр Яненко вывел из строя сложное устройство на заводе "Клёкнерверке", для ремонта которого потребовалось длительное время. Возможно, что в той же связи в августе 1943 г. директорат металлургического завода "Аугуст-Тиссен-Хютте" в Хамборне направил комендатуре шталага VI J в Крефельд-Фихтенхайне официальное представление с просьбой принятия экстренных мер в связи с событием, происшедшим в транспортном цехе завода. В представлении подробно излагались действия советского военнопленного № 40481 из внешней рабочей команды шталага VI J.
   Нам теперь известно, что упомянутый номер комендатура лагеря присвоила 22-летнему Михаилу Павельшенко, уроженцу Ростовской области, который использовался на предприятии тиссеновского концерна в качестве машиниста маневрового локомотива. В официальном документе говорилось, что советский военнопленный неоднократно и настойчиво "требовал от восточных работниц", занятых на подсобных работах, под любым предлогом "как можно медленнее работать", что в ответ на угрозу сурового наказания он в присутствии многих советских подневольных работниц громко сказал старшему мастеру транспортного цеха, причем сказал по-немецки: "Подожди-ка, скоро наступят другие времена!", и что надсмотрщику, который пытался унизить его перед товарищами, он дал энергичный отпор, применив при этом физическую силу. Резюмируя свое представление военным властям, под чьим контролем находились военнопленные, директорат завода "Аугуст-Тиссен-Хютте" подчеркивал, что своими призывами и действиями Михаил Павельшенко открыто "подрывал перед лицом иностранцев авторитет немецкого административно-контрольного персонала".
   Мы все еще не знаем, где жил и работал до начала Великой Отечественной войны советский рабочий-железнодорожник Михаил Павельшенко. Во время жестокого следствия, проводившегося контрразведкой шталага VI J, а затем гестапо Дуйсбурга и Дюссельдорфа, он не назвал места своего довоенного жительства, как не выдал и имен военнопленных, с которыми был духовно близок во время лагерного заключения. Так и казнен он был в Бухенвальде 16 октября 1943 г., оставшись для эсэсовцев "бунтовщиком-одиночкой".
   Формы сопротивления фашизму становились все более разнообразными, и в него втягивались все новые силы.
   В январе 1988 г. во время научной конференции, проходившей в Мюльхайме и посвященной рассмотрению некоторых аспектов второй мировой войны, мне представилась возможность повстречаться, а затем и подружиться с потомственным эссенским пролетарием Тео Гаудигом. Этот благородный коммунист - достойный сын своего отца, вступившего в КПГ в год ее основания, провел многие годы в гитлеровских застенках и концлагерях. Знакомя меня с документами личного архива, Тео Гаудиг показал и удостоверение необычного характера. Вот его текст: "Мы, нижеподписавшиеся русские рабочие, удостоверяем, что мастер Пауль фон Бург, проживающий в г. Хюкесвагене по ул. Фридриха № 29а, в годы нашего принудительного пребывания в Германии показал себя подлинным анти-фашистом. Он поддерживал русских рабочих, как мог,- передавал еду и одежду, призывал медленнее работать, советовал, каким способом лучше снижать производительность труда. Пауль постоянно рассказывал нам о положении на фронтах и сообщал все то, что передавали радиостанции Москвы и Лондона".
   Под этим примечательным удостоверением пять подписей: инженера Лазаренко Георгия из г. Таганрога, Зализецкого Ивана из с. Шебутинцы Каменец-Подольской области, Соляника Михаила из д. Николка Полтавской области, Малика Владимира из г. Кагановича Ворошиловградской области и Пирога Александра из с. Осташки Каменец-Подольской области. Желая подробнее узнать все, что относится к возникновению этого документа, я обратился с соответствующими запросами по всем указанным адресам. Откликнулся только второй из подписавших его - Иван Иванович Зализецкий. В своем обстоятельном письме он рассказал, что 15-летним юношей был вывезен в Рурскую область и определен рабочим на военный завод. "С Лазаренко, Маликом и Соляником,- пишет Иван Иванович,- я работал в одном цеху. Вместе с одним немецким рабочим мне поручено было следить за тщательностью светомаскировки. Имя или фамилию напарника я забыл, а мастера Пауля помню хорошо. Это был добрый человек, он хорошо обращался с русскими, и я не раз видел, как он незаметно клал нашим людям в тумбочки бутерброды и хлеб. Знаю, что он давал Лазаренко читать какие-то книги, но делал это так, чтобы никто не замечал. Пауль рассказывал нам, какие города освобождала Красная Армия. Если у кого-нибудь из нас случался брак в работе, то он не ругал виновного, а, наоборот, старался его выручить. Однажды, проверяя на крыше маскировку стеклянного фонаря, я заметил сирену, которой оповещали о приближении самолетов союзников. Рассказав об этом товарищам, я по их совету однажды включил ее. Она завыла, а за ней завыли сирены других предприятий. Рабочие выбежали из цехов и полдня не работали. Неделю спустя я снова проделал свою "операцию", тревога продолжалась недолго. После отбоя ко мне подошел Пауль и тихонько сказал, чтобы я этого больше не делал. Он дал мне понять, что если нацисты дознаются, что тревогу объявлял я, то мне капут.
   Помню и другой случай: когда я тщательно маскировал окна в цеху, мастер Пауль, спросив, зачем я так плотно затягиваю полотно, оттянул его на 2-3 сантиметра. Не знаю, уж была ли то случайность, но той же ночью во время воздушного налета бомба угодила в наш цех. Работа в нем была прекращена. Нас всех отправили на уборку картошки.
   Прошло более 40 лет с того времени, и многое я уже забыл, но помню, когда моего напарника призвали в армию и отправили на фронт, то он на прощание сказал мне, что наш мастер, как истинный католик, считает гитлеровскую войну делом глубоко безнравственным".
   Передо мной неопубликованные воспоминания политработника Красной Армии Семена Фомича Аскинадзе, переданные мне автором в 1965 г. В них еще одна страница истории антифашистской борьбы советских людей в Германии.
   Подпольная организация Политцентр начала складываться в г. Нойштадт-Вайнштрассе, расположенном между Мангеймом-Людвигсхафеном и Саарбрюккеном. Первая группа организации была создана в первой половине 1943 г. в лагере принудительного труда Гайдмюлле младшим лейтенантом Красной Армии Иваном Дмитриевичем Белозеровым.
   Он родился в 1914 г. в Павлограде, до войны работал в селе Троицком Петропавловского района Днепропетровской области заведующим клубом. В Красную Армию его призвали в августе 1941 г. Находясь в рядах 331-й дивизии, младший лейтенант участвовал в боях под станцией Фащевка, был контужен. На поле боя его подобрали немецкие санитары. Находился затем в лазарете лагеря военнопленных в Донецке, а после выздоровления - в лагере военнопленных. Из лагеря во время транспортировки на работу бежал. Пришел домой, но оттуда в декабре 1942 г. был угнан в Германию.
   Вскоре по прибытии в лагерь принудительного труда в г. Нойштадт-Вайнштрассе Белозеров создал нелегальную группу, в которую входили некоторые советские военнопленные, находившиеся там. В группу входили Федор Минаевич Персанов, Иван Иванович Капрончук, Анатолий Александрович Васильев (подпольная кличка Николай Брут), Алексей Никифорович Песчанский, Алексей Михайлович Севастьянов. Для характеристики членов группы расскажем подробнее хотя бы об одном.
   Федор Минаевич Персанов в 1941 г. окончил школу ФЗО в Сучане, на Дальнем Востоке, работал крепильщиком на шахте, потом помощником машиниста на паровозе. В 1942 г., отказавшись от брони, ушел на фронт. Служил минером. Его часть попала в окружение летом 1942 г. под Ростовом-на-Дону. В районе г. Котельникова он был ранен в ночном бою и попал в плен. Находился в лагере военнопленных в Донецке, откуда бежал. Вскоре был захвачен полицией и отправлен на работы в лагеря принудительного труда в Германию. Работал в Сааре на шахте. Оттуда также бежал, но был задержан в Людвигсхафене и привезен в лагерь Гайдмюлле, в Нойштадт.
   Иван Белозеров связался с французскими рабочими - Торезом из Марселя и Парри из Ниццы. От них он узнавал новости о борьбе Красной Армии против фашизма и с помощью своих друзей распространял эти сведения среди рабочих лагерей принудительного труда и в лагерях военнопленных. Одновременно Белозеров призвал членов группы, занятых в ремонтной мастерской фирмы "Гольц", выводить из строя грузовики. Предназначенные для отправки в воинские части, они нередко заправлялись маслом, смешанным с серной кислотой.
   По свидетельствам Белозерова, Персанова, Песчанского, уже в это время группа часто оказывала помощь военнопленным, бежавшим из лагерей. Так, летом 1943 г. Персанов встретил в лесу около лагеря принудительного труда Гайдмюлле двух военнопленных, бежавших из лагеря в г. Мангейм. Они сообщили, что пробираются в Чехословакию, где есть партизаны. Им помогли деньгами и одеждой. Обычно бежавшие из лагерей военнопленные стремились пробиться либо на Восток - в Польшу, а затем на Украину или в Белоруссию, спрятавшись в вагоне с грузом, на платформе с сеном, либо попасть во Францию, где уже шла борьба групп Сопротивления.
   В июле 1943 г. Иван Белозеров и Анатолий Васильев предложили Федору Персанову и Ивану Капрончуку бежать в Швейцарию, чтобы связаться с советскими представителями, получить помощь и указания для развертывания борьбы советских людей, находившихся в фашистской неволе. Разработав совместно с Васильевым маршрут, Персанов и Капрончук осуществили побег с места работы и пошли в сторону Швейцарии.
   Шли ночью, а днем спали в лесу. Двигались по намеченному маршруту две недели, питались фруктами из садов. Так преодолели километров 80. Иван Капрончук ослаб - у него сильно болели ноги. Он говорил напарнику, что был десантником, заброшенным в тыл к немцам на Украине. Однажды ему пришлось просидеть двое суток в болоте. Там он и застудил ноги.
   Дойти до границы подпольщикам не удалось: их, спящих в лесу, обнаружил местный житель и поднял тревогу. Полиция арестовала беглецов и привезла вновь в Нойштадт-Вайнштрассе. Два месяца их держали в тюрьме, еженедельно пороли плетьми, нанося по двадцать пять ударов. Затем отправили в тот же лагерь принудительного труда, из которого был совершен побег. Вскоре Капрончук заболел туберкулезом и был увезен в специальный лагерь. Оттуда в июне 1944 г. Федор Персанов получил по почте от одного из товарищей письмо с сообщением, что Капрончук умер. В письме были две его фотографии.
   Параллельно с группой Ивана Дмитриевича Белозерова в другом лагере принудительного труда на железнодорожной станции Нойштадт также действовала группа подпольщиков. В нее входили: Семен Фомич Аскинадзе (впоследствии председатель Политцентра), Владимир Андреевич Морозов, Александр Борисович Гончаров, Григорий Иванович Шередекин, Леонид Корнилов, Николай Головизин. Семен Аскинадзе переводил и распространял среди товарищей по лагерю содержание антифашистских листовок и газет, сбрасываемых с самолетов союзников для немецкого населения. Об этом и сейчас хорошо помнят уроженцы Белгородской области Олег Курин, Сергей Толмачев, Александр Гончаров, Николай Саплин и некоторые их земляки, познавшие невзгоды нойштадтской неволи. Николай Саплин, которому было тогда 16 лет, в своих воспоминаниях, написанных после возвращения на родину, сообщает, например, как Семен Фомич Аскинадзе проводил в лагере своеобразные политические информации - переводил с немецкого сводки германского военного командования, причем делал это так, что, несмотря на скупость и лаконичность вражеских сообщений с Восточного фронта, он убедительно разъяснял, что эти сообщения свидетельствуют о нарастающих боевых успехах Красной Армии. Подобные политинформации укрепляли патриотический дух узников, и все большее число их отказывались сидеть сложа руки, дожидаясь освобождения армиями союзников. В железнодорожном лагере, где преобладала молодежь, заметно крепла действенная антифашистская солидарность. Лагерь превратился в некий перевалочный пункт для беглецов.
   Так, в сентябре 1943 г. член группы Аскинадзе Владимир Морозов помог укрыться в железнодорожном лагере бежавшему из какой-то рабочей команды военнопленных севастопольскому моряку. Переночевав одну ночь в бараке Морозова, этот смельчак, сражавшийся до последнего патрона у херсонского маяка, был укрыт затем в топке старого, стоявшего в станционном тупике паровоза. Туда ему тайно передавали еду, и он оставался в своем необычайном убежище до тех пор, пока с перекрестка пригородных дорог не были сняты усиленные полицейские посты, выставлявшиеся обычно на три - пять дней после очередного побега из нойштадтских лагерей. Переждав опасность, севастополец, теперь уже в гражданской одежде, которой его снабдил Морозов, двинулся дальше. Прощаясь со своими друзьями, моряк сказал, что хочет добраться до уже недалекого Эльзаса, чтобы примкнуть там к отряду французских партизан.
   Примерно месяц спустя Аскинадзе и его товарищи повторили "паровозную акцию". На этот раз они укрыли в топке той же машины двоих беглецов из плена - узницу лагеря принудительного труда, молодую учительницу с Белгородчины, и ее сверстника, товарища по судьбе. В неволе они полюбили друг друга и теперь любой ценой решили добиться свободы. Как и черноморскому моряку, учительнице и ее другу несколько дней носили пищу. "Походы" к паровозу совершали Аскинадзе и его юный помощник Саплин, который как рабочий лагерной кухни имел известный доступ к продуктовому складу.
   Говоря о буднях движения Сопротивления узников нойштадтских лагерей принудительного труда, Иван Дмитриевич Белозеров пишет: "В мастерских фирмы "Гольц", где ремонтировались автомашины, мы незаметно портили аккумуляторы, выбрасывали в мусорные ящики пригодные для ремонтных работ детали. Однажды в мастерских произошла тайно подготовленная нами авария пресса, выжимавшего втулки". Воспоминания Белозерова дополняет Федор Минаевич Персанов. Он сообщает: "В авторемонтных мастерских Сабесского я, Иван Капрончук, француз по имени Марсель и некоторые другие рабочие подсыпали в подшипники наждачный порошок, подливали в машинное масло серную кислоту, вредили как только могли".
   Была еще одна форма антифашистского действия, которую весьма успешно практиковали и нойштадтцы. Речь идет об акциях Владимира Морозова, который обычно действовал со своим напарником, бухгалтером управления одной из шахт Донбасса Дмитрием Еремеевым.
   До войны Морозов работал токарем, после призыва в армию служил в Бердичеве, был курсантом полковой школы мотомехчасти. В 1941 г. участвовал в боях под Бердичевом, Житомиром, Новой Одессой. Попав в плен, бежал, при попытках перейти линию фронта был захвачен и отправлен в Германию в лагерь принудительного труда. Немецкие оккупационные власти не особенно старались выяснять биографии своих невольников. В какой из лагерей - военных или гражданских пленных - определять захваченных ими мужчин, для них не имело существенного значения, так как основной задачей являлась депортация рабочей силы в Германию. Вот почему среди миллионов так называемых восточных рабочих почти все мужчины старше 18 лет были военнослужащие, попавшие не в лагеря военнопленных, а в лагеря принудительного труда.
   Семен Фомич Аскинадзе в своих воспоминаниях рассказывает и о других конкретных делах активистов, группировавшихся вокруг Политцентра. Он, в частности, довольно подробно пишет о весьма эффективных акциях удачливых боевиков Владимира Морозова и Дмитрия Еремеева.
   "Моя первая встреча с ними,- говорит Аскинадзе,- произошла, кажется, не то в конце 1943-го, не то в начале 1944 г. Помнится, мы внимательно присматривались к этим на вид спокойным парням, которые очень часто говорили о жизни на Родине. В нашу подпольную работу вовлекли их ранней весной 1944 г. По заведенному распорядку по утрам вместе с десятками заключенных их под присмотром железнодорожных полицаев водили на работу. На их куртках, как и у всех других рабочих из СССР, синели квадраты с белыми буквами OST - "восточный рабочий". Вечером они возвращались в лагерь, ели в столовой брюквенную баланду и шли в свой барак. А ночами, раза два в месяц, друзья перелезали через забор (охрана была только на вахте у входа) и шли на станцию, на сортировку, где стояли вагоны с грузом, платформы с танками, пушками, лошадьми и прессованным сеном. Шли они в темноте, две незаметные бесшумно скользящие тени, открывали вагоны, уничтожали и портили грузы, уносили и прятали ящики с галетами, маргарином, сыром. Это продовольствие помогало многим нашим товарищам не умереть от голода. Отважные подпольщики разрушали телефонную и телеграфную связь, подсыпали в подшипники паровозов наждачный порошок, отвинчивали крепления рельс... Это была война против врага в его далеком тылу!.." По словам бывших участников Нойштадтского подполья, действия Морозова и Еремеева нанесли много урона фашистам. Десятки гестаповцев и жандармов были заняты поисками тех, кто совершал ночные налеты на товарные вагоны, стоявшие на запасных путях, кто совершал различные диверсии на железнодорожном транспорте. Поскольку эти акции стали довольно распространенными, отыскивать их "виновников" становилось все труднее.
   Между тем лагерная молва с едва скрываемой радостью стала распространять подчас преувеличенные слухи о дерзких нападениях неизвестных смельчаков на железнодорожные составы и даже об отдельных схватках транспортной охраны с этими людьми, происходивших по ночам.
   Но не раз случалось и так, что слухи отражали реально имевшие место события. Так, в одну из октябрьских ночей 1944 г. группе железнодорожных охранников удалось заметить в одном из открытых товарных вагонов двоих неизвестных. То были Морозов и Еремеев. В завязавшейся схватке Морозову удалось повредить фонари охранников и в темноте оглушить двоих из них. Воспользовавшись возникшим замешательством, боевики вырвались из вагона и скрылись среди стоявших на станции составов.
   Но действия этих искусных подпольщиков не ограничивались лишь акциями на железнодорожной станции Нойштадт. По мере приближения союзнических войск к границам Германии Политцентр решил направить своих людей в близлежащий горно-лесистый район для создания там партизанских баз. Первыми выполнить это важное поручение взялись те же Морозов и Еремеев. Через короткое время за ними последовали другие подпольщики. Впрочем, подробнее об этой деятельности активистов и приверженцев Политцентра будет сказано уже в другой связи.
   

   Одной из ярких страниц нерасторжимой братской солидарности немецких и советских борцов движения Сопротивления может служить деятельность подпольной организации, возникшей в 1941 г. в Берлине и его окрестностях. В ее состав вошла группа прогрессивно настроенных берлинских интеллигентов. Руководителем организации стал врач столичной больницы им. Роберта Коха Георг Гроскурт. Среди сподвижников врача были известный физик Роберт Хавеман, архитектор Херберт Рихтер-Луккиан, врач Пауль Ренч и другие. Георг Гроскурт и его друзья поддерживали нелегальные контакты и с другими подпольными группами антифашистов Берлина. Первоначально эти мужественные люди ограничивались тем, что укрывали от гестаповцев антинацистов, обеспечивали их фальшивыми документами и материальными средствами. Они помогали также скрывавшимся от преследований немецким евреям. Георгу Гроскурту удалось избавить немало молодых немцев от мобилизации в вермахт путем заведомо ложного определения состояния их здоровья, а также освобождения таким образом от военной службы некоторых из тех, кто уже служил в армии. В конце 1942 г. к группе Гроскурта примкнули сперва чешские и французские рабочие, находившиеся в Берлине, а затем и лагерники из числа советских граждан. Учитывая интернациональный характер организации, Гроскурт и его друзья решили теперь именовать ее "Европейским союзом". Тем самым они выражали свое стремление противопоставить зоологическому шовинизму нацистов международную солидарность борцов антифашистского движения Сопротивления.
   Спустя годы "История немецкого рабочего движения" скажет об этой подпольной организации так: "Образование тесного боевого союза с иностранными, насильственно привезенными рабочими и военнопленными поставила своей задачей маленькая, но активная группа Сопротивления, состоявшая из ученых, работников искусств, ремесленников и рабочих-некоммунистов, называвшаяся "Европейский союз". Как подлинные патриоты, они понимали, что с фашизмом нужно бороться всеми средствами и всеми силами. Примечательны строки одного из воззваний, написанных руководителями группы. На вопрос "чего хочет Европейский союз?" и отвечая на него, что главной его целью является борьба за мир между народами, они одновременно подчеркивали, что "уже теперь очень многие люди знают, а еще большее число их догадывается, что мир в Европе может обеспечить только социализм"".
   Отражая господствовавшие тогда среди антифашистов политические концепции, авторы воззвания подчеркивали, что "любое сохранение капитализма в Европе приведет к власти новых гитлеров, которые снова поставят на службу своим политическим целям мощь современного промышленного производства... Лишь социализм способен обеспечить такой расцвет гигантских производительных сил современной техники, при котором все люди Европы смогут жить без забот о хлебе насущном и без нужды".
   Позже, когда организаторы "Европейского союза" предстали перед фашистским судом, в смертном приговоре, уготованном им главарем верховного нацистского судилища Роландом Фрейслером, говорилось: "Еще отчетливее, чем в манифесте, все лживые принципы человеческих прав Веймарской конституции прокламировались в листовках; обвиняемые не отказывались также от подчеркивания, что рассчитывают на огромные массы иностранных рабочих в Германии..."
   Важную роль в создании и руководстве подпольной группой советских людей, примыкавших к "Европейскому союзу", играла врач лагеря "восточных рабочих" Г. Ф. Романова, именем которой ныне названа одна из улиц Днепродзержинска.
   Галина Федоровна Романова родилась в 1918 г. в селе Романково близ Днепропетровска. Отец ее был кузнецом, а мать домашней хозяйкой. Подобно тысячам сверстниц и сверстников, она училась в школе, а после окончания ее поступила в вуз. В тот год, когда на Советский Союз напала фашистская армия, комсомолка Галина Романова закончила Днепропетровский медицинский институт. Оказавшись на территории, оккупированной врагом, она вместе с другими 107 советскими врачами была насильственно отправлена в "третью империю" для работы в лагерях принудительного труда.
   11 июля 1942 г. Галина Федоровна прибыла в Германию и вскоре оказалась в юго-восточном пригороде Берлина Вильдау. Четыре месяца она находилась в лагере фирмы "Шварцкопф", а затем в течение года являлась врачом лагеря фирмы "Ауэргезельшафт" в Ораниенбурге. В этом городе Романова лечила иностранных рабочих из многих лагерей принудительного труда.
   Еще в Вильдау молодая девушка примкнула к нелегальной антифашистской группе, возглавлявшейся старостой лагеря фирмы "Шварцкопф" военнопленным Николаем Романенко, который, используя свое положение, поддерживал конспиративные связи с антифашистами, находившимися в других лагерях принудительного труда, с группой Гроскурта, а также с французскими патриотами в Берлине.
   При содействии Николая Романенко Галина Федоровна познакомилась с доктором Гроскуртом. Это знакомство она использовала и для того, чтобы как-то улучшить обеспечение больных и раненых людей, находившихся в лагерях Вильдау и Ораниенбурга, необходимыми медикаментами.
   Выполняя просьбу Романовой, доктор Гроскурт уже во время одной из первых встреч с ней передал для советских товарищей камфару и ампулы с кардиозолом.
   Хорошо владея русским языком, он подробно расспрашивал Галину Федоровну о положении в лагерях принудительного труда и политических настроениях их узников, рассказывал об истинных размерах человеческих жертв во время бомбардировок больших городов Германии англо-американской авиацией.
   Романова и ее товарищи вовлекали в ряды антифашистских борцов прежде всего тех, кто, находясь в составе лагерного административного персонала, на деле доказывал свой патриотизм, а также тех, кто прежде был офицером или солдатом Красной Армии.
   Вскоре группа Романовой стала регулярно распространять в лагерях Вильдау и Ораниенбурга сведения о победах Красной Армии, укрепляя тем самым моральные силы узников.
   Через своих немецких друзей Галина Романова и ее товарищи установили контакт с французским трудовым лагерем на Шетцельбергерштрассе в Берлин-Темпельгофе. Находившиеся там французы были заняты на предприятиях акционерного общества "Лоренц", изготовлявших радиоаппаратуру для вермахта. Во главе французского подполья в том лагере были Владимир Буасселье и Жан Кошон. Летом и в начале осени 1943 г. в лагере на Шетцельбергерштрассе развернулось движение за возвращение на родину. Воспользовавшись тем, что 1 октября 1943 г. истекал срок действия обязательства работать на предприятиях фирмы "Лоренц", французские рабочие единодушно выступили против продления договора и избрали делегацию для переговоров с директоратом фирмы. Одновременно многие из них, не дожидаясь результатов переговоров, стали обращаться в посольство Виши в Берлине, требуя немедленного возвращения домой. Французские рабочие устраивали в бараках собрания, на которых открыто выражали неповиновение гитлеровскому шефу лагеря Оссфельду.
   В те дни после обсуждения с друзьями сложившегося положения Владимир Буасселье разработал план забастовки французских рабочих фирмы "Лоренц".
   Гроскурт и Рихтер-Луккиан предложили в связи с этим французским товарищам необходимую материальную помощь. Они были готовы также предоставить в их распоряжение подпольную типографию. В то же время немецкие антифашисты просили своих французских друзей помочь смонтировать подпольный радиопередатчик. Последние, разумеется, выразили полную готовность сделать это.
   Летом 1943 г. встречи немецких, советских и французских подпольщиков стали частыми и регулярными. Они происходили на различных берлинских явках "Европейского союза": близ кафе "Трумпф" у Гедехнискирхе, на станциях метро "Виттенбергплац" и "Меркишес музеум", на платформе "Грюнау" городской железной дороги, откуда антифашисты обычно отправлялись на квартиру Гроскурта.
   В те дни в интересах конспирации некоторым подпольщикам были присвоены псевдонимы: Гроскурту - "дядя Вернер", Буасселье - "Буавен", Кошону - "Регор" и т. д.
   Через чехословацкого патриота Рудольфа Темера, служившего в берлинской гостинице "Бристоль", удалось установить доверительные отношения с администратором гостиницы шведом Стэном Элисом Гуллбрингом, который время от времени совершал поездки на родину. С его помощью советские люди и их французские друзья хотели связаться с посольствами своих стран в Стокгольме. Согласно предварительной договоренности с Гуллбрингом, первый такой контакт должен был быть установлен во время его поездки в Швецию в октябре 1943 г. Однако реализации этого замысла помешали начавшиеся аресты подпольщиков, жертвой которых оказались также Темер и Гуллбринг. Гестаповские следственные материалы не говорят о том, какую именно информацию посольствам своих стран в Стокгольме хотели передать советские и французские патриоты. Сколько-нибудь достоверных данных на этот счет нет, но представляется важным отметить, что в рассматриваемый период представители подпольного Сопротивления советских людей из лагеря предприятия "Ауэргезельшафт" в Ораниенбурге начали проникать в самые "сокровенные места" нацистской военной экономики.
   По-видимому, прямое или косвенное отношение к деятельности "Европейского союза", и в частности к работе группы, во главе которой стояла Галина Федоровна, имел и сын известного русского ученого, жившего тогда близ Берлина, Н. В. Тимофеева-Ресовского, двадцатилетний студент Дмитрий (Фома) Тимофеев. Во всяком случае, как пишет Даниил Гранин в своей повести "Зубр", Тимофеев-младший 30 июня 1943 г., т. е. в период наибольшей активности подпольщиков из "Европейского союза", был арестован гестаповцами за то, что укрывал сбитых французских летчиков и помогал находившимся в лагерях советским военнопленным.
   После коренного перелома в ходе второй мировой войны к организации "Европейский союз" начали примыкать и люди, оказавшиеся в начале войны жертвами фашистского обмана и теперь стремившиеся искупить свою вину перед Родиной.
   После провала организации гестаповцы организовали над ее главными участниками два судебных процесса - 16 декабря 1943 г. и 27 апреля 1944 г. На первом из них обвиняемыми были немецкие антифашисты, а на втором - советские, французские и чешские подпольщики, а также их шведские друзья.
   Все организаторы и руководители этого интернационального антифашистского подполья, действовавшего в центре нацистской империи, были приговорены к смертной казни. В обосновании приговора по делу Галины Романовой, Владимира Буасселье и их товарищей говорилось: "Империя не может допустить, чтобы в ее тылу на четвертом году войны среди иностранных рабочих создавалась тайная организация, которая в момент возможного ухудшения положения готова была выступить против нас на стороне Москвы и совместно с другими заговорщическими группами добивалась краха нашего национал-социалистского государства".
   Как видно из материалов гестаповского следствия, 25-летняя советская патриотка врач Галина Романова не выдала никого из товарищей по борьбе. 3 ноября 1944 г. в 11 часов 30 минут она стойко встретила смерть в берлинской тюрьме Плётцензее.
   Нацистский министр юстиции Тирак приказал дело Романовой и ее товарищей, а также факт их казни хранить в строгой тайне. Спустя 20 лет после гибели советской девушки стали известны некоторые подробности, характеризующие ее последние дни в берлинской женской тюрьме на Барнимштрассе, 10.
   В декабре 1943 г. в Париже были арестованы две молодые русские женщины - участницы французского движения Сопротивления В. А. Оболенская и С. В. Носович. Вера Аполлоновна Оболенская (Вики), урожденная Макарова, родившаяся в 1911 г. в Москве, с августа 1940 г. находилась в рядах антифашистских борцов. Она была связана с одной из подпольных организаций, передававшей в Лондон военную информацию и вербовавшей добровольцев для вооруженных сил "Сражающейся Франции".
   Военный суд приговорил Оболенскую и Носович к смертной казни. В июне 1944 г. их заковали в наручники и увезли в Берлин. "В берлинской тюрьме, рассказывала избежавшая гибели Носович,- с нами вместе поместили одну молодую советскую девушку, врача по профессии. Человека более очаровательного внешнего и внутреннего облика трудно было себе представить. Ее приговорили к смерти в Берлине за пропаганду против войны и за связь с немецкими коммунистами. Тихая, скромная, она мало говорила о себе. Рассказывала главным образом о России. Нас она поражала своей спокойной уверенностью в необходимости жертвы своего поколения для благополучия и счастья будущего. Она ничего не скрывала, говорила о тяжелой жизни в России, о всех лишениях, о суровом режиме и всегда прибавляла: "Так нужно, это тяжело, грустно, но необходимо".
   Встреча с ней еще больше укрепила желание Вики ехать на родину. Они сговорились непременно встретиться там, и обе погибли в Берлине. Сперва Вики, потом она". Вера Аполлоновна Оболенская была казнена 4 августа 1944 г.
   Вернемся, однако, к уже известной читателю гестаповской сводке от 29 августа 1944 г. В ней ее автор особо отметил совместную деятельность против политического режима в Германии группы немецких антифашистов и граждан СССР, находившихся в саксонском промышленном районе.
   На следы деятельности этого крупного очага движения Сопротивления гестаповцы напали летом 1944 г. и вскоре бросили за решетки лейпцигских застенков свыше 60 советских, немецких и польских подпольщиков.
   Аресты по этому делу, начавшиеся в июне, продолжались и в следующие месяцы. Характеризуя подпольщиков, гестаповцы доносили в Берлин, что речь идет об особо опасной группе именно из-за ее интернационального характера. Но все это стало известно только после разгрома гитлеровского государства и его репрессивной машины. Именно тогда в одном из нацистских архивов были обнаружены материалы судебного дела, возбужденного против группы лейпцигских антифашистов Максимилиана Хауке, Карла Риттера, Альфреда Шелленбергера, Фрица Гитцельта, Елены Краузе, Петера Шмитхаузена, Вальтера Хермана, Антона Зитты, Эльзы и Карла Хауке. Все они обвинялись в "сотрудничестве с большевистскими восточными рабочими... подготовке государственной измены и содействии врагу". Уже первое знакомство с материалами дела, рассматривавшегося 20 декабря 1944 г. II сенатом "фольксгерихтсхофа", привело к мысли о необходимости розыска лиц, которые могли иметь хотя бы отдаленное отношение к обреченным на смерть лейпцигским антифашистам и их советским друзьям.
   Что касается наших сограждан, проходивших по судебному делу, Н. Румянцева, Б. Лосинского, Т. Тонконог, Д. Мороза и их товарищей, то трудность состояла прежде всего в том, что в следственных материалах гестапо, относившихся к перечисленным гражданам СССР, как это было принято в немецком полицейском делопроизводстве, содержалось крайне мало данных, основываясь на которых можно было бы отыскать их родных или близких. Тем не менее спустя годы удалось найти людей, которые знали погибших и помогли восстановить ход событий, разыгравшихся в те дни.
   Первым был председатель Каховского сельского Совета Павлоградского района Днепропетровской области И. Ф. Швецов, который в ответ на запрос сообщил, что угнанный в Германию в 1942 г. Борис Лосинский был в свое время его соучеником, что в селе Марьевка того же района проживает тесть погибшего, а в онкологическом диспансере Днепропетровска работает жена Лосинского П. А. Холоша. Потом в Николаевской области удалось разыскать жену Николая Румянцева, а в Вильнюсе - мать Таисии Тонконог. Наконец, 10 марта 1955 г. в Павлограде отыскался брат Дмитрия Мороза. И хотя подробности участия в антифашистской борьбе в Лейпциге многих советских патриотов пока еще в полной мере не выяснены, как не установлены и судьбы многих из них, общая картина их деятельности представляется достаточно ясно.
   Предприятия Лейпцигского промышленного района играли очень важную роль в экономике гитлеровского государства и уже с 1934 г. работали на войну. На заводах, входивших в концерны Маннесмана и Флика, на "Миттельдойче моторенверке", "Хуго Шнейдер АГ" ("Хашаг"), "Кёльманверке АГ" и других предприятиях города и его окрестностей были заняты тысячи людей, насильственно доставленных из многих стран порабощенной Европы. Немало там было и советских граждан, привезенных с Украины и из Белоруссии. Как и в других местах "третьей империи", они и здесь явились главной силой движения Сопротивления иностранцев в фашистской Германии.
   Основной центр патриотического движения советских людей в Лейпцигском промышленном районе сложился в Таухских лагерях принудительного труда, узники которых работали на заводах "Миттельдойче моторенверке". Активное участие в создании и деятельности этого подпольного центра принимали донецкий коммунист Николай Румянцев и воспитанники комсомола Борис Лосинский и Таисия Тонконог.
   Николай Васильевич Румянцев родился в 1912 г. в семье рабочего. Детство провел в Гатчине. Окончив семилетку, поступил на завод и вскоре стал высококвалифицированным слесарем. Он принадлежал к славному поколению комсомольцев 30-х годов, которые самоотверженно трудились на лесах Днепростроя и при 40-градусном морозе вели футеровку первых доменных печей Магнитки. Николая Румянцева вместе с другими передовыми рабочими направляли туда, где создавалось трудное положение или возникала угроза прорыва производственного фронта. Он работал на Краматорском заводе тяжелого машиностроения, Зуевской электростанции и металлургическом заводе "Запорожсталь".
   В первые дни Отечественной войны Румянцев ушел на фронт и, как механик-водитель танка, принимал участие в тяжелых боях под Каховкой. 12 ноября 1941 г. в сражении под Харьковом сержант Румянцев попал в плен. Заточение за колючей проволокой лагеря военнопленных на станции Лозовая продолжалось недолго. Вместе с боевыми товарищами Румянцев совершает успешный побег и некоторое время скрывается у друзей в Краматорске. В оккупированном Донбассе он находит свою семью, но вскоре становится жертвой нацистов. Вместе с женой Румянцев попадает в Таухский рабочий лагерь.
   Борис Владимирович Лосинский родился в Павлограде, шести лет остался сиротой и воспитывался в колхозном детском доме. После окончания школы Лосинский поступил в Павлоградское ремесленное училище. Здесь он был принят в ряды комсомола. Начало войны застало молодого рабочего на колхозной стройке. Дальнейшая судьба его была такой же, как и судьбы многих его сверстников. В мае 1942 г. во время массового угона советской молодежи из оккупированных районов страны на принудительные работы в Германию Лосинского увезли в Лейпциг и заключили в Таухский лагерь.
   Таисия Николаевна Тонконог была землячкой Лосинского. Она родилась в том же городе, что и он, в семье врача - военнослужащего Красной Армии. Девочка рано осталась без отца и воспитанием своим обязана матери, Е. К. Замковской, работавшей тогда проводницей на железной дороге.
   Окончив школу, Таисия Тонконог поступила в педагогический техникум, стала учительницей, а затем сотрудницей Новомосковского архива. Накануне войны она вышла замуж. Нападение фашистской армии на Советский Союз принесло молодой женщине много горя. В первые недели войны умер ее муж, а 8 августа 1941 г. севастопольский поезд, который сопровождала мать, был атакован фашистской авиацией. Во время бомбардировки Е. К. Замковскую тяжело ранило. Это событие повлекло за собой трагические для Таисии последствия. Ухаживая за матерью, она не успела эвакуироваться из города, когда к нему подходили фашистские войска.
   Придя однажды утром на службу, она уже никого не застала в опустевшем здании архива. Тогда возникла мысль оставить мать на попечении младшей сестры, а самой вместе с отступавшей воинской частью пробираться на восток.
   Но вышло иначе. Когда все было уже решено и сестры поспешно прощались, в городе послышалась стрельба. "Мы выбежали на улицу,- пишет сестра Таисии Инесса Янковская,- перед нами упал убитый. Непонятно было, откуда стреляют, а через пять минут у нашего дома уже стоял танк с немецким крестом. Мы спрятались в погреб. Вечером Тая ушла, но вскоре вернулась. Попытка бежать не удалась. Некоторое время она скрывалась у знакомых в деревне Вороновка".
   6 июня 1942 г. сестер Тонконог вместе с сотнями других советских девушек отправили в Германию и отдали в распоряжение владельца лейпцигского машиностроительного завода "Карл Краузе" на Цвайнаудорф-штрассе, 59. Уже в первые недели жизни в Лейпциге Таисия искала связи с теми, кто тайно распространял на заводе патриотические листовки, написанные карандашом на клочках белой бумаги.
   Вскоре первый конспиративный контакт был установлен, и тут-то прилежное изучение немецкого языка в павлоградской школе приобрело особенно большое значение. Таисия Тонконог стала переводчицей. Теперь она получила легальную возможность общаться с немецкими рабочими и работницами; некоторые из них открыто выражали свои симпатии к советским гражданам с момента появления их на заводе. Все 200 узниц лагеря, в котором жили сестры Тонконог, в свою очередь с уважением относились к фрау Гиппнер, рабочему Паулю, потерявшему на войне ногу, и сотруднице заводской канцелярии Траудель. Все они не только не раз защищали советских девушек от нападок надсмотрщиков и мастеров, но и оказывали им материальную помощь.
   Надежными помощницами Таисии Тонконог стали Наташа Липка, Таня Коверя и Анна Баля. Они искусно поддерживали конспиративные связи советских людей с антифашистски настроенными немецкими рабочими и работницами завода "Карл Краузе". Группа Таисии Тонконог была связана с группой Николая Румянцева, в которую входили Борис Лосинский, Дмитрий Мороз, Алексей Русицкий и их друзья. Николай Румянцев и его товарищи в свою очередь поддерживали нелегальный контакт с антифашистской группой в лагере фирмы "Пачке" и "Воллькеммерай". В нее входили Валентин Спиридонов, Василий Войтенко, Николай Школа, Дмитрий Каченко, Василий Петков, Мария Сабабова и другие. Через Николая Школу группа поддерживала связи с лейпцигским коммунистом Куртом Крессе, работавшим на том же предприятии, что и Школа. На квартире сочувствовавшего советским людям немецкого сторожа подпольщики слушали передачи Московского радио.
   Первоначально Румянцев и его друзья решили как можно скорее бежать с гитлеровской каторги. Они предполагали пробиться в Югославию или даже в партизанские районы Украины. Организаторы побега тайно приступили к подготовительной работе, подбирали надежных людей, которым поручали вербовку смельчаков. Однако после разгрома Красной Армией гитлеровских войск на Курской дуге первоначальный замысел был изменен. Но прежде чем говорить о новом плане действий Румянцева и его товарищей, следует рассказать о событиях, которые произошли на лейпцигском лесопильном заводе фирмы "Зейдель".
   В зимние месяцы 1942 г. многие жители Лейпциг-Клейнцшохера в поисках топлива приходил; на этот завод за опилками. По установленному порядку деньги за них получал немецкий служащий, а выдачу "топлива" производили работавшие на предприятии советские военнопленные. Однажды, разворачивая пустые мешки из-под опилок, советские люди неожиданно обнаружили в одном из них пачку сигарет. Вначале они подумали, что это результат рассеянности какого-нибудь покупателя. Но через несколько дней в том же мешке была обнаружена новая находка. Теперь это был аккуратно упакованный пакетик с продовольствием. Спустя некоторое время там же были найдены ножницы и ножик. Стало ясно, что это помощь какого-то неизвестного доброжелателя, а может быть, и друга. Советские люди решили тайком проследить, кто сдает мешок, в котором обнаруживались находки. Вскоре тайна была раскрыта. Мешок принадлежал невысокому, шустрому подростку, который знал несколько русских фраз и старался заговаривать с военнопленными, когда получал опилки. Приходившие с ним товарищи звали его не по имени, а по кличке - "Ликсер".
   Получив однажды очередную "посылку", советские люди решили написать несколько слов своему неизвестному другу. Наполнив мешок "Ликсера" до краев опилками, они вложили в него записку, в которой написали по-немецки: "Спасибо, товарищ!" - и просили сообщить, где проходит фронт.
   С того дня вместе с обычными "посылками" военнопленные стали находить в мешке "Ликсера" тщательно сложенные листки папиросной бумаги, на которых была изображена линия Восточного фронта и отмечены наиболее крупные города европейской части СССР.
   Шли недели, и как-то после очередного возвращения с лесопильного завода "Ликсер" увидел в своем мешке записку неожиданного содержания: "Нас 117 человек - один за всех и все за одного. Сколько вас? Мы хотим помочь вам свергнуть Гитлера!" Получив такое сообщение, немецкие авторы записок, передававшихся через "Ликсера", видимо, по соображениям предосторожности решили на время прекратить переписку. Но установленный контакт прерван все же не был, и по просьбе военнопленных "Ликсер" начал вскоре опять приносить в своем мешке листы бумаги с изображением линии фронта. Более того, для упрочения товарищеских связей с друзьями из Страны Советов юноша стал усердно изучать русский язык по книжке "100 Worte Russisch", которую купил для этой цели.
   К началу 1943 г. снабжение населения Лейпцига топливом еще больше ухудшилось. В поисках его на товарную станцию Плагвитц приходили теперь десятки женщин, мужчин и подростков. Завсегдатаем был там и "Ликсер". На станции он познакомился, а затем и подружился с работавшими там советскими людьми, которым вскоре стало известно, что настоящее имя "Ликсера" - Карл и что его родители после того, как их дом был разрушен во время воздушного налета на город, поселились в дачном домике на Шенауэрег в Лейпциг-Клейнцшохере. В один из октябрьских дней 1943 г. Карл пришел домой вместе со своим новым товарищем. Это был Алексей Русицкий. Карл познакомил гостя со своим отцом Максимилианом Хауке и матерью Эльзой. По-видимому, это знакомство положило начало дружбе семьи Хауке с Николаем Румянцевым, Борисом Лосинским и их товарищами по подпольной борьбе.
   Актер Максимилиан Адольф Хауке, член КПГ с 1927 г., принимал активное участие в работе Коммунистической партии Германии с момента вступления в ее ряды. Во времена Веймарской республики он распространял среди лейпцигских рабочих коммунистическую прессу и был одним из лейпцигских функционеров пролетарской массовой организации помощи жертвам реакции и фашизма "Роте хильфе".
   После нацистского переворота Хауке подвергался преследованиям за подпольную антигитлеровскую деятельность. В конце концов за принадлежность к нелегальной КПГ и "Роте хильфе" он был приговорен фрейбургским "особым судом" к тюремному заключению. Но ни гитлеровский трибунал, ни гестаповские застенки не поколебали его политических убеждений. Как об этом свидетельствуют материалы полицейского дознания и судебного дела, во время допроса в гестапо он заявил, что был и остается верен своим коммунистическим воззрениям.
   После освобождения из тюрьмы в 1936 г. Хауке было запрещено заниматься актерской деятельностью. Одно время он работал шахтером, был подсобным рабочим, конторщиком, но никогда не прекращал трудиться во имя того, что считал целью жизни. Максимилиан Хауке вновь установил конспиративные связи с Лейпцигской подпольной организацией КПГ. Своего сына он воспитал в коммунистическом духе и в знак глубокой преданности идеям марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма назвал Карлом-Ильичем.
   После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Хауке объединяет группу лейпцигских антифашистов, примыкавших ранее к КПГ или принимавших участие в работе ее массовых организаций. Он призывает своих друзей к активным действиям, укрепляет в них уверенность, что крушение гитлеризма и победа Советского Союза неизбежны. Как видно из материалов судебного дела, Хауке и его товарищи по антифашистской борьбе настойчиво убеждали обманутых нацистской пропагандой людей, что "Германия никогда не сможет выиграть этой войны" и что поражение гитлеровского рейха неотвратимо.
   В состав группы Хауке входили передовые рабочие, а также представители прогрессивно настроенной интеллигенции: лейпцигский рабочий-коммунист Карл Риттер, открыто заявивший в гестаповском застенке, "что является убежденным коммунистом", врач Фриц Гитцельт, симпатизировавший коммунистической партии и укрывавший у себя после гитлеровского переворота активистов подпольной КПГ, рабочие-антифашисты Петер Шмитхаузен, Вальтер Герман, Антон Зитта, Рудольф Мансфельд, Елена Краузе, Герхард Беккер, Гильдегард Беккер, а также Карл и Эльза Хауке.
   Хауке и его товарищи поддерживали нелегальные связи с группами лейпцигских коммунистов, руководимыми Артуром Гофманом, Карлом Краузе, Альфредом Шелленбергером и др. Когда весной 1942 г. гестаповцы напали на след группы Карла Краузе и над ее руководителем, а вместе с ним и над его партийными друзьями Циммерером и Масловым нависла угроза ареста, Максимилиан Хауке при ближайшей помощи Фрица Гитцельта организовал побег Краузе и переход его на нелегальное положение. Невзирая на беспрерывные гестаповские облавы, Карл Краузе при помощи Хауке и его товарищей длительное время оставался неуловимым для агентов Гиммлера. Как следует из полицейских донесений, Карл Краузе в глубоком подполье продолжал свою патриотическую деятельность вплоть до конца 1944 г.
   Группа Альфреда Шелленбергера действовала на лейпцигском заводе "Мюллер унд Монтаг". Ее руководитель был активным участником революционных событий в Баварии и входил в состав солдатского комитета. Позднее он функционер компартии, а накануне захвата власти гитлеровцами - инструктор Висбаденского подрайкома КПГ. С января 1933 г. Шелленбергер с небольшими перерывами находился в тюрьмах и концлагерях. В состав руководимой им группы входили коммунисты Пауль Эйхлер, Иоганнес Шмидт, Отто Циглер, Пауль Зихерт и другие немецкие рабочие. Как и Шелленбергер, все они значительное время провели в заключении. После Сталинградской битвы группа усилила борьбу против фашизма и гитлеровской войны, однако ее практическая деятельность была все же ограниченной. Отражая взгляды немалой части немецких трудящихся, Шелленбергер считая, что, пока фашизм силен, бороться бесполезно, ибо борьба закончится гибелью подпольщиков и не даст результатов. "Активная борьба против нацизма,- говорил он,- будет иметь реальный смысл лишь тогда, когда военное положение Германии станет бесперспективным".
   Шелленбергер предлагал бороться за улучшение экономических условий немецкого рабочего класса и был автором обращения к рабочим, в котором призывал их требовать введения 52-часовой рабочей недели.
   Функционеры лейпцигских антифашистских групп поддерживали контакт между собой. Однако среди подпольщиков господствовало убеждение, что в интересах конспирации группы должны существовать и бороться раздельно. Опасаясь предательства и провала, они полагали также, что до свержения фашистской тирании не следует стремиться вовлекать в состав подпольных организаций значительное число новых членов.
   Руководители групп склонялись к той мысли, что лица, сочувствующие антифашистскому движению, должны узнать о существовании подполья лишь накануне или даже во время антигитлеровского выступления.
   Большинство лейпцигских подпольщиков вели интенсивную антинацистскую пропаганду среди различных слоев населения города, распространяли антивоенные листовки, вели устную агитацию, создавали на предприятиях города подпольные "кадровые группы" и конспиративные "пятерки", которые, по мысли руководителей подполья, должны были явиться главной политической силой антифашистской акции и выступить в качестве ударной силы в момент ее проведения. В интересах борьбы против геббельсовской пропаганды Максимилиан Хауке оборудовал на своей лейпцигской квартире подпольную типографию, в которой его сын Карл-Ильич печатал антифашистские листовки и воззвания, обращенные к трудящимся Лейпцига и иностранным рабочим, находившимся в лагерях принудительного труда.
   Максимилиан Хауке и его идейные товарищи регулярно собирались на конспиративные совещания, во время которых слушали радиопередачи антигитлеровских, и прежде всего советских, радиостанций. Во время совещаний антифашисты обсуждали политическое положение Германии, подчас по-разному оценивая ее военные возможности. Однако в главном их мнения сходились. Все они были уверены в неизбежности поражения фашистской армии. Много споров вызывал вопрос о способах и формах антигитлеровской борьбы внутри страны и о ее тактических особенностях. Стремясь к скорейшему ниспровержению преступной тирании, антифашисты выдвигали самые разнообразные способы достижения цели. Руководитель группы Максимилиан Хауке придавал первостепенное значение собиранию и объединению антифашистских элементов, ранее принимавших участие в работе КПГ и примыкавших к ней массовых организаций немецкого рабочего класса. Для решения этой задачи антифашисту Рудольфу Мансфельду было поручено восстановить связи с молодыми лейпцигскими рабочими, принимавшими в прошлом активное участие в работе Коммунистического союза молодежи Германии.
   В результате детального обсуждения внутреннего и международного положения Германии члены группы пришли к выводу, что для свержения фашистской диктатуры изнутри к активной антифашистской борьбе должны быть привлечены иностранные рабочие, насильственно привезенные в Германию. В соответствии с этим выводом Хауке и его товарищи решили установить с ними конспиративные связи.
   После образования Национального комитета "Свободная Германия" и возникновения в Лейпциге крупной внутригерманской организации этого освободительного движения группа Хауке, в сущности говоря, превратилась в одну из его низовых конспиративных ячеек. Она поддерживала нелегальный контакт с лейпцигским руководством движения "Свободная Германия", в которое входили Георг Шуман, Отто Энгерт и Курт Крессе, социал-демократы, бывшие журналисты Рихард Леман и Альберт Бергольц, представители интеллигенции - бывший профессор Академии искусств Альфред Франк, д-р Маргарете Бланк, бывший преподаватель филологии Лейпцигского университета д-р Георг Заке, профессор Маслов, д-р Фриц Гитцельт, юрист и директор завода "Кёльманверке" Вольфганг Гейнце и некоторые другие антифашисты.
   После предварительного обмена мнениями между Румянцевым и Хауке было достигнуто полное взаимопонимание по поводу целей и методов антифашистской борьбы внутри нацистской Германии. Хауке считал, что борьба советских людей в Лейпциге окажет большое влияние на характер деятельности различных раздробленных антифашистских сил, способствуя переходу их к наиболее активным формам и методам борьбы против гитлеровского режима.
   Вскоре к традиционным явкам советских подпольщиков у "Науматор", возле главного вокзала и у "Цоогастштетте" прибавилась надежная интернациональная явка - домик на садовом участке Хауке на Шенауэр вег в Лейпциг-Клейнцшохере. Советские люди во время встреч и совещаний с немецкими антифашистами рассказывали об СССР, успехах социалистического строительства в предвоенные годы и борьбе советского народа против гитлеровских захватчиков. Немецкие подпольщики передавали своим советским друзьям опыт нелегальной борьбы в условиях гестаповского террора. Румянцев, Лосинский и Тонконог слушали у друга Макса Хауке - Карла Риттера радиопередачи антифашистских станций и не раз записывали сообщения из Москвы. В домик Хауке был тайно доставлен портативный печатный множительный станок и налажено изготовление подпольных листовок.
   Когда Риттер переехал на новое место жительства в восточный Лейпциг и посещение его квартиры советскими людьми стало явно опасным, Хауке попросил д-ра Фрица Гитцельта, чтобы тот разрешил советским товарищам слушать голос Москвы в его квартире на Шенкендорфштрассе. Гитцельт не только охотно выполнил просьбу друга, но и по собственной инициативе стал снабжать советских подпольщиков медикаментами, в которых они очень нуждались. Скоро взаимное доверие советских и немецких патриотов переросло в союз товарищей по духу и цели.
   "Николай (Румянцев) был убежденным коммунистом,- вспоминают его немецкие друзья по борьбе,- который и в плену считал своей задачей борьбу с фашизмом и действовал соответственно этому своему убеждению".
   Осенью 1943 г. советские и немецкие антифашисты решили создать нелегальный Интернациональный антифашистский комитет (ИАК), который, по их замыслу, должен был возглавить освободительное движение иностранных и немецких противников гитлеровской тирании. Комитет был основан на доверительных началах, и его признанными лидерами стали Максимилиан Хауке и Николай Румянцев. ИАК стремился подготовить и возглавить крупную антигитлеровскую акцию иностранных рабочих и военнопленных, находившихся в Лейпцигском промышленном районе. Он создал подпольные группы в различных лагерях принудительного труда как в Лейпциге, так и за его пределами.
   Желая привлечь на свою сторону возможно большее число иностранцев, руководители комитета развернули в лейпцигских лагерях принудительного труда интенсивную деятельность. Подпольщики писали обращения к немецкому населению и к иностранным рабочим, призывали к неповиновению нацистским властям, отказу от работы, саботажу и диверсиям на фабриках, заводах и железнодорожном транспорте. Советские люди не раз распространяли листовки, написанные Максимилианом Хауке на немецком языке и предназначавшиеся для немецких рабочих, занятых на заводах "Миттельдойче моторенверке" в Тауха. В то же время листовки на русском языке, написанные Николаем Румянцевым и адресованные советским людям, часто распространялись в лагерях "восточных рабочих" не только активистами ИАК из числа советских граждан, но и немецкими антифашистами из группы Максимилиана Хауке. Очень активную роль в этом играли жена Хауке - Эльза, их 13-летний Карл, выполнявший функции связного внутри подпольной организации, а также жена Румянцева.
   Стремясь придать своим листовкам и воззваниям возможно большую убедительную силу и, очевидно, желая подчеркнуть, что дело, за которое борется ИАК, является делом Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родины, Румянцев и его товарищи в обращениях к гражданам СССР подчеркивали, что документы комитета выпущены Партиздатом.
   В одном из первых воззваний ИАК, написанном карандашом, говорилось: "Товарищи военнопленные! Приближается час, когда вы должны будете совместно с товарищами, сражающимися на фронте, принять активное участие в борьбе за освобождение Родины от захватчиков и оккупантов. Вы должны быть едины в своем патриотическом чувстве, чтобы в любую минуту быть готовыми к приближающимся завершающим боям"
   В другой листовке, хранящейся теперь в Лейпцигском музее рабочего движения, мы читаем следующие строки: "Дорогие товарищи! Недалек час, когда вы совместно с вашими братьями по оружию должны будете освободить Родину от захватчиков и оккупантов и помочь немецкому народу самому установить порядок в Германии".
   Листовки, как правило, печатались тиражом в 20- 30 экземпляров. Николай Румянцев передавал в каждый лагерь по одному экземпляру каждой из них. Постепенно ИАК подобрал в лагерях уполномоченных комитета и через них проводил свою работу. Вначале была установлена связь с 20, а потом примерно с 70 лагерями Лейпцигского района. По мере приближения Красной Армии к границам Германии план антифашистского выступления приобретал все более конкретные формы. ИАК предполагал освободить советских военнопленных и, организовав ударные отряды из иностранных рабочих и военнопленных, захватить полицейские казармы, а по возможности и лейпцигские оружейные заводы, в том числе предприятия "Хашаг", изготовлявшие гранаты, фаустпатроны и другое оружие.
   Интернациональный антифашистский комитет предполагал после успешного выступления в Лейпцигском районе обратиться ко всем иностранным рабочим в Германии и немецким трудящимся с призывом следовать их примеру.
   Комитету удалось привлечь к подпольной работе антифашистски настроенного полицейского вахмистра Вильгельма Круга, который сообщил, что полиция вооружена устаревшими автоматами и даже учебными винтовками, что политическое настроение значительной части рядовых полицейских подавленное и только своими силами полиция не в состоянии будет помешать выступлению иностранных рабочих. Круг информировал ИАК также и о том, что полицейским хорошо известно об усилении антивоенных и антифашистских настроений среди немецкого населения в связи с положением на Восточном фронте и бомбардировками городов Германии англо-американской авиацией.
   В целях вооружения подпольщиков и непосредственной подготовки выступления Николай Румянцев добивался расширения связей с немецкими антифашистами, вовлечения все большего числа их в активную подпольную борьбу, установления нелегальных контактов с военнослужащими вермахта и военно-строительной организацией Тодта. В марте 1944 г. Николай Румянцев и его ближайший помощник Борис Лосинский бежали из рабочего лагеря в Тауха. Использовав заранее подготовленные документы, они явились в отдел по распределению иностранной рабочей силы на Ри-бештрассе, сказали там, что отстали от эшелона, и попросили направить их на предприятия "Гашаг". Эти заводы вскоре стали центром деятельности комитета. Здесь рука об руку антифашистскую борьбу вели советские, польские и немецкие рабочие.
   С середины мая 1944 г. Румянцев целиком посвятил себя подготовке выступления и окончательно перешел на нелегальное положение. Он бежал из Гашаговского лагеря на Дицманштрассе и поселился у Хауке на Шенауэрвег.
   К концу мая активные ячейки подпольной организации действовали в Таухском лагере, в лагере на Аугустусплац, в Гросцшохере на предприятии "Маер унд Вайхель", в Лейпциг- Кнаутхайте, в лагере на Фортунашпортплац, на заводе "Эрла-машиненверк", в лагере на Антониенштрассе, в Хольцхаузене, где находились советские люди, отданные для работы в хозяйствах гроссбауэров, на фабрике "Воллькеммерай" ("Партен-лагер"), в лагерях "Плагвитцер-банхоф", "Ам хафен" фирмы АТГ в Лейпциг-Гросцшохере, в лагере фирмы "Ойле", на предприятии ДАФ. Общее число участников подпольных ячеек достигло 300 человек.
   Можно предположить, что важную роль в работе этих подпольных патриотических организаций играли Дмитрий Мороз, староста в лагере фирмы "Ойле" 27-летний Михаил Шкурин, 23-летний Денис Погребной из лагеря "Антон", 19-летний Павел Гребенюк из Новомосковска, находившийся в лагере предприятия ДАФ, который был подчинен директорату "Веркцойг унд геретефабрик", 27-летний преподаватель математики и физики Иван Петров из лагеря фабрики "Воллькеммерай", 20-летний Алексей Русицкий, работавший на предприятии "Банбетрибсвагенверк Лейпциг-хауптбанхоф вест", 19-летний Виталий Войтенко, Иосиф Сергеенко из таухского лагеря "Миттельдойче моторенверке", 22-летний Владимир Соломонов, 29-летний советский военнопленный из лагеря Л-277 на Наумбургерштрассе Николай Белов (личный номер 110015 IV), который до начала войны жил в Куйбышеве, а теперь находился на принудительных работах на предприятии фирмы "Зейдель". ИАК удалось установить связь с лагерями военнопленных, в том числе с лейпцигским офицерским лагерем, находившимся в казарме на Халлишенштрассе. В нем среди пленных было несколько десятков советских старших офицеров.
   В таухском лагере "Миттельдойче моторенверке" работал полковник Красной Армии, который по поручению ИАК должен был возглавить руководство антифашистским выступлением. Фамилию этого человека установить пока не удалось. Выступление предполагалось начать в тот момент, когда очередное крупное поражение гитлеровских войск на Восточном фронте вызовет потрясение в фашистском тылу.
   ИАК обратился с несколькими листовками к военнопленным. В одной из них говорилось: "Все на борьбу против фашизма! Братья и сестры, товарищи бойцы Красной Армии, находящиеся в настоящее время в лагерях фашистской Германии!.. Победоносная Красная Армия освободила уже более трех четвертей захваченной фашистами территории, на 400-километровом фронте вышла к государственной границе и, вступив на территорию Польши, Румынии, Словакии и Венгрии, продолжает там бить врага...
   Под ударами Красной Армии разваливается союз Германии с малыми государствами, которые встают на путь уничтожения фашизма - общего врага народов...
   Товарищи! Сближайтесь друг с другом, создавайте в ваших лагерях массовые кружки, чтобы по первому сигналу начать восстание и разбить кровавые банды фашистов. Мы не одиноки - с нами все порабощенные люди Европы".
   В другом подпольном воззвании ИАК, написанном от руки и размноженном на гектографе, мы читаем следующее:
   "Товарищи бойцы и командиры Красной Армии, временно находящиеся в лагерях фашистской Германии!
   Прошло уже три года с тех пор, как льется кровь за свободу и жизнь великого русского народа. Лучшие сыны нашей Родины, не считаясь с жизнью... борются против тех, кто стремился к мировому господству, кто хотел превратить народы всего мира в своих рабов...
   Товарищи! Перед всеми нами, находящимися сейчас в фашистской неволе, стоит огромная задача, которую мы должны выполнить так же, как ее выполняют наши братья. Несмотря ни на какие трудности и жестокий террор бандитов, мы должны в кратчайшее время объединиться в единую семью.
   Товарищи! Учтите, что нас здесь не единицы, а миллионы. Сила в наших руках. Нам нужны только дружба и единство. С нами пойдут все те, кто испытал жизнь в "цветущей Германии"".
   Воззвание призывало "как можно скорее объединиться и по первому сигналу лучших и смелых вырвать из рук фашистских палачей оружие". Оно заканчивалось словами: "Под лозунгом - смерть кровавому фашизму, да здравствует свобода рабочего класса - мы начнем месть за издевательства над нами и нашими семьями".
   Как видно из содержания этого документа, в нем нашел отражение тот факт, что в деятельности Интернационального антифашистского комитета наряду с советскими людьми активную роль играли также немецкие антифашисты. В воззвании не только подчеркивались задачи антифашистской борьбы советских людей внутри нацистской Германии, но и содержался призыв к освобождению рабочего класса от империалистического ига.
   Одновременно с этим воззванием к военнопленным руководители ИАК обратились с призывом ко всем иностранным рабочим. В нем говорилось: "Армии Гитлера захватили почти все страны Европы. Под градом бомб немецких пикирующих бомбардировщиков, в огне и дыму погибли цветущие города. "Во имя единой Европы",- заявляет Гитлер, имея в виду при этом денежный мешок немецких капиталистов. Он обесчестил и превратил немцев в бессовестных наемников, чтобы их руками поработить весь мир. Сотни тысяч свободолюбивых немцев годами томятся в тюрьмах и концентрационных лагерях, сотни тысяч поляков, французов, бельгийцев, голландцев, чехов, русских и итальянцев ожидают наконец освобождения от принудительных работ и тюрем. Товарищи, взгляните на карту! В январе 1943 г. немецкие фашисты были в Сталинграде - теперь они отброшены далеко на территорию Румынии. Теперь Красная Армия переходит в летнее наступление... но вас Гитлер заставляет ковать оружие против ваших друзей, оружие, которое должно принести им смерть. Хотите ли вы этого? Нет и еще раз нет. Здесь, в гитлеровской Германии, вас кормят еще хуже, чем ваших немецких товарищей по труду. Но кто голодает, тот болен, а больные могут меньше работать. Постоянно напоминайте мастерам о своем голоде! Требуйте хороших бомбоубежищ на предприятии и в лагере. Сохраняйте себя, свои силы, свое здоровье! Они потребуются вам, когда и здесь, внутри страны, начнут создаваться боевые группы для борьбы с фашизмом. Налаживайте надежные связи между лагерями!
   В борьбе против фашизма, в борьбе за вашу свободу будьте едины и находитесь в постоянной готовности!
   Интернациональный антифашистский комитет".
   Обращаясь к иностранным рабочим центрально-европейских и западноевропейских стран, занятым на лейпцигских предприятиях, ИАК призывал: "Товарищи рабочие - бельгийцы, поляки, французы, чехи, итальянцы, сербы, датчане! В течение долгого времени вас заставляют работать на ваших врагов, против ваших друзей. Забудьте национальную рознь, смыкайте ряды!" Напоминая, что "во многих странах решительные люди уже ведут борьбу против вражеской оккупации", листовка содержала "призыв создавать партизанские группы" для ведения решительной борьбы с ненавистным врагом. Эта листовка, написанная на немецком языке, была размножена во многих десятках экземпляров и распространена в лейпцигских лагерях для иностранных рабочих.
   Бесстрашным и искусным подпольщиком-конспиратором показал себя один из ближайших соратников Н. В. Румянцева, павлоградский комсомолец Алексей Русицкий. По некоторым сведениям, это ему принадлежала заслуга установления нелегальных антифашистских связей с французскими патриотами, находившимися в лагере Эспенхейна.
   Как видно из донесения лейпцигского гестапо, узники Эспенхейна ставили своей целью активную освободительную борьбу внутри Германии. Их организация была построена по-военному и выглядела как подразделение франтиреров и партизан. Во главе ее стоял подпольный триумвират, возглавляемый коммунистами. Триумвирату были подчинены три секции, каждая из которых в свою очередь состояла из трех боевых групп (Group de Combat). Группа насчитывала семь человек. Французские подпольщики были вооружены холодным оружием.
   В лагере регулярно проводились конспиративные совещания актива организации, на которых обсуждались практические вопросы нелегальной работы.
   В составе французской антифашистской организации было около 60 активных членов, которые имели конспиративные карточки, удостоверявшие их принадлежность к подполью. Они вели патриотическую пропаганду среди иностранных рабочих, занятых на крупнейшей в центральной Германии электрической станции в Эспенхейне.
   Как видно из материалов гестаповского следствия, ИАК вовлек в антифашистскую борьбу и польских рабочих, находившихся в Лейпциге.
   Руководители Интернационального антифашистского комитета обращали особое внимание на подготовку конспиративных квартир и явок для активистов организации. В случае внезапного провала или неудачи выступления предполагалось совершить массовый побег. Для осуществления этого плана комитет организовал своевременную заготовку необходимого количества горючего и подготовлял захват автомашин из лейпцигских гаражей. Вся работа по подысканию нелегальных явок, выяснению расположения складов горючего, а также плохо охраняемых автогаражей была возложена на антифашистов из группы Хауке.
   В конце мая 1944 г. гиммлеровцам удалось обнаружить листовки Интернационального антифашистского комитета. В лагерях начались, массовые облавы и обыски. 31 мая в Лейпциге была арестована первая группа подпольщиков, среди которых находились Н. В. Румянцев и другие руководители ИАК.
   В гестапо Николая Васильевича Румянцева подвергли страшным пыткам. Немецкий антифашист Макс Хашер, находившийся в те дни в заключении в лейпцигской полицейской тюрьме, видел в охранном отделении тюрьмы закованного в наручники и подвешенного на стене человека. Позднее он узнал, что это был Николай Румянцев.
   Особенно настойчиво гестаповцы требовали от руководителя советских подпольщиков, чтобы он назвал имена и адреса немцев, с которыми сотрудничал и которые помогали ему. Несмотря на "крайние методы допроса", Николай Румянцев упорно отвечал, что никого из немецких граждан не знает, виновным себя ни в чем не считает и никаких листовок никогда не видел. 6 июня на очередном допросе в гестапо он назвал себя Николаем Орловым из Ленинграда, Румянцев заявил далее, что до угона в Германию жил в Павлограде.
   Жестокие пытки перенесла Таисия Тонконог. Гестаповцы привязывали ее ремнями к столу и избивали до тех пор, пока она не теряла сознание.
   Когда жена Лосинского обратилась в канцелярию лейпцигской тюрьмы с просьбой о предоставлении свидания с мужем, ей заявили, что фамилия его значится на черной доске для особо опасных политических преступников, а поэтому о свидании не может быть даже и речи. "Можно представить себе, как их мучили,- пишет П. А. Холоша.- После того как у меня приняли передачу для Бориса, мне возвратили белую майку, которая была на нем в момент ареста. Она вся была в кровавых пятнах".
   В середине июля гестаповцам удалось схватить еще 48 советских подпольщиков, возглавлявших низовые ячейки ИАК.
   Советские участники антифашистского подполья в Лейпциге в своем большинстве были рядовыми представителями советской молодежи. Согласно полицейской протокольной записи, 19-летний Виталий Войтенко, работавший до угона в Германию в правлении колхоза, 13 июля 1944 г. во время полицейского допроса заявил: "В Коммунистической партии или ее организациях я не состоял, но во время учебы в школе получил политическое образование и готовился к вступлению в комсомол. Теперь, после того, как познал жизнь в Германии... я вижу, что человек лишен здесь личной свободы, которой он обладает в России. Социальные условия, о которых здесь только говорят, в России уже давно известны и осуществлены". Как видно из протокола допроса, 20-летний Алексей Русицкий, колхозник из села Марьевки Павлоградского района Украины, 5 июля 1944 г. заявил полицейскому следователю: "Политическое образование я получил только в школьные годы, когда был пионером. В коммунистической организации молодежи не состоял и никакой политической деятельностью не занимался. Но в своих мыслях и действиях я остался советским человеком". В конце протокола следователь с нескрываемой злобой написал: "Русицкий показал себя крайне закоренелым большевиком... Сперва он упорно отвергал всякие связи как с немецкими гражданами, так и со своими русскими единомышленниками и только в результате применения более решительных мер дал изложенные выше показания, которые ни в какой мере не являются исчерпывающими и не могут рассматриваться как признание. Дальнейший допрос Русицкого бесцелен". Как свидетельствуют материалы полицейского дознания, убежденным антифашистом был и 27-летний математик и физик Иван Петров. Своими показаниями он только вводил гестаповцев в заблуждение.
   Во время гестаповского следствия по делу ИАК некоторым советским патриотам удалось бежать от гиммлеровских ищеек.
   14 июня 1944 г. одна из нацистских газет опубликовала интервью своего корреспондента с Фрейслером по поводу дела участников ИАК, которое последний назвал "самым существенным" из всех, что рассматривал "фольксгерихтсхоф". "Участники,- говорилось в этом интервью,- являлись не коммунистами, а представителями демократической интеллигенции, в их числе были один профессор, один ученый и один архитектор... Чтобы завербовать себе сторонников для проведения своей политики сотрудничества с иностранцами, они решили обратиться к наиболее подходящим для этого элементам среди иностранных рабочих. Они действительно сумели установить связь с 60 иностранцами".
   А спустя два месяца, характеризуя руководящую группу подпольной организации, главное управление имперской безопасности лаконично констатировало: "Четко и строго организованная группа. По преимуществу очень развитые люди". Более подробную, но, разумеется, весьма тенденциозную характеристику Интернациональному антифашистскому комитету в Лейпциге дал верховный прокурор нацистского рейха Лаутц. 15 сентября 1944 г. в специальном донесении министру юстиции он писал: "Как мне кажется, наибольшего внимания заслуживает попытка лейпцигского коммуниста, который совместно с несколькими восточными рабочими основал осенью 1943 г. организацию ("Интернациональный антифашистский комитет"). Организация поставила целью сплотить возможно большее количество восточных рабочих, советских военнопленных и других иностранцев в группы, которые в случае советской победы должны были захватить средства сообщения, а также склады оружия и осуществить коммунистический переворот. Немецкие единомышленники давали возможность восточным рабочим слушать московские радиопередачи. Далее, вместе с восточными рабочими на немецком и русском языках выпускались изменнические листовки. Восточным рабочим, являвшимся функционерами до июня 1944-го, якобы удалось привлечь к организации от 200 до 300 работающих в Лейпциге восточных рабочих и поляков".
   По распоряжению Гиммлера всех советских участников Интернационального антифашистского комитета и его лагерных организаций 2 августа 1944 г. отправили в Аушвитц (Освенцим).
   Основную группу их, девятнадцать человек, во главе с Н. В. Румянцевым казнили через короткое время после прибытия в концентрационный лагерь, другие были замучены в те дни, Когда в Аушвитце уже отчетливо слышался гром артиллерийской канонады Красной Армии.
   Вместе с советскими патриотами на гибель были обречены и их немецкие друзья. Гиммлеровцы мучили и истязали их, добиваясь выяснения конспиративных связей с лагерями "восточных рабочих", и особенно с лагерями военнопленных офицеров Красной Армии.
   20 декабря 1944 г. "фольксгерихтсхоф" вынес приговор по делу немецких участников Интернационального антифашистского комитета. Некоторые из них "за подготовку государственной измены и содействие врагу" были обречены на казнь, другие присуждались к длительному тюремному заключению. В обосновании приговора говорилось, что обвиняемые "с 1942 по 1944 г., действуя в Лейпциге совместно с большевистскими восточными рабочими, путем распространения листовок, а также в результате распространения сообщений вражеских радиостанций стремились к свержению нашего правительства и способствовали нашим врагам".
   Однако этот злодейский приговор не суждено было привести в исполнение. Спустя годы было опубликовано письмо Максимилиана Хауке, обращенное к молодежи. Хауке писал: "Мы ждали нового крупного наступления Красной Армии, чтобы дать сигнал "к оружию". Но в это время гестапо раскрыло нашу организацию. Сотни людей были арестованы. Многие из них, в том числе Николай Румянцев, Тая Тонконог и Борис Лосинский, были зверски замучены гестаповцами.
   Меня, Карла Риттера, Фрица Гитцельта, Альфреда Шелленбергера нацистский суд приговорил к смертной казни. Но мы совершили побег из дрезденской тюрьмы и благодаря быстрому наступлению Советской Армии остались живы" 62. Красная Армия спасла также и других немецких участников движения ИАК, среди которых были Эльза Хауке и ее сын Карл. Из советских активистов подполья в живых остались очень немногие. Вот что пишет о своем спасении жена Румянцева Юлия: "Нашу группу в 7 человек разделили, одних отправили в Равенсбрюк, а нас троих, Марию Кабанову, Таню Коверю и меня, оставили в Аушвитце. Помню, что Мария Кабанова была из Белгорода, а Таня Коверя из Павлоградского района Днепропетровской области. Когда Красная Армия подходила к Аушвитцу, нас вывезли в лагерь Митвайда близ Дрездена... Перед самым приходом освободителей нас ночью погрузили в железнодорожный эшелон и увезли в Чехословакию. В Праге мне улыбнулось счастье. Это было 30 апреля 1945 года. К вагону, в котором я находилась, подошла одна женщина и, обратившись к нам по-русски, спросила: "Девушки, из каких вы мест?" В ответ послышались названия многих областей Советского Союза. Когда я сказала, что мой родной город находится в Одесской области, женщина посмотрела на меня и предложила бежать из эшелона. Затем она тайком дала понять, что спрячет меня. В ответ я сказала, что со мной сестра, но и это не остановило мою спасительницу.
   Когда часовой, разгуливавший вдоль эшелона, отвернулся, мы с Таней Коверей выпрыгнули из вагона и быстро пошли за нашей избавительницей, которая оказалась чехословацкой гражданкой Дорой Шедивой. Позже она рассказала нам, что ее родина - Одесса, из которой она. уехала с родителями, будучи еще девочкой...
   Освободившись из заточения, Юлия Румянцева начала розыски сына, который во время ареста был насильственно отнят у нее полицейскими и оставлен в лагере. Вскоре она узнала, что ее ребенок погиб. Трудно описать все, что испытала эта скромная и мужественная женщина. На ее левой руке и теперь отчетливо виден лагерный номер 82986, наколотый в Аушвитце.
   Оценивая место ИАК в освободительной борьбе в Германии в годы второй мировой войны, авторы многотомной истории германского рабочего движения отмечают: "Выдающуюся антифашистскую работу вели члены Интернационального антифашистского комитета в Лейпциге, одним из руководителей которого был коммунист Макс Хауке. С 1941/42 г. он поддерживал тесные связи с советскими военнопленными и насильственно привезенными в Германию иностранными рабочими. Плечом к плечу с ним действовал советский коммунист Николай Румянцев. Интернациональный антифашистский комитет поддерживал прочный контакт со всеми лагерями пленных при военных предприятиях в Лейпциге и его пригородах, а также с одним из лагерей военнопленных советских офицеров. Эта антифашистская организация считала своей главной задачей объединить всех военнопленных и насильственно привезенных в Германию иностранных рабочих для ведения активной антифашистской борьбы. В исключительно тяжелых условиях она претворяла в жизнь идеи пролетарского интернационализма и братства народов"
   
   
   
   
   

   Древняя мудрость гласит: "Боги поражают слепотой тех, кого они хотят погубить". Обреченные на гибель, правители гитлеровского рейха накануне своего окончательного краха превратили страну в арену беспримерной по своей чудовищности, кровавой трагедии. Ее самой многочисленной жертвой стали граждане Советского Союза, согнанные туда. Действие известного приказа фашистского Торквемады о том, что ни один концлагерник не должен живым попасть в руки солдат армий стран антифашистской коалиции, атаковавших Германию с Востока, Запада и Юга, в большой степени было распространено и на тех узников нацизма, которые содержались в многочисленных других местах заключения. То были так называемые "административные казни", совершаемые в массовом порядке уже без санкции центральных карательных инстанций, а согласно полученным полномочиям, местными органами гестаповской власти.
   Режим организованного истребления непосильным трудом миллионов жертв нацистской деспотии уже перестал "нормально" функционировать, и все советские лагерники, угоняемые из прифронтовой полосы в глубь страны, были окончательно брошены на волю жестокой судьбы. Они оказались лишенными даже той ничтожной пайки хлебного суррогата и миски водянистого супа, которые выдавались им до той поры. Не получая никакой помощи Международного Красного Креста, подчас обезумевшие от длительного голода и страданий, многие из них, чтобы как-то выжить и дождаться уже близкой свободы, вынуждены были любыми средствами добывать себе хотя бы минимальное количество пропитания.
   Вот только некоторые штрихи, характеризующие сложившуюся тогда ситуацию. Как свидетельствуют бывшие активисты подпольной организации Политцентр, уже осенью 1944 г. через Нойштадт на восток гнали тысячи военнопленных и иностранных рабочих. Тех, кто пытался задержаться на территории, к которой приближались войска союзников, высадившиеся в Нормандии, вылавливали и расстреливали на месте. Так, например, в дни отступления немецких войск из северных департаментов Франции в районе Саарбрюккена эсэсовцами была схвачена большая группа югославских, польских и советских лагерников, укрывавшихся в окрестных лесах. Всех их без всякого разбирательства уничтожали.
   Положение обострилось еще больше, когда в середине марта 1945 г. 3-я американская армия генерала Паттона, прорвав укрепления линии Зигфрида, начала на относительно широком фронте наступление в направлении Манхейм - Людвигсхафен. Лагеря принудительного труда и лагеря военнопленных, находившиеся в том районе, подлежали экстренной эвакуации. Политцентр решил призвать узников всех этих лагерей к самоосвобождению. Речь шла о подготовке массовых побегов в окрестные леса. Возглавить побеги должны были активисты организаций. 18 марта 1945 г. ее руководители, собравшиеся в лесу за лагерем Гайдмюлле, уточнили план действий. Они, в частности, рекомендовали своим единомышленникам организовывать массовые побеги из лагерей в часы воздушных бомбежек Нойштадта и его окрестностей. Рекомендовалось также использовать состояние растерянности и паники, охватившее тогда нацистских чиновников различного ранга, нарушение линий телефонной и телеграфной связи, серьезные перебои, возникшие в работе всех видов транспорта.
   Рекомендации совещания сразу же были переданы в разные лагеря руководителям подпольных групп. В тот же день связная организации Антонина Антонюк сообщила Политцентру, что уполномоченные группы в лагере Мусбах младший лейтенант Битунов и Александр Виноградов срочно хотят встретиться с Аскинадзе и его товарищами. Они передавали, что в ближайшие дни их лагерь эвакуируют и что подготовка к эвакуации комендатурой втайне от лагерников уже начата. Встреча состоялась, и Семен Фомич подтвердил рекомендации руководящего центра подполья и подчеркнул, что главной задачей дня является не столько организация индивидуальных побегов, сколько срочная подготовка увода подпольщиками возможно больших групп узников в окрестные леса, для последующего перехода на сторону приближающихся союзных войск.
   Дальнейшие события развивались буквально в кинематографическом темпе. Вечером 18 марта из нойштадтского лагеря военнопленных бежал руководитель лагерной подпольной группы сержант Клоков. Вместе с ним были два его товарища. На следующий день из того же лагеря вырвалось еще несколько человек. Один из них примкнул к группе беглецов из железнодорожного лагеря и вместе с ней укрывался в окрестных горах до 21 марта, когда в тот район вступили войска американской 3-й армии.
   А вот как сложилась дальнейшая судьба сержанта Клокова и его товарищей. Они пробирались напрямик в сторону фронта и в районе Людвигсхафена вышли в расположение американских войск. Солдаты и офицеры США приняли их как друзей, подкормили и, выполняя просьбу бывших лагерников, зачислили их в свою воинскую часть и вручили им боевое оружие. Примечательно, что почти все нойштадтские подпольщики свой побег из плена, сопровождавшийся, как правило, смертельным риском, связывали с намерением активно включиться в войну, чтобы до конца выполнить долг советских патриотов.
   В те же дни акция самоосвобождения была проведена членами группы лагеря Мусбах. Вот как вспоминал об этом руководитель группы младший лейтенант Битунов, разысканный его товарищами через двадцать лет.
   "Решение Политцентра о массовых побегах,- говорил он,- я с Сашей Виноградовым распространил по лагерю тогда, когда охрана уже стала нас готовить к эвакуации. Военнопленным приказали пойти к жителям деревень, у которых те иногда работали по нарядам комендатуры, и взять у них продукты питания на два дня. Некоторые военнопленные не вернулись в лагерь, их спрятали крестьяне.
   В ночь на 20 марта 1945 г. нашу колонну погнали к Рейну. Отойдя несколько километров, восемь человек бежало. Охрана объявила, что в случае повторения побегов по колонне будет открыт огонь. Ночь была лунная. Мы с Виноградовым шли рядом, и он несколько раз толкал меня в бок: "Бежим". Но я его сдерживал, говоря, что луна будет светить не всю ночь и что с наступлением темноты мы обязательно убежим.
   Когда мы отошли километров двадцать пять, такая возможность наконец представилась. Колонну пленных обгонял немецкий обоз. Я и Саша вышли из колонны и, пристроившись за одной подводой, под видом ездовых обогнали колонну. Затем легли в кювет, пропустили обоз и побежали в сторону леса. Мы слышали, как конвойные остановили колонну и кричали, что двух человек нет. Перебежками мы достигли леса, но дальше идти было опасно, так как лес был заполнен отступающими войсками. Пришлось идти по его опушке. Около какой-то деревни, на мосту нас задержал офицер войск СС. Мы сказали, что из местной деревни, что работаем у бауэра. Офицер спросил, у какого. Виноградов показал на третий дом с краю улицы. Видимо, удовлетворившись ответом, эсэсовец сказал: "Идите". Мы быстро пошли, но не исключали, что получим пули в спины. Однако офицер, поверив нам, стрелять не стал. К рассвету, добравшись благополучно до Нойштадта, укрылись в ближайшем разрушенном доме, а вышли из своего убежища только тогда, когда показалась разведка вступавших в город американских войск. Мы присоединились к ней.
   Член той же мусбахской группы Николай Тренев, появившись в Нойштадте днем позже, рассказывал, что ему посчастливилось совершить удачный побег, когда колонну узников вели через лес".
   Николай Саплин, тот самый 16-летний смельчак, который не раз носил еду бежавшим из лагеря пленным, скрывавшимся на станции Нойштадт в топке старого паровоза, вспоминая свой побег из-за колючей проволоки, спустя годы писал: "Воспользовавшись благоприятной возможностью, я вместе с несколькими товарищами ушел в горы. Там мы пробыли несколько дней и ночей. К 19 марта 1945 г. наши продукты иссякли, и мы вынуждены были спуститься к окраине города, чтобы раздобыть чего-нибудь поесть. Там неожиданно попали в облаву. Власовские солдаты, видимо желая выслужиться перед эсэсовцами, хватали всех попадавшихся им под руку иностранцев и загоняли их в, казалось, бесконечную колонну, которую с остервенением гнали к Рейну. К нашему счастью, в тот момент над Нойштадтом появились многие десятки бомбардировщиков союзников. Началась паника, люди стали разбегаться, и я вместе с пятью товарищами вбежал в какой-то двор, который оказался проходным. Воспользовавшись этим, мы через другую калитку опять помчались в горы".
   Члену Политцентра сержанту Ивану Смирнову удалось увести в горы большую группу молодежи из нойштадтского железнодорожного лагеря принудительного труда. Она пробыла там несколько особенно критических дней. На рассвете 21 марта высланная беглецами разведка сообщила, что на западной окраине Нойштадта появились американские танки. После этого обе группы начали спуск с гор. В тот же день спустились с гор и другие группы бежавших из лагерей узников фашизма. Всех их американские солдаты встречали с большим радушием. Один из членов организации, Алексей Севастьянов, сообщил, что ему и его товарищам попали в руки винтовки, брошенные, очевидно, дезертирами отступавшей фашистской армии. Воспользовавшись этим оружием, они вместе с бойцами армии США обстреливали обозы и группы гитлеровцев, поспешно отходивших к Рейну.
   Седьмого апреля 1945 г. нацистский фельдмаршал Вальтер Модель приказал всех политических заключенных, находившихся в тюрьмах городов окруженного Рура, передать в распоряжение гестаповцев для немедленной казни. Как выполнялся этот злодейский приказ, свидетельствуют факты. В соответствии с приказом "коменданта Рурского котла", как называли теперь Моделя, начальник вуппертальского управления гестапо Хуфенштюльс 10 апреля потребовал выдачи ему всех узников тюрьмы Люттрингхаузена. Аналогичные приказы были переданы директорам других мест заключения. За два дня до подхода американских войск всех узников уничтожили. Среди казненных политзаключенных абсолютное большинство были иностранцами.
   Двадцать первого апреля 1954 г. земельный суд Дортмунда рассматривал дело группы граждан ФРГ, обвинявшихся в участии в убийстве советских граждан, находившихся в Германии в годы войны. На скамье подсудимых находились бывшие эсэсовские чиновники и тюремщики. В ходе следствия и судебного разбирательства было установлено, что один из них получил распоряжение начальника дортмундского полицейского управления штурмбанфюрера СС Рота отобрать в полицейской тюрьме Хёрце и ее филиалах в Бахиме и Хагине, а также в полицейской тюрьме Хёрне примерно 20 поименно названных в списке советских граждан и доставить их на следующее утро в лес, находившийся близ "рабочего исправительного лагеря" в Хунсвинкеле, где дортмундские эсэсовцы обычно приводили в исполнение смертные приговоры и учиняли внесудебные расправы с советскими патриотами. Согласно полученному приказанию, подсудимый доставил в указанное место обреченных на гибель людей и потребовал, чтобы они сели на землю. Выполнив приказ, смертники затем неожиданно для палачей, "заранее сговорившись, вскочили и бежали". Как отмечено в судебном протоколе, на месте происшествия "возникла большая паника". Она усугубилась еще и потому, что смертники "напали на охранников и пытались вырвать у них пистолеты". Опасаясь повторения подобного, последующие массовые казни производили в Биттермарке и Ромбергпарке при участии усиленных нарядов карателей и только по ночам. В интересах сохранения тайны на значительном удалении от места расправы выставлялось специальное оцепление. В дни окончательного краха преступной диктатуры подобным злодеяниям не было числа. Так, во время судебного процесса в Хагине 16 марта 1962 г. было установлено, что по приказу командира дивизии особого назначения Каммлера в районе Вар-штейна, Эферсберга и Зуттропа уничтожались целые колонны "восточных рабочих".
   Рисуя историю апофеоза той беспримерной трагедии, некоторые даже добросовестные западные исследователи, быть может, сами не замечают, как иногда нереалистично оценивают сложившуюся тогда экстремальную ситуацию. Используя лексику самого мрачного немецкого прошлого, они порой огульно квалифицируют многочисленные акции, проведенные тогда антифашистами-иностранцами, как акции уголовные Это относится прежде всего к тем страницам истории антинацистского Сопротивления иностранных рабочих и военнопленных, когда в некоторых местах оно стало в определенной степени приобретать характер партизанской борьбы.
   В этой связи следует, разумеется, иметь в виду, что гитлеровские власти, освободив на оккупированной территории СССР из тюрем заключенных-уголовников, широко поставили их затем себе на службу. Многие из них стали полицейскими, другие вместе с иными деморализованными элементами и немецкими уголовными преступниками были завербованы в специальные диверсионные формирования, созданные гитлеровцами. Находясь в этих формированиях, преступники в ходе антипартизанских операций совершали тяжкие злодеяния (см., например: Шульгин В. В. Письма к русским эмигрантам. М., 1961. С. 85-90), а после краха нацизма продолжали насилия, грабежи и убийства гражданского населения и в самой Германии. Не учитывать этих реалий того времени исследователь, конечно, не может, как не может и не видеть принципиальной разницы между освободительными усилиями патриотов, осуществлявшимися в самых разнообразных формах, и действиями асоциальных элементов.
   То, что очень активную роль в этой форме борьбы играли советские люди, столь же закономерно, как закономерно их большое участие в освободительных действиях итальянских патриотов, франтиреров Франции, как аналогичные действия сыновей и дочерей Страны Советов во всех странах порабощенной Европы.
   До борцов антифашистского подполья доносились не только известия об успехах участников славной "рельсовой войны" на временно оккупированных врагом территориях родной страны, но они как бы непосредственно слышали и эхо мужественных акций Пьера Жоржа - будущего полковника Фабьена, совершившего 21 августа 1941 г. покушение на фашистского офицера на станции парижского метро "Барбес-Рошешуар", героев французского Сопротивления Шарля Дебаржа, Жюль-ена Апьо, группы Мисака Манушьяна. Особенно большое воздействие все это оказывало на тех, кто находился в лагерях Саара, Эльзаса и Лотарингии, городов Среднего Рейна, и в особенности прирейнского промышленного Кёльна. Нельзя не согласиться с исследователем из Дюссельдорфского университета Бёрндом-А. Русинеком, который, анализируя трагический финал минувшей войны в Кёльне, пишет в своей работе так: "Команды полиции безопасности вели войну против различных "банд". Наибольшее число жертв понесли при этом восточные рабочие. Общая картина этой войны отражена в книге. Форма Сопротивления, которая рассматривается в ней... исходила из того, что против нацистского режима надо бороться в любом месте и что признание его античеловечности порождало стремление искать возможные средства его свержения". Молодые люди, продолжает автор, "стали жертвами войны против нацистского режима насилия. Понятна злоба, вследствие которой эти жертвы именовались карателями "уголовниками"".
   Опираясь на свидетельства очевидцев, другой германский исследователь, Инге Плеттенберг, довольно подробно пишет о вооруженных акциях иностранных рабочих в Саарской области. Она говорит о подлинных сражениях между бежавшими из лагерей советскими военнопленными и примкнувшими к ним узниками лагерей "восточных рабочих", с одной стороны, и полицейскими подразделениями - с другой. Так, например, летом 1944 г. советские военнопленные из различных рабочих команд создали подпольную повстанческую группу, которая под руководством пленного врача, в звании майора, открыто выступила против местных властей. Группа насчитывала 40 человек. Повстанцы называли себя красными партизанами и, согласно донесениям гестапо, являлись только частью разветвленной нелегальной "коммунистической организации русских военнопленных и восточных рабочих в Саарской области". Группа подготавливала нападение на охрану заводов Рёхлинга в Велкингене, разоружение ее, захват здания заводоуправления, а затем и всего предприятия. Согласно разработанному плану, предполагался далее захват электростанции в Вердене, что повлекло бы за собой прекращение работы доменных печей.
   Для реализации смелого замысла повстанцы заранее тайно подготовили необходимое холодное оружие.
   По данным исследовательницы, в конце 1944 г. в Мальштадте имели место подлинные боевые схватки. Автор отмечает, что повстанцы окопались в руинах домов на углу Людвигштрассе и Турнштрассе и что сражения носили такой ожесточенный характер, что полицейские подразделения вынуждены были применить тяжелое оружие и специальные подрывные устройства. Согласно тем же источникам, одним из руководителей партизан был студент-медик из Москвы.
   Приведенные факты подтверждает также в своих воспоминаниях, опубликованных в еженедельнике "Нойе Саар", бывший шеф одного из отделов управления Саарбрюккенского гестапо Франц Бирет.
   Реализация более широких повстанческих планов приурочивалась ко времени приближения фронта союзников к Саару и эвакуации к Рейну находившихся там лагерей принудительного труда.
   В Саарской области не раз имели место случаи поддержки советских военнопленных простыми гражданами Германии, руководствовавшимися чисто гуманистическими соображениями. Так, в Меннингене, что близ города Мерцига, местные жители в течение сравнительно длительного времени снабжали продовольствием и одеждой советского военнопленного, бежавшего из лагеря в начале 1944 г. и укрывавшегося в стоге сена на окраине Меннингена.
   Еще более решительно поступала семья крестьянина Петера Лота из района Сент-Вендель той же области. На протяжении нескольких месяцев, вплоть до окончания войны, она укрывала и обеспечивала всем необходимым для жизни четырех советских военнопленных, вырвавшихся из-за лагерной колючей проволоки. Жена Петера Лота пекла для пленных хлеб, а глава семьи, соблюдая необходимую предосторожность, доставлял его в лесную хижину, где укрывались беглецы. "Порой бежавшие пленные приходили в дом Петера Лота, который находился на окраине деревни. Там их угощали горячей пищей. Трудно было, когда выпадал снег. Опасность, что следы... могут повлечь за собой контрольное прочесывание леса, становилась все более реальной. Чтобы предотвратить беду и продолжать поддерживать своих подопечных, Петер Лот свои "лесные прогулки" совершал на ходулях, которые оставляли незначительный след".
   Эти факты подтверждает также донесение жандармского поста Фершвайлера районному жандармскому управлению Сент-Авольда от 27 июня 1944 г.
   Видимо, в прямой связи с деятельностью этих патриотов-боевиков следует рассматривать уничтожение при не окончательно выясненных обстоятельствах 17 декабря 1944 г. Рёхлинга-младшего, совладельца известного германского концерна и старшего инженера саарского металлургического завода рёхлинговского концерна Коха.
   Кёльн с его свыше чем 750-тысячным населением, крупнейшими моторостроительными заводами в правобережном районе Дойц, мощными текстильными предприятиями и всемирно известными источниками "кёльнской воды" - одеколона, город, в котором удачно смыкаются железнодорожные и водные транспортные артерии всей юго-западной части страны, был превращен к концу второй мировой войны в груду развалин, среди которых находило себе жалкое пристанище только 45 тыс. человек. В центре тех развалин, как чудо, возвышался устремленный в небо величественный Кёльнский собор, быть может пощаженный англо-американской бомбардировочной авиацией. Для расчистки этого огромного центра немецкой военной экономики от многих тысяч тонн битого кирпича в город было согнано множество подневольных рабочих, военнопленных и узников концлагерей. Одних только лагерей для гражданских пленных там было 120. Как уже говорилось выше, не случайно этот город стал и одним из важных районов антифашистской активности, в которой весьма динамичную роль играли советские люди. К ним примыкали и подневольные граждане других стран, а также немецкие антифашисты, включая и покинувших вермахт немецких военнослужащих.
   Знаменательно в этом смысле отчетное донесение за сентябрь - октябрь 1944 г. начальника управления гестапо Кёльна штурмбанфюрера СС Гоффмана. Оно датировано 9 ноября того же года и адресовано шефу полиции безопасности и СД Кальтенбруннеру. В донесении говорится, что за отчетные месяцы "завершено расследование дел групп сопротивления польских, советских и западноевропейских рабочих" и что оно "повлекло за собой арест 550 человек".
   Кроме того, отмечалось в донесении, была продолжена борьба против многочисленных вооруженных террористических групп, в результате чего задержанными оказались еще 300 человек.
   Здесь речь идет, подчеркивает Гоффман, только о второстепенных участниках упомянутых групп.
   Мы не будем, естественно, воспроизводить оскорбительный и унизительный жаргон гестаповских документов, но используем факты, приведенные в них.
   Вот хроника важнейших событий, о которых говорится в докладе кёльнского управления государственной тайной полиции. 26 ноября 1944 г. шеф гестапо в своем ежедневном донесении № 2, адресованном главному управлению имперской безопасности, сообщал: "24 октября 1944 г. в районе Хюльзебуша в Обербергском районе приземлились 2 американских пилота подбитого самолета. В ходе прочесывания местности, проведенного подразделениями вермахта, жандармерии, сил заводской охраны, удалось обнаружить лесной лагерь, очевидно созданный бежавшими иностранными рабочими или военнопленными". Последние, подчеркивал шеф гестапо, "постоянно терроризировали жителей округа. Несмотря на применение овчарок, ни парашютистов, ни обитателей лесного лагеря задержать не удалось".
   1 ноября 1944 г. на литейном заводе фирмы "Шмидт и Клеменс" в Бергхаузене неизвестные саботажники нарушили подачу воды в высокочастотную плавильную печь, и только благодаря внимательности одного из мастеров удалось предотвратить большую аварию, которая нарушила бы производство. 7 ноября 1944 г., примерно в 22 ч. 30 м., в Кёльн-Эренфельде на углу Венлоер и Гутенбергштрассе неизвестными был застрелен 45-летний Карл Ломар, вахмистр пожарной полиции, проживавший в Кёльн-Цольштоке на Роисдор-ферштрассе, 14.
   Девятнадцатого ноября 1944 г. в 19 часов 30 минут на одной из улиц Кёльна был дважды ранен огнестрельным оружием капитан Цизе. Примерно тогда же по подозрению в убийстве сотрудника железнодорожной службы Юлиуса Юберле полиция Кёльна арестовала советских граждан, бежавших из лагеря принудительного труда, Полиенко и его товарища, скрывавшегося под именем "Сашка". В результате длительных допросов "третьей степени" арестованные, не выдав никого из своих товарищей, вместе с тем заявили, что только в интересах самозащиты 25 октября вынуждены были обезвредить Юберле, после того как тот настойчиво пытался проверить их личные документы. В данном случае речь шла об участниках вооруженной группы, которая состояла из бежавших из лагерей подневольных рабочих, "имевших на своем счету по преимуществу хищения из железнодорожных вагонов". Характеризуя действия Зренфельдской группы, тот же Гоффман в дополнение к своим ежедневным донесениям от 5 октября, 18 октября и 11 ноября 1944 г. сообщал в Берлин, что "в ходе дальнейших расследований задержано еще 46 человек, которые находились в близких отношениях с террористической группой. Удалось установить участие их в хищении оружия и дальнейшей передаче похищенного единомышленникам. Всего арестовано 156 человек. Полицейское следствие показало, что члены террористической группы наряду с убийством и уничтожением чинов полиции и их агентов, используя изготовленные к действию пистолеты, совершили под покровом темноты примерно 50 хищений" 22. Кроме того, участники "террористической группы похитили значительное количество горючего из автомобилей, запаркованных на улицах, захватили 5 легковых автомобилей, 7 грузовиков, 1 мотоцикл и множество велосипедов. Одну часть захваченных транспортных средств они оставили на улицах или вернули на места хищения, а другую присвоили.
   Несколько ранее полицейские власти Вайдена, что близ Кёльна, нашли в стоге сена 3 бежавших восточных рабочих. В стоге оказалось также 3 пистолета, примерно 50 патронов и много похищенных вещей. В ходе следствия установлено, что арестованные восточные рабочие находились в контакте с кёльн-эренфельдской террористической группой и что оружие было передано им упомянутой группой". Подводя итоги, полиция констатировала:
   "1) 31.10.1944 г. был тяжело ранен, а затем скончался в результате ранения охранник Клоккенберг;
   2) 31.1.1944 г. в результате 2 выстрелов был тяжело ранен вахмистр полиции Виттка из первой роты Кёльнской городской полиции и
   3) в конце октября в лагере торговой базы фирмы "Неллен и Клайн" в Кёльн-Биккендорфе имела место ожесточенная перестрелка. 8 декабря в другом районе города обнаружена группа, состоявшая из 10 французов и одного немца".
   Десятого декабря была обнаружена новая группа в районе Большого греческого рынка. При попытке ликвидации ее группа оказала ожесточенное сопротивление, пустив в ход ручные гранаты и автоматы. Поскольку гестаповцы не в состоянии были одолеть повстанцев, им пришлось вызвать на помощь подрывников. Ожесточенная схватка, начавшаяся в 14.00 часов, была завершена лишь в 2 часа 15 минут следующего дня".
   Придавая особое значение этой операции, автор донесения подчеркивает, что речь шла об особенно опасном очаге вооруженного сопротивления. 15 декабря 1944 г. была начата акция против другой группы партизан, возглавляемой бежавшим узником концлагеря; эта значительная группа состояла из 20 человек, 15 из них были немцы. Примечательно, что среди них были и лица, входившие ранее в нацистскую партию, а затем отвернувшиеся от нее.
   Семнадцатого декабря Кёльнское гестапо получило сообщение, что третий этаж дома на Тюрмхенсвал захвачен вооруженными партизанами; посланное на место полицейское подразделение натолкнулось на вооруженное сопротивление. Плотный автоматный огонь и ручные гранаты, обрушившиеся на штурмующих дом полицейских, заставили их вызвать подкрепление. Район боевой схватки был блокирован. Позднее повстанцы спустились в подвальное помещение и оттуда продолжали борьбу. С наступлением темноты партизаны по известным только им подземным ходам ушли от наседавших на них полицейских.
   В тот же день вооруженная группа, состоявшая из 12 советских рабочих и двух итальянцев, захватила одно из помещений военного предприятия и дала энергичный отпор пытавшимся захватить их полицейским и представителям заводской охраны.
   Восемнадцатого декабря подобный очаг сопротивления начал действовать в руинах на улице Штрайтцойггассе. Таким образом, подчеркивает автор донесения, в боевых действиях в различных районах Кёльна участвовало по меньшей мере двести вооруженных антинацистов, представителей многих национальностей, включая немцев.
   Важно в этой связи отметить, что управление гестапо города доводило до сведения Берлина, что борьба против вновь возникающих очагов вооруженного сопротивления иностранных рабочих и бежавших из лагерей военнопленных потребует новых усилий полиции, жандармерии, а также воинских подразделений.
   Высокой активностью в Кёльн-Эренфельде отличалась группа, возглавлявшаяся Ламбертом Янзеном. Этот ветеран КПГ и его жена Элизабет Янзен были одними из создателей кёльнской организации Национального комитета "Свободная Германия", которая возникла вскоре после образования в СССР НКСГ. Организация отличалась сравнительно высокой активностью. Достаточно сказать, что в ее составе насчитывалось 59 функционеров, которые в течение 15 месяцев вели свою патриотическую работу в различных районах города. Они, в частности, развернули довольно широкую антивоенную пропаганду среди отступающих солдат немецкого западного фронта и способствовали росту дезертирства среди них.
   Вот строки одного из воззваний кёльнской организации НКСГ:
   "Мы покончили с нашими последними иллюзиями. Мы знаем, что нас ждет, если эта безумная война не будет прекращена. Мы не желаем кровавой бойни на немецкой земле. Мы не желаем полного разрушения нашей отчизны! Мы хотим мира! Мы хотим свободы. Невозможно одурачить целый народ лживой пропагандой; невозможно целый народ заставить истекать кровью ради спасения фанатиков, на совести которых несчастья и страдания миллионов людей.
   Довольно страданий! Мы не желаем террористических налетов! Мы не хотим умирать за нацистов, мы хотим жить для Германии".
   Напав на следы деятельности кёльнской организации НКСГ, управление гестапо подчеркивало в своем донесении в Берлин, что "следствие в этом направлении будет особенно настойчиво вестись и дальше". Быть может, в этой связи следует рассматривать дело "солдата Вильгельма Мозенбаха из Кёльна, который,- как говорилось в гестаповском документе,- изменив присяге, вместе с тремя единомышленниками сильно подозревается в создании партизанских групп. Он арестован". В донесении, датированном 20 декабря 1944 г., изложены результаты следствия по делу Мозенбаха и его товарищей. В нем мы читаем: "Арестовано 22 чел., среди которых многие польские и восточные рабочие... В подвалах разрушенного дома на Брай-терштрассе обосновалась группа иностранцев, но ее силы еще неясны".
   Несомненный интерес представляет и отчет Кёльнского управления гестапо, датированный 30 января 1945 г.; он так же носит явно итоговый характер. В отчете подчеркивается, что "преступность во всем округе значительно возросла. Это касается особенно городов, сильно затронутых воздушной войной. Среди них должен быть прежде всего назван Кёльн", в котором "начиная с августа 1944 г. действовала большая группа противников власти". По данным отчета, "она насчитывала в своих рядах 128 человек - немцев и иностранцев, и в ней было много 16-18-летних подростков... В ходе ликвидации названной группы было установлено существование 20 других групп численностью от 3 до 20 человек в каждой". На счету группы "29 убитых, среди которых 5 политических руководителей, 6 полицейских чиновников, в том числе начальник Кёльнского управления гестапо, штурмбанфюрер СС Гоффман, двое других сотрудников гестапо и 5 военнослужащих". В донесении далее отмечается, что группы распространили свою деятельность на Бонн и Вупперталь. Эта страница антинацистской борьбы ждет еще своего исследователя, но и те скудные материалы, которыми историк располагает, говорят о том, что советское участие в ней было значительным. Нам известно, что советские люди в Кёльне, в частности, тесно взаимодействовали с немецкими антифашистами из числа друзей Ламберта Янзена, а те в свою очередь часто укрывали своих товарищей из СССР в убежищах, созданных среди руин жилых домов. Состав партизанских групп порой был пестрым, но все их участники стремились рассчитаться с главными нацистскими функционерами и высшими гестаповскими чинами за перенесенные страдания. Сплошь и рядом к этим партизанам примыкали покинувшие вермахт немецкие солдаты, которых, согласно тому же докладу, в одном только Кёльне насчитывалось около 4000.
   Мы все еще точно не знаем имена и фамилии всех тех советских подпольщиков и партизан, которые возглавляли освободительную борьбу наших соотечественников и их зарубежных друзей в Кёльне и его окрестностях в последние месяцы войны. Тем не менее сохранившиеся фрагменты фашистских архивов говорят о том, что среди них важную роль играли Владимир Кацемба, родившийся 29.10.1925 г. в д. Ворона и скрывавшийся от полиции под псевдонимом Михаил Финн или Леонид Харин, Иван Трофинов, родившийся 2.8.1918 г. в Витебске, и Иван Савосин, родившийся 25.6.1923 г. в Орле. Все они работали на предприятии фирмы "Клефиш" и поддерживали нелегальные связи с Ламбертом Янзе-Иом и его женой Элизабет.
   Их ближайшими соратниками были:
   Василий Роман-Кар, родившийся 8.10.1922 г. в Бен-коватце, в Хорватии;
   Иван Ориховский, родившийся 9.8.1923 г. в Сталине;
   Иван Комашко, родившийся 19.1.1924 г. в Киеве;
   Бронислав Добановский, родившийся 18.10.1924 г. в Красове;
   Иван Воловский, родившийся 11.1.1923 г. в Таганроге;
   Виктор Зинович, родившийся 22.12.1925 г. в Горочи-чи;
   Петр Жуков, родившийся 9.06.1921 г. в Киеве;
   Павел Охрименко, родившийся 17.10.1926 г. в Киеве;
   Николай Максеменко, родившийся 11.11.1922 г. в Киеве;
   Алексей Земляков, родившийся 1.2.1926 г. в Барановичах;
   Андрей Филипчак, родившийся 30.1.1923 г. в Днепропетровске;
   Григорий Байзонаш, родившийся 29.12.1919 г. в Дубно;
   Иван Гниедовский, родившийся 22.7.1922 г. в д. Смолевка;
   Владимир Батура, родившийся 21.3.1925 г. в д. Васильково;
   Федор Денисенко, родившийся в 1925 г. в той же деревне;
   Николай Дьяченко, родившийся 18.6.1919 г. в Сталино;
   Симон Хримов, родившийся 17.11.1914 г. в Ростове;
   Михаил Яковлев, родившийся 11.10.1918 г. в д. Памирки;
   Федор Мельников, родившийся 7.4.1925 г. в д. Горочичи;
   Николай Орлов, родившийся 1.12.1926 г. в Ворошиловграде;
   Михаил Попов, родившийся ,11.11.1898 г. в Москве;
   Иван Потеряев, родившийся 6.11.1923 г. в Свердловске;
   Николай Шинкаренко, родившийся 15.3.1924 г. в д. Шиличе;
   Илья Скилков, родившийся 5.5.1927 г. в Новочеркасске;
   Тося Лебединская, родившаяся 16.7.1924 г. в Днепропетровске;
   Александра Орехова, родившаяся 5.11.1926 г. в Орле;
   Татьяна Руденская, родившаяся 6.3.1924 г. в Сталино;
   Надежда Журавлева, родившаяся 5.11.1925 г. в д. Павловка.
   
   По сведениям из тех же архивных источников, общее число противников фашизма, повешенных и расстрелянных в те недели в Кёльне, превысило две тыс. человек
   Не случайно, видимо, именно в этом рейнском городе родилась в наши дни примечательная антинацистская инициатива. Молодые прогрессивные историки и журналисты создали в Кёльне исследовательское антифашистское объединение "Эль-Де-Хаус". Оно получило столь необычное название потому, что разместилось в доме на углу Аппельхофплатц и Эльснерштрассе, принадлежавшем в прошлом известному кёльнскому торговцу Леопольду Дамену и ставшем затем резиденцией управления гестапо. Зловещее учреждение имело несколько филиалов, в том числе пользовавшийся особенно мрачной известностью гестаповский изолятор в Браувеилере, где были замучены многие сотни антифашистов.
   Автор этой книги посетил подвалы "Эль-Де-Хауса" и видел на сырых стенах узких и некогда темных камер множество надписей смертников. Они написаны на разных европейских языках. Одна из них привлекает особенное внимание посетителей "Эль-Де-Хауса", ставшего документальным антинацистским центром города. "Здесь в этом гестапо,- говорится в той надписи,- сидели два друга из лагеря Мессе с 24.XII. 1944 г. Куров Аскольд и Гайдай Владимир. Сейчас уже 3/П-45 г. Повесили 40 человек. Мы просидели уже 43 дня, допрос кончается, следующая очередь на вешалку наша. Прошу, кто знает нас, передать товарищам, что мы погибли в этих застенках. 5./П; 6/И; 7/П; 8/П-45 г.; 9/П- 10/П". В другом месте той же камеры другая надпись: "Майя Приматко, Днепропетровск, Нижнеднепровский район, деревня Лонифка, № 95, кв. 1, ул. Столовая, 141". Как сложилась дальнейшая судьба девушки с Дпепропетровщины, автору установить пока не удалось. Все запросы по указанному адресу ничего не дали. Что же касается надписей "двух друзей", то в этом случае дело сложилось иначе.
   Первым отыскался след Владимира Гайдая, а затем стала известна история избавления от, казалось, неотвратимой гибели "двух друзей" и многих их товарищей. Они спаслись в ходе очередного массированного налета союзнической авиации на Кёльн, вызвавшего огромный пожар всего района, где находился гестаповский центр.
   На розыски Владимира Семеновича Гайдая ушло несколько лет. Его адрес не соответствовал тому, который был записан гестаповцами. Наконец, мой старый киевский друг-однополчанин установил местожительство человека, судьба которого меня интересовала, и навестил его. Однако беседа не получилась. Гайдай, как он выразился, очень не хотел "ворошить прошлое". Сказывалась, видимо, старая, незаживающая травма. Потом мы познакомились лично, и он пообещал навестить меня в Москве. Однако визит так и не состоялся. Отвечая на мои вопросы, Владимир Семенович писал, что только что возвратился из санатория, где лечился два месяца по поводу болезни сердца. Поблагодарив за письмо, он говорил, что чего-либо особенно существенного сообщить не может, так как об интересующих меня делах знает мало. Назвав далее адрес А. И. Курова, Гайдай подчеркнул, что о 40 повешенных 3 февраля 1945 г. сказать ничего не может, поскольку находился в подвале Кёльнского гестапо, "а не в канцелярии этого заведения", где решался вопрос о 40 советских гражданах.
   И все же портрет этого человека представился мне достаточно четко. Солдат 33-го артиллерийско-пулемет-ного батальона Владимир Семенович Гайдай в свое время защищал Сталинград. О его мытарствах в нацистском плену мы рассказывать не будем. Об аналогичных сюжетах в этой книге сказано достаточно полно. Вернувшись на родину, Владимир Семенович стал геодезистом. Куда только не бросала его беспокойная профессия! Он работал на строительных объектах у границ СССР и Монгольской Народной Республики, в Термезе, Усть-Куте, готовил чаши Братского и Бухтарминского водохранилищ, участвовал в создании мощных трубопроводов в районе Сургута, был начальником поисковой партии и, наконец, руководил геодезическими экспедициями. Впервые рассказал общественности об этом человеке в газете "Унзере цайт" руководитель коммунистов ФРГ лауреат Ленинской премии Курт Бахман.
   Владимир Семенович сейчас пенсионер и живет в Киеве.
   А вот два письма, которые я получил из города Коканда от Аскольда Ивановича Курова. Они сильно отличаются от бесед и письма Гайдая. Представляется, что содержание их настолько интересно, что, несмотря на значительные размеры, читатель охотно познакомится с выдержками из них.
   "Я родился в г. Ликино Орехово-Зуевского р-на Московской области в 1926 году. В июне 1942 г. мы, четверо одноклассников, поехали, как говорили тогда, за хлебом. Мы хотели поменять кое-какое барахлишко на пшено. Разумеется, двинулись туда, где обмен мог быть наиболее выгодным. Добрались мы до Миллерово. Поменяли по пуду пшена и возвращались уже домой (ездили тогда на крышах вагонов). Где-то под Лисками немцы перерезали железную дорогу, и все поезда пошли назад по окружной ветке, потом и ту дорогу перерезали. Мы все побросали и отступали куда-то к Дону вместе с разбитыми нашими частями. Ночевали в поле и однажды проснулись уже на оккупированной немцами территории.
   Два месяца скитались по селам, куда-то шли, куда-то ехали, все думали попасть к своим. Ночевали в поле, побирались по селам, брезентовые туфлишки наши порвались. Мы были босые, рваные, грязные, голодные (где подавали хлеба, а где гнали - много, мол, вас таких проходит ежедневно, самим жрать нечего). Ноги были в язвах, ночевать не пускали, на работу не брали, воровать не умели. Где-то в селе дали нам кому старенькую гимнастерку, кому хлопчатобумажные галифе (солдаты побросали, а мы одели). Потом забрали нас немцы в лагерь военнопленных. Лагерь был где-то в овраге. Люди умирали там сотнями. Через 3 дня мы бежали оттуда, побросали свои солдатские вещи и остались чуть ли не в одних трусах. А время приближалось к осени. Но потом сердобольные люди кое-что дали нам из старья. Потом в каком-то селе нас забрали мадьяры. Говорили: "Рус партизан". Посадили на ночь в погреб в каком-то богатом доме. В том доме жил офицер. В погребе стояло молоко в крынках. Мы, голодные, выпили ночью 3 крынки молока. Утром хозяйка подняла такой крик, что сбежались все соседские женщины; нас сначала избили солдаты, а потом офицер приказал - "расстрелять".
   Дали нам лопаты и в конце сада заставили рыть яму. Женщины собрались, кричат, обзывают хозяйку разными словами, она поняла, что солдаты не шутят, повалилась в ноги к офицеру и стала просить отменить расстрел. Потом посадили нас на подводы вместе с жителями села и повезли на уборку хлеба. Сперва таскали мы снопы, а в обед, когда все прикурнули, сбежали. Было нас тогда трое.
   После побега от мадьяр через какое-то время попали в Алексеевку Белгородской области. Друзья мои, Коля Католов и Коля Попов, прилегли отдохнуть около базарной площади, а я пошел достать хлеба. Пока где-то ходил, на базаре произошла облава, и ребят забрали в лагерь. В конце октября 1942 г. меня вместе с другими пришлыми и жителями села погрузили в вагоны, двери закрутили проволокой и повезли в Германию.
   В начале ноября наш эшелон, пополненный при следовании людьми из других областей, прибыл в Кёльн. Разгрузили и построили нас на площади у вокзала Кёльн-Дойц, где нас ждали уже "покупатели". Продавали нас, как рабов, домохозяйкам - "домработниц", помещикам и мелким собственникам - батраков. Хозяева особенно придирчиво ощупывали нас и заглядывали в рот. Крупные фирмачи брали людей оптом. Примерно 500 ребят и 400 девчат, в число которых попал и я, купила фирма "Баухильфе Баракенбау". В лагере "Моргайт" на окраине Кёльна, куда нас пригнали, вскоре был обнаружен сыпной тиф.
   Лагерь, огороженный колючей проволокой, охраняли полицаи в голубой форме с собаками. На отшибе, в углу лагеря, быстро собрали один большой барак, огородили его забором и начали стаскивать туда тифозных. Попал туда и я. Очнулся дней через 15, лежу на полу, на соломе рядом стонут больные, в головах лежит 15 маленьких сухих паек хлеба. В голове и по всему телу кишат вши. Немцы не заходили в барак, медицинской помощи никакой. За теми, кто умирал, утром приходила машина и увозила трупы. Молодой здоровый организм самостоятельно справился с болезнью, и через месяц меня выпустили в общую зону.
   Голод в лагере был страшный, люди толпой дежурили у помойки. А комендант наберет на кухне в корзиночку морковки и бросает в толпу по одной, кому достанется эта морковка, тому сломают руку или шею. В лагере был карантин, на работу не водили. После карантина повели партиями в город в баню с дезинфекцией и прожаркой.
   После бани я с одним товарищем спрятался во дворе. Всех увели, а мы вышли на улицу с одной мыслью - достать хотя бы кусок хлеба. Не прошли и 200 шагов, как нас схватил полицай и привел опять в лагерь. Начальник охраны лагеря - офицер - завел нас в караулку, одел кожаные перчатки и бил так, что из обоих ушей пошла кровь. Потом нас бросили в карцер. На другой день пришел помощник коменданта лагеря со свитой, раздел до пояса и сам стал бить ремнем с пряжкой до тех пор, пока не устал.
   Вот так мне достался первый выход в Кёльн! После карантина нас перевели в лагерь "Мессе". Это на берегу Рейна. Лагерь находился в бывших выставочных залах. В этом же здании помещался концлагерь и лагерь французских военнопленных, а немного правее на берегу Рейна в бараках был лагерь наших военнопленных. Здесь нам стало легче, начали водить на работу. Охраняли нас человек 8 старых полицаев. Всем выдали жестяные бирки с личным номером и названием фирмы, которые мы должны были вешать на шею при построении и поверке (мой № 483), на груди справа предписывалось постоянно носить матерчатый знак OST. Как-то летом 1943 г. была страшная бомбежка, американцы бомбили город с вечера до утра, красавец Кёльн горел и рушился. В ту ночь тыловые нацисты впервые по-настоящему почувствовали, что такое война, и их спесь сразу поубавилась. За одну ночь погибло несколько тысяч человек. Нас с утра выгнали на очистку улиц от завалов, а одну бригаду - на кладбище. Я попал на разборку завалов у пристани.
   К тому времени в лагере организовалось несколько небольших сплоченных групп единомышленников. Одну из них возглавлял я, другую - Гена Аладышев из Гусь-Хрустального. У меня в группе было 5 человек: Вичко из-под Вологды, солдат; Сергей - солдат из Мичуринска; Коля Харин из Лисок и Володя Волк - из Житомира. Ребята были такие, что с ними хоть в огонь! Мне ыло 17 лет, но я тогда был лидером. На работе мы саботировали. Постоянно ломали инструменты, закапывали в землю гвозди, а потом сидели: нечего, мол, делать.
   На работе некоторые простые немцы относились к нам неплохо, а один шофер стал даже нашим другом, он сообщал сводки английского радио, говорил, что коммунист, свои бутерброды часто отдавал нам. Наша пятерка всегда старалась попасть на работу вместе.
   Мы часто думали, что можем сделать еще. Недалеко от лагеря был почтовый перрон, где формировались почтовые вагоны с посылками на фронт. Кто-то из старших товарищей подсказал, что не плохо бы уничтожать эти посылки. Из лагеря так просто, конечно, выйти нельзя было, полицаи круглосуточно дежурили на выходе, но у нас уже был потайной ход через подземные коммуникации, и мы могли ночью уходить из лагеря. Посылки стояли на перроне, на тележках, в почтовых мешках со свастикой и орлом.
   В первую же ночь мы унесли 4 мешка. Разобрали их в подвале и надо же - в одной из посылок нашли небольшой пистолет. Немного съестного взяли с собой, остальное сожгли. Потом уже стали ходить за посылками с пистолетом. Сколько мы их потаскали и уничтожили, не счесть.
   Потом подключили к этому и Аладышева с его ребятами.
   Каждый вечер мы пели наши патриотические песни и Интернационал, подбадривая ребят из концлагеря. (Их окна были напротив наших.) На зенитных батареях, у моста, среди прислуги находились наши "добровольцы". Однажды офицер привел к нам в лагерь к девчатам человек 30 этих солдат. Нас с Аладышевым взяло большое зло, но что делать! Тогда мы с ним встали недалеко от солдат и громко запели:
   
   У наших танкистов особая стать,
   Они не привыкли в боях отступать,
   Отважные люди, упрямый народ,
   Одна им дорога к победе - вперед!
   Но знайте, враги, на удар мы ответим
   Так, чтобы вам никогда не забыть.
   Не было, нет и не будет на свете силы такой,
   Чтоб СССР победить!
   
   Все замерли и слушали. Пели громко, с душой, офицер-немец подбежал и заорал: "Замолчать!", но мы допели песню до конца; он построил солдат и увел. Больше мы их не видели.
   Нередко нам приходилось работать на разборке завалов рядом с ребятами из концлагеря (они были в полосатой одежде); знакомились, переговариваться нам запрещали, но девчата даже записочками перебрасывались. Так рождались контакты и созревали планы побега. Мы должны были готовить для концлагерников гражданскую одежду.
   В конце сорок третьего года из Бухенвальда прибыл этап. Ребята рассказывали, что в том лагере работала крепкая подпольная организация и что на этап она подбирала надежных людей в расчете на то, что в Кёльне они смогут совершить побег и организовать сопротивление. Первыми бежали трое. Ночью раздались выстрелы, потом вой сирен, лай собак. Утром на карнизе лежали два трупа. Третьему удалось уйти от погони. Потом несколько побегов были удачными. С одним из бежавших я потом познакомился - это был отчаянный моряк, попал он в плен в Литве и несколько раз бежал.
   Бухенвальдец одобрял наши набеги на железнодорожную платформу и "заразил" нас идеей побега в Югославию к партизанам. Звали его Николай. На дорогу нужен был хотя бы один пистолет (мы свой отдали ребятам, которых отправляли куда-то в Прибалтику. Хорошая была группа).
   Так вот о побеге.
   В лагере нашлась девушка, которая работала прислугой у "большого чина". Он ее потом выгнал и отправил в лагерь. Девушка начертила план его квартиры, отметила комнаты, где спит "чин" и где стоят чемоданы с костюмами и плащами. Из нашего лагеря Николай брал в побег двоих: меня и Митю Москвича. Кроме нас с ним из развалин должны были бежать в Югославию еще 2 товарища. За пистолетом пошли Николай, я и Митя. Митя остался в саду, а мы с Николаем открыли окно и пошли наверх в спальню. "Чин" храпел, желтый мундир со свастикой на рукаве висел на спинке стула, кобура лежала на стуле. Коля тихо вынул пистолет, пошел вниз, взял два больших чемодана с одеждой и все это унес в развалины. Одежды хватило для всех беглецов. Пистолет отдали на хранение мне.
   За посылками стало ходить опасно, так как на перроне появился охранник. Приходилось под дождем часами лежать в засаде, выбирая удобный момент, чтобы взять мешки. Я сильно простыл, на шее, под мышкой и на ягодице появились огромные фурункулы. В таком состоянии бежать было невозможно. Но в назначенный срок я принес вечером пистолет ребятам к главному вокзалу.
   Они уехали, а через 2 месяца, всем на удивление, переводчик Севка Рейнский из Бронниц - он умер в 1983 г.- приносит письмо с югославскими штемпелями и марками. В нем ребята сообщали, что добрались до Югославии и воюют в партизанском отряде, бьют фашистов. Писали, чтоб не сомневались; письмо бросил в ящик свой человек. Оно было адресовано, конечно, просто на лагерь "Мессе". Но как оно дошло? Такая удача случалась не часто. Ребята звали бежать, но как бежать, когда теперь на каждом шагу вертелся переодетый гестаповец.
   Работая на разборке дотов, мы в подвалах искали оружие и какую-либо одежду для побегов из концлагеря. Часто находили и то и другое.
   В одну из ночей, когда мы возвращались в лагерь и ребята по одному уже уползли в потайной ход, передо мной очутился парень с меня ростом в полосатой одежде: он в эту ночь, так сказать "сверх плана", удачно убежал из лагеря через туалетную. Раздумывать было некогда. Я снял свою куртку, брюки и ботинки и отдал ему, а его полосатую одежду завалил мусором и камнями, сам же полез в лагерь босиком и в одних трусах. Как потом выяснилось, это был Женя Ростовский, он вскоре организовал небольшой отряд, в который ушла и наша Мария, работавшая машинисткой в комендатуре лагеря и бойко говорившая по-немецки.
   На первых порах мы очень помогли этому отряду едой из посылок, одеждой и пистолетами. Достали пишущую машинку, но копировальной бумаги не было, а без нее "типография" не могла начать свою работу. Выход из положения быстро нашла Мария. Через связного она сообщила, что копирка есть в лагерной кладовке. Предстояло организовать туда "экспедицию". Операция завершилась полным успехом, и подпольная "типография" могла начать работу полным ходом.
   Мария, жившая в развалинах, часами печатала листовки, а ребята по ночам тайно их расклеивали по городу, и прежде всего, конечно, на рабочих окраинах.
   Как-то в начале 1944 г. мы с Геннадием Аладышевым попали в большую бригаду, которая занималась сборкой различного рода бараков. Возили нас на работу трамваем вдоль Рейна на окраину города. Вагоновожатый обычно объявлял, чтобы немцы переходили в другой вагон, а мы занимали освободившиеся скамейки. Я забежал в вагон первым, чтобы занять место себе и Аладышеву. Какой-то важный бюргер> не захотел выйти, и, когда я сел против него, он ударил меня по лицу, сказав при этом, что свиньи не должны ездить в трамвае. Никто из местных жителей в вагон больше не сел. Мы ехали и смотрели друг на друга, как заклятые враги. На лацкане у бюргера был белый круглый значок со свастикой. Где-то на окраине ему нужно было сойти, и он стал пробираться к выходу, работая кулаками. Когда на его пути оказался Гена Аладышев, он и его ударил. Гена держал в руках деревянные рабочие башмаки и, отшатнувшись после удара, с размаху стукнул нациста по голове этими башмаками. Около них сразу образовался свободный круг. Я вскочил, и мы с Геной крепко поколотили нациста.
   В этой связи мне особенно запомнилось, что многие немцы в 1944 г. уже не восхищались нацистами и не стали защищать нашего соседа. Когда трамвай остановился, а остановился он по сигналам старика кондуктора, не на остановке, "наш" нацист выскочил в одну дверь, а мы с Геной в другую. Кругом были какие-то кустарники. Мы отбежали, и из темноты нам было видно, как нацист забежал в тамбур соседнего вагона, где стояли солдаты (наверное, из госпиталя), как он утирал кровь с лица и яростно требовал, чтобы они взяли двух русских, и как те смеялись и не двигались с места.
   Трамвай ушел, и мы с Геной пешком добрались до какого-то барака, залезли на чердак, а ночью пошли в развалины. В лагерь больше не возвратились. На другой день, как только заработал наш трамвай, с обеих дверей в вагон с ребятами вскочили полицейские. Трамвай остановили, всех вывели, построили, и "наш" нацист внимательно осматривал каждого, но нас не нашел. Если бы нас опознали, то сначала бы переломали ребра, а потом повесили.
   Через несколько дней, без всякой подготовки, мы с Геной решили бежать в Югославию. Группа бухенвальдца уехала в костюмах и шляпах, а мы с Геной двинулись в путь в рабочей одежде. В Дуйсбурге мы должны были пересесть на другой поезд, но на перроне сперва меня, а потом Гену арестовали агенты тайной полиции. Сначала был дорожный участок, потом центральная тюрьма, а затем штрафной лагерь. Находился он при металлургическом заводе. На территории лагеря стоял барак, огороженный забором из колючей проволоки. Ставни его были все время закрыты, на окнах решетки из толстых прутьев, и только в туалетной ставни не имели решеток.
   В первый же день меня здорово избили два надзирателя за то, что я не встал по стойке смирно, когда они проходили мимо. На куртках на спине белой краской нам написали SU, а на брюках намалевали белые лампасы.
   Потянулись кошмарные дни, работа по 12 часов - разгружали известь и огнеупорный кирпич из вагонов. Покоя не было ни днем, ни ночью. Били каждый день. Надзирателями оказались здоровенные садисты. Били за то, что медленно работали, за то, что пальцы разъело в кровь, за то, что падаешь от изнеможения, нещадно били за то, что злобно смотрел на своих мучителей.
   До нас из лагеря бежало трое ребят. Их поймали, привели в барак и глумились у всех на глазах до тех пор, пока не забили насмерть. Вот так они устрашали остальных. Люди были до того забиты и запуганы, что даже между собой боялись о чем-либо говорить. Кормили одной баландой. Мы с Геной решили, что, пока не обессилели вконец, нужно бежать, иначе пропадем. Терпеть побои не было уже сил. Ночами месяц раскачивали болты на решетке в туалете. И в одну из ночей, когда шел мокрый снег, часа в четыре совершили побег. До этого где-то присмотрели деготь, замазали литеры SU, лампасы и часов в пять утра были уже у вокзала. Встали по углам здания и начали у ранних прохожих просить пфенниги на хлеб. Рано шли рабочие люди, и мы быстро насобирали на 2 билета до Кёльна (по-немецки мы тогда уже немного говорили). В бараке еще не прозвучал подъем, а мы в затемненном вагоне уже ехали в Кёльн, зная, что спасение наше только в знакомых нам кёльнских развалинах. В поезде в это время ехали пролетарии, и мы без приключений добрались до места.
   В Кёльне связались со своими ребятами. Одно время жили в подвалах, переоделись, а потом под другим номером переводчик снова принял нас в свой лагерь. (Перемещения в лагере происходили постоянно.)
   К этому времени отряд Жени Ростовского уже орудовал вовсю. Печатали листовки, нарушали связь, собирали оружие. В нашем лагере хотели создать и вооружить несколько групп, чтобы при подходе союзников не дать уничтожить немцам узников концлагеря и военнопленных. Эти указания ребята из отряда получали откуда-то, вроде из Дюссельдорфа, так как они были уже связаны и с немецким подпольем, и с кем-то еще. Мы, конечно, могли об этом только догадываться. Володя Гайдай был связным в моей группе и, конечно, знал еще меньше, чем я.
   В июле 1944 г. в наше крыло лагеря попало несколько зажигалок и небольшая фугаска. Пришли с работы и увидели, что все сгорело и обвалилось, похоронив и наш тайник. Месяц мы жили на пустыре, против лагеря, как цыгане. И вот тут, когда нам стало уже совсем плохо, ночью к нам пришли вооруженные автоматами ребята Жени Ростовского и принесли нам съестное.
   Спустя некоторое время мы узнали, что отряд хотел вскрыть на товарной станции вагон с оружием. Но нашелся осведомитель. Гестапо устроило засаду. Произошел настоящий бой, были убитые с обеих сторон. Потом гестаповцы окружили подвал, где находился штаб отряда; там был командир отряда Женя Ростовский, его помощник Иван Шварц и кто-то из девушек. В перестрелке убили не то начальника полиции, не то его заместителя. Ребята не сдались и сами себя подорвали.
   Нас в это время всех развезли по разным мелким лагерям. Гена Аладышев оказался в Оферате, в 40 км от Кёльна, другие ребята попали куда-то еще и вскоре тоже были арестованы. Все они погибли в подвалах гестапо. Я с Володей Гайдаем попал в какой-то маленький лагерь на окраине Кёльна. С нами там была и девушка Вера - медсестра, плененная под Старым Осколом в 1942 г. Всего в лагере было 4 медицинских сестры из Коканда, три живы и сейчас. С одной из них я дружил. И если говорить честно, то была настоящая любовь.
   В Кёльне шли облавы и аресты, гестапо работало на полную мощь, вешали самых лучших ребят, русских и немцев, поляков и французов.
   В конце декабря 1944 г., рано утром, наш лагерь окружили гестаповцы. Всех построили, руки на затылке. Вдоль строя повели избитого русского парня в наручниках. Мы стояли рядом с Гайдаем. Гестаповцы поравнялись с нами. Один из них кивнул, и нас выдернули из строя, поставили к стенке барака лицом, руки вверх, обыскали. Потом защелкнули наручники и посадили в автобус. Кругом были эсэсовцы с автоматами и собаками. Так мы очутились в гестапо.
   То, что я пишу сейчас, я писал еще в 1945 и 1946 годах. Но кому тогда это было нужно?"
   К этим исповедальным письмам Аскольда Ивановича остается добавить, что та самая медсестра Вера, попавшая вместе со своим санбатом в 1942 г. под Старым Осколом в плен, которая делила потом с патриотами-подпольщиками все превратности тяжелой жизни в лагерях нацистской Германии, стала его женой и верным товарищем.
   Воздавая должное антифашистской борьбе Курова и его товарищей, Западногерманское телевидение командировало в Коканд в 1988 г. свою съемочную группу для подготовки телефильма об их жизни и деятельности в Кёльне.
   Значительный размах приобрело использование труда советских людей и в Шлезвиг-Гольштейне. По далеко не полным сведениям, к лету 1944 г. там насчитывалось 70 567 советских мужчин, женщин и детей. В одном только Киле, по тем же данным, советские граждане составляли свыше 9% всего населения города. Их эксплуатация на предприятиях Шлезвиг-Гольштейна была столь же беспощадной, как и в других регионах Германии. Но и сопротивление нацистскому режиму было там значительным. Вот как характеризовало его гестапо: "Летом и осенью 1944 г., с приближением фронтов к границам Германии, среди находящихся в стране и содержащихся в общих лагерях иностранцев стало заметно стремление к неповиновению. Это относится главным образом к лагерям, где находятся русские и поляки. В них проводят конспиративные совещания и ведут открытую агитацию против Германии. Антигерманские элементы нарушают установленный полицией порядок. Бросается в глаза, что во всем этом имеется определенная система". Самым значительным звеном системы, о которой говорили гестаповцы, была, видимо, организация, именовавшая себя Комитетом помощи Родине. Она возникла в Бюдельсдорфе - пригороде Рендсбурга, общине, известной своим заводом "К. Г. Карлсхютте", на котором работало 1500 человек, в том числе примерно 1000 мужчин и 200 женщин из СССР, Польши, Франции, Бельгии и Голландии. Комитет поддерживал конспиративные связи с лагерями Гамбурга, Любека, Киля, Рендсбурга, Ноймюнстера, Итцехоэ, Шлезвига, где создал свои ячейки, которые часто имели собственные названия. Во главе комитета стоял 29-летний уроженец Херсонщины Федор Федорович Коренко. До начала войны он служил помощником капитана, а потом капитаном буксирного парохода "Андре Марти", приписанного к Днепропетровскому речному порту. С началом военных действий его судно в районе Пинска было атаковано фашистской авиацией, и в ходе ее отражения Коренко получил тяжелую контузию грудной клетки. Оказавшись на оккупированной врагом территории, капитан укрылся в родных местах, но в 1942 г. был схвачен немцами и с очередной партией насильственно депортированных советских граждан отправлен в Шлезвиг-Гольштейн. Там Федора Федоровича поместили в Бюдельсдорфский лагерь принудительного труда "Ост", расположенный на Кайзерштрассе, определили в рабочую команду № 892/а, а позднее назначили подсобным рабочим в рендсбургскую гончарную фирму Шлага. Как видно из документов производственного архива фирмы, Коренко из-за фронтовой контузии и непосильного труда некоторое время находился в лагерном стационаре. Вскоре после выписки из него и возвращения в лагерь Федор Федорович совершил побег, перешел на нелегальное положение и укрылся в деревне Лембек, что расположена у Кильского канала. Когда именно он стал организатором Комитета помощи Родине, сказать трудно. Быть может, в интересах комитета он и совершил свой побег. Трудно теперь также определить, когда именно комитет установил конспиративные связи с группой немецких антифашистов Киля, руководимых Бернхардом Скоором, Хай-нрихом Шрайбером и Маркусом Епсеном. Воспроизведем то, что сказано о Комитете помощи Родине в полицейском донесении. "Пропаганда, проводившаяся этой организацией в различных лагерях,- читаем мы в документах гестапо,- исходила из того, что в ближайшее время Германия потерпит поражение, что самое позднее осенью 1944 г. или весной 1945 г. следует рассчитывать на крушение империи и что необходимо иметь стройную организацию, которая при приближении англо- американских или советских войск способна будет оказывать им поддержку своей партизанской борьбой". Примечательно и то, что в тех же документах приведены показания подпольщиков, в которых мы находим мужественные и благородные признания верности идеалам Родины и готовности отдать все силы во имя их торжества, готовность вести решительную борьбу против национал-социалистского режима.
   Среди тех, кто входил в актив Шлезвиг-Гольштейнского подполья, были 22-летний ленинградец Александр Жгулев, бежавший из шталага в Фишбек-Харбурге, калининец Ловас Евгений 21 года, бежавший из того же шталага, Скоренко Игнат из Латвии, Блажко Степан, Ювасова Тамара, 19-летний Евгений Цебенко, ровесник его Ткач, 20-летний Алексей Шрам из Днепропетровской области, 17-летний Иосиф Ситник из Буды (Польша), 26-летний Василий Витченко, 33-летний Ян Габрыс из Добрышице (Польша).
   Восьмого ноября 1944 г. бургомистр Бюдельсдорфа писал, что в сентябре и октябре полицией произведены две большие облавы в рабочих лагерях. Говоря о результатах, он подчеркивал, что в ходе их удалось обнаружить большое количество самодельных ножей и кинжалов. День спустя тот же чиновник докладывал начальству, что гестапо должно принять срочные меры, чтобы в лагерях не возникли беспорядки. В связи с празднованием 125-летия завода "К- Г. Карлсхютте", продолжал он, существует угроза беспорядков, поскольку большинство занятых на предприятии - иностранцы 14 национальностей.
   В июле - августе 1948 г. в Рендсбурге проходил судебный процесс по делу одного из руководителей завода "К- Г. Карлсхютте", нацистского преступника Хармса. Его обвиняли в том, что он жестоко обращался с советскими рабочими, избивал 16-летних юношей и девушек с Украины, а о немецких рабочих, "неуважительно отзывавшихся о Гитлере", доносил гестапо или отдавал их под суд.
   По его инициативе в лагеря для советских людей направлялись десятки полицейских осведомителей из числа изменников Родины, выдававших себя за только что прибывших из СССР рабочих.
   Рендсбургский суд признал Хармса виновным, но ограничился тем, что приговорил его лишь к денежному штрафу в размере 500 марок. Опасаясь, что такой приговор, отражавший дух "холодной войны" и разгул в Западной Германии антикоммунизма и антисоветизма, вызовет возмущение антифашистов города и их самосуд над преступником, местные власти рекомендовали Хармсу сменить место жительства. Вспоминая спустя годы о делах антигитлеровского подполья и о своих советских товарищах по борьбе, Маркус Епсен писал: ""Шлезвиг-Гольштейнише фольксцайтунг" в своем № 92 за 21 апреля 1955 г. опубликовала статью, касающуюся "Нордмарк" (так называемого рабочего исправительного лагеря). Я прочитал ее с большим интересом и как бывший узник этого лагеря хотел бы несколько дополнить статью. Как противник нацистского режима, я в 1936 г. был приговорен к 8 годам тюремного заключения "за подготовку изменнических действий". После отбытия наказания, 29 февраля 1944 г., был передан гамбургским гестапо кильскому гестапо, которое определило меня на скромную работу. Вследствие тюремного заключения и серьезного ухудшения здоровья осенью 1944 г. меня определили в больницу недалеко от Киля. После рождества, будучи еще больным, я был переведен в концлагерь "Нордмарк" и обвинен в том, что являюсь техническим руководителем движения Сопротивления в Шлезвиг-Гольштейне. Два других кильца, а также четыре кильские женщины, среди которых были моя жена и замужняя дочь, как политические заключенные, находились в "Нордмарке" уже в течение нескольких недель. В то время производились массовые аресты иностранных рабочих обоего пола. Это были так называемые "добровольно прибывшие рабочие" из России, Польши, Чехословакии, Франции и других стран.
   По их делу в "Нордмарке" оказалось примерно 200 человек, среди которых много женщин и девушек (по преимуществу русских и полек). Они якобы в своих лагерях готовили заговор в целях свержения нацистского режима". Далее Епсен пишет, что его и других кильских антигитлеровцев обвиняли в том, что они установили связи с иностранными рабочими, помогали им добывать себе оружие и продовольствие, чтобы в подходящее время ударить нацистам в спину. "Во время многочисленных очных ставок,- продолжает он,- я видел, как тяжело иностранных рабочих пытали, морили голодом и как, несмотря ни на что, они гордо и упорно молчали или повторяли "нет". Из этих 200 человек едва ли кто-либо остался в живых. Часть женщин и мужчин были повешены, забиты насмерть или погибли от голода. Не раз я видел, как иностранцы, в том числе военнопленные, умирали от голода и истязаний".
   Вместе с друзьями из Киля я побывал на том месте, где в 1944-1945 годах находился зловещий "Рабочий исправительный лагерь". На большом пустыре близ городского кладбища "Айхе", почти рядом с корпусом фирмы "Йоханнес Маттиас", продающей автозапчасти, у подножия старого развесистого дуба возвышается огромный валун, на котором с большим трудом можно прочесть кем-то высеченные слова, свидетельствующие о том, что там находился лагерь "Нордмарк". Никаких других пояснений на серой глыбе нет. Там не говорится ни слова о том, кто были жертвами драмы, которая происходила на поросшем кустарником пустыре, что в тех песках навеки остались лежать останки по меньшей мере 800 патриотов, которые и в гитлеровской неволе остались верны идеалам свободы.
   И быть может, желая хоть в какой-то степени компенсировать это недостойное людей отношение к памяти жертв фашистского вандализма, в другом районе Шлезвиг-Гольштейна группа граждан ФРГ объявила о важной инициативе. В ежемесячнике социал-демократов Бюдельсдорфской общины, входящей теперь в состав города Рендсбурга, они выступили с предложением увековечить в названии улиц имена бюдельсдорфского антифашиста Хинриха Шлегеля, погибшего в 1938 г. в концлагере Ораниенбург, и капитана парохода "Андре Марти" Федора Коренко, руководителя Комитета помощи Родине, чьи останки лежат в лагере "Русзее" или другом застенке гитлеровцев. В обоснование своего предложения газета писала: "Шлегель и Коренко - две неудобные для нас фамилии. Один житель Бюдельсдорфа, антифашист, коммунист, другой - гражданин страны, к которой мы привыкли относиться с недоверием. Однако примирение с ней особенно важно для нас. Это, поистине, вопрос существования, потому что новая война для всех нас будет гибелью. Многое уже достигнуто, прежде всего благодаря усилиям социал-демократической восточной политики канцлера Брандта. Не должны ли мы также и в Бюдельсдорфе хоть немного способствовать этому примирению тем, что воздадим должное обеим этим личностям".
   
   
   
   
   
   

   Пожалуй, одно из наиболее значительных мест, если не самое значительное, занимает в сводке IV управления Главного управления имперской безопасности от 29 августа 1944 г. конспиративная организация Братское сотрудничество военнопленных (БСВ). Ее деятельность, как отмечено в сводке, в разное время наблюдалась в Мюнхене, Карлсруэ и других местах страны, а формы работы были настолько разнообразны, что включали даже действие нелегального штаба и созданного (подпольного) боевого формирования. Все это может показаться невероятным, фантастическим. Но это было. Письменных и устных свидетельств высокой активности разветвленного подполья теперь уже очень много.
   О Братском сотрудничестве военнопленных немало написано, причем не только у нас, но и за рубежом. Значение этой подпольной организации определено достаточно полно в Большой Советской Энциклопедии и в Советской исторической энциклопедии. Характеристика организаторов Братства советских патриотов, их целей и методов борьбы даны автором настоящей работы весьма подробно в книге, вышедшей массовым тиражом несколько лет назад. Однако после выхода книги в архивах ГДР удалось обнаружить новые документы о деятельности Братского сотрудничества военнопленных, которые расширяют наши представления об этой, по-видимому, самой значительной политической подпольной организации советских людей в глубоком немецком тылу в годы Великой Отечественной войны.
   Важно и другое. Книга о деятельности подпольного Братства советских людей в нацистской Германии вызвала большое количество разного рода откликов, часть из которых в известном смысле дополняет общую картину развития БСВ и других связанных с ним подпольных центров Сопротивления. Примером тому может служить свидетельство А. Л. Лузина из Свердловска, которое мы приведем здесь. Ценность его состоит прежде всего в том, что из него видно, как БСВ вело свою работу среди высших и средних офицеров, среди тех из них, в частности, кто находился в лагерях оккупированного Эльзаса.
   "Первое мое знакомство с БСВ,- пишет Анатолий Леонидович,- произошло либо в конце 1943-го, либо в начале 1944 г. Но прежде всего несколько слов о времени, предшествовавшем этому знакомству.
   Команда военнопленных, в которой находился я, была доставлена на ст. Нойбург, около г. Агено в Эльзасе, в начале ноября 1943 г. Через несколько дней туда привезли еще одну партию военнопленных офицеров. Всего в рабочей команде стало человек 300-400. Находилась она в лесу, недалеко от складов инженерного имущества, назывались они, кажется, "Пионирпарк". Никаких населенных пунктов вблизи не было. Первая медицинская помощь оказывалась в бараке врачом Алексеем Кирилловичем (фамилию не помню), а при серьезных заболеваниях больных отправляли в сопровождении немецких солдат в Страсбургский лазарет военнопленных.
   Перед этим первая половина команды находилась в лагере военнопленных в г. Кальвария (Литовская ССР), где существовала подпольная антифашистская организация, руководимая генерал-майором т. Пресняковым и другими командирами и политработниками Советской Армии. В числе последних были полковник Прудников Андрей Семенович (сейчас живет в г. Тихо-рецке Краснодарского края) и майор Малышев Александр Михайлович (г. Куйбышев), оба они за свою деятельность прошли впоследствии через "прославленные" концентрационные лагеря. Естественно, что участники организации не знали друг друга, им были известны только люди смежных звеньев конспиративной цепочки. Для того чтобы участники организации могли быстро сплотиться на новом месте, они перед отправкой получали пароль, по которому и находили друг друга, если не удавалось бежать в пути.
   Так было и в Нойбурге. Вскоре же после прибытия туда подпольная организация начала свою работу. Первоначально в ней были кальварийцы. Инициативными товарищами, хорошими организаторами являлись Громов Александр Иванович и Бухтияров Иван Яковлевич. Первый в действительности был старшим политруком Сорокиным Иваном, комиссаром воздухоплавательного отряда, действовавшего в сентябре - октябре 1941 г. в районе города Ельни. Имя погибшего командира отряда Громова А. И. Сорокин принял по совету своих боевых товарищей, чтобы ввести в заблуждение фашистов, охотившихся за комиссарами. Бухтияров до Великой Отечественной войны, кажется, работал в политотделе МТС в одной из центральных областей РСФСР.
   Организация, использовавшая все то, что служило борьбе с немецким фашизмом и его союзниками, очень скоро узнала и о существовании БСВ. В конце 1943 г. или начале 1944 г. из Страсбургского лазарета, от лечившегося там майора Полищука Николая Федоровича (конспиративный псевдоним - Андрей) поступил к нам устав БСВ, воззвание и другая информация. Существовавшая организация в целях объединения своих усилий с усилиями всех военнопленных патриотов решила целиком включиться в БСВ. В созданный совет БСВ вместе с Громовым и Бухтияровым вошел и майор Полищук. На случай организованных открытых действий были созданы подразделения БСВ.
   Практическая работа велась по разным направлениям.
   Одним из основных являлся систематический, повседневный саботаж. Замедленная работа на любом участке, куда посылали военнопленных. Порча подвижного состава - паровозов и вагонов: отрезали шланги, сыпали песок в подшипники и другие трущиеся части (очень часто этим занимался Борис Гусаров, техник Московского кирпичного завода в Бескудниково). Приводили в негодность хранившееся на складах оборудование, как только удавалось до него добраться, чаще всего это делалось при погрузке или разгрузке. Помню, как при участии Александра Попова из Омска при погрузке металлообрабатывающих станков все они были приведены в негодность - поломаны станины, погнуты ломами направляющие винты, суппорты и т. п. Почти целиком удалось привести в негодность партию отгруженных аккумуляторов. Разваливались штабеля леса, сводились с пути вагоны и т. д.
   Очень важной была агитационная и пропагандистская работа. Цель - поддерживать крепкий дух у наших товарищей, оказавшихся в тяжелом фашистском плену, веру в неизбежность нашей победы. Надо было парализовать и приезжавших иногда в лагерь агитаторов-власовцев.
   Средства - традиция отмечать все памятные для нашего народа даты революционными песнями, стихами, рассказами, воспоминаниями. Правдивая информация о положении на фронтах. Так как команда была изолирована от общения с местным гражданским населением, для информации использовались сбрасываемые с самолетов союзников листовки, а также немецкие газеты, правда не для буквальных переводов, а для комментариев к ним и для чтения "между строк". Газеты и листовки добывались через конвоиров, из Страсбурга и других мест, а разбираться в текстах помогал Георгий Леонтьевич Пурвер, известный до войны преподаватель иностранных языков в московских вузах, автор учебников английского языка.
   Об эффективности этой пропаганды можно судить по тому, что почти за год пребывания в Нойбурге из команды в 300-400 человек ушел к власовцам лишь один человек - тип, неизвестно откуда явившийся к нам в команду.
   Существовала возможность агитации и среди немецких конвоиров, в числе которых встречались поляки и чехи, мобилизованные немецкими оккупантами. Эти солдаты быстро привыкали к нам, относились сочувственно. Но их очень часто меняли. Очевидно, командование боялось советского влияния на своих солдат. Перед отъездом эти солдаты часто брали у наших товарищей "пропуска" через линию фронта в расположение советских войск, просили "справки" о их доброжелательном отношении к людям, оказавшимся в фашистской неволе. В подтверждение сошлюсь на Громова А. И. и старшего лейтенанта Григория Быковец, участвовавших в выдаче таких справок. Удавалось даже порой вызывать у немецких солдат симпатии к себе. Так, после воздушных налетов союзников немецких солдат заставляли тщательно собирать сброшенные листовки, чтобы они не попадали в наши руки, но солдат Фридрих Колер, рабочий из Карлсруэ, передавал нам целые "комплекты" этих листовок. Он же часто приносил газеты, сообщал содержание прослушанных им по радио передач из СССР или из стран антигитлеровской коалиции. Помню, как Фридрих Колер приходил вечером в барак (а он был отделен несколькими рядами колючей проволоки от конвойного помещения), чтобы сообщить о готовящемся ночью увозе наших товарищей в шталаг в Оффенбурге, что означало перевод в штрафной лагерь или концлагерь. Это не предотвращало самого увоза, но давало возможность избежать внезапности, соответствующим образом подготовиться к обыску, перед этапом попрощаться с товарищами и т. п. Так мне удалось тогда проститься с Г. Л. Пурвером и подполковником-танкистом Яном Григорьевичем Горнашевичем, который и в жутких условиях плена носил у своего сердца билет члена Коммунистической партии, заделанный в обложку зеркала или переплет маленькой записной книжки. Кто-то из товарищей видел потом Горнашевича в лагере в Нюрнберге в дни занятия города американскими войсками, но дальнейшая его судьба мне так и осталась неизвестной.
   Для подготовки массовых действий были созданы, как уже упоминалось, подразделения, отрабатывались сплоченность, организованность и стойкость.
   В связи с этим вспоминаются такие случаи: в день памяти В. И. Ленина 21 января 1944 г. в 6 часов 50 минут вечера по московскому времени все военнопленные, где бы они ни были, прекратили работу и по команде "смирно" чтили память великого вождя и учителя.
   Как-то, работая на складе, среди лома цветных металлов мы обнаружили бронзовый бюст С. М. Кирова и воспользовались этим для организации воспоминаний об этом пламенном революционере.
   Скверное питание из кормовой земляной груши вызывало желудочные заболевания. Чтобы изменить положение, было решено отказаться от этой бурды. Однажды в положенный час обеда за получением пищи никто не вышел. Начались уговоры и угрозы со стороны немцев, но мы стояли на своем. В результате кормовая земляная груша была заменена картофелем и брюквой.
   Как-то в первой половине дня немецкий солдат застрелил на работе военнопленного. Придя в расположение барака, команда как один человек отказалась выйти после обеда на смену, требуя наказания солдата-убийцы. Немцы всполошились, лагерь был оцеплен охранниками, на вышках и вдоль проволоки были выставлены пулеметы, направленные на военнопленных; но стойкость и выдержка привели к тому, что комендант лагеря вынужден был прийти и дать заверение, что будет проведено расследование. Во всяком случае солдата удалили из конвойной команды, а убитый военнопленный был похоронен своими товарищами. На его могиле товарищи поклялись еще настойчивее бороться за жизнь и свободу.
   Организованными действиями и энергичными требованиями мы добились смены коменданта-изверга. Другой, конечно, тоже был расистом, но несколько более человечным по отношению к военнопленным. Вероятнее всего, эта относительная человечность была вынужденной - результатом настойчивости, непреклонности узников, их борьбой за достоинство, которого в своей массе не хотели терять и не теряли советские люди и в самых тяжелых условиях.
   Все эти факты свидетельствуют, как мне кажется, о высокой степени сплоченности тех, кто был тогда в нойбургской команде, и вряд ли могут быть сомнения в важности роли, которую в жизни военнопленных играла подпольная организация.
   Хотя связь с местным населением была затруднена, нам было известно и понятно враждебное отношение эльзасцев к немецким оккупантам; мы знали и о борьбе французских партизан в Вогезах, о движении Сопротивления во главе с французскими коммунистами. Поэтому многие думали о возможности побегов в расположение партизанских отрядов, и это несмотря на то, что неизвестны были точные пути к ним. Одиночные побеги иногда заканчивались неудачно. Однажды ушли сразу пятеро, во главе с членом совета БСВ тов. Полищуком. К сожалению, впоследствии ни с кем из них никто из ноибуржцев не встречался и не слышал о дальнейших действиях этих товарищей.
   Примерно в то же время совершил побег Иван Евдокимович Молебный (кажется, москвич), но, как я потом слышал, ему не удалось добраться до французских партизанских отрядов, и он нашел пристанище у эльзасских крестьян.
   Так продолжалось до конца лета или начала осени 1944 г., когда всех нас перегнали в Нюрнберг и распределили по разным рабочим командам. Борьба продолжалась, но со многими товарищами мне встречаться больше не удалось.
   Теперь о Страсбургском лазарете. Я уже упоминал, что именно оттуда была получена первая информация о существовании и деятельности Братского сотрудничества военнопленных.
   Страсбургский лазарет был интернациональным лазаретом для пленных. Кроме советских людей там были югославские, польские и индийские военнопленные, а также интернированные итальянцы из числа тех, которые отказались воевать в немецких войсках, особенно после капитуляции Италии.
   Мне пришлось быть в этом лазарете числа с 25- 26 февраля (после вечера, посвященного Дню Красной Армии в нойбургском бараке) до апреля 1944 г. По тому, как я был принят в лазарет, полагаю, что Полищуком обо мне была дана предварительная информация. Довольно быстро познакомился я с находившимися там замечательными советскими людьми.
   Организация БСВ при Страсбургском лазарете была информационным, а может быть, и организационным центром, через который опыт и успехи борьбы в командах доводились до всеобщего сведения.
   В русской секции БСВ были доктор Кравчук Михаил Карпович, санитары Масловы, фельдшер и писарь лазарета Кузьмин Юрий Степанович, бывший директор лесхоза или лесничий где-то в Сталинградской области. Через русскую секцию налаживалась связь и с другими секциями, в частности, особенно тесной, как мне кажется, была связь с югославской, или, как тогда ее называли, сербской, секцией. Мне довелось видеть, что советские воины были очень желанными посетителями югославского сектора, хотя немцы запрещали общение всем другим военнопленным с русскими военнопленными. Кстати, большим уважением среди сербских пленных, находившихся в лазарете, пользовался военнопленный югославский офицер, не помню его звания, но запомнились имя и фамилия - Михаил Иованович. Он проводил беседы о положении на фронтах и был глубоко убежден, что Советская Армия разгромит врага и поможет югославам освободить их Родину. Каждое получение югославами посылок через Красный Крест сопровождалось выделением их части в распоряжение русской секции для распределения среди больных. Иногда эти подарки доходили и до рабочих команд.
   Думаю, что общее направление организации БСВ в лазарете определялось целями БСВ. Чтобы дать представление о характере работы доктора Кравчука, достаточно, мне кажется, привести определение медицины, которое, как он говорил, он слышал от своего профессора во время обучения в медицинском институте на Украине: "Медицина - наука социальная. Нет медицины вне политики".
   И вот, будучи верным принципам социалистического гуманизма, он поступал следующим образом: людей надежных, верных долго лечил - одних для того, чтобы избавить от недуга, других - для того, чтобы подкрепить на лазаретном пайке, который был все-таки лучше брюквы или кормовой земляной груши, и дать отдых от работы, третьих - чтобы скрыть от ожидавших в команде преследований. Людей вредных лечил долго для того, чтобы избавить команду от помех со стороны таких типов и чтобы изолировать их от команды. Примером последнего была длительная изоляция от команды ее старшего, сотрудничавшего с немецким командованием (я не помню названия этой команды, но она работала где-то на демонтаже укреплений на линии Мажино).
   В этой команде участником подпольной организации был младший политрук Фролов Дмитрий, бывший секретарь редакции районной газеты в Татарской АССР. Чтобы отвлечь внимание немцев от своей принадлежности к политсоставу, он значился в плену под фамилией Юнгблют. Импульс к созданию подпольной организации в своей команде Фролов получил тоже в Страсбургском лазарете.
   М. К. Кравчук и другие участники БСВ не оставляли намерений организовать массовый побег из плена, чтобы бороться с врагом с оружием в руках.
   Летом 1944 г. я под видом лечения зубов снова приезжал в лазарет (конечно, под конвоем) и узнал от Кузьмина, что М. К. Кравчук и другие наши товарищи были незадолго до того куда-то увезены. Вот с этого-то момента я и не могу разыскать моих страсбургских товарищей. Ни с кем из них я больше не встречался, адресов их у меня не сохранилось, а по фамилии и через других знакомых узнать ничего не могу. Затруднение состоит еще и в том, что многие фамилии забыты, а те, которые запомнились, были не настоящими. Может быть, и Михаила Карповича Кравчука надо искать под другой фамилией. Знаю, что до Великой Отечественной войны он работал в Симферополе.
   Вот все, что я мог сообщить. Хотелось бы сделать больше, но многое выпало из памяти. Ведь с той поры прошло уже много лет! Я не ручаюсь, что правильно запомнил фамилии, имена и отчества. Возможно, что кто-нибудь из моих товарищей и писал по адресу моей семьи, который я им давал, но случилось так, что и сам я после возвращения не жил по этому адресу, поэтому возможные и ожидавшиеся связи так и не могли возобновиться.
   Хорошо, если бы удалось связаться с теми, кого я называл в своей записке, в частности с Громовым-Сорокиным. Разыскать его, пожалуй, можно через рекордсмена-воздухоплавателя Александра Крикуна, сослуживца и друга Сорокина, а Крикуна надо попытаться найти через известного рекордсмена-воздухоплавателя Полосухина. Мне кажется, что их должны знать в Центральном Совете ДОСААФ.
   Громов-Сорокин, Бухтияров, Полищук и Горнашевич, который был уполномочен военнопленными выполнять обязанности старшего по команде, могли бы сообщить еще многие важные подробности, о которых я забыл, назвать новых лиц - ведь было так много тех, чье поведение заслуживает уважения. На первый взгляд незначительный для обычных условий поступок требовал немалого мужества в условиях фашистской неволи". Резюмируя свои воспоминания, их автор говорит: "Разве не достойно уважения то, что, вынужденные сидеть за несколькими рядами колючей проволоки или работать из-под палки, полуголодные и полураздетые советские люди не чувствовали себя побежденными и находили тысячи способов доказать свое моральное, нравственное, социальное и интеллектуальное превосходство над вооруженным до зубов врагом? Разве не о страхе перед советскими военнопленными говорит тот факт, что немецкие фашисты часто вынуждены были держать конвойные команды почти такой же численности, как и число охраняемых ими пленных, чуть ли не из расчета один немецкий солдат на одного советского военнопленного?"
   Вернемся, однако, к некоторым новым страницам предыстории БСВ.
   Утром 4 июля 1942 г. Советское Информбюро передало сообщение, в котором говорилось: "По приказу Верховного Командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили г. Севастополь. В течение 250 дней героический советский город с беспримерным мужеством и стойкостью отбивал бесчисленные атаки немецких войск. Последние 25 дней противник ожесточенно и беспрерывно штурмовал город с суши и с воздуха. Отрезанный от сухопутных связей с тылом, испытывая трудности с подвозом боеприпасов и продовольствия, не имея в своем распоряжении аэродромов, а стало быть, и достаточного прикрытия с воздуха, советские пехотинцы, моряки, командиры и политработники совершали чудеса воинской доблести и геройства в деле обороны Севастополя.
   Военное и политическое значение Севастопольской обороны в Отечественной войне советского народа огромно. Связывая большое количество немецко-румын-ских войск, защитники города спутали и расстроили планы германского командования. Железная стойкость севастопольцев явилась одной из важнейших причин, сорвавших пресловутое "весеннее наступление" немцев. Гитлеровцы проиграли во времени, в темпах, понесли огромные потери людьми.
   Севастополь оставлен советскими войсками, но оборона Севастополя войдет в историю Отечественной войны Советского Союза как одна из самых ярких ее страниц..."
   250 дней и ночей выдерживал Севастополь яростную неотступную осаду численно превосходящих сил противника. Жители города ушли под землю - ковали оружие. Подкрепления осажденным доставляли корабли, прорываясь в бухты, кипевшие от разрывов снарядов, мин и авиабомб. Штурм за штурмом отбивал Севастополь. Во время третьего - последнего штурма вражеская авиация сбрасывала в день до 9 тыс. бомб, вражеская артиллерия выпускала по 2,5 тыс. снарядов. На каждого нашего бойца приходилось два фашиста, на каждый самолет - десять неприятельских, на каждый танк-12 танков врага. Когда были израсходованы резервы, кончились боеприпасы, продовольствие, город пришлось оставить, но неравная борьба продолжалась до 9 июля. "Гарнизон Севастополя - чудо-города - до конца выполнил свой долг перед Родиной,- писал командующий Черноморским флотом и командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский.- Хотя мы и оставили Севастополь, но мы вышли победителями в этой беспримерной борьбе... Мы получили приветствие от гарнизона Мальты и других гарнизонов наших союзников и в ответ на это дрались с прежним упорством и мужеством".
   Защитниками черноморской крепости восхищался весь мир. Подводя итоги обороны Севастополя, Американское радио заявило: "Эта оборона наглядно показала, что Гитлер не может выиграть войну. Он может еще добиться кое-каких местных успехов, но вынужден будет платить за них чрезвычайно высокую цену. Оборона Севастополя является героической страницей мировой истории. Она послужила большим вкладом в общее дело окончательного разгрома гитлеровской Германии". Английская "Тайме" подчеркивала: "Севастополь стал синонимом безграничного мужества, его оборона безжалостно смешала германские планы. В течение длительного времени Севастополь возвышался, как меч, острие которого было направлено против захватчиков", а шведская "Социал-демократен" особо отмечала, что "во время осады русский солдат проявил свои лучшие качества. Он сражался в самом критическом положении и в условиях самых невероятных трудностей, будучи воодушевленным верой в правоту своего дела".
   По свидетельству полковника в отставке И. П. Безгинова, последний продиктованный ему приказ командующего Приморской армией генерала И. Е. Петрова гласил: "Противник овладел Севастополем. Приказываю командиру 109-й стрелковой дивизии генерал-майору П. Г. Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в горы к партизанам". Вот фрагменты только двух документов, рисующих дальнейшее развитие тех драматических событий. Полковник в запасе Д. И. Пискунов, бывший начальник артиллерии 95-й стрелковой дивизии, был среди последних защитников Севастополя. 11 октября 1966 г. в письме Е. А. Комарницкой - жене подполковника С. А. Комарницкого, начальника штаба дивизии генерала П. Г. Новикова, он писал: "Обстановка под Севастополем в июле 1942 г. сложилась такой, что и доныне она дает о себе знать и, видимо, еще долго будет горечью отзываться в сердцах многих родных, бывших защитников города. Из-за невозможности эвакуироваться там осталось много красноармейцев, матросов, командиров и политработников, которые не сложили оружия и до последней возможности продолжали борьбу с врагом. Среди них был и Ваш муж".
   Дополняя письмо полковника, председатель исторической комиссии при Севастопольском горкоме КП Украины А. А. Сарина 16 октября 1966 г. сообщала Елизавете Андреевне: "Вам, видимо, писал А. М. Лысенков, который служил в той же дивизии, что и Ваш муж. А недавно в Севастополь приезжали и другие товарищи из 109-й. Все они говорили, что Ваш муж погиб в районе 35-й батареи. Это было место, куда отошли войска из Севастополя и продолжали там сражаться. Погибло и попало в плен там очень много наших людей. Сзади наседали фашисты, а впереди было море. На месте последних сражений никаких могил нет. Это сплошная братская могила. Такой же могилой является и море. Мы, участники тех событий, считаем тот район огромной братской могилой. У нас есть списки на 10 400 человек, погибших там. В этих списках тов. Комарницкого нет, да и числиться в них он не может. Кто тогда учитывал или мог учитывать павших, ведь по пятам шли фашисты".
   По некоторым сведениям, начальник штаба 109-й стрелковой дивизии Приморской армии подполковник Степан Андреевич Комарницкий был среди тех, кому не удалось пробиться к партизанам Крыма, кто позднее стал одним из организаторов продолжения борьбы севастопольцев в глубоком тылу врага, одним из создателей Братского сотрудничества военнопленных.
   Мы столь подробно остановились на морально-политических аспектах севастопольской эпопеи для того, чтобы подчеркнуть значимость того факта, что решающая часть ядра БСВ состояла из участников обороны Севастополя, людей, которые унесли с собой на фа- шистскую каторгу не сломленную врагом волю к продолжению борьбы за честь и достоинство Отчизны, ее принципов и идей.
   Дальнейшие исследования, касающиеся истории БСВ, дают основания для вывода, что время возникновения этой организации следует датировать не мартом 1943 г., как это принято было считать до сих пор, а концом 1942 г., когда после мытарств в различных дулагах основное ядро будущих организаторов БСВ попало в главный лагерь Мюнхенского промышленного района - Моосбургский шталаг VII А. и его рабочие команды.
   В пользу такого вывода говорит и недавно обнаруженный в одном из немецких архивов документ подпольного Братства, датированный 18 января 1943 г. Документ, в сущности говоря, представляет собой черновой набросок структуры Братского сотрудничества военнопленных, написанный рукой узника Мюнхенского офицерского лагеря на Шванзеештрассе, 22-летнего киевского красноармейца И. Е. Кононенко. Вот этот, очевидно первый, документ БСВ:
   "Секции организации.
   Система связи и кадры.
   а) Организация: Создание советов, групп и ячеек в лагерях и рабочих командах.
   Руководство советами групп.
   Привнесение идей БСВ в массы военнопленных и гражданских пленных.
   Контроль за выполнением планов и задач, на основе обобщений советов групп.
   Проведение организаторской работы и [установление] связей между [советскими1] старыми военнопленными и французскими, польскими, английскими, чешскими, югославскими [сербскими] лагерями и [рабочими] командами.
   б) Система связи. Важна и крайне необходима для достижения победы над врагом.
   г) Кадры. Работа с руководством советов групп. Работа со специальными группами "Восток", [предназначенными для борьбы] с власовцами, и подготовка соответствующих кадров.
   Оригиналу соответствует. Секретарь (Минин)".
   Весьма важным представляется привлечь внимание читателя к личности одного из деятелей БСВ, старшего батальонного комиссара Павла Андреевича Серебрякова. Участник Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны, большевик ленинской закалки, один из руководителей политотдела Приморской армии, он был среди тех, кому предстояло выполнять под руководством комдива 109-й приказ командарма Е. А. Петрова. Прорваться к партизанам старшему батальонному комиссару не удалось, и он оказался за колючей проволокой офицерского лагеря на мюнхенской Шванзеештрассе. П. А. Серебряков делил с узниками офлага все страдания, на которые их обрек государственный режим Германии. По свидетельству многих старших офицеров, находившихся в том лагере и переживших тяжелый плен, никто там не пользовался столь большим уважением и морально-нравственным авторитетом, как П. А. Серебряков.
   Бывший начальник политотдела Приморской армии генерал-майор в отставке Л. П. Бочаров, характеризуя старшего батальонного комиссара, говорил, что этот большевик являлся одним из тех представителей партии в войсках Севастопольской обороны, усилиями которых она была превращена в одну из самых славных эпопей Великой Отечественной войны.
   Положение, которое занимал Павел Алексеевич в Приморской армии, знали в лагере на мюнхенской Шванзеештрассе лишь очень близкие его друзья и товарищи. Оставаясь по соображениям конспирации "в тени", он, видимо, являлся одним из главных вдохновителей советского патриотического подполья в южной части Баварии. По некоторым сведениям, старший батальонный комиссар имел прямое отношение и к выбору названия подпольного движения, совершенствованию его организационной структуры, наиболее соответствовавшей условиям, царившим в "третьей империи". Так, например, первоначально организаторы Братства вынашивали идею формирования национальных комитетов БСВ среди военнопленных и насильственно доставленных в Германию иностранных рабочих из западных стран. Во главе этих комитетов должен был стоять объединенный совет БСВ. Позднее, когда реализация смелого замысла натолкнулась на серьезные трудности, основным центром движения фактически стал Советский комитет Братства патриотов, преобразованный, по мере роста очагов БСВ, в Южный комитет движения i5. Наконец, и этот, последний орган изменил свое название, что имело принципиальное значение. Как свидетельствуют документы Братства, высший орган Братского сотрудничества военнопленных стал именоваться в документах подполья Верховным советом БСВ. Не вызывает сомнения, что последнее было навеяно известным выводом, сделанным на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов 26 ноября 1936 г., о братском сотрудничестве народов СССР. В принятии такого названия подпольного движения ясно просматривалась триединая цель: во-первых, такое название руководящего органа патриотов должно было постоянно напоминать советским людям, оказавшимся в стране врага, об исторических успехах предвоенного созидания на Родине; во-вторых, всемерно способствовать росту авторитета и притягательной силы Братства, и, в-третьих, оно должно было укреплять в сознании советских людей в Германии уверенность в том, что и в стране врага у них есть явочным порядком созданный орган самозащиты, возможности которого будут нарастать по мере приближения окончательного краха фашистской тюрьмы народов. П. А. Серебряков, К. К. Озолин и их товарищи по убеждениям, видимо, сыграли весьма важную роль в создании и сплочении политического ядра организации, которая, поставив перед собой далеко идущие цели, быстро росла численно, распространила свое влияние на узников лагерей советских военнопленных, и лагерей принудительного труда во многих районах Германии. Организаторы Братского сотрудничества военнопленных с самого начала стремились строить БСВ как тайную организацию военно-политического характера. Как увидит вскоре читатель, в соответствии со своей высокой целью БСВ расставляло свои наиболее активные кадры. И еще об одной особенности БСВ хочется сказать уже сейчас: рассматривая себя как организацию действия, которое должно было помочь сражающимся войскам Красной Армии, БСВ стремилось развернуть это широкое активное патриотическое действие в кратчайшие сроки. Для реализации его замысла была, в частности, налажена массовая пропаганда основных задач, которые поставило перед собой Братство. Позднее в это важное дело вовлекли советских патриоток, оказавшихся на положении домашних работниц нацистских чиновников различного ранга.
   Следует также отметить, что вскоре программа БСВ дополнилась документами, уточнявшими организационную структуру Братства. Вместе с тем, анализируя содержание программных материалов, которые с весьма незначительными сокращениями, главным образом стилистического характера, впервые публикуются в приложении к этой книге, а также оценивая практическую деятельность Братского сотрудничества военнопленных, всех его очагов и ответвлений, нельзя не заметить следующее: зародившись и действуя в глубоком тылу противника, это движение в значительной степени питалось идеями и представлениями общественной мысли, господствовавшими в нашей стране в предвоенные годы и в начальный период войны. Наиболее ярко об этом говорят некоторые положения документов и политических воззваний, разработанных организаторами и руководителями БСВ. Так, например, мы находим в них утверждения о скорой победе революции в Европе, отголоски господствовавшего тогда культа личности Сталина, ориентацию на неизбежность антивоенных и антифашистских акций немецкого рабочего класса и даже его открытое выступление против разбойничьей антисоветской войны. Помнится, что подобного рода идеи звучали в начале войны и в призывах высших органов военно-политической пропаганды Красной Армии, обращенных к солдатам вермахта.
   Вышедшие из огня Великой Отечественной войны, воодушевленные победами Красной Армии под Москвой, руководители БСВ, особенно в первые месяцы пребывания в руках врага, несколько преувеличивали возможности организованного освободительного движения военнопленных и насильственно угнанных в Германию так называемых восточных рабочих. Нельзя, впрочем, исключать, что систематическое подчеркивание в воззваниях и листовках Братства патриотов этих высоких целей рассматривалось как средство всемерной мобилизации всех морально-политических и нравственных сил для борьбы с врагом. В определенной степени цель действительно достигалась. Призывы БСВ поднимали и укрепляли духовные силы порабощенных фашизмом людей.
   Однако нельзя не сказать и о другом. Некоторые активисты движения, особенно из числа молодых, явно пренебрегали законами конспирации. Больше того, стремительное распространение идей БСВ в лагерях и рабочих командах породило у некоторых политически недостаточно опытных молодых руководителей групп движения своеобразное "головокружение от успехов", утрату бдительности в отношении провокаторов и иного рода вражеской агентуры, которой буквально кишели дулаги, шталаги, офлаги и их внешние команды.
   Не может не вызывать сомнение, например, целесообразность системы конспиративных карточек, свидетельствовавших о принадлежности к БСВ, введенных в некоторых группах мюнхенской организации Братства. Недостаточно продумана, очевидно была и система переписки и "печатной" агитации внутри Братства. Много, слишком много различного рода конспиративных документов составляли некоторые руководители Братского сотрудничества военнопленных и подчас крайне примитивно организовывали их хранение. Представляется, что все эти обстоятельства нельзя не принимать в расчет, оценивая сильные и слабые стороны рассматриваемого движения.
   А теперь остановим внимание читателя на некоторых конкретных политических акциях БСВ. Несмотря на большие усилия и помощь французских друзей, до сих пор не удалось выяснить подробности жизненного пути и судьбу санитара лазарета для военнопленных на мюнхенской Вестэндштрассе Вадима Николаева. Известно лишь, что после полицейского разгрома Братского сотрудничества военнопленных он, как французский военнопленный, был отдан под суд германского военного трибунала и, очевидно, приговорен к заключению в концлагерь или к смертной казни.
   По свидетельству тех, кто его знал по нелегальной патриотической работе в Мюнхене, этот человек, родившийся в Краснодаре и вывезенный ребенком в годы гражданской войны с Родины, сохранил к ней сыновью привязанность и любовь. Его отличное владение французским языком явилось большим подспорьем для руководства БСВ.
   Выполняя просьбу Объединенного совета Братства, Вадим Николаев не только перевел воззвание БСВ на французский язык, но и, размножив текст на пишущей машинке в значительном количестве экземпляров, распространил его среди французских товарищей по судьбе. Этот важный документ подпольщиков, детализирующий цели и задачи БСВ применительно к французским условиям, читали не только в столице Баварии. Он передавался из рук в руки и достиг некоторых лагерей французских военнопленных, находившихся в центральных районах Германии. И пусть не взыщет читатель за то, что этот пространный, но очень эмоционально написанный документ будет здесь воспроизведен почти без сокращений. Представляется, что он очень ярко выражает идейно-политический заряд и нравственную силу, господствовавшие в ядре подпольного Братства, которые не могли не воодушевлять французов, бельгийцев, люксембуржцев и других франкоговорящих пленных на борьбу против ненавистного врага.
   "Все на борьбу с фашизмом!
   ВОЗЗВАНИЕ ОБЪЕДИНЕННОГО СОВЕТА БРАТСКОГО СОТРУДНИЧЕСТВА ВОЕННОПЛЕННЫХ ПОЛЬШИ, ФРАНЦИИ, ЮГОСЛАВИИ, ЧЕХОСЛОВАКИИ, АНГЛИИ. АМЕРИКИ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА
   К военнопленным!
   Фашист Гитлер решил завоевать весь мир и превратить народы в рабов Германии. Об этом неслыханном в истории преступлении он открыто написал в книге "Моя борьба". Эту книгу, полную коварства и злобы, Гитлер дополнил "Белой книгой" и секретной "Черной книгой". Его цели стали ясны задолго до войны. Эти злобные цели были распознаны и разоблачены, но руководители ряда государств, которые должны были не допускать вооружения Германии, вопреки интересам собственных народов, делали обратное, создавая благоприятные условия для подготовки войны.
   Вторую мировую войну Гитлер начал на полях Испании, пролив затем кровь польского и французского народов.
   Гадина Гитлер упился кровью многих норвежцев, бельгийцев, сербов [и других] югославов, уроженцев Африки и многих англичан. Захватив Чехословакию, он перенес войну на Советскую Россию. За пролитие крови и страдания китайцев, абиссинцев, испанцев, греков, бельгийцев, датчан, норвежцев, французов, поляков, чехословаков, югославов, англичан и народов Советского Союза ответственен Гитлер, а также Муссолини, самурай Тодзио и другие.
   Целью фашиста Гитлера является завоевание всего мира и создание Великой Германии. Рабами Германии стали уже народы захваченных районов Норвегии, Дании, Бельгии, Чехословакии, Югославии, которые в результате продажи и предательства оказались завоеванными; затем силой оружия были захвачены Франция и другие страны. Все это происходило в то время, когда победа Германии еще не была гарантирована. Победы Германии могло и не быть. Вскоре в борьбе против Советского Союза Германия начала терпеть поражения. Но что делала бы Германия, во что были бы превращены народы порабощенных стран, если бы на Востоке была достигнута победа! Подлые и античеловеческие планы были бы, естественно, с эгоистической жестокостью превращены в действительность. Но это было бы непостижимо. Примечательно, что, согласно плану создания Великогермании, в нее должны были быть включены ее нынешние друзья: Италия, Финляндия, Румыния, Болгария, Япония; короче говоря, собака хочет сожрать собаку. Гитлер уже поработил Францию благодаря предательскому бездействию Петэна и Лаваля. Франция отдала всю свою военную индустрию Германии, которая используется против Советского Союза. И при этом Советский Союз является спасителем французского народа и Французского государства. Предатели Петэн и Лаваль толкают французский народ против Советского Союза. Целью этого предательства является, прежде всего, обман французского народа. Но недалек час, когда эта ложь будет распознана самим французским народом. С помощью насилия фашисты мобилизуют испанцев, югославов, поляков, чехословаков и гонят на смерть за Великогерманию.
   После заключения перемирия гитлеровские наемники Петэн и Лаваль оставили своих военнопленных в кровожадных когтях германских коршунов. Предатели страшатся возвращения солдат, которых они предательски отдали в плен. Они боятся, что гордые и славные французские солдаты потребуют ответа за погибших и плененных, за все страдания французского народа. Петэн и Лаваль страшатся народного суда, но им не избежать его. Разве может остаться ненаказанным надругательство над французской гордостью, солдатской честью и коленопреклонение перед врагом Гитлером? Гитлера постоянно бросает в дрожь, когда он видит французского солдата. Быть может, предатели надеются откупиться за свою вину перед солдатами посылками, которые они посылают, чтобы продемонстрировать свою заботу о пленных? Французские товарищи хотят свободы, а не концентрационных лагерей, они хотят возвращения к родным очагам, а не прозябания у немецких фашистов. Они нуждаются в ласковом слове своих жен, а не в дьявольских окриках палачей, которые уже четвертый год преследуют свободолюбивых людей.
   Мы знаем, что наша жизнь коротка, и хотим жить свободно и без принуждения. Мы должны жить для себя, а не ради благополучия немцев. Французские товарищи испытали уже все ужасы плена. Как и их товарищи, они пережили звериную жестокость немцев, страдания и голод. Гитлеровско-фашистский плен - это постоянное физическое и моральное истощение, заканчивающееся смертью. Этот точный вывод сделан самими военнопленными...
   Немецкое варварство познали все пленные и все население оккупированных стран, начиная от маленьких детей и кончая стариками.
   Тяжесть этой войны легла на плечи всех народов мира, и так будет продолжаться до тех пор, пока не будет уничтожен Гитлер, а вместе с ним и фашизм. Чтобы завоевать мир, гитлеровцы ведут войну на уничтожение. Наши родные города и деревни сожжены, девушки, а вместе с ними наши сестры и жены подвергаются насилию. Гитлеровцы убивают наших детей, наших братьев; они хотят уничтожить поколения.
   В оккупированной части Европы нет ни одного города, ни одной деревни, ни одного поселка, ни одного леса, ни одного кусочка земли, где бы ни расстреливали, ни вешали, ни мучали и ни истязали людей. Оккупированная Европа стала кладбищем; сколько могил создано фашистами в лагерях военнопленных и в концлагерях! Виселицы и массовые расстрелы военнопленных - вот чем удовлетворяют свои варварско-садистские инстинкты фашистские офицеры, солдаты и гестапо.
   Кровавый фашистский меч занесен над всем миром, народ уничтожается за народом. Но меч войны, который подняли немцы, обернется против них самих, он обагрен кровью всех народов. Этим же мечом будет уничтожен фашизм, ибо историю нельзя повернуть вспять.
   Германская военщина еще не удовлетворена своими уничтожающими действиями: она угоняет детей, подростков, девушек, женщин, а также стариков с их родины в Германию, превращая в рабов этой страны.
   В ожесточенных сражениях на поле боя от германского оружия гибнут наши товарищи - солдаты и командиры.
   Под гитлеровским мечом стонут все народы мира. От того же меча и от ударов немецкого бича истекают кровью и военнопленные. Борьба против фашистов - это отечественная освободительная война народов, так как фашизм стремится к порабощению всех народов мира. Такова действительность. Однако немцы стремятся замаскировать истинную причину войны.
   В войне, которая шла до сих пор, немцы якобы стремились помочь Испании, помочь Италии. В действительности они завоевали обе страны. Германия обещала Испании сохранение ее самостоятельности, но она не выполнила этого. Германия вела войну против Франции потому, что ей не нравится ее конституция, но ее целью является присоединение Франции к Великогермании, и она действительно уже фактически присоединила ее. Поход против СССР называли сперва "крестовым походом", потом походом против евреев, наконец, походом против коммунистов. Когда оказалось, что за. коммунистами стоят все народы СССР, немцы заявили, что они воюют против большевиков. Когда же большевики доказали, что их победить невозможно, немцы заявили, что ведут войну против Москвы, т. е. против правительства. Но народное правительство нельзя победить потому, что его поддерживает весь народ. В своем обращении 3 июля 1941 года товарищ Сталин раскрыл народам причину войны. Время подтвердило точность всего того, что он сказал...
   Наша жизнь в плену, жизнь народов в захваченных районах была бы еще более тяжелой, если бы русские солдаты на Восточном фронте не поставили немцев в критическое положение. Жизнь народов мира превратится в рабскую жизнь, если фашизм не будет разгромлен.
   Все это мы видели сами, и мы не должны больше терпеть, не должны допустить в будущем этого рабства, угнетения и варварства.
   Германская армия не имеет больше никаких успехов на Восточном фронте.
   Поход на Восток принесет фашизму смерть и освобождение всем народам от великогерманских когтей.
   Фашисты пытаются еще сражаться, фашист Гитлер будет еще выдумывать новые провокации. Обманом и лестью он будет еще гнать на Восточный фронт французов, поляков, испанцев, чехов, сербов, украинцев и русских, если люди этих национальностей не будут сопротивляться, если они позволят обманывать себя. Гитлер нашел нового предателя, предателя русского народа - генерала Власова.
   Солдаты Советского Союза не последуют за Власовым, они все прекрасно понимают и оценивают. Они никогда не были предателями и никогда ими не будут, они не допустят гибели народа, они не подведут свой народ. В плену они терпят муки и голод. Они хорошо познали фашиста Гитлера - этого зверя в человеческом обличье. Мы в состоянии мстить и ускорять гибель фашизма. Так заявляют солдаты Советского Союза.
   Почему Гитлер лишал нас одежды и обуви, почему он не разрешает нам получать письма и посылки с Родины, которая не знает подобной нужды? Советские военнопленные не испытывают гнева против своего правительства, против демократических народов, равно как фашистам не удалось насадить среди военнопленных из различных стран вражды по отношению к французам, югославам, англичанам, полякам и американцам.
   Все мы полны ненависти по отношению к фашистам и гадине и кровопийце Гитлеру. Все страдания, которые мы, пленные, испытали в гитлеровском плену, представляются этой гадине - душителю людей, этим варварам еще недостаточными. Гитлер отдал тайный приказ своим солдатам в случае отступления его армии - уничтожить всех военнопленных, так как они слишком опасны на территории захваченных областей и в случае перенесения войны на территорию Германии будут представлять собой весьма значительную военную силу. Это тайное распоряжение для нас очень важно. Нам хорошо известны массовые расстрелы в концлагерях...
   От победы Советского Союза, трудящихся всех стран зависит сохранение каждого государства, самостоятельность каждого народа. От этой победы зависит жизнь, или смерть пленных.
   От единства демократических стран и их народов зависит гарантия победы над врагом. Мы, пленные, понимаем это яснее всех других и обязаны помогать Советскому Союзу победить фашизм. Мы можем вести борьбу против него. Многие из нас еще не имели возможности выполнить своего долга - солдат своей Родины.
   Эту обязанность солдат в отношении своего Отечества точно так же, как и в отношении народов всего мира, мы можем выполнить и находясь в плену. Мы должны повсюду и в любую минуту вести борьбу против общего врага - фашистской гитлеровской Германии. В ответ на провокации,варварство, организацию добровольческих частей, легионов и РОА, мобилизацию населения в захваченных городах и селах мы будем внутри страны во всем вредить врагу.
   Все члены Братского сотрудничества и в тылу врага выполнят свой солдатский долг перед Родиной.
   Объединенный совет комитетов БСВ
   Французский комитет
   Польский комитет Михайловский
   Югославский комитет Петкевич
   Англо-чешский комитет
   Комитет СССР Федотов
   9 марта 1943 г.
   Берлин"
   
   Как свидетельствуют документы, руководство БСВ старалось оперативно информировать своих приверженцев о важных политических событиях, победах родной Красной Армии и поражениях вермахта. Сообщая обо всем этом, воззвания и листовки Братства, часто написанные от руки и размноженные под копирку, содержали призыв к конкретным и эффективным действиям. Вот текст очередного воззвания, адресованный специально к гражданским пленным, насильственно угнанным с родины. Судя по стилю, в подготовке его принимал участие тот же Вадим Николаев.
   "Рабочие и работницы,- говорилось в воззвании,- гитлеровская империалистическая война приближается к концу. Итальянские рабочие так энергично потребовали мира, что Бадольо вынужден был капитулировать. Гитлер рвет и мечет по поводу итальянского "предательства", но итальянский народ никогда не был заинтересован в разбойничьей войне Гитлера и его лакея Муссолини. Поэтому он больше не желает продолжать бессмысленное кровопролитие. Вы обязаны извлечь уроки из этого примера. Вместе с рабочими других национальностей всеми мерами боритесь за прекращение войны. Эта борьба является поистине благородной.
   На русском фронте Гитлер попытался начать летнее наступление, однако оно закончилось крахом, натолкнувшись на силу Красной Армии. Вслед за тем русские начали успешное контрнаступление по всему фронту от севера до юга, которое приносит все новые успехи. За сравнительно короткое время Красная Армия заняла Орел, Харьков, Сталино, Мариуполь, Брянск, Смоленск и ведет бои на подступах к Киеву. Началась битва за Днепр. Красная Армия не даст Гитлеру передышки, а это в свою очередь будет усиливать революционную борьбу угнетенных народов.
   Партизанская война в Югославии и Греции будет вестись все с большим ожесточением, и она отвлечет значительную часть германской армии. Поднимается на борьбу против немецких угнетателей датский народ. В Голландии, Норвегии, Польше, во всей Европе люди стремятся освободиться от ненавистной и ужасной гитлерии. Народы союзных Гитлеру стран - Финляндии, Румынии, Болгарии и Венгрии - все настойчивее будут требовать мира".
   В воззвании разъяснялось, что если, несмотря на перечисленные факты, гитлеровское государство еще держится, то причиной тому является отсутствие внутри страны боевой антифашистской сплоченности трудящихся. "Классово сознательные рабочие,- подчеркивало БСВ,- вашей обязанностью является совместная борьба против фашизма и нацизма, за свободу. Нужно, чтобы каждый иностранный рабочий вел антигитлеровскую пропаганду среди своих товарищей с целью увеличения рядов борцов.
   Объединяйтесь в борьбе против Гитлера! Если все иностранные рабочие в Германии будут вести борьбу против нацизма, то можно будет скоро положить конец войне и навеки покончить с империалистическим угнетением".
   В заключение воззвание Объединенного совета БСВ подчеркивало, что образование прочного франко-советского союза и всемерное развитие франко-советской дружбы станет надежной гарантией против любых попыток возрождения германского реваншизма и угрозы новой агрессии в Европе в послевоенный период.
   Активная антифашистская деятельность Вадима Николаева бок о бок с советскими патриотами, естественно, привела к тому, что он выступил непосредственным организатором группы БСВ во французских лагерях военнопленных в Мюнхене и его окрестностях. На фран- цузский лад они назывались Fraternite Internationale des Prisonniers - FIP (Международное братство военнопленных, сокращенно ФИП). Вот только одно из воззваний группы, действовавшей, видимо, в отделении для французских военнопленных в лазарете на Вестэнд-штрассе. Можно предположить, что автором или соавтором его был Вадим Николаев.
   "Международное братство военнопленных! Товарищи военнопленные!
   Настало время, когда нам нужно объединиться на борьбу против фашизма, чтобы ускорить его гибель. Товарищи! Вы должны понять, что германская экономика может существовать только благодаря Вашему труду. Не забывайте, что уже в течение нескольких лет Вы работаете на Германию, на ту самую Германию, которая угнетает нас, которая оторвала нас от наших семей и держит вдали от родины. Товарищи, поймите, что в нас сила. Объединяйтесь, отказывайтесь от работы на врага, чтобы тем самым подорвать основу германской мощи. Этим будет уничтожена сила врага, и это будет означать наше, освобождение.
   Запомните, что нашим долгом является помощь братьям, ведущим борьбу против фашизма. Вы должны знать, что существует ФИП. Объединяйтесь с нами и помогите нам в борьбе с нашим общим врагом - фашизмом! Будьте мужественны!
   ФИП"
   Наибол ее значительных и результативных успехов руководству БСВ удалось достичь в установлении братских связей с представителями чехословацких и немецких антифашистских сил в Мюнхене. В первом случае дело дошло до включения в состав руководства мюнхенской организации Братства чехословацкого патриота Карела Мерварта, а во втором - в результате установления антивоенных и антифашистских контактов на индивидуальном уровне участники БСВ не только добились устойчивой связи с одной из относительно влиятельных мюнхенских антигитлеровских групп, возглавлявшейся Карлом Цимметом и именовавшейся Немецкий антинацистский народный фронт (АННФ), но и образовали с ней единый руководящий политический центр.
   В антифашистском подполье в Германии это не имело аналога и, как представляется, до сих пор должным образом не оценено исследователями истории пролетарского интернационализма, истории антимилитаристской антифашистской борьбы.
   Немало внимания БСВ уделяло и установлению антигитлеровского взаимопонимания с английскими, американскими и канадскими военнопленными. Серьезным препятствием почти во всех случаях был здесь языковой барьер, который советские патриоты разными способами стремились преодолеть. Так, например, бывший слушатель Военной академии им. Фрунзе капитан Н. Н. Колпаков, попавший в немецкий плен в дни ожесточенных сражений 1941 г. за Соловьевскую переправу через Днепр, оказавшись потом в шталаге XVIII А в Вольфсберге, раздобыл английско-русский и русско-английский карманный словарь, настойчиво изучал английский, чтобы научиться изъясняться с англоговорящими товарищами по судьбе.
   Катастрофа немецких войск под Корсунь-Шевченковским, разгром группы армий "Север" под Ленинградом и выход Красной Армии к границам республик Советской Прибалтики чрезвычайно встревожили правителей нацистской империи. Не случайно именно в те дни верхушка режима обращала пристальное внимание к социальным процессам, развивавшимся в немецком тылу. Воспроизведем здесь содержание только двух, весьма типичных для того времени донесений службы безопасности о политическом положении в Германии. Первое датировано 21 февраля, а второе - 24 февраля 1944 г. Основываясь на телеграммах многих местных полицейских инстанций, первое донесение говорит о резком возрастании антифашистской активности находившихся в стране советских граждан, значительном снижении ими производительности труда, нескрываемом выражении надежды на уже скорое возвращение на родину. По сообщению из Кобленца, на некоторых предприятиях города во время ночной смены "русские рабочие поют антинемецкие песни", а в Берлине отмечались случаи, когда в колоннах советских рабочих, следующих из лагеря и в лагерь, слышится пение "Интернационала".
   По данным цензуры Штеттина, почти во всех семи тысячах проверенных писем, написанных гражданами СССР своим знакомым, открыто говорилось о ненависти к надсмотрщикам и поработителям.
   В донесении службы безопасности от 24 февраля отмечалось значительное увеличение числа хищений иностранцами грузов на транспорте. Нередко отправления не доходили по железной дороге до адресата в сохранности.
   Двадцать второго февраля 1944 г. первый заместитель рейхсфюрера СС Гиммлера начальник Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннер направил всем полицейским инстанциям страны распоряжение, которое стоит воспроизвести полностью. Вот его текст: "Начальник полиции безопасности и СД Берлин, 22 февраля 1944 г.
   IV 5 - В № 120/43 Секретно
   Срочно
   а) всем управлениям государственной полиции,
   в) командирам полиции безопасности и СД в генерал-губернаторстве и занятых восточных областях,
   с) уполномоченным Главного управления имперской безопасности по борьбе с побегами военнопленных в военных округах при управлениях уголовной полиции в:
   Кенигсберге
   Штеттине   Берлине
   Дрездене
    Штутгарте, Реклингхаузене, Мюнхене, Бреслау, Касселе, Гамбурге, Ганновере, Франкфурте-на-Майне, Нюрнберге, Вене, Зальцбурге, Данциге, Познани и при командире полиции безопасности и СД в Люблине.
   Для сведения
   Главному управлению имперской безопасности, правлениям и отделам II А 1-3 экз., IV-гст - 2 экз., IV А2, ШВ, VC1.
   IV - управление государственной тайной полиции (гестапо) того же Главного управления;
   высшим руководителям СС и полиции,
   командирам полиции безопасности и СД,
   инспекторам полиции безопасности и СД,
   уполномоченному командира полиции безопасности и СД в Брюсселе,
   управлениям уголовной полиции.
   Относительно: Нелегальной организации "Братское сотрудничество всех военнопленных Польши, Франции, Чехословакии, Югославии, Англии, США и Советского Союза"
   Приложение. По имеющимся сведениям главнокомандующего военно-воздушными силами, у советско-русских военнопленных, используемых в качестве вспомогательного персонала в учреждении Л55855 ЛГПА Мюнхен-2 и авиаподразделении VII военно-воздушного округа, были обнаружены прилагаемые мною программа и инструкция вышеназванной организации. Советский военнопленный Захар Ахметов, личный номер 19990, у которого была найдена программа, бежал вместе с военнопленным Иваном Бондарем.
   Главнокомандующий военно-воздушными силами просил произвести внезапный личный обыск у русских в каждом из подчиненных ему подразделений, чтобы получить, по возможности, дополнительные сведения об этой организации.
   Я прошу в течение марта месяца возможно внезапнее произвести (совместно с уполномоченным Главного управления имперской безопасности по борьбе с военнопленными в своем округе и с привлечением имеющейся при управлении уголовной полиции, оперативной группы...) осмотры и личные обыски советских военнопленных, приданных отдельным подразделениям авиации, и в лагерях военнопленных.
   О приказе главнокомандующего военно-воздушными силами информировать комендантов лагерей и командиров авиаподразделений, а также уполномоченных Главного управления имперской безопасности и ходатайствовать о выделении вспомогательного персонала. Особое внимание обратить на тех военнопленных, которые в лагерях и авиаподразделениях выполняют особые функции (персонал кухонь, врачи и т. д.).
   В случае, если имеющихся в распоряжении отделений государственной полиции сил, включая оперативные команды отделений уголовной полиции и армейского вспомогательного персонала, окажется недостаточно, начальникам управлений уголовной полиции и командирам полиции порядка ходатайствовать о выделении дополнительных резервов.
   В связи с вышеизложенным обращаю внимание на то, что среди военнопленных, особенно советских, уже возникали повстанческие организации, которые, насколько удалось установить, действовали по единым указаниям и имели связь с восточными рабочими. Об этом последует особая директива.
   О результатах обысков обстоятельно докладывайте.
   Дополнительно для государственной полиции города Галле:
   У советского военнопленного Александра Сазоненко, личный № 93579, используемого в составе вспомогательного персонала в 5-м авиационном моторизованном телефоностроительном лагере 7-го полка связи, была обнаружена зашифрованная инструкция об "Организации и проведении работы организации Братского сотрудничества военнопленных". Зашифрованная инструкция прилагается. С [азоненко] находится в одиночном заключении в лагере военнопленных № 5 военно-воздушных сил в Вольфене близ Биттерфельда и может быть допрошен".
   Приведенный документ дает основание по крайней мере для следующих бесспорных выводов: высшее руководство Германии выражало свою большую обеспокоенность тем, что Братскому сотрудничеству военнопленных удалось распространить свое влияние на вспомогательный персонал службы противовоздушной обороны страны и тем самым потенциально получить доступ к оружию. Последнее грозило чрезвычайными последствиями, имея в виду, что "среди военнопленных, особенно советских, уже возникали повстанческие организации, которые, насколько удалось установить, работали по единым указаниям и искали связи с восточными рабочими".
   Разъяснение, содержащееся в директиве Кальтенбруннера, представляется важным потому, что не только существенно дополняет уже известную читателю сводку главного управления имперской безопасности от 29 августа 1944 г. относительно "Обнаруженных и ликвидированных групп нелегальных коммунистических организаций восточных рабочих и советских военнопленных в Германии". Оно, в сущности говоря, констатирует, что очаги повстанческого движения советских людей стали к тому времени реальным фактором политической ситуации в "третьей империи".
   Этим, видимо, надо объяснить и то, что Кальтенбруннер потребовал "срочного расследования и проведения обысков среди военнопленных с целью выявления подробностей, касающихся раскрытой организации БСВ".
   Не может, разумеется, остаться незамеченным и тот факт, что к задаче раскрытия и ликвидации Братского сотрудничества военнопленных привлечено прежде всего внимание высших полицейских инстанций Кёнигсбергского, Штеттинского, Берлинского, Дрезденского и, Штутгартского военных округов. Не исключено, что это связано, во-первых, с их особым положением: ведь прежде всего здесь речь идет о столичном и прифронтовых военных округах, а во-вторых, с тем, что политическая ситуация в них требовала, с точки зрения властей, повышенного внимания.
   Широкий размах деятельности Братства патриотов и других аналогичных организаций советских подпольщиков, воодушевленных победами СССР и приближением Красной Армии к границам "третьего рейха", не мог не оказывать стремительно возраставшее благотворное воздействие на умонастроения узников гитлеровской тюрьмы народов.
   В начале марта 1944 г."представители металлургической и всех отраслей горнодобывающей промышленности страны заявили рейхсоргляйтеру Лею, что снижение уровня производства в последние полгода объясняется не в последнюю очередь актами саботажа и всё растущей трудовой пассивностью иностранных, а также местных рабочих". К этому сообщению немецкой прессы следует добавить, что именно в названных выше отраслях промышленности Германии использовались по преимуществу граждане СССР.
   В сложившейся ситуации резко усилилась полицейская слежка и в лагерях гражданских пленных. Почти год агенты тайной полиции стремились проникнуть в ядро БСВ и, к несчастью, в конце концов достигли своей цели. Последние два акта расправы над людьми этого ядра произошли 4 сентября 1944 г. в Дахау и в ноябре того же года в Маутхаузене. В последнем случае при казни, по некоторым сведениям, лично присутствовал главный палач рейха Гиммлер.
   Сохранились достоверные свидетельства драмы в Дахау и Маутхаузене.
   Международная общественность впервые узнала о ней в ходе Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками.
   Сведения, оглашенные на процессе, не только очень выразительно отразили благородный облик подвижников БСВ, но и венчали их ореолом мучеников. Но изложены тогда они были предельна лапидарно.
   В пятницу, 11 января 1946 г. в темно-зеленый зал нюрнбергского Дворца юстиции, где заседал Международный военный трибунал, ввели очередного свидетеля обвинения директора Пражского госпиталя Франтишека Блаху.
   Этот человек, в свое время изучавший медицину в Праге, Вене, Страсбурге и Париже, в 1939 г., после оккупации нацистами его Родины, был как заложник арестован и с 1941 г. находился в концлагере Дахау. Летом 1942 г. за отказ провести операцию желудка у двадцати здоровых заключенных доктор Блаха был отстранен от лечебной работы в лагерном лазарете и определен в отделение по вскрытию трупов. Там он оставался до освобождения в апреле 1945 г.
   Отвечая на вопросы заместителя главного обвинителя Томаса Додда, Франтишек Блаха рассказал, как в концлагере была расстреляна "в сентябре 1944 г. группа из 94 русских, занимавших высокие военные посты".
   В связи с этим заявлением заместитель главного обвинителя от СССР Ю.В. Покровский спросил свидетеля: "Не можете ли вы сказать более подробно о казни 94 старших и высших офицеров Красной Армии, относительно которых вы ответили на вопросы моего коллеги? Кто это был, какие это были офицеры, по каким мотивам их казнили? Знаете ли вы что-нибудь по этому поводу?" Блаха. Летом или поздней осенью 1944 года старшие русские офицеры: генералы/полковники и майоры - были доставлены в Дахау. Их допросили в ближайшую неделю в политическом отделе, то есть их доставляли после каждого такого допроса в совершенно истерзанном состоянии в госпиталь, так что я мог видеть некоторых из них и хорошо знал их. Это были люди, которые неделями могли лежать только на животе, и мы должны были удалять отмиравшие части тела и мускулов оперативным путем. Некоторые не выдерживали подобных методов допроса, остальные затем по распоряжению из Берлина, из Главного имперского управления безопасности, в начале сентября 1944 года были доставлены в крематорий и там на коленях расстреляны выстрелом в затылок. Кроме того, зимой и весной 1945 года лагерь были доставлены многие русские офицеры, которые поодиночке были либо повешены в крематории, либо расстреляны.
   Покровский. Такой же вопрос я хотел бы задать вам относительно казни 40 русских студентов. Не; сможете ли вы сообщить подробности этой казни?
   Блаха. Да, могу. Эти русские студенты, как и вообще все люди умственного труда,- насколько я помню, среди них находился также врач,- были доставлены в Дахау из лагеря в Моосбурге.
   Отвечая на дополнительный вопрос Ю. В. Покровского о поводах этих казней, чехословацкий врач сказал: "Обоснований мы, конечно, не узнали, так как всегда лишь после казни получали доступ к трупам, а обоснование зачитывалось до казни".
   Двадцать пятого января 1946 г. к свидетельскому пульту был приглашен 45-летний Морис Ламп из города Рубэ, который существенно дополнил показания Франтишека Блахи. Отвечая на вопросы заместителя главного обвинителя от Франции Шарля Дюбоста, свидетель рассказал, как для личного контроля за казнью другой группы участников БСВ в Маутхаузен прибыл Гиммлер.
   "Дюбост. Кто были эти осужденные?
   Ламп. Это были в большинстве случаев советские офицеры, политические комиссары или члены Коммунистической партии. Они прибыли из лагерей для офицеров-военнопленных.
   Дюбост. Скажите, были среди них офицеры?
   Ламп. Да.
   Дюбост. Вам было известно, откуда они прибыли?
   Ламп. Нам трудно было знать, из какого лагеря они прибыли, потому что, как общее правило, их изолировали по прибытии в лагерь и отправляли или прямо в тюрьму, или в блок № 20, примыкавший к лагерю.
   Дюбост. Откуда вы знали, что это были офицеры?
   Ламп. Потому что имели возможность общаться с ними".
   Подробному выяснению обстоятельств и конкретных поводов трагедии, о которой рассказали в Нюрнберге Франтишек Блаха и Морис Ламп, мог бы, конечно, помочь суд над палачами концлагеря Дахау, проведенный незадолго до того американскими военными властями в Германии. Но по мотивам, видимо, политического порядка этого не произошло.
   Известный австрийский публицист Рудольф Кальмар был главным редактором венской газеты "Винер таг". За свои антифашистские убеждения он долгое время находился в заключении. В 1945 г., обретя свободу, публицист написал волнующую книгу о пережитом. В книге есть некоторые важные сведения о БСВ. В ней, в частности, рисуется образ одного из подпольщиков, хранившего трофейное итальянское оружие; которое патриоты похищали из арсенала, находившегося близ лагеря на улице Тортхоф. Советского подпольщика и венского редактора сблизила музыка.
   "Лагерная музыка,- пишет Рудольф Кальмар,- относилась к традициям концентрационного лагеря Дахау. Она являлась элементом той бутафории, которую показывали различным комиссиям, инспекциям и делегациям. Узники с благодарностью принимали эти радости в безрадостности своих будней, а эсэсовцы, заносчиво позируя в первом ряду, сияли от собственной снисходительности... И если нам удавалось... с помощью этой музыки вырвать для заживо погребенных за колючей проволокой хоть несколько часов ничем не отягощенного забвения, то даже самый скромный артистический труд был в тех невероятных лагерных условиях подобен подвигу. Всякий раз ему бурно аплодировали тысячи людей, не только заполнивших помещение, бани, но и толпившихся перед входом в нее. То были самые благодарные и самые искренние аплодисменты, какими когда-либо могли быть награждены музыканты.
   С 1943 г. среди лагерных музыкантов оказался и молодой блондин Кириленко, по профессии - первая труба московской оперы, неунывающий парень со светло-голубыми глазами. Он играл на своем инструменте с виртуозностью подлинного мастера, всегда полный молодого, казалось ребячьего, задора. Мужественный Кириленко почти не говорил по-немецки, а мы и того меньше понимали русский. Разговор с ним выглядел как сердечный диалог дружеских взглядов и задорной трубы. Кириленко, насколько мы могли узнать от него, был в составе русского фронтового театра командирован в сражающиеся советские войска, которым вскоре пришлось вести бои в окружении. Участок, где находился его оркестр, также очутился в кольце, и пути отхода к своим оказались для трубача отрезанными. Так Кириленко попал в Мюнхен. Некоторое время он играл в кафе в джазе, потом ему удалось установить связи с другими русскими. Он говорил с ними о далекой общей Родине, пел с ними русские песни и жил с ними, как брат среди братьев, пока однажды не был арестован. От Мюнхена до Дахау недалеко. Вскоре в концлагере стало известно, что Кириленко - музыкант, и через несколько недель он был уже одним из самых популярных членов лагерного оркестра... Под бурные аплодисменты доброй половины лагеря он исполнял свои знаменитые соло: "Грустную песенку" Чайковского, арию из оперы "Садко" Римского-Корсакова, серенаду Шуберта, "Почта" и старинное соло "Пусть хранит тебя бог, ведь было так чудесно..." из "Трубача из Зеккингена". Или он солировал с оркестром, или я аккомпанировал ему на нашем старом расстроенном рояле. Он играл, радуясь тому, что может играть, и, казалось, забывал концлагерь, когда, улыбаясь, поднимал свою трубу, чтобы в нашем жалком положении очаровывать нас далекой страной мимолетной мечты. Его дом находился недалеко от Москвы, там жили его мать и ребенок. О своей жене, о какой-либо женщине Кириленко никогда нам ничего не рассказывал. Он говорил лишь о своем ребенке, и только о нем. Своими блестящими зубами он ломал немецкие слова, как твердую древесину, и разрывал предложения в причудливо сгруппированные обрывки. То, что не мог он дать нам понять словами, он объяснял руками, подчеркивая смысл блеском глаз, и, наконец, игрой на трубе объяснял все, что имел в виду.
   Так мы жили, так мы боролись, так мы трудились и так радовались друг другу, пока однажды некоторые из заключенных русских не были увезены из лагеря на допрос в Мюнхен. Один из них спустя два дня вернулся назад. Ногти пальцев его обеих рук были окровавлены и сплющены... Дал ли тот человек показания или нет, и было ли правдой то, что, быть может, он сказал, или только средством избавления от пытки - теперь уже никто сказать не сможет. Другой вернулся из Мюнхена с глубокими ранами на ягодицах. Они были такими глубокими, что в них легко уместились бы ладони. Трещины кругами расходились по бедрам. До изгиба бедер простирались темно-синие полосы от ударов гибкой плеткой...
   У других вернувшихся из Мюнхена все тело было обожжено сигаретами. Иных с вывернутыми за спину руками подвешивали на зловещую дыбу. Некоторые вернулись с темно-синими подтеками глаз и черепом, покрытым кровавой коркой. Должен ли я описывать все зверства, которые годами были нашими буднями? Буднями, от которых все мы и каждый в отдельности ежедневно приходили в дрожь? Эти зверства просто не имели какого-либо разумного основания. Я не буду говорить ни о ком другом, а только о трубаче Кириленко. Однажды вечером - это было весной 1944 г.- вместе с другими русскими они увели его, чтобы изолировать в особом блоке. Все это казалось нам не случайным. Строгая изоляция была подозрительной. У одного из рядовых эсэсовцев мы попытались узнать то, что никогда нельзя было спросить у старших из них. Тот повел плечами и сказал, что ничего не знает, что русские изолированы по приказу свыше. Изоляция очень строгая и выглядит как будто... Мы находились достаточно долго в лагере, чтобы понять и недосказанное.
   Как-то в субботу один из товарищей решился на смелый шаг - он пошел к лагерфюреру и попросил разрешить трубачу участвовать хотя бы в одной репетиции, а затем - и в воскресном концерте. Лагерфюрер несколько минут думал и разрешил. Кириленко пришел к нам. Мы дали ему еды, курево, принесли его трубу, и все стало, как прежде. После окончания репетиции его снова вернули в изолированный блок. На следующий день после обеда мы давали концерт. Охранник привел Кириленко в баню, он занял свое место у пульта и играл, как играл в прошлом. Его труба ликовала и так рыдала, он так исполнял свои рулады и переливающиеся каскады, что слушавшие его товарищи буквально кричали от восторга. В заключение Кириленко попросил меня еще раз аккомпанировать ему партию из оперы "Садко" - эту скорбную песнь русских просторов. Никогда я не слышал, чтобы он так играл. Затем Кириленко отдал свою трубу, протянул всем нам руку и ушел к своим товарищам в особый блок. Он уже знал то, что нам стало известно только на следующее утро. На следующее утро он стоял с 79 другими русскими, среди которых многие были офицерами, на улице перед служебным корпусом...
   Их построили в каре по пять человек в ширину и шестнадцать в длину. Мы видели, как их выводили, когда над лагерем еще стелился густой белый туман, тянувшийся с близлежащих торфяных полей. Около 9 часов перед колонной узников, стоявших по стойке "смирно", как вкопанные, появилось несколько офицеров и унтер-офицеров, среди них комендант лагеря и рапортфюрер. Зачитали список. Выкликавшиеся пофамильно русские называли даты своего рождения. Я находился в бараке, выходившем на ту улицу, и через окно смотрел на Кириленко. Наши взгляды скрестились. Примерно к 10 часам первые двадцать человек были построены отдельно, их снова сверили со списком и повели к воротам. Там узников приняла группа эсэсовцев с винтовками наперевес и увела. Они перешли через ручей, двинулись вдоль мастерских, а затем повернули направо. Через окна мы видели их, а они видели нас. Еще сотня шагов, и там находился крематорий. Значит, их вели туда. Никто из нас не произнес ни слова.
   Спустя несколько минут увели последних двадцать, среди них и моего Кириленко. Он уже не смотрел в мое окно, а лишь пристально глядел прямо перед собой, затем по команде дежурного резко повернулся налево и вместе с другими, в ногу, пошел к воротам".
   То было 4 сентября 1944 г.
   К впечатляющей картине, нарисованной Рудольфом Кальмаром, остается добавить немногое. Фамилию известного московского артиста его австрийский друг, естественно, воспринимал на слух, и это повлекло за собой ее незначительное искажение. В действительности здесь имеется в виду Алексей Кириленков, первая труба Государственного джаз-оркестра СССР, руководимого В. Н. Кнушевицким.
   Случилось так, что спустя немногим более 40 лет после трагедии 4 сентября 1944 г. в праздничном зале дворца того западногерманского города, в котором находился концлагерь Дахау, давал свой концерт оркестр "Виртуозы Москвы", руководимый известным скрипачом и дирижером Владимиром Спиваковым. Рассказывая по Московскому телевидению о том концерте и атмосфере, возникшей в зале после его окончания, Спиваков говорил: "Очень часто я получаю письма, в которых зрители и слушатели спрашивают - а что вы, непосредственно вы, музыканты Камерного оркестра, можете сделать для укрепления мира? Казалось бы, такая далекая сфера... Когда поют политические песни - это понятно, что они поют о войне. Когда звучит "Ленинградская симфония" Шостаковича - это тоже понятно. А вот когда мы играем Баха, например, как это?.. И вот произошел однажды такой случай. Мы находились в турне по ФРГ, и концерт должен был состояться в городе, чье имя уже само по себе - символ. Это город Дахау. Ну, естественно, многие из нас родились во время войны, многие после войны. Но все равно, у людей так или иначе с ней много связано, причем в каждой семье. И моя мама, которая, слава богу, сегодня находится в этом зале, пережила ленинградскую блокаду. Слово "Дахау" для всех нас специфическое слово. И, говоря откровенно, я вообще не хотел ехать туда играть. Очень противился долгое время. Но поскольку был подписан контракт, не играть было невозможно. В зале было очень много народу, концерт шел своим чередом, так сказать, "по нарастающей". Публика теплела, а в конце нас очень хорошо принимали, вызывали на "бис". После долгого вызова я вышел и без объявления стал играть "Арию" Баха. После ее исполнения возникла гробовая тишина. Она длилась долго. И даже мы, музыканты, не могли говорить друг с другом, просто разошлись по углам, стали собирать свои вещи, чтобы ехать дальше на автобусе в другой город. Я думаю, что произошло это потому, что эта "Ария" Баха стала могучим живым символом протеста, она казалась такой современной, такой жгучей... Потом за кулисы пришел ко мне незнакомый человек и с волнением сказал: "Я критик и по своему положению не имею права приходить к вам за кулисы, потому что пишу статьи. Мою газету вы, наверное, знаете. Она достаточно часто резко выступает против вашей страны, но тем не менее я хочу вас поблагодарить за такой урок, который вы нам сегодня преподали. Мы все поняли. (И у него голос задрожал.) Пожалуйста, приезжайте к нам почаще, если вы будете приезжать, мир на земле станет прочнее". Завершая свой рассказ, музыкант сказал, что повторить то исполнение "Арии" Баха ему, вероятно, никогда уже не удастся. В лучшем случае он сможет к нему лишь приблизиться.
   Спустя некоторое время удалось разыскать номера западногерманских газет, в которых были опубликованы рецензии на тот концерт оркестра "Виртуозы Москвы". Они в значительной мере воссоздают чувства и оценки анонимного критика, который столь восторженно выражал свою глубокую признательность советскому артисту.
   Гестаповский разгром основного ядра БСВ вовсе не означал разгрома всего освободительного движения советских людей в Германии и порабощенных ею странах. Приближение Красной Армии и ее союзников к границам рейха лишь усиливало его. Характеризуя деятельность организации Братское сотрудничество военнопленных, уже известный читателю польский историк второй мировой войны Шимон Датнер справедливо пишет, что "ее характер и цели заслуживают самой высокой оценки".
   Свой вывод ученый мотивирует, в частности, и тем, что это была, как, он подчеркивает, одна из "изумительных попыток включить в борьбу против германского фашизма также и военнопленных многих других национальностей, причем в самом сердце преступного "третьего рейха"".
   "Выдержки из инструкции и программы БСВ, обнаруженные в Мюнхене администрацией одного из лагерей советских военнопленных,- продолжает Датнер,- были "настолько сенсационны", что местное начальство немедленно направило соответствующий рапорт по команде. Ввиду его особой важности дело было доложено лично рейхсмаршалу Герингу".
   В новых условиях, страшась дальнейшего сплочения рядов участников освободительного движения, роста его популярности и желая любой ценой обезопасить свой тыл, высшие правители рейха через главное имперское управление безопасности и ведомство Вильгельма Канариса стремились использовать рост антинацистской активности советских людей в Германии в своих далеко идущих внешнеполитических целях. В доверительной информации, которую они по различного рода каналам тайно передавали в США и Англию своим тамошним единомышленникам и доброжелателям, нацистские провокаторы квалифицировали, скажем, то же Братское сотрудничество военнопленных не более и не менее как "Южносоветский Коминтерн". Играя на антикоммунистических устремлениях крайне правого крыла англо-американских правящих кругов, гитлеровцы и таким способом добивались подрыва единства государств антифашистской коалиции, достижения на антисоветской основе военно-политического компромисса на Западе. Вот только один из многочисленных примеров, подтверждающий правомерность сделанного вывода,.
   С конца 1942 г., но еще в большей степени с весны 1943 г.. вице-консул при германском посольстве в Цюрихе Ганс Гизевиус установил тайный контакт с руководителем европейского бюро ОСС - военной разведки Алленом Даллесом, обосновавшимся в Берне на Херенгассе. Гизевиус, одновременно агент германской разведки, систематически информировал Даллеса о внутриполитическом положении "третьего рейха". Он, в частности, сообщал, что внутри Германии действует подпольный коммунистический руководящий орган, который "координирует деятельность коммунистов в стране... и получает помощь русского правительства. Влияние этого органа, продолжал Гизевиус, чрезвычайно возросло благодаря присутствию в Германии миллионов русских военнопленных и рабочих, многие из которых тайно организованы... Тенденция к крайнему полевению чрезвычайно усилилась и продолжает усиливаться еще больше".
   Спустя 35 лет комиссия палаты представителей конгресса США, занимающаяся расследованием деятельности правительственных органов, решила предать гласности стенограмму показаний в конгрессе Аллена Даллеса, данных в 1947 г. Показания бросают дополнительный свет на широкие контакты и связи американской разведки с представителями, гитлеровского абвера во время второй мировой войны.
   Как сообщает агентство ЮПИ, "эти ранее секретные показания подтвердили прежние сообщения о проникновении американской разведки в ключевые разведорганы Германии, а также о том, что шеф американского управления стратегических служб в Швейцарии Аллен Даллес находился в прямом контакте с руководителем абвера адмиралом Вильгельмом Канарисом, его заместителями и агентами.
   Доклады Гизевиуса руководителю европейского бюро ОСС, преследовавшие явно провокационные цели, вместе с тем в немалой степени отражали реальное положение. И в этом отдавали себе достаточно полный отчет лидеры Германии.
   Так, в июне 1944 г. в одном из своих докладов о состоянии военной экономики страны министр вооружений и военной промышленности Шпеер говорил, что побеги из лагерей иностранных рабочих и военнопленных приняли угрожающие размеры и что из общего числа бежавших ежемесячно удается обнаружить и вернуть к местам работы от 30 до 40 тыс. человек.
   В послевоенные годы западногерманский исследователь X. Пфальман определил, что только до 1 сентября 1942 г., за первые 14 с небольшим месяцев Великой Отечественной войны, из плена бежало почти 41 300 офицеров и солдат Красиной Армии.
   Какой части вырвавшихся из-за колючей проволоки лагерей удалось обрести полную свободу и вернуться в строй антифашистских борцов, сражавшихся с оружием в руках, сказать, разумеется, не возможно. Тем не менее участие большого числа их в партизанских акциях на временно оккупированной врагом территории Советского Союза, а также во многих других странах свидетельствует о том, что значительная часть побегов, особенно в последний период войны, увенчалась полным успехом.
   Перед лицом такой ситуации как правители Германии, так и правые силы Англии и Соединенных Штатов Америки не исключали возможности вызревания внутри страны открытой освободительной акции советских людей, которая по мере приближения войск Красной Армии могла принять весьма серьезный характер. Для предотвращения и решительного подавления ее каждая из сторон готовилась по-своему. Что касается правителей Германии, то они довели свою систему слежки и жесточайшего террора до крайних пределов. Иначе действовали силы крайней реакции Англии и США. Как сообщает бывший командующий 12-й группой армий США генерал Брэдли, еще задолго до десанта в Нормандии Верховный союзнический штаб разработал чрезвычайный план действий, носивший кодовое название "Рэнкин С". Согласно этому плану, "для предотвращения хаоса на континенте мы должны были бросить все наличные силы в Европу, немедленно форсировать Ла-Манш, вторгнуться в Германию, разоружить ее войска и захватить контроль над страной в свои руки. Таким образом, - продолжает Брэдли,- в ноябре 1943 года 1-я армия занималась не подготовкой к операции "Овер-лорд", а чрезвычайным планированием операции "Рэнкин С". В случае краха Германии осенью 1943 года 1-я армия, должна была выделить десять американских дивизий для немедленного форсирования Ла-Манша".
   Сведения американского генерала подтверждает и английский историк Джон Эрман. Говоря о заключительном докладе англо- американского Объединенного комитета начальников штабов 24 августа 1943 г., он отмечает, что этот документ следовало считать планом "решающего наступления в Европе", действовавшим вплоть до выхода англо-американских войск к государственным границам Германии. "Мы изучили, - продолжает Эрман,- подготовленные штабом генерала Моргана планы высадки на континент при чрезвычайных обстоятельствах (операция "Рэнкин"). Мы приняли к сведению эти планы и дали указание продолжать работу над ними, учитывая прежде всего условия, необходимые для обеспечения господства в воздухе, и количество сил, необходимое для обеспечения этой операции".
   Учитывая сложившуюся военно-политическую ситуацию в Европе, рост влияния антифашистских сил; во главе которых стояли коммунисты и другие революционеры-патриоты, опасаясь распространения их идей среди населения Германии, верховный главнокомандующий экспедиционными силами союзников в Западной Европе генерал Эйзенхауэр 5 сентября впервые обратился по радио ко "всем иностранным рабочим", находившимся в "третьей империи". Он советовал им "своими неорганизованными действиями не провоцировать акций гестапо". День спустя генерал следующим образом конкретизировал свой "приказ": иностранцам следует покидать места работы и уходить в сельские районы, они должны собирать информацию о передвижении немецких войск и составлять списки лиц, совершающих злодеяния, делать все возможное, чтобы препятствовать разрушению немцами коммуникаций и промышленных предприятий.
   Двадцать пятого сентября, повторяя свой призыв и подчеркивая, что иностранным узникам "третьей империи" спасение от голодной смерти можно найти только в деревне, генерал Эйзенхауэр восклицал: "Задача времени - не революция, не гражданская война и баррикады, задача времени-покидать города, покидать заводы, рабочим военных предприятий пассивно сопротивляться, уходить в деревни и помогать немецким крестьянам!"
   Между тем уже в последние дни августа 1944 г., когда войска Красной Армии, продолжая свое мощное наступление, вышли к германской границе на восточно-прусском направлении, когда стремительно наращивали свои удары по врагу патриоты порабощенных гитлеровцами стран, повстанческая инициатива советских узников нацистской империи, как помнит читатель, во многих местах достигла взрывной, отметки. Но все же наиболее результативной она оказалась в странах, оккупированных вермахтом. Ведь если в самой Германии этой инициативе противостоял не только репрессивный аппарат рейха, но очень часто враждебная предубежденность, укорененная нацистской пропагандой в сознании значительной части населения империи, то в странах, о которых ведется здесь речь, она опиралась на поддержку, а часто и активную помощь антинацистски настроенных народных масс.
   Об участии граждан СССР в освобождении Франции написано довольно много. Однако новые розыски и изыскания в этой области значительно расширяют наши познания. Ограничимся только тремя штрихами, дополняющими эту славную страницу борьбы против фашизма.
   Департамент Верхняя Савойя был одним из наиболее значительных районов французского Сопротивления. Уже с 13 августа 1944 г. патриоты прервали всякое движение немцев на дороге Эхле-Бен - Аннемассе и на национальной магистрали Эхле-Бен - Аннеси. 28 августа были освобождены Аннемассе и Клюз, в тот же день капитулировал гарнизон Аннеси. В тех сражениях немцы потеряли одними только пленными 1400 своих офицеров и солдат.
   Особенно тяжелыми были бои, которые вел на горном плато Глиер отряд франтиреров "Либерте шери". В его составе находились бежавшие из немецкого плена два советских воина - Александр Циммерман и Василий Дорганов. Как свидетельствуют их боевые соратники, оба они погибли геройской смертью - первый 18 января 1944 г., а второй 2 августа того же года. Останки их покоятся у подножия седого Монблана на кладбище городка Пти-Борнан.
   В департаменте Индр и поныне чтут память участников сражения 30 августа - 1 сентября 1944 г. у Пулине, в ходе которого 52 макизара под командованием Жана Блондо наголову разгромили конвой отступавших немецких солдат, состоявший примерно из 50 грузовиков. В той ожесточенной схватке с врагом патриоты потеряли только трех своих боевых друзей, среди которых был бежавший из-за колючей проволоки бывший узник немецкого лагеря военнопленных Андрей Донда из Владивостока.
   В том же департаменте люди старшего поколения хорошо помнят так же девятнадцатилетних советских солдат - ленинградского студента Анатолия и грузинского садовода Владимира, которые вместе со своими товарищами яростно сражались против общего врага у Фредиля. Их одиссею передавали из уст в уста. Сбитые и раненные во время парашютажа за линией фронта, они оказались на территории, захваченной врагом. Смельчакам удалось "оторваться" от погони и в железнодорожном составе пересечь Польшу и Германию. На французской земле парашютисты примкнули к отряду франтиреров, в котором было немало испанских республиканцев, возглавляемых соратником легендарного Энрике Листера Франциско Асеведо.
   Департамент Морбиан, что на южном фасе Бретани, был также одним из наиболее активных центров национального Сопротивления. Он дал этому славному движению 12 тыс. бойцов, т. е. столько, сколько не дал никакой другой департамент страны. К франтирерам Морбиана примкнуло множество советских воинов, бежавших из лагерей строительства гитлеровского "Атлантического вала". В одном из батальонов, которым командовал коммандант Мюллер, особо прославилась в боях за освобождение Лорьяна боевая группа Пьера Гарньеля, состоявшая почти полностью из наших соотечественников. Заслуги боевой группы и ее командира были отмечены специальным приказом командующего XI военным регионом генерала Аллара. Он датирован 15 февраля 1945 г., и в нем говорится о "хорошо сражавшейся группе советских военнопленных, бежавших из лагеря для продолжения борьбы против нацизма". 5 августа 1944 г. она вступила в бой с большим кавалерийским подразделением противника, и ее командир, "прикрыв своих бойцов, вышел на дорогу и шквальным огнем приостановил продвижение врага".
   В домашнем архиве Сюркуффа, как называли Пьера Гарньеля в годы Сопротивления его друзья по борьбе, сохранился список личного состава партизанского подразделения, которым он командовал. Список датирован июлем - августом 1944 г., и в нем фамилии и имена макизаров, их семейное положение, дата рождения, вид личного оружия и его номер. Выше приводится этот уникальный документ в том виде, в каком он в свое время был составлен.
   Трудно сказать, как в дальнейшем сложилась судьба боевых товарищей Пьера Гарньеля, но нам известно, что двое из них, Куиселев Иван и Пареилко Василий, пали в бою за освобождение города Эннбон, что близ Лорьяна, и что останки их покоятся на скромном кладбище пригорода Эннбона Локрист-Инцинцак.
   Что же касается самого Пьера Гарньеля, то, отмечая его заслуги в общей борьбе против фашизма, советский посол во Франции от имени Президиума Верховного Совета 7 мая 1985 г. торжественно вручил ему медаль "Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне".
   

   Победы Красной Армии и союзных ей войск над вермахтом, бомбардировки Германии с воздуха, "рельсовая война" советских партизан против немецких фронтовых тылов, возрастание усилий участников западноевропейского антифашистского движения Сопротивления - все это оказывало прогрессирующее воздействие на все слои узников нацистского рейха. Они, разумеется, не могли не затронуть и тех, кто, попав в самый трудный период Отечественной войны во вражеский плен, не выдержав чудовищных лагерных условий, в которых, как писал спустя годы в своих воспоминаниях академик Ф. Ф. Сопрунов, "надежда выжить была ничтожной, а борьба за жизнь отчаянной", дал себя загнать в так называемые добровольческие воинские формирования германской армии.
   Зимой 1941 г., в период повальной эпидемии дизентерии и сыпного тифа, охватившей переполненные загоны, именовавшиеся лагерями для советских военнопленных, надежда выжить стала еще более ничтожной. Сколько сотен тысяч молодых жизней унесла та страшная эпидемия, никто сказать не сможет.
   Пережившие эту трагедию, ослабевшие физически и духовно люди сразу же стали жертвой неслыханной по своей чудовищности провокации. Лживыми посулами и лестью их настойчиво начали вербовать в "добровольцы". Далеко не случайным являлось и то, что эти формирования вермахт начал создавать на территории оккупированной Польши, т. е. там, где в целях жесткого устрашения и беспощадного подавления коренного населения были созданы основные гитлеровские центры уничтожения людей - концлагеря Аушвитц, Майданек, Равенсбрюк, Штуттхоф и их филиалы, где в ходе селекции, от ранений, голода и болезней, по неполным данным, погибло 1 млн 800 тыс. советских военнопленных.
   Уже к сентябрю 1942 г. там были организованы туркестанский, азербайджанский, армянский, идель-уральский и грузинский батальоны, которые для обмана общественного мнения и прежде всего обмана самих военнопленных назывались "легионами". Во главе "легионов" стал бывший военный атташе германского посольства в Москве генерал Кёстринг. Главная задача всех этих воинских формирований состояла в разжигании национальной вражды, между народами СССР, и подготовке кадров для органов местной администрации на оккупированных территориях Советского Союза. В этом плане "легионы" должны были, в частности, способствовать захвату частями вермахта Кавказа, а затем и их прорыву в районы Ближнего Востока. В другой связи уже говорилось, что рядовой состав "легионов" и иных "добровольческих" формирований отличался большой социальной пестротой. В них, было как "немецкое ядро", так и немало озлобленных жертв сталинской коллективизации сельского хозяйства в СССР; что же касается их командного состава, то он почти сплошь состоял из предателей Родины, выходцев из антисоветски настроенных слоев эмиграции и буржуазных националистов различных мастей.
   Венчал командный состав "добровольческих формирований" карательный персонал гиммлеровской службы, марионеткой которого вскоре стал изменник Родины бывший командующий 2-й ударной армией Волховского фронта генерал Власов.
   О его так называемой Русской освободительной армии (РОА) написано достаточно много. Не обошел стороной эту трагическую тему и А. И. Солженицын. Стремясь, как художник, разобраться в ней, он в своей книге "Архипелаг ГУЛАГ" не оправдывает и не воспевает "этих отчаявшихся и несчастных людей, но он просит суд потомков учесть и некоторые смягчающие их вину обстоятельства: эти молодые и часто не слишком грамотные, в большинстве своем деревенские парни были деморализованы .поражением армии, им твердили в плену, что "Сталин от вас отказался", что "Сталину на вас наплевать", и они хорошо видели, что это так и есть и что их ждет голодная смерть в немецком лагере".
   Участник Великой Отечественной войны коммунист Н. И. Васильев, проживающий в Горьковской области, пишет: "А знаете ли Вы, сколько безвинных честных, людей - пленных - по наивности оказались потом власовцами? У немцев была четко отработанная система вербовки к власовцам, основанная на том, что советские военнопленные были брошены властью СССР. Они содержались на пределе физического и нравственного уничтожения. Утром умерших снимали с двух-трех ярусов сплошных нар, у многих уже были обгрызены крысами уши, носы, пальцы. Военнопленные, как муравьи, несли умерших, везли на тачках, закапывали - и все видели, что это, может быть, их завтрашний день... Немцы стреляли в русских и не стреляли в западных граждан, так как русские были брошены и прокляты. Не имея связи с домом, опухшие от голода, раненые, больные, раздавленные всей машиной войны и разлукой с Родиной, они не всегда разгадывали цели спецработ, спецкоманд и их агентов, которые вербовали якобы вовсе не в РОА ("Российскую освободительную армию"* Власова), а просто на работы, где будут лучше кормить и вместо деревянных колодок дадут башмаки, а может быть, и нары - не сплошные, а для двух человек.
   Записавшись в команду на спецработы, шли к хозяину. Военнопленный поправлялся, наедался, переставал пухнуть от голода и работал и уже надеялся жить. Через некоторое время их стали освобождать от конвоя, если сменят форму военнопленных на форму РОА. И тут же агенты говорили: "Бери форму. Может, перебежишь к своим". Тем, кто не брал форму, грозили и отправляли обратно в лагерь, где была вонь, вши, грязь и смерть. Под нажимом и в надежде перебежать к своим многие надевали форму РОА. Они еще не стреляли, они еще не знали, куда поведет эта дорога! Такие команды кормили, одевали, водили на спецработы, заставляли мыться и бриться и маршировать. Через два-три месяца их выстраивали и предлагали вступить в РОА. Кто отказывался - расстреливали перед строем. И опять была мысль: будучи в РОА, перебежать к своим.
   Но немцы не дураки и ставили власовцев туда, где они сначала "обстреливались" под прикрытием немцев. А когда уже власовцы были в боях, у них оставалась одна веревочка. Это уже были полные предатели, жестокие враги, загнанные звери", Все это следует иметь в виду, чтобы представить себе, в каких сложных условиях пришлось пробивать себе дорогу организованной освободительной инициативе в тех воинских формированиях особого режима. К чести ее организаторов и вожаков, они не спасовали перед лицом, казалось, непреодолимых препятствий.
   Решительная борьба, развернутая в различных лагерях против вступления военнопленных во вспомогательные и вооруженные подразделения нацистов, несомненно, приносила свои плоды. В немецких архивах мы находим достаточное подтверждение этому. Так, например, 24 октября 1944 г. одно из отделений СД доносило главному управлению имперской безопасности/что "последствия акции генерала Власова малоощутимы как среди восточных рабочих, так и среди военнопленных... никто из русских военнопленных добровольно служить не вызывается. Восточные рабочие - потенциальные солдаты - также не намерены идти добровольно. Может идти речь только о мобилизации восточных рабо- чих.
   Организаторы и активисты патриотического подполья одновременно настойчиво добивались политического разложения "добровольческих" формирований и скорейшего перехода загнанных в них людей в строй верных Отечеству сынов. Разумеется, объективная ценность той инициативы определялась прежде, всего временем ее реализации, на каком этапе войны она имела место,- когда до победы было еще далеко и когда противник был еще силен или когда победа была уже видна невооруженным глазом и вермахт находился уже накануне полного краха.
   Однако при всех обстоятельствах усилия, о которых идет речь, требовали особенного мужества. Вот только некоторые, быть может, самые значительные примеры подобных освободительных операций, увенчавшихся полным успехом. Один из ближайших сотрудников рейхс-фюрера СС Гиммлера, начальник VI управления главного имперского управления безопасности Вальтер Шелленберг, в ходе Нюрнбергского судебного процесса над преступниками с Вильгельмштрассе, а затем и в своих воспоминаниях, написанных после войны, вынужден был признать, что его людьми был создан в районе Бреста особый лагерь военнопленных, в котором велась подготовка диверсантов для действия в тылу Красной Армии, что этот замысел завершился неудачей из-за отказа пленных быть предателями Родины. Шелленберг, в частности, признал, что "зачинщики неповиновения", в их числе военнопленный Козин, были расстреляны, а другие спустя некоторое время включены в батальон "Дружина", сформированный в 1942 г. и предназначенный для антипартизанских операций в районе Невеля.
   Шелленберг с досадой констатирует, что бойцы "Дружины" перебили весь, немецкий командный состав и полностью перешли на сторону партизан.
   Случилось так, что эта смелая операция нашла достаточно полное отражение в наших документах. Витебский областной комитет Компартии Белоруссии в связи с этим событием выпустил специальное обращение, в котором говорилось, как действовали "товарищи из 825-го батальона, сформированного немцами из военнопленных. Они 21 февраля, перебив всех немцев, установили связь с партизанами, и все 1016 человек со всем своим вооружением - 680 винтовками, 130 автоматами, 24 пулеметами, 8 минометами и 16 орудиями-перешли на сторону партизан и вместе с нами беспощадно громят проклятых гитлеровцев".
   Еще более подробно об этой операции свидетельствует известный советский дипломат, в годы войны - работник Центрального штаба партизанского движения П. А. Абрасимов. "П. К. Пономаренко,- повествует автор,- огласил радиограмму, пришедшую в адрес Центрального штаба партизанского движения. Командующий "добровольческим корпусом" бывший подполковник Красной Армии Гиль-Родионов, еще вчера проводивший карательные операции против партизан, в эту ночь со своим "войском" добровольно перешел на нашу сторону.
   Чтобы разобраться во всем этом деле, требовалось срочно отправить в тыл к врагу специальный самолет с особо уполномоченным Центрального штаба.
   По роду нашей службы мы с Сергеем знали о бывшем подполковнике Гиль-Родионове. Под его командой в районе Минск- Вилейка действовал так называемый добровольческий корпус, сформированный в основном из числа бывших военнослужащих Красной Армии, попавших в плен летом сорок первого года. "Корпус" этот, как именовали его в гитлеровских листовках, находился в оперативном подчинении фашистского командования. Скорее всего, как посчитали все в штабе, радиограмма была провокацией. Но дело осложнялось тем, что автором ее был не сам Гиль-Родионов, а командир партизанской бригады "Железняк", один из молодых, энергичных и удачливых партизанских Командиров, коммунист, действовавший в том самом районе, куда пришел Гиль-Родионов.
   - Может, они нашего командира душат? - с тревогой спросил П. К. Пономаренко.- Или, может, убили его? А теперь с нами играют через своих радистов?
   В тот же день из Москвы была отправлена ответная радиограмма. В ней командира партизанской бригады запрашивали о вещах, абсолютно секретных и никому, кроме него, не известных. Если его нет в живых, никто не смог бы дать ответа, даже приблизительного. В радиограмме предлагалось назвать точную дату встречи в Москве и некоторые наиболее важные вопросы, поднимавшиеся на совещании. Ответ пришел незамедлительный и точный.
   Значит, наш командир жив? И все же возможность провокации не исключалась. Надо было отправляться в тыл к этому странному подполковнику с замысловатой двойной фамилией.
   - Кого пошлем? - спросил секретарь ЦК- Сергей предложил свою кандидатуру.
   - Вы слишком много знаете,- возразил П. К- Пономаренко.- И не уговаривайте! Попадете к ним в руки, они найдут способ докопаться до всего...
   Начальник и подчиненный чуть не поссорились той ночью, когда Сергей пытался уговорить Пантелеймона Кондратьевича. И только, когда Сергей напоминал, что шел работать в штаб на полгода... только тогда начальник Центрального штаба согласился.
   ...Линию фронта пересечь следовало затемно. До передовой "дуглас" должны были сопровождать истребители, а потом им предстояло вернуться домой - не хватило бы горючего, чтобы эскортировать до места. Условленный посадочный знак - костры, выложенные "конвертом".
   Сергей вооружился, что называется, до зубов: гранаты, трофейный автомат, магазин к нему, на боку - маузер.
   - Когда сядем, моторы не глушить! - сказал Сергей командиру корабля.
   - Есть! - коротко ответил он.
   Сергей и командир корабля понимали, каким трудным может оказаться их полет. Они летели в сущности безоружные (что может сделать автомат против пушки, если она замаскирована в кустах?), и никто из них не мог предположить, чем окончится этот ночной полет, связанный со смертельным риском... Три "ястребка" покачали крыльями - пожелали удачи, растаяли в предрассветном небе. До района, указанного в последней радиограмме, дошли благополучно. Вот открылся луг с четырьмя кострами, выложенными "конвертом": все сходилось.
   Пилот и Сергей переглянулись.
   - Садимся,- кивнул Сергей.
   ...Колеса побежали по мокрой от росы траве.
   - Моторы пусть работают - на малых,- повторил Сергей и приготовил автомат, прижав его к животу, чтобы - в случае опасности - сразу же пустить по фашистам очередь "веером".
   К самолету бежало несколько десятков людей. Очередь из башенного пулемета прошила воздух. Бежавшие остановились.
   - Командира бригады ко мне! - крикнул Сергей. И вдруг услышал знакомые голоса:
   - Товарищ Антонов!..
   - Глуши моторы! - отчаянно весело приказал Сергей.
   Подполковника Гиль-Родионова допрашивали долго. Сколько самых невероятных, невозможных сюжетов ежечасно и ежедневно предлагала война, сколько необычайных поворотов в человеческих судьбах она открывала! Но такой исповеди, которую слушали Сергей и его друзья той ночью, никто, пожалуй, не мог себе представить.
   ...Кадровый военный, подполковник Гиль-Родионов встретил войну в должности начальника штаба 229-й стрелковой дивизии. В страшные июньские дни сорок первого, когда управление войсками Западного фронта было нарушено, когда на аэродромах горели самолеты, в невероятной "каше" где-то под Толочино подполковник был ранен.
   Очнулся в гитлеровском лагере. Что пережил он в те месяцы, трудно передать: голод, мучения, издевательства. Прошел он путь сложный и совсем не прямой.
   Уже в те тяжелые дни у него зародилась, как он рассказывал, мысль дать согласие на создание, как того хотели фашисты, националистической воинской части, с тем чтобы вывести с собой из лагеря как можно больше пленных, сформировать из них бригаду или дивизию, а затем, получив от фашистов вооружение, перейти линию фронта и соединиться с частями Красной Армии. О своем "согласии служить рейху" Гиль-Родионов сообщил фашистскому командованию и получил согласие на формирование "1-й русской национальной бригады". Геббельсовское ведомство могло торжествовать пропагандистскую победу и штамповать листовки: тысячи бывших военнослужащих Красной Армии повернули штыки против своих. Во главе "1-й русской национальной бригады" стал кадровый командир Красной Армии Гиль-Родионов.
   Прибывшие из Москвы слушали, как обстоятельно, педантично, стараясь ничего не упустить, ничего не забыть, не выставить себя, даже в мелочи, в лучшем свете, докладывал Гиль-Родионов. Настоящий штабист, он сжато и точно объяснял все, что произошло с ним и его людьми...
   - Почему решили перейти на нашу сторону? - спросил Сергей.
   Гиль-Родионов, видимо, ждал этого, самого трудного вопроса.
   - Нас должны были направить на фронт, воевать против своих.
   Ничто не изменилось в лице Гиль-Родионова, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он продолжал говорить:
   - Незадолго до решения о переходе к партизанам на весь личный состав "бригады" было получено обмундирование и вооружение, и в то же время мы получили "пополнение" за счет полевой жандармерии, фашистских офицеров, белоэмигрантов, значит, нам не доверяли. На нашей совести,- глухо заключил Гиль-Родионов,- около сотни партизан.
   Но я одних немцев положил несколько сот, идя на соединение с партизанами, тысячи штыков к вам привел. Три чемодана важных штабных документов, пленных...
   Эпилог истории Гиль-Родионова был дописан в обитом дубовыми панелями кремлевском кабинете Верховного Главнокомандующего...
   Сталин говорил глухо, тоном человека, привыкшего к диктовке, к точным, выверенным формулировкам:
   - Гиль-Родионова представить к Красной Звезде. Семью отыскать, вернуть в Москву. Выплатить по аттестату из расчета оклада начальника штаба дивизии за все эти месяцы. Присвоить воинское звание полковника Красной Армии.
   Перешедшей к партизанам бригаде было присвоено наименование "1-я антифашистская партизанская бригада", и командиром ее был утвержден В. В. Гиль-Родионов.
   ...Когда соединение партизанского вожака Героя Советского Союза Владимира Лобанка отбивалось от эсэсовцев в мае 1944 года, полковник Гиль-Родионов прикрывал его отход. Он лежал в цепи автоматчиков, и очередь из "шмайссера" настигла его, когда бригада уже оторвалась от наседавших фашистов..."
   Нам все еще не известны подробности перехода на сторону партизан 135 легионеров-армян в мае 1943 г. в районе Опочки, как не известны обстоятельства такой же акции, проведенной значительной группой военнопленных из отряда эсэсовца Фюрста в июле 1943 г. в районе Острова, что близ Пскова. Однако не подлежит сомнению, что их, по-видимому, следует рассматривать в прямой или косвенной связи с операцией, проведенной под руководством Гиль-Родионова.
   А вот запись, сделанная офицером оперативного отдела штаба 2-й армии обер-лейтенантом Хейсом в дневнике боевых действий армии: "13.9.1943. 8.00. Командир корпусной группы Ян доложил, что туркестанский батальон, захватив все свое вооружение, целиком перешел на сторону противника".
   На следующий день в том же дневнике появились такие строки: "21.00. После того, как верховное командование сухопутной армии отклонило просьбу пересмотреть вопрос об использовании на фронте добровольческих формирований, верховное командование армии запросило разрешение отвести в тыл для переформирования и перевооружения подчиненные ему добровольческие формирования. Пребывание их в районе действия армии близ фронта и в районах борьбы против партизан представляет собой опасность, которой армия в ее современном состоянии противостоять не может".
   Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Н. И. Сташек командовал в те дни 74-м полком 139-й стрелковой дивизии, входившей в состав 13-й армии. Он подтвердил, что в расположение только его полка перешло множество военнопленных офицеров и солдат, о которых говорит дневниковая запись офицера штаба 2-й немецкой армии. Генерал уточнил обстоятельства того необычного события и сказал, что было это на Десне в районе Чернигова.
   Приведенный эпизод войны стал элементом остросюжетного фильма "Гражданин", созданного узбекскими кинематографистами.
   Рецензируя фильм, газета "Известия" писала: "...Идут синхронные интервью с молодежью. Репортер задает простые на первый взгляд вопросы: "Что такое Родина?", "Когда вы впервые поняли это?", "Когда образован Союз Советских Социалистических Республик?" Лучше бы не слышать ответов иных хорошо одетых, веселых молодых людей. Не за них стыдно - за себя, за нас: в их бездумных, равнодушных словах - и наша вина.
   С этого горького укора начинается лента. А затем идут уникальные кинодокументы: революция, трагедия тридцатых годов, война, военнопленные... Рассказ о пресловутом "туркестанском легионе", созданном гитлеровцами по типу власовских формирований,- не только из тех, кто предал Родину, но и из тех, кто был обманут или просто вынужден надеть немецкую форму в надежде при первой возможности перебежать к своим... Да, сурово и подозрительно относились тогда у нас к таким людям. Но те, кому поверили еще тогда, жизнью и кровью своей доказали верность Родине. Один из них - Абдулла Атаханов" 15. Из фильма зритель узнает... как он после войны стал учителем, как к его боевым наградам добавились мирные ордена и почетное звание "Заслуженный учитель Узбекской ССР".
   Быть может, в прямой связи с акцией, которую осуществили Абдулла Атаханов и его товарищи, следует рассматривать и то, что совершили легионеры из 2-й роты 814-го батальона под руководством военнопленного, лейтенанта Красной Армии М. А. Овсепяна.
   В конце августа 1943 г. батальон был направлен в Новоград-Волынский, откуда 2-я рота двинулась в д.Потиевку, что северо-восточнее Житомира. Там ей удалось установить связь с партизанами. Предварительно разработав план действий, лейтенант Овсепян и его друзья вечером 15 сентября инсценировали нападение, партизан на Потиевку, выступили из нее и в составе роты силой примерно 248 человек с полным вооружением ушли на соединение с партизанами.
   Шестнадцатого октября 1943 г. перебежчиков приветствовал командир партизанского соединения генерал-майор М. И. Наумов.
   К Герою Советского Союза генерал-майору М. И. Наумову почти полностью перешел и туркестанский батальон военнопленных. По другим сведениям, речь шла о роте армянского батальона в составе не то 225, не то 248 человек, возглавлявшейся лейтенантом Овсепяном - переходе, имевшем место в районе Новоград-Волынского.
   Все эти события, совпавшие по времени с глубоким кризисом восточного фронта, вызвали очередной приступ ярости нацистского фюрера, и он отдал приказ срочно разоружить и перебросить формирования, созданные из советских военнопленных, в шахты Франции и в районы строительства "Атлантического вала". Но и там нацистским военным властям не удалось парализовать нараставший процесс.
   Способствовали этому и поддержка местных национально-освободительных сил, и усилия патриотически настроенной части российской эмиграции, создавших специальные подпольные органы помощи советским военнопленным и гражданским пленным.
   ЦК ФКП, в частности, развернул значительную работу по политическому разложению подразделений легионеров, обращаясь к ним с воззваниями и призывами порвать с гитлеровцами и переходить на сторону борцов французского движения Сопротивления.
   Уже во второй половине 1943 г., когда восточные формирования только начали перебрасывать во Францию, штаб командующего "добровольческими частями" при главном командовании Западного фронта доносил, что считает, например, идель-уральский легион самым "ненадежным". В Связи с этим начальник оперативной службы штаба командующего "добровольцами" подполковник Вальтер Ханзен 10 августа 1943 г., среди другого, писал: "Командир кадровой добровольческой дивизии в Лионе вынужден разоружить волго-татарский и армянский батальоны. Все это одна и та же явно трагическая линия развития... 6 сентября командир 827-го волго-татарского батальона докладывает о разоружении остатков его батальона".
   Ветеран немецкой антифашистской борьбы Герхард Кегель, служивший в качестве переводчика в одном из таких батальонов во Франции, пишет в своих воспоминаниях, как он устанавливал связи с "добровольцами", которые "одели ненавистную немецко-нацистскую униформу с твердым намерением при первой возможности перейти на сторону антигитлеровской коалиции, чтобы снова участвовать в борьбе против немецко-нацистского агрессора.
   Эти люди должны опасаться не только штабных офицеров, но прежде всего их контрреволюционно настроенных земляков и сознательных предателей их Родины, которые в любой момент готовы были их выдать нацистам на расправу".
   Говоря далее о своих доверительных связях, установленных с одним из командиров казачьего "добровольческого" подразделения, уроженцем Кубани Олегом Христофоровичем, Кегель подчеркивает слова своего друга, что после высадки союзников Нормандии большинство его людей были намерены при первой возможности перейти к союзникам, но в то же время не желали преждевременными действиями дать основание "немцам" для репрессии"
   Продолжая свои рассуждения на эту тему и отражая господствовавшие тогда среди антифашистских сил убеждения, он воспроизводит свой продолжительный разговор со своим австрийским другом, командиром минометного взвода. "Мы были убеждены, что стремительное продвижение Красной Армии на Востоке и столь же быстрое наступление союзников на Западе приведет к распаду военной мощи "третьей империи" и возникновению революционной ситуации в Германии. Без сомнения, считали мы, в Рурской области или в другом окруженном союзниками индустриальном районе Германии возникнет нечто подобное новому изданию Рурской Красной Армии. В этих условиях наш свежий минометный взвод, возможно усиленный частью наших "казаков", сможет быть очень полезным. Мы сговорились о деталях: приобретении нескольких грузовиков и дополнительного оружия, а также условились о телефонном коде для дня "X". Мы были, едины в том, что не следует преждевременно действовать, а выступать только тогда, когда в немецко-нацистской армии станут отчетливо различимы необходимые признаки разложения. Только тогда считали мы необходимым решительно действовать, избегая пленения войсками западных держав, как можно скорее пробиваться в Рурскую область.
   Однако, когда спустя несколько дней союзническое наступление приостановилось, когда на протяжении недель линия фронта оставалась в основном неизменной, у некоторых наших друзей возникли сомнения, а не-исправимые нацисты стали снова активны".
   Генерал Отто Лаш, известный принятием советского ультиматума о капитуляции подчиненных ему войск в Кенигсберге и тем избавивший тысячи его жителей от гибели, за семь месяцев до того неожиданно был вызван в штаб-квартиру Гитлера, где ему приказано было немедленно отправиться во Францию и принять командование LXIV армейским корпусом, войска которого понесли значительные потери от натиска партизан в департаменте Верхняя Сона.
   Описывая события, которые имели место в ходе выполнения приказа "фюрера", генерал отмечает, что 2 сентября в 9 часов утра вместе с усиленной охраной военно-воздушных сил он отправился из Саарбрюккена
   253 к месту назначения. "На мой вопрос,- пишет Лащ,- в чем необходимость столь значительной команды сопровождения, состоявшей из 5-6 автомашин, на двух из которых были установлены 200-мм зенитные орудия, я получил ответ, что из-за непрерывных атак с воздуха и нападений французских партизан с тыла такое сильное сопровождение необходимо. Уже в течение дня мне стала совершенно очевидна справедливость переданной информации. Дорога пролегала через Страсбург, Комбофонтен к Дижону. Первоначально никаких происшествий не было. Правда, справа и слева от дороги картина производила угнетающее впечатление. Обозы с солдатами всех национальностей - русские, казаки, индусы с тюрбанами на голове - стремились на велосипедах поспешно пробиться в восточном направлении к Рейну. Достигнув Комбофонтена, мы натолкнулись на группу офицеров и солдат противовоздушной обороны. Руководитель группы дал мне знак остановиться и сообщил, что ехать дальше в направлении Дижона нельзя, что примерно в 2 км от того места, где мы находились, его дивизион был атакован так называемым восточным батальоном, солдаты которого выскочили из леса и оседлали дорогу. В результате налета дивизион был почти полностью уничтожен.
   Русские, силой примерно 800 человек, расстреляли немецких офицеров и сражаются теперь против нас. Проведенная мной,- продолжает генерал,- вместе с командиром команды сопровождения визуальная разведка убедила в щекотливости ситуации. На протяжении 300-400 м дорога на Дижон пролегала через ольховый низкорослый лес, местами подступавший на 30 м к шоссе. В самом узком месте на дороге видны были еще горящие автомашины дивизиона противовоздушной обороны".
   Пока еще не удалось установить девичью фамилию молодой француженки русского происхождения мадам Дуйяр из г. Ванна, департамент Морбиан, которая проявила большое мужество. в дни Сопротивления. Жена генерального комиссара флота северо-запада Франции, эта женщина вновь выучила уже забытый ею язык детства для того, чтобы получить, возможность помочь "добровольцам" вернуться в строй борцов против фашизма.
   Это было в августе 1944 г. В Бретани на участке Сан-Пабу-Ланильду оборону вместе с солдатами немецких подразделений удерживали и "добровольцы".
   Когда этот фронт под натиском высадившихся в Нормандии союзников начал откатываться к Бресту и бежавшие оттуда французские моряки сотнями вступали в ряды Ф Ф И, примерно 200 военнопленным из "добровольческих" формирований вместе с немецким кадровым персоналом удалось отойти в лесной массив.
   Перевести этих людей на сторону франтиреров было поручено мадам Дуйяр 27. С этой целью она была отправлена в расположение противника, сообщила командиру "добровольцев" пароль Ф Ф И и передала ему для раздачи солдатам опознавательные нарукавные повязки национального французского флага. Под покровом ночи солдаты неожиданно для немцев снялись со своих позиций, холодным оружием обезвредили нацистов, причем сделали это так стремительно, что крестьяне, которые везли их на своих телегах, ничего не заметили, захватили в плен 284 немецких солдата, освободили Сан-Пабу и укрепленные пункты Кореей и Ильен. Развивая свою атаку, освободившиеся из плена люди вместе с американскими десантниками захватили населенные пункты Конке и Монтбарей. В ходе этой операции "они нанесли противнику потери в двадцать раз большие, чем понесли сами".
   Десятого ноября 1944 г. уполномоченный Совета Народных Комиссаров СССР по делам репатриации граждан СССР генерал Ф. И. Голиков сделал заявление для печати, в котором сказал: "...известно, что на территории Франции большое количество русских, грузин, армян, таджиков, татар, украинцев, белорусов - бывших красноармейцев и офицеров Красной Армии, попавших в плен к немцам и загнанных на территорию Франции, восстали против немецкого командования и с оружием в руках целыми группами и подразделениями участвовали в освобождении Франции".
   В дни окончательного крушения нацистского режима против него открыто поднялись и те, кто дольше других оставались во власти эсэсовских сатрапов и их наемников.
   Так было, в частности, в начале апреля 1945 г. на голландском острове Тексел и в мае 1945 г., во время восстания пражан, где формированиям "добровольцев" удалось с оружием в руках выступить на борьбу со своими палачами.
   Мы привели здесь примеры успешных освободительных акций, которые оказались зафиксированы пером самих участников событий или свидетелей, а сколько было попыток, закончившихся неудачей? Об этом люди, вероятно, не узнают никогда, как, очевидно, никогда не узнают и числа участвовавших в них граждан нашей страны и их зарубежных единомышленников.
   Впрочем, бесспорным свидетельством резкого роста таких попыток самоосвобождения является частично сохранившаяся статистика поступления советских военнопленных из различного рода подразделений "восточных батальонов" в лагерь смерти Маутхаузен. Если в 1943 г. туда было передано 690 человек, в 1944 г.- 4079, то только за первые четыре месяца 1945 г. число их достигло 335. А сколько легионеров погибло в других лагерях смерти?
   Современникам и потомкам, по-видимому, останутся неведомы и имена многих вожаков и организаторов тех акций, людей, которые личным примером показывали духовно надломленным фашизмом военнопленным выход из гибельной трясины, куда загнали их гитлеровцы.
   Но история все же сохранила нам имена тех, кто проявил особенно высокое мужество на этом спасительном поприще. Мы говорим об исключительном подвижничестве, совершенном Мехти Ганифаоглы Гусейн-заде в Югославии, Мусой Джалилем в Германии, Федором Полетаевым и Форе Мосулишвили в Италии, удостоенных посмертно, как помнит читатель, звания Героя Советского Союза.
   
   
   
   

   По-разному сложились судьбы советских узников гитлеровской Германии в последний период коричневой диктатуры и в первые недели свободы. Одни из них принимали участие в заключительных сражениях Великой Отечественной войны, штурме Берлина, освобождении Праги и других центров последнего сопротивления гитлеровцев; другие еще до возвращения на Родину помогали комендатурам Красной Армии и союзных войск, созданным на территории освобожденных стран, а затем и Германии; третьи, под руководством представителей Уполномоченного Совнаркома СССР по репатриации граждан СССР генерал-полковника Ф. И. Голикова, содействовали организации возвращения на Родину миллионов советских людей, созданию для них сборных пунктов, обеспечению их материальной и медицинской помощью; четвертые оказывали посильную поддержку вышедшим из подполья немецким антифашистам, с которыми еще недавно рука об руку боролись против общего врага. Вот только некоторые примеры, иллюстрирующие все эти формы патриотического действия. В специальном донесении командования Группы советских войск в Германии от 5 октября 1945 г., адресованном генерал-полковнику Ф. И. Голикову, приводится много данных "о роли репатриированных контингентов в боевых действиях". В донесении, в частности, говорится, что "группа добровольцев из числа бывших военнопленных, посланная на разведку противника, оборонявшего мост через реку Одер у дер. Цекерик 31.1.45 года, добыла ценные сведения благодаря мужеству, отваге и знанию немецкого языка. Использовав эти сведения, 47-я гвардейская танковая бригада, действуя в передовом отряде 9-го гвардейского танкового корпуса, имела большой успех. Большинство бывших военнопленных, получив ранения, отказывались покинуть боевые порядки для следования в госпиталь.
   В последующих сражениях не было со стороны этих воинов ни одного случая уклонения от боя".
   Проявили мужество и храбрость и репатрианты, действовавшие в частях 8-й гвардейской армии, сражавшихся за овладение Зееловскими высотами, в боях на подступах к Берлину, на улицах германской столицы. Немало их было в числе награжденных орденами и медалями.
   Подобное же отношение к воинскому долгу проявили бывшие военнопленные, находившиеся в боевых порядках 3-й ударной армии, а бывший узник гитлеровских шталагов Зуев Ф. И. был среди первых отважных бойцов, ворвавшихся в здание рейхстага.
   Быть может, особенно символичным является то, что бывшие советские военнопленные Василий Иванович Губарев - уроженец Рязанской области и Иван Егорович Сидоров - уроженец Саратовской области, освобожденные в Западной Германии союзными войсками, пресекли попытку скрыться главного палача "третьего рейха" Генриха Гиммлера, выдававшего себя за простого солдата. Задержав его, они передали преступника английскому военному командованию. Было это к западу от Нижней Эльбы.
   Воспроизведем здесь выдержки из записи рассказа В. И. Губарева, хранящейся в одном из наших архивов.
   "Когда я находился на сборном пункте, то добровольно записался красноармейцем комендантской роты лагеря. Комендантом роты был бывший советский военнопленный- старший лейтенант. 21 мая 1945 года я вместе с напарником, красноармейцем той же роты Сидоровым Иваном, был в составе патруля вместе с английскими солдатами, старшим из них был капрал. Фамилии его я не знаю. Мы проехали полдороги и остановились в местечке Мейнштедт. В это местечко прибыли в 9.00 часов утра. Высадившись из машины, мы с Сидоровым спросили английского капрала: "Каков порядок патрулирования?" Он ответил: "Если хотите, то совершите обход по двое, но в 13 часов приходите кушать, а в 20 часов уходите обратно в лагерь".
   До 13 часов я и Сидоров, вооруженные винтовками и имея на руках повязки - знак патруля, ходили по дорогам, в 15 часов покушали с англичанами и снова ушли патрулировать.
   Вернувшись примерно в 19 часов, мы снова встретились с английскими солдатами из нашего патруля. Спросили их, когда поедем в лагерь. Они ответили: "В 20 часов. Если хотите, то отдыхайте".
   После этого англичане пошли пить кофе, а я и Сидоров снова вышли на дорогу. В пятистах метрах от дороги из леса крадучись вышли три немца. Мы их заметили и пошли за ними. Немцы нас вначале не заметили, мы пустились за ними бегом и, не доходя метров 200, крикнули, чтобы они остановились. Но неизвестные не останавливались. Тогда я дал предупредительный выстрел. Один остановился, двое других продолжали идти вперед. Тогда мы оба резко крикнули "Хальт", взяли винтовки на изготовку и заставили остановиться всех троих. Потом мы вышли к ним на дорогу и спросили: "Солдаты?" Один ответил: "Да". На наш вопрос: "Есть ли документы?" - один из задержанных ответил: "Есть".
   Они показали нам документ. Он был без штампа и без печати. Задержанные были одеты в офицерские плащи, обуты в ботинки, а на одном из немцев были гражданские ботинки и шляпа. Левый глаз его был закрыт черной повязкой, усов не было. В руке он держал палку.
   Задержанных мы повели в деревню и сдали английским солдатам. Трое немцев доказывали англичанам, что они идут из госпиталя и что у одного болит нога и глаз.
   Английские патрули хотели отпустить задержанных, но мы настояли на том, чтобы не отпускать их, а отвести в лагерь. Я и Сидоров вместе с двумя английскими солдатами поехали с задержанными, а четверо англичан из патруля остались в деревне. В лагере нас встретил английский офицер-переводчик, принял от нас арестованных и отправил их на гауптвахту.
   Потом, через пару дней, мы услышали, что нас разыскивают английский офицер и переводчик. Они спрашивали: "Где русские, которые 21 мая задержали трех немцев?"
   Встретившись с нами, переводчик спросил: "Вы задержали 21 мая трех немцев, какие у них приметы?" Мы объяснили. "Вы знаете, кого вы задержали?". Мы ответили: "Нет". Переводчик нам объяснил: "Вы задержали главаря германского гестапо и первого помощника Гитлера - Гиммлера". После этого англичане сообщили, что Гиммлер отравился.
   Свидетельство солдата дополняет официальный рапорт, подписанный майором Годлевским, офицером управления по делам репатриации граждан СССР при Совнаркоме СССР, находившимся тогда в районе Мейн-штедта. Вот слова рапорта:
   "Трех задержанных доставили на машине в лагерь № 619 на лагерную гауптвахту. Там они провели ночь и на другой день были отправлены в комендатуру высшей инстанции.
   В присутствии бывших военнопленных тт. Васина и Юманкова англичанин-переводчик, по званию сержант, разговаривал на гауптвахте с задержанными. Был произведен обыск, и у них были отобраны часы, компасы и карты. Переводчик говорил о том, что у того, который впоследствии оказался Гиммлером, была найдена колбочка с каким-то раствором. Гиммлер заявил, что содержимое колбы - лекарство от [болей] желудка, после чего колба была возвращена ему обратно.
   Переводчик-сержант сказал, что в высшей комендатуре при допросе выяснилось, что тот, у которого один глаз был перевязан черной повязкой, оказался Гиммлером, а остальные двое были его личной охраной. При медицинском осмотре, когда врач стал осматривать у Гиммлера полость рта, последний укусил палец у врача и раздавил во рту колбочку с жидкостью... после чего наступила смерть.
   Двадцать третьего мая, когда патрули в лагере построились для выезда на патрулирование, прибыл переводчик - капитан английской службы Флоуд. Флоуд спросил, кто задержал трех немцев, а по выяснении, что ими были Губарев и Сидоров, сообщил, что тот, кто был с черной повязкой на глазу, оказался Гиммлером. После этого заявления я (Годлевский) обратился к коменданту - подполковнику английской службы Проудлок за уточнением факта задержания Гиммлера. Проудлок официально заявил мне, что он получил доклад от начальника патруля - сержанта, в котором подтверждалось, что действительно наши бойцы комендантской роты задержали троих немцев, один из которых оказался Гиммлером. Ему сообщили об этом из комендатуры гор. Бремерфёрде, куда он отправил задержанных. Тогда я попросил у него справку о задержании Гиммлера, которую через некоторое время и получил от него".
   В уже упоминавшейся сводке главного управления гестапо от 29 августа 1944 г. относительно "Обнаруженных и ликвидированных групп нелегальных коммунистических организаций восточных рабочих и советских военнопленных в Германии" говорилось о деятельности Дюссельдорфского комитета борьбы против фашизма и о его связях с лагерями в Кёльне, Аахене и Южной Германии.
   В связи с деятельностью этого комитета в послевоенной западногерманской исторической литературе не раз упоминалось имя советского химика доктора Пауля Тимора. Особенно много усилий приложил для разгадки тайны этого имени Карл Шаброд, общественный деятель, депутат бундестага от КПГ и историк немецкого движения антифашистского Сопротивления. Он, в частности, отмечал большие заслуги Пауля Тимора в создании и развитии "советского сектора" Союза борьбы против фашизма, подпольной организации немецких противников гитлеризма, возглавлявшейся в разное время Хейнрихом Раббихом, Йозефом Маулем, Максом Возняковски и Йозефом Нойротом. В 1945 г., после освобождения из нацистского концлагеря, ведущую роль в союзе стал играть известный западно-германский коммунист Хайнц Реннер, член КПГ с 1919 г., обер-бургомистр Эссена в 1945- 1946 гг., а затем министр правительства земли Северный Рейн-Вестфалия и член ее ландтага, тот самый человек, который 8 мая вместе с Максом Рейманом на заседании Парламентского совета решительно возвысил свой голос против принятия Основного закона, означавшего раскол Германии.
   Семнадцатого августа 1985 г. крупнейшая рурская газета "Вестдойче альгемайне цайтунг" в своей рубрике "Актуальная история" опубликовала пространную статью, в которой уделила большое место деятельности советского подпольщика Пауля Тимора.
   Воспроизведем с незначительными сокращениями эту примечательную публикацию, озаглавленную "Спустя сорок лет все еще загадка: кто был Павел Тимор?"
   "Одна из наиболее загадочных политических послевоенных историй,- читаем мы в статье,- все еще не выяснена. 40 лет тому назад в середине 1945 г. русский химик д-р Павел Тимор был отправлен самолетом в русскую оккупационную зону Германии.
   Это произошло после того, как он был осужден военным судом за нарушение закона о запрете собраний. Тимор, как предполагают историки Борсдорф и Нитхаммер в своей книге "Между освобождением и оккупацией", стремился организовать в Рурской области большое антифашистское движение. Кто же был Тимор? По этому поводу существуют только предположения.
   В разрушенном центре тяжелой промышленности Германии уже спустя несколько дней после оккупации Эссена американскими войсками наблюдалась активная политическая деятельность. Об этом свидетельствовали единодушные заявления одного из офицеров британской службы безопасности и сотрудника созданной тогда "политической полиции".
   Центром этой политической активности был "Союз борьбы против фашизма". Возглавлял организацию тот самый д-р Павел Тимор, о котором распространялись многочисленные легенды. Был ли он сотрудником советской секретной службы? Или он был двойником? Чем объяснить, что американские оккупационные власти и британские офицеры службы безопасности с момента вступления 10-11 апреля 1945 г. американцев в Эссен так поспешно переправили Тимора самолетом советским властям? Очевидно, предполагают историки, существовало опасение, что тиморовский "Союз борьбы" сможет обеспечить в Рурской области советское влияние или по меньшей мере станет исходным центром сильного коммунистического движения.
   О русском химике сохранилось очень мало документов. Незначительны также материалы, которые американская служба безопасности смогла передать в распоряжение немецких историков.
   Запросы, которые в 1974 г. через одного восточно-берлинского исследователя были направлены, не привели к позитивным результатам. Из архивных учреждений СССР поступил ответ, что о Павле Тиморе у них нет никаких документов.
   Однако в архиве "Шмидт-Алте синагоге" хранится "Отчет о деятельности окружного Комитета борьбы против фашизма". 4 мая 1945 г. он был направлен британскому офицеру безопасности. Отчету предпослана биография д-ра Пауля Тимора, проживавшего в Эссен-Борбеке по ул. Нойштрассе в доме № 84. Там говорится, что Тимор родился в 1905 г. на Украине, изучал химию, работал инженером в красочной промышленности в Москве, защитил кандидатскую работу, был начальником лаборатории одного из московских жиромасличных предприятий, а позднее доцентом одного из технических вузов. С 1939 по 1941 г. он руководитель одной из лабораторий Академии наук. Тимор писал, что в начале войны был призван в армию и вскоре попал в немецкий плен. С 1942 г. работал в Эссене подсобным рабочим на заводе Круппа. "Тотчас же по прибытии в Эссен,- говорит он,- начал свою деятельность и создал в Рурской области антифашистскую организацию". Этим объясняется, что уже спустя две недели после американской оккупации Эссена полиция безопасности военных властей отмечала в Руре по меньшей мере 3 тыс., а может быть и 5 тыс., членов этой организации.
   Сведения о личности Тимора, которые сообщили жители дома № 84 по Нойштрассе, породили новые вопросы. Хотя он был военнопленным, говорили они, но, видимо, пользовался какими-то привилегиями или был на особом положении: жил Тимор не в лагере, а снимал комнату и пользовался правом свободного передвижения. По ночам он часто был вне дома и не на рабочем месте на заводе Круппа. После его молниеносного исчезновения из Эссена говорили, что это был человек с талантом организатора.
   При всех обстоятельствах, спустя недели две после вступления в Рур американцев, несмотря на запрет проведения собраний, в области действовали окружной и местные комитеты антифашистской организации. Во главе ее стояли Тимор, американец немецкого происхождения Отто Вашк, один поляк, четыре немца и еще девять бывших русских военнопленных.
   В Вердене эти люди заняли бюро бывшего национал-социалистского рабочего фронта. В программе из 5 пунктов, приложенной к отчету о деятельности комитета, особенно дерзким являлся пункт 2. В нем Тимор просил рассматривать созданную организацию как силу, являющуюся помощницей союзнической военной власти в деле "искоренения скрывающихся фашистов и раскрытия их вооруженных групп, которые под руководством немецких офицеров пытаются препятствовать восстановительной работе победителей".
   В целях свободного передвижения Тимор просил у военных властей предоставления ему 60 пропусков и по меньшей мере 29 единиц личного оружия для самозащиты.
   В ходе судебного процесса Тимора обвиняли в том, что он понуждал служащих городских учреждений Эссена подписывать заявления о том, что они являлись нацистами и поэтому не имеют морального права продолжать службу в этих учреждениях. Ему далее инкриминировалось, что он принимал участие в собраниях, на которых присутствовало свыше пяти человек".
   Борсдорф и Нитхаммер отмечают в связи с этим в своей книге: "Лишившись руководящих деятелей, Эссенская антифашистская организация вскоре ослабила свою деятельность. Из пяти членов руководства окружного Комитета Союза борьбы против фашизма четверо были эссенцами, которые неоднократно арестовывались нацистами: Хейнрих Раббих, он несколько недель тому назад умер в свои 97 лет в Галле, Макс Возняковский, Йозеф Нойрот и Йозеф Мауль. Раббих говорил, что еще до крушения нацизма Тимор установил с ним контакт, но что, кроме Тимора, был знаком только с руководителями комитета - немцами. Раббих был механиком и занимался ремонтом велосипедов и швейных машин. Случалось так, что ему приходилось ремонтировать швейные машины одного из эссенских предприятий, на котором чинили армейское обмундирование главным образом русские женщины. Некоторые из них в последние дни войны поддерживали с Тимором контакт. "В то время как союзнические армии вели борьбу с оружием в руках,- писал Тимор в мае 1945 г.,- Союз борьбы против фашизма действовал в течение всех лет нацистского господства. Он применял все средства, стремясь свергнуть террористический режим: от саботажа на военных предприятиях Эссена до призыва к рабочим тормозить выпуск военной продукции".
   В одной из листовок, выпущенных весной 1945 г., говорилось: "Мы хотим продолжать уничтожение фашизма до его корней. Но оказывается, что прежде всего в полиции и на предприятиях вновь назначенные старые сотрудники покровительствуют их нацистским друзьям. В полицейском аппарате засилье старых нацистов и офицеров". В другой листовке, написанной Тимором, говорится: "Очищайте органы управления от всех нацистов! Изгоняйте нацистских бонз со всех влиятельных постов!""
   Такая вот несколько двусмысленная статья, в которой истина соседствует с вымыслом.
   На поиски следа доктора Тимора потребовались многие годы, и мы не будем утомлять читателя рассказом о всех их перипетиях, отметив лишь, что большую помощь в раскрытии тайны этого человека оказали ветеран КПСС, известный деятель румынского коммунистического движения Л. Е. Котляр и эссенские антифашисты Тео Гаудиг и Эрнст Шмидт.
   Павел Евстафьевич так искусно законспирировался в годы подпольной борьбы, что и спустя десятилетия его подлинную фамилию установить оказалось нелегко.
   Широкая гласность, утверждающаяся в нашем обществе, и растущий доступ исследователей к архивным фондам облегчили решение и этой задачи. П. Е. Бурла-ченко родился в марте 1905 г. в г. Бершадь на Украине.
   По некоторым сведениям, быть может это только романтическая легенда, его генеалогическое древо по отцовской линии восходит к известной польской графине Ганской, связавшей свою судьбу с Оноре де Бальзаком. В детские годы Павел Бурлаченко, как и все его сверстники, учился в трудовой школе. Потом работал в механической мастерской и занимался самообразованием. В 1924 г. по путевке окружкома комсомола был принят в Киевский политехнический институт. Окончив его химический факультет, он получил диплом химика-технолога, работал на Тростянецком сахарном заводе, стал там начальником лаборатории, а потом заместителем главного инженера. В 1931 г. Павел Евстафьевич приехал в Москву и поступил в аспирантуру научно-исследовательского института пищевой промышленности и одновременно работал на известной столичной кондитерской фабрике "Красный Октябрь".
   Как очень целеустремленный человек и типичный представитель лучшей части молодого поколения своего времени, он был убежденным приверженцем идей партии большевиков. Павел Евстафьевич считал, что как будущий научный работник он сможет обрести право на вступление в ряды ВКЩб) только в результате успешной деятельности на поприще любимой им отрасли знания.
   Разумеется, не случайным было и то, что молодой инженер решил назвать своего сына- первенца, ныне хирурга одной из столичных больниц, популярным в те годы и символичным именем Вилен. Так он, видимо, хотел выразить свое глубокое и искреннее восхищение Владимиром Ильичей Лениным.
   В 1934 г. инженеру-технологу присваивается ученая степень кандидата химических наук.
   Потом была преподавательская работа в педагогическом институте в Самарканде. Казалось, ничто не предвещало тяжелых потрясений. Но то была середина 30-х годов со всеми их особенностями. В 1936 г. органы НКВД арестовывают Павла Евстафьевича и противоправным решением "особого совещания" осуждают на 5 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях.
   После освобождения ученый возвращается в Москву и становится сотрудником одного из академических институтов.
   Шестого июля 1941 г. он солдат 927-го полка 253-й стрелковой дивизии. Говоря о том периоде своей жизни, Павел Евстафьевич после войны в своей автобиографии напишет, что, находясь среди защитников дальних и ближних подступов к Москве, он буквально не выходил из боев.
   Десятого октября того же сорок первого года немецкие солдаты захватили его в плен.
   Потом были транзитные лагеря в городах Белый и Смоленск, а затем шталаг VI D в Дортмунде. Рабочую команду, в которую включили инженера Бурлаченко, заставляли трудиться на предприятии фирмы "Голь-шмидт", изготовлявшей строительные материалы и краски. Из этой команды Павлу Евстафьевичу удалось бежать. Присвоив себе фамилию Тимор, он укрылся в одном из эссенских лагерей для советских гражданских подневольных рабочих, занятых на заводах Круп-па. Именно там развернулась его активная патриотическая деятельность. Он призывал сограждан саботировать военное производство, любыми способами уклоняться от выполнения распоряжений мастеров и надзирателей. Так продолжалось несколько месяцев, пока один из лагерных агентов полиции не выдал его гестапо. Полтора месяца длилось следствие, после которого последовал "рабочий исправительный лагерь". В мае 1943 г. Павел Евстафьевич Бурлаченко совершает новый побег, перебирается в Гельзенкирхен и укрывается в одном из тамошних лагерей для советских гражданских пленных. Через 3 месяца он снова в Эссене - теперь подпольщик, целиком отдается антифашистской работе в столице Рура и окрестных рабочих городах. Материально его поддерживают единомышленники. Используя свои знания немецкого языка, Бурлаченко-Тимор устанавливает нелегальные связи с немецкими рабочими-антинацистами, и в частности с передовыми шахтерами Бохума, которые примыкают к нелегальному Комитету борьбы против фашизма.
   В марте 1945 г. гестаповцы снова нападают на следы деятельности советского подпольщика и опять арестовывают его.
   Гибель казалась уже неотвратимой. Однако произошло иное. Во время одного из последних налетов союзнической авиации на Эссен мощная бомба попадает в здание тюрьмы, в которой он был заточен. Этот авианалет оказался для Павла Евстафьевича спасительным. Вступление союзнических войск в Эссен застает немецких и советских активистов Комитета борьбы против фашизма за строительством организации, которая выступает теперь как влиятельная прогрессивная сила, стремящаяся к сотрудничеству с оккупационными властями. Ближайшими советскими соратниками Павла Евстафьевича являются теперь .Александр Чернотаев, обеспечивающий радиоприем сообщений о развитии боевых действий Красной Армии и союзнических войск, лейтенанты Ковальнов и Кронштейн, учителя Лебедев и Фомре, рабочие Борзов и Наташнов.
   В разгар интенсивной общественной работы инженера Бурлаченко американские военные власти "за недозволенную деятельность" арестовывают его и высылают в советскую оккупационную зону Германии. Пройдя госпроверку, он временно обосновывается в тогдашнем Кенигсберге, в феврале 1946 г. зачисляется на должность начальника производственного отдела мельничного комбината и направляет в Москву на имя высшего руководства страны отчет о деятельности созданной им в гитлеровской Германии подпольной организации. К отчету прилагаются списки советских членов Союза борьбы против фашизма. Теперь, спустя десятилетия, трудно сказать, что послужило подлинной причиной новых злоключений, обрушившихся на голову ученого. Так или иначе, в условиях тогдашней практики грубого нарушения законности 28 мая 1946 г. его арестовывают, и "особое совещание" при МГБ СССР 16 августа 1947 г. осуждает его за "контрреволюционные" деяния на 15 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях.
   Началась длительная полоса новых тяжелых испытаний, и только 20 августа 1957 г. определением Военного трибунала Московского военного округа "постановление особого совещания при МГБ СССР от 16 августа 1947 г. в отношении Бурлаченко (Тимора) Павла Евстафьевича отменено и дело о нем прекращено".
   Приехав в Москву, ученый возвращается к научной работе в Центральной научно-исследовательской лаборатории жировой промышленности Управления медицинской и парфюмерной промышленности Мосгорсов-нархоза. С присущей ему энергией и увлеченностью он отдается теперь работе над проблемами рафинирования жиров. Усилия исследователя окупаются сторицей.
   1958 и 1959 годы ознаменовываются для Павла Евстафьевича двумя крупными научными открытиями в области парфюмерного производства. С конца 1959 г. он старший научный сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского института новых строительных материалов Академии архитектуры СССР, и его увлекает проблема, связанная с развернувшимся в стране массовым сборным домостроением. Оно срочно нуждалось в надежных и стойких материалах, гарантирующих гидронепроницаемость панельных стыков.
   В решении этой проблемы Павел Евстафьевич проявил себя подлинным и смелым новатором. Его неординарные технические решения нашли энергичную поддержку правительства и лично А. Н. Косыгина. В результате запатентованный ученым способ изготовления уплотнительной мастики, применяемой как полимерный нетвердеющий герметик швов в панельном домостроении, получил большое распространение в строительной практике.
   Этот талантливый инженер, свободно владевший несколькими иностранными языками, человек с широкой палитрой социальных и профессиональных интересов, бесспорно, достиг бы в своей деятельности еще многого, но тяжелые невзгоды, выпавшие на его долю, сыграли свою роковую роль. В марте 1962 г. Павел Евстафьевич скончался.
   Но если инженеру-технологу Бурлаченко-Тимору представилась возможность сравнительно короткое время помогать своим друзьям из Рура преодолевать в умах многих немцев ядовитые плоды фашистского господства, то другому нашему соотечественнику с аналогичной судьбой удалось самым непосредственным образом способствовать развитию антифашистской и антимилитаристской демократии в другом районе Западной Германии гораздо более длительное время.
   О Херберте Корше я слышал давно. Знал, что он шестнадцатилетним юношей был угнан гитлеровцами на принудительные работы в Германию, участвовал там в антифашистском подполье, а после краха фашистской диктатуры, став по воле послевоенных обстоятельств гражданином ФРГ, принимал активнейшее участие в работе Компартии Германии. Мне было известно, что руководитель западногерманских коммунистов Макс Рейман хорошо знал его и весьма лестно отзывался о его человеческих и партийных качествах, понимании западногерманских политических условий и проблем. Однако отыскать этого советского человека с необычным именем оказалось делом очень непростым. Как это часто бывает, неожиданный случай вывел на верный путь. Мой старый друг, руководитель Организации лиц, преследовавшихся при нацизме - Союза антифашистов земли Баден-Вюртемберг - Альфред Хауссер, услышав однажды мой рассказ о заботах, связанных с розысками Херберта Корша, пообещал включиться в поиск. Прошло сравнительно немного времени, и я получил долгожданное сообщение, в котором Хауссер писал, что случайно встретил коммунистку из города Баккнанг, что близ Штутгарта, которая в свое время хорошо знала разыскиваемого мною человека.
   Более того, она говорила, что примерно в 1951 г. Хер-берт Корш снимал комнату в баккнангской пролетарской семье Хопфензитц. В своем следующем письме мой корреспондент рассказывал, что в послевоенные годы бывший так называемый восточный рабочий стал активистом Общества германо-советской дружбы и даже был избран председателем его баккнангской городской организации. Мой друг сообщал также, что Херберт Корш сравнительно долго работал токарем на машиностроительном заводе "Кельбле", что среди передовых рабочих предприятия выделялся высокой политической активностью, помогал распространять антифашистскую и антимилитаристскую литературу. Наконец, самым существенным в сообщении было то, что, отыскав своих родителей, Херберт Корш в 1956 г., после запрета в ФРГ деятельности ряда прогрессивных организаций, вернулся на Родину и поселился в Харькове. Потом стало известно, что Корш якобы поступил в Харьковский автодорожный институт.
   Казалось, что длительные усилия близки к успеху. Но радость оказалась преждевременной. В ответ на запрос ректор института прислал очень обстоятельный ответ. В нем говорилось о большом количестве демобилизованных воинов, которые сразу же после службы в армии стали студентами института, но Херберта Корша среди них не было и нет. О своих новых неудачах я опять поделился со штутгартским другом, и его ответ снова не заставил себя долго ждать.
   Теперь в нем был не только точный харьковский адрес, но и русское написание имени, отчества и фамилии того, кого я так долго искал.
   Далее события развивались в кинематографическом темпе и завершились нашей встречей в Москве. Передо мной сидел улыбчивый, выше среднего роста человек, с серо-голубыми глазами, выглядевший значительно моложе своих 62 лет. В ответ на мое приветствие гость произнес: "Иван Александрович Коржов".
   Рассказывая историю своей очень непростой жизни, он начал с того, что лишь недавно вышел на пенсию, а до того долгое время был старшим инженером по патентоведению центрального конструкторского бюро при Харьковском велозаводе. Иван Александрович с нескрываемой гордостью говорил о своем дедушке, кавалере трех Георгиевских крестов, а спустя годы - организаторе и первом председателе преуспевавшего колхоза, созданного в конце двадцатых годов в бедняцком поселке Рог на Сумщине, о своем отце - участнике Великой Отечественной войны, полковом старшине, отмеченном большим количеством боевых орденов и медалей, о своем детстве, годах военного лихолетья и послевоенной жизни вдали от Родины.
   Рассказ Ивана Александровича и множество документов, которые он показывал, дали мне возможность не только найти подтверждение фактам и обстоятельствам, которые мне были известны, но и дополнить их многими подробностями.
   Окончив в 1940 г. сельскую семилетнюю школу, Ваня Коржов не покинул отчий дом и родной колхоз, основанный дедом, а остался вместе со сверстниками трудиться на его полях. Он ловко изготовлял тару для плодов сельскохозяйственного труда, пахал, сеял, работал на косилке, скирдовал сено, трудился на току и в родительском подсобном хозяйстве.
   Двадцать второго июня 1941 г. проложило черную межу в жизни колхозного паренька. Первой жертвой семьи Коржовых был арест основателя и первого председателя колхоза поселка Рог. Его выдали немецкой жандармерии местные шкурники и подлецы. Второй жертвой этой семьи стал Ваня. Когда началась насильственная вербовка молодежи на работу в Германию, его вместе с сотнями других юношей и девушек увезли на чужбину. В Доберлуг-Кирххайне, что близ Торгау, юношу определили в рабочий лагерь, обитатели которого обслуживали деревообделочный завод, изготовлявший щиты и детали для армейских бараков. Уже в первые недели пребывания в том лагере молодые рабочие в полной мере познали, что такое подневольный труд, полуголодное существование, подзатыльники и угрозы мастеров и надсмотрщиков.
   Сопротивление насилию проявлялось в различных формах: медленной работе, самотравматизме, выпуске бракованных изделий, маскируемом непониманием указаний мастера из-за незнания немецкого языка или недостаточной профессиональной подготовкой. Во многих из таких акций сопротивления очень активную роль играл и молодой колхозник из поселка Рог. Там он на собственном опыте познавал, что такое потогонный труд и жестокое надругательство над человеческим достоинством, там он с особенной остротой ощутил, как много значит для человека Родина.
   Тотчас же после разгрома гитлеровской Германии не по годам повзрослевший Ваня Коржов, не дожидаясь организованной репатриации, самостоятельно двинулся в родные места. Идя по дорогам освобожденной Польши, он не раз ночевал в польских населенных пунктах, общался с населением страны, языком которой сносно владел с детских лет.
   В верхнесилезском городе Конштате на советского репатрианта, уже бойко говорившего по-польски, обратил внимание советский майор Бугров, являвшийся советником польской комендатуры. Как это бывало не раз в то время, из-за острой нехватки переводчиков советский офицер предложил Коржову временно остаться в Конштате для оказания помощи комендатуре. Так Иван Александрович вынужден был прервать свой путь на Родину. Сотрудничество с советским майором укреплялось, и вскоре Коржову было дано новое поручение - на еще мало заселенных польских западных землях возглавить сельскохозяйственное имение "Янус" в селе Поляновице, что близ города Ключборга. Обладая немалыми организаторскими способностями, Иван Александрович в определенной степени навел порядок в этом заброшенном и запущенном имении.
   Но в те годы бурных революционных преобразований волнами накатывались новые и новые проблемы. И решать их нужно было безотлагательно. Случилось так, что Иван Александрович в определенном смысле слова оказался в водовороте событий. Молодая польская демократия кроме всего остального была очень озабочена репатриацией своих граждан из западных зон Германии, где они находились со времен депортации гитлеровскими оккупационными властями.
   Среди тех, кто был послан решать эту важную задачу, был и Коржов.
   Так он оказался в Баден-Вюртемберге и примерно в течение года, сам еще не добравшись до Родины, довольно успешно организовывал возвращение польских граждан в родные края.
   Неожиданно в Западной Германии была объявлена денежная реформа, и, оказавшись без всяких средств, Иван Александрович определился "как житель Бреслау Херберт Корш" рабочим на автозавод "Карл Кельбле" в Баккнанге. Здесь следует существенно дополнить уже известные читателю сведения, которые содержались в письмах Альфреда Хауссера.
   На заводе "Карл Кельбле" Херберт Корш стал коммунистом и своей социальной активностью быстро обратил на себя внимание трудового коллектива предприятия. В условиях военно-политического триумфа СССР, армия которого явилась решающей силой сокрушения гитлеровского государства, политико-идеологическая работа, которую вел среди пролетариев "Карл Кельбле" их товарищ Херберт, приносила эффективные плоды. Многих западногерманских граждан, интересовавшихся политическими проблемами, пожалуй, больше всего занимал вопрос о том, как после столь тяжелых поражений армия СССР вместе с армиями своих союзников все же наголову разбила вермахт.
   Многие аргументы, которые в ходе таких дискуссий приводил Корш, представлялись убедительными.
   Шли годы, политический авторитет Херберта Корша стал известен руководству КПГ, и оно рекомендовало направить его на учебу в партийную школу. После успешного завершения учебы коммунисты Баккнанга избирают Херберта Корша руководителем партийной организации города. Правление КПГ это избрание утверждает. Многолетняя плодотворная деятельность Корша на этом ответственном посту была отмечена высокими наградами партии.
   Однако, несмотря на все это, мысль о возвращении на Родину ни на минуту не покидает Херберта, и он среди близких товарищей не делает из этого секрета. В одной из бесед в Штутгарте с секретарем Баден-Вюртембергского обкома КПГ Вилли Бехтле Корш открыто говорит об этом, но в ответ слышит: "Как гражданин ФРГ ты здесь нужнее, в СССР и без тебя много коммунистов".
   В 1956 г. мечта Ивана Александровича все же сбывается. Он находит своих близких и возвращается на Родину.
   Но и здесь обстоятельства складываются далеко не так, как он первоначально предполагал. Мучительно долго не решается вопрос о прописке в Харькове, нарушаются связи с товарищами, с которыми так активно боролся против фашизма, а после его разгрома помогал делу возрождения демократических сил. Несмотря на многочисленные приглашения различных организаций Доберлуг-Кирххайна, просьбы немецких товарищей по подпольной борьбе навестить их, ему постоянно отказывают в визах. И только в 1988 г., в ответ на седьмое его заявление, он получает долгожДанное разрешение. Общественность Доберлуг-Кирххайна устроила своему другу сердечный прием, прерванные связи не только восстанавливаются, но и обретают новую силу.
   Жизненные пути московского ученого-химика и молодого украинского колхозника никогда не пересекались, и они не, знали друг друга, но по воле обстоятельств многотрудного военного времени их судьбы оказались сходными. На долю военнопленного солдата Красной Армии Бурлаченко и "гражданского пленного" Коржова выпали тяжелые испытания узников фашистского рейха, и они не только с честью выдержали их, но и проявили себя подлинными патриотами-интернационалистами.
   В полной мере познали они и произвол сталинизма и неосталинизма, но и это не сломило их веры в конечное торжество идеалов социалистического Отечества. Имена этих людей неразрывно связаны со страницами славной истории антифашистского движения Сопротивления, страницами истории советско-германской дружбы.
   
   
   

   Участие советских людей в европейском антифашистском движении Сопротивления оставило неизгладимую память в сознании народов, достигнутая степень изучения этой проблемы дает бесспорные основания для некоторых важных выводов: история свыше чем 10 миллионов советских людей, доставленных нацистами в "третью империю" и подконтрольные ей центрально-европейские и западноевропейские страны для принудительного труда, была не только историей беспримерных человеческих страданий, но и историей героического освободительного действия, славной страницей высокого патриотизма и социалистического интернационализма.
   Эту борьбу вдохновляли славные победы Красной Армии на фронте, простиравшемся от Баренцева до Черного морей, действия партизан и подпольщиков на временно захваченных врагом территориях родной земли.
   Эта борьба была неотъемлемым элементом всенародной войны советских людей против фашизма и одновременно органической частью западноевропейского антифашистского Сопротивления. Эта борьба велась в различных формах: от индивидуальных и массовых побегов из мест заключения, актов саботажа на военно-промышленных предприятиях, отказа от работы на врага, борьбы против вербовки во власовские части и иные вражеские воинские формирования, разложения их, участия с оружием в руках в партизанском движении патриотов центральноевропейских и западноевропейских стран, захваченных вермахтом, и кончая созданием в последние месяцы войны очагов этого движения в самой "третьей империи". И если в Германии в силу конкретно-исторических условий, сложившихся в стране, эта борьба все же не увенчалась значительными вооруженными выступлениями против режима фашистской власти, а была отмечена лишь ее разрозненными очагами, то в странах, захваченных нацистами, освободительные усилия доставленных туда советских людей приняли массовый характер и слились с национальным движением Сопротивления.
   Особенно широкого размаха этот процесс достиг в Югославии, Польше, Чехословакии, Франции и Италии.
   Подвиг десятков тысяч павших советских борцов антифашистского движения Сопротивления, действовавших часто плечом к плечу со своими зарубежными единомышленниками, достойно оценен общественностью СССР. Высокую признательность этим подвижникам выразили государственные и общественные деятели, ученые и простые люди различных стран. Она запечатлена в произведениях историков, литераторов, художников, кинематографистов, журналистов различных поколений. С большим уважением и признательностью говорил о советских борцах Сопротивления Вальтер Ульбрихт. Научному исследованию и популяризации их славных дел отдали немало сил ученые Германской Демократической Республики. В Берлине советским борцам антифашистского движения Сопротивления воздвигнут величественный мемориал.
   Один из руководителей словацкого народного восстания в годы второй мировой войны и бывший Президент Чехословакии Густав Гусак в своих воспоминаниях писал: "В коричневом мире нацистского варварства словацкий народ создал остров свободы; к нему шли русские и украинцы, чехи, поляки, югославы и болгары, французы, англичане, американцы, венгры и немцы-антифашисты, подвергавшиеся геноциду евреи, все, кого давил нацистский сапог. Ненависть к фашизму и стремление к свободной человеческой жизни были паспортом на этот свободный остров, над которым развевались национальные и красные флаги".
   В дни празднования 20-летия победы над Германией в Москву было приглашено много зарубежных гостей, участников сражений против фашизма. Среди них и итальянский сенатор Ферручо Парри. В годы войны он являлся одним из руководителей добровольцев корпуса Свободы, а после освобождения Италии стал премьер-министром правительства Комитета национального освобождения. Вспоминая дни ожесточенных боев против немецких оккупантов, он писал: "Я хочу вспомнить сегодня добрым словом советских участников итальянского движения Сопротивления, бежавших из гитлеровских концлагерей и влившихся в наши партизанские отряды. Во всех партизанских соединениях Лигурии, Пьемонта, Эмилии, а также Венето были советские люди, и их мужество, героизм и самоотверженность сыграли большую роль как в военном отношении, так и в моральном".
   Дополняя суждения Ферручо Парри, лидер коммунистов Италии Луиджи Лонго говорил, что "идеалы, объединившие вчера тысячи итальянских и советских партизан, побуждают нас сегодня с еще большим упорством трудиться на благо дальнейшего расширения отношений дружбы и сотрудничества между Италией и Советским Союзом. Эти отношения являются важным условием мира и безопасности в Европе... Европа и Италия в годы движения Сопротивления имели возможность полностью оценить значение существования Советского Союза, решающий вклад в борьбу за свободу, внесенный первым социалистическим государством".
   Конкретизируя слова Л. Лонго, известный итальянский историк Роберто Батталья подчеркивал, что "без всяких колебаний присоединялись к партизанскому движению бывшие военнопленные Красной Армии, начиная с неизвестных солдат, подававших сигнал к восстанию, до более известных людей, оставивших по себе добрую память".
   Французский участник и историк национально-освободительного движения в своей стране, полковник франтиреров и партизан Гастон Лярош напоминал, что "невозможно написать историю освобождения Франции от гитлеровских орд, не рассказав о советских людях", а его соратник, действовавший среди партизан северных департаментов Франции, Андре Пьерар, развивая высказанную мысль, утверждал: "Советские люди могут гордиться своими братьями, оказавшимися на французской земле".
   Уже упоминавшийся польский историк второй мировой войны Шимон Датнер справедливо писал: "В основной своей массе советские военнопленные вместе с военнопленными других государств... первыми и с первого же дня неволи поднялись на борьбу против немецко- фашистских захватчиков... Военнопленные всех государств антигитлеровской коалиции вписали славную страницу в эту главу военной истории, однако надо со всей решительностью подчеркнуть, что советские военнопленные в этой борьбе стояли в первых рядах как по масштабам своей активности и боевитости, так и по использованию методов борьбы, совершенно не применявшихся или почти не применявшихся военнопленными других национальностей,- своим примером они увлекали других. Какие же это были методы? В случаях, когда здравый смысл и обстоятельства допускали это, они отвечали на силу силой, на насилие насилием, то есть вооруженными выступлениями!"
   О нравственном облике большинства советских военнопленных сохранилось немало свидетельств. Так, бывший английский военнопленный Кристофер Берни, который провел 15 месяцев в Бухенвальде, в своих мемуарах ставит русских военнопленных на самое высокое место среди всех узников, находившихся в концлагере. Его тронули их самоотверженность, стоицизм, дисциплина и жизнерадостность, их большая любовь к своей стране. О впечатляющей смелости и патриотизме советских пленных, заключенных в различных немецких лагерях, говорит и другой английский военнослужащий, Кристофер Портуэй, захваченный в плен немцами летом 1944 г. во время боев за Казн в Бретани
   Воздавая должное памяти павших героев национального антифашистского движения Сопротивления, в городе Антизы, что близ Льежа, 5 октября 1987 г. состоялось представительное собрание коммунальной общественности района Урт-Амблев. Среди почетных гостей там были и официальные представители СССР и США.
   Открывая собрание, бургомистр Антизы Жозеф Легро напомнил участникам торжества строки поэмы неизвестного бельгийского автора, посвященные одному из выдающихся участников национального движения Сопротивления, 34-летнему лейтенанту-летчику Красной Армии Анатолию Степанову. В июньские дни сорок первого года, в боях за Советскую Литву, он был сбит немцами, бежал из плена и, проявив незаурядную смелость, добрался до берегов Урта. Там, в Бельгии, лейтенант стал в строй партизан.
   Вот вольный перевод строк этой примечательной поэмы, которые глубоко взволновали всех, кто слушал тогда Жозефа Легро (Перевод с французского А. В. Табенской):
   
   Отважный Анатолий, помнишь ли ты Жеромон?
   То были годы страшной резни, время демонов и время солдат
   От Волги было уже далеко, бои шли близ Берлина,
   И твои надежды быстро росли.
   Ты долго скрывался в земляных карьерах и штольнях каменоломни.
   Какой мягкой и теплой была та земля!
   Каким надежным укрытием казались камни тех штолен!
   Неизвестный, дай мне руку, чтобы я мог выйти из забвенья!
   Теперь ты мог бы поведать нам о твоей жизни и твоих страданьях,
   Рассказать, как попал ты в засаду, как схватили тебя и, связав, избили,
   Как они требовали, чтобы ты сказал, где находятся твои товарищи,
   Назвал свое имя и военное звание. Я знаю, как ты умел молчать.
   Ты был само молчание и тогда, когда испытывал невероятные муки!
   О, старая украинская мать, ты не могла услышать Анатолия.
   Они сорвали с тебя одежду и истязали, но ты ничего не сказал!
   О, старая украинская мать, согбенная от трудов и забот, ты не услышала криков Анатолия!
   Находясь на краю жизни, он стонал, но был полон гордости и гнева.
   Он метался, как волк диких степей Украины, но и предчувствуя гибель, звал свою мечту.
   Он прославлял свою борьбу, и вся долина слышала его.
   О, старая украинская мать; ты не знаешь того, что было не дано тебе знать.
   Ты не ведаешь, как погиб твой сын.
   Они пустили в ход свое оружие, и их преступление стало злодейским.
   Они кромсали окровавленное тело, и крики их жертвы становились все громче,
   Но и теперь он не проронил ни слова,
   Его стоны слышали все поселки Жеромона,
   Те крики выражали боль гордой души, они были подобны отблескам душевного пламени.
   Желая сломить непреклонную волю, они обрушили на Анатолия всю свою злобу.
   Их преступление было особенно подлым.
   Завершив черное дело, они на куски секли твое тело,
   Дробили кости, кололи крестец, ломали руки, уродовали кисти, ребра и сердце.
   Они выиграли сражение, ты лежал неподвижный, но победивший!
   Каким оружием ты добился победы?
   Молчанием без слез!
   Где были твои товарищи?
   Кто-то из местных жителей потом говорил
    "Это, казалось, непостижимо, но он все же ничего не сказал!"
   Жеромон, Анатолий, страдал вместе с тобой!
   А на далекой Украине твоя старая мать все еще надеялась на встречу, нежную и прекрасную, как любовь!
   Ты погиб, не сказав палачам ни слова, и теперь вечность говорит о тебе.
   Твоя слава стала широко известна, она разнеслась от наших гор до Гоме,
   Тебя чтут и по ту сторону гор.
   Анатолий Жеромонский, наша цветущая долина ныне твое королевство!
   
   Соратником лейтенанта Анатолия Степанова в партизанской борьбе в районе Урт-Амблев был политрук Евгений Доценко, до начала войны комсомольский вожак на Сталинградской судоверфи. С первых дней Великой Отечественной, теперь уже как политрук роты, Доценко стойко оборонял рубеж страны у Перемышля, потом пережил трагическое пленение под Уманью, лагерь в Мюльхайме, бежал из лагеря и добрался до бельгийского промышленного центра Комблен-о-Пон, в окрестностях которого в Степпенских лесах действовал отряд местных партизан, руководимый Жаном Колларом.
   Среди новых друзей политрук быстро приобрел высокий боевой авторитет. После того как ему удалось обезвредить начальника полиции Льежа, нацистский плакат оповестил, что за поимку "террориста" установлена награда в 500 тыс. бельгийских франков.
   В те дни укрываемый друзьями политрук избирается комиссаром отряда Коллара. Партизанские вылазки стали особенно дерзкими, и в одной из них, то было 1 апреля 1944 г., Евгений Доценко пал смертью храбрых.
   И если имя отважного лейтенанта увековечено пером неизвестного бельгийского стихотворца, то в память о мужественном политруке волгоградские корабелы назвали его именем головной волжский танкер, построенный ими.
   Участие советских людей в западноевропейском движении Сопротивления намного превосходило соответствующее участие угнанных и военнопленных - граждан других стран антигитлеровской коалиции. Так, по далеко не полным данным, собранным итальянским общественным деятелем и историком Мауро Галлени, насколько известно, единственным в западных странах исследователем этой проблемы, в Италии из фашистского плена бежало до 90% общего числа находившихся в стране граждан СССР, причем значительная их часть примкнула к партизанам. Что же касается узников лагерей - граждан других стран, сражавшихся против держав фашистского блока, то их соответствующее число не превышало 15%.
   Как сообщает тот же Мауро Галлени, в итальянских партизанских отрядах и боевых группах сражалось 279 5100 советских патриотов, из которых по меньшей мере 429 пали в боях с врагом смертью храбрых. Трое советских гарибальдийцев - Николай Буянов, Форе Мусолишвили и Федор Полетаев - были посмертно удостоены высшей воинской награды Итальянской Республики - Золотой медали "За воинскую доблесть".
   Подвижнический дух советских патриотов-интернационалистов тех военных лет, их славные традиции не канули в Лету. В другой исторической ситуации, спустя десятилетия, они проявились с новой силой.
   Это произошло в конце апреля - начале мая 1989 г. в одном из диверсионно-террористических центров афганских моджахедов вблизи города Пешавара. Там содержалась группа советских и афганских военнослужащих, захваченных в Республике Афганистан и тайно переправленных в Пакистан. Жестокими пытками и всяческими издевательствами тюремщики, видимо, рассчитывали побудить патриотов к измене Родине и открытому предательству ее интересов. Но их замысел натолкнулся на упорное сопротивление воинов и в конечном счете был сорван. Узники держались с большим достоинством и честью, требуя связи с Посольством СССР в Исламабаде. Когда же им в этом законном требовании отказали, то они предприняли мужественную попытку самоосвобождения с помощью оружия. Тщательно спланировав свои действия, смельчаки разоружили тюремную охрану и захватили находившийся в том диверсионно-террористическом центре склад оружия и боеприпасов, лишь недавно пополнившийся очередной партией ракет, минометов, пулеметов и гранат иностранного производства. Затем они снова повторили свое требование. В ответ против патриотов были брошены отряды афганской вооруженной оппозиции и подразделений регулярных войск Пакистана. При поддержке артиллерии каратели пытались сломить отважных повстанцев. Завязался тяжелый бой. Горстка храбрецов, используя захваченное оружие, уничтожила более 100 карателей и пакистанских солдат. По свидетельству одного из местных жителей, сражение носило такой ожесточенный характер, что осколки снарядов и реактивных ракет пробивали крыши деревянных домов, находившихся в радиусе до километра. Однако силы были слишком неравны. Советские и афганские воины пали смертью героев на поле боя. Они не сдались.
   Спустя пять лет были наконец опубликованы некоторые материалы, проливающие свет на драматические события, которые произошли в подземной тюрьме крепости Бадабера, что в 30 км южнее Пешавара. Эта крепость при поддержке пакистанских властей была превращена в учебный центр вооруженной афганской оппозиции и одновременно место заключения оказавшихся в плену советских и афганских солдат и офицеров, захваченных в ходе боевых действий.
   Уже в феврале 1985 г. Министерство государственной безопасности Афганской республики получило от своей агентуры сообщение, что в подземной тюрьме Бадабера "тайно находятся 12 советских и 40 афганских военнопленных, захваченных в ходе боевых действий в Панджешере и Крабаге в 1982-1984 гг. Содержание военнопленных тщательно скрывается от пакистанских властей. Советские военнопленные имеют такие мусульманские имена-клички: Абдул Рахман, Рахимхуда, Ибрагим, Фазлихуда, Касым, Мухаммад Азиз-старший, Мухаммад Азиз-младший, Кананд, Рустам, Мухаммад Ислам, Исламеддин, Юнус, он же Виктор. Пленный по имени Кананд, узбек по национальности, не выдержав побоев, в феврале с. г. сошел с ума. Все указанные лица содержатся в подземных камерах, общение между ними категорически запрещено. За малейшее нарушение режима комендант тюрьмы Абдурахман жестоко избивает плетью".
   А вот что по этому поводу доносил 25 мая 1985 г. полковник Ю. Тарасов главному советскому военному советнику в Афганистане генералу армии Г. И. Салманову: "23 мая 1985 г. из Пакистана прибыл агент... имевший задачу добыть данные о происшествии в лагере афганских беженцев Бадабера. О выполнении разведывательного задания источник доложил следующее: 26 апреля в 21.00, когда весь личный состав учебного центра был выстроен на плацу для свершения намаза, бывшие советские военнослужащие сняли шесть часовых у складов артвооружения (АВ) на сторожевой вышке и освободили всех пленных. Полностью реализовать свой замысел им не удалось, так как (один) из числа советских военнослужащих по кличке Мухаммад Ислам в момент восстания перебежал к душманам.
   В 23.00 против восставших был поднят полк под командой Халеда-ибн-Валида, позиции пленных окружены. Лидер ИОА предложил им сдаваться, на что восставшие ответили категорическим отказом. Они потребовали выдать сбежавшего солдата, вызвать в Бадаберу представителей советского или афганского посольства.
   Каратели и их советники приняли решение взорвать склады АВ и уничтожить таким образом восставших. В 8.00 27 апреля был отдан приказ открыть огонь. В штурме кроме душманов участвовали артиллерийские подразделения и боевые вертолеты пакистанских ВС. После нескольких артиллерийских залпов склады АВ взорвались. В результате взрыва погибли: 12 бывших советских военнослужащих (имена, звания не установлены); около 40 бывших военнослужащих Афганистана (имена не установлены); более 120 мятежников и беженцев; 6 иностранных советников; 13 представителей пакистанских властей.
   По данным источника, до правительства Зия-уль-Хака доведено, что восставшие пленные сами подорвали себя на складах АВ".
   Точное число советских и афганских воинов, участвовавших в Бадаберском восстании, имена организаторов этого мужественного выступления исследователям еще предстоит установить.
   Между тем уроки истории многому научили людей. Растут и крепнут общественные силы, которые не только порвали с роковыми страницами прошлого - фашизмом и войной, но и сделали из всего этого необходимые выводы. Опираясь на новые тенденции в развитии отношений между Востоком и Западом, эти силы все чаще выступают с инициативами в духе нового мышления. Благотворный процесс, разумеется, затронул и ФРГ. Проявляется он в самых различных формах. Так, молодежная организация западногерманского союза Друзей природы совместно с кинематографистами Вольфгангом Ландгребером и Томасом Балкенхолем создала и осенью 1987 г. демонстрировала в одном из крупных кинотеатров Штутгарта свой документальный фильм "Простить, но не забывать". Популяризируя это антимилитаристское и антифашистское произведение, социал-демократическая газета "Форвертс" писала, что в этой впечатляющей картине "сделана попытка реконструировать условия труда и жизни голландских и русских подневольных рабочих, основываясь на их собственных воспоминаниях, связанных с Оберндорфом-на-Неккаре. Этот город - база оружейного завода "Маузер", который,- как подчеркивает газета,- в большой мере покрывал свои потребности в рабочей силе за счет труда русских, бельгийцев, голландцев, поляков и французов". К суждениям "Форвертс" уместно добавить, что кинолента с успехом демонстрировалась в том же 1987 г. на Международном кинофестивале в Москве.
   Несколько раньше те места, о которых повествует картина, посетил Чингиз Айтматов. Он побывал и в Плайдельсхаймском лесу, где покоятся останки советских граждан, замученных на маузеровской каторге. "Мы приехали туда,- говорил он,- во второй половине дня. Было еще светло, и золотой осенний лес был полон свежеопавших листьев. Если когда-нибудь мне нужно будет выразить ощущения леса, то я попытаюсь воспроизвести именно ту картину - осеннюю печаль, горький запах листвы, тишину, приближающиеся сумерки и шелестящее под ногами великолепие красок листьев, что очень соответствовало чувствам, с которыми мы приехали, чтобы почтить память советских жертв, захороненных там. Двенадцать обозначенных могил и погребение неизвестного солдата. Там нет никаких изваяний из камня, никаких впечатляющих надгробий. Это маленькая лужайка, огороженная штакетником, но сколько мыслей и чувств навевает она. В конце концов кладбище могло бы быть давно забыто и заброшено и никто не знал бы о нем ничего, если бы учитель одной из реальных школ Марбаха не научил своих учеников, как важно уделять особенное внимание тем военным могилам.
   В мае 1989 г., накануне Дня Победы, в советском посольстве в Бонне произошло знаменательное событие. Представительная делегация западногерманского Народного союза по уходу за военными могилами передала СССР 53 тома со списками 339 671 тыс. советских граждан, погибших в фашистской неволе и захороненных на территории тогдашней ФРГ. 325 612 тыс. из них названы пофамильно. Действуя в духе "примирения над могилами", тот же Народный союз практикует организацию молодежных международных лагерей для ухода за могилами погибших. Такой лагерь, например, привел в порядок в прошлом запущенное кладбище в Фаллингбостеле, что близ Бергена, где покоятся останки десятков тысяч советских военнопленных.
   Общественные силы, о которых мы говорим, проводят представительные международные научные симпозиумы, как, например, симпозиум в Мюльхайме, состоявшийся в 1989 г. и посвященный изучению положения военнопленных и депортированных в гитлеровскую империю миллионов людей различных национальностей, приглашают для встреч с общественностью, и прежде всего молодежью, ФРГ бывших иностранных, в том числе советских, узников нацистских концлагерей.
   Пятого июля 1989 г. по Западногерманскому телевидению был показан документальный фильм Ханнеса Хеера "Концлагерь в павильонах Кёльнской ярмарки". Картина посвящена встрече бывших узников фашизма, содержавшихся гитлеровцами в некогда зловещих подвалах "Эль-Де-Хауза" и выставочных помещениях ярмарки, превращенных в концлагерь, с общественностью города на Рейне. Эта памятная встреча проходила под патронатом кёльнского обер-бургомистра Норберта Бургера, и в ней приняло участие около 30 бывших узников тех мест заключения - граждан Советского Союза, Польши, Франции, Бельгии и ФРГ.
   В числе советских гостей были ленинградцы Александр Агафонов и Павел Потоцкий, горьковчанин Николай Зорин и ворошиловградец Александр Малофеев - тот самый флотский офицер, с одиссеей которого читатель уже знаком.
   Участников встречи торжественно приветствовал в своей резиденции обер-бургомистр, он вместе с гостями посетил городское Западное кладбище, где возложил венок с цветами к впечатляющему обелиску "Юноши в пламени", воздвигнутому в память о жертвах нацистского террора. Бывшие узники встречались с учащимися старших классов гимназии Фридриха Шиллера, школы Монтессури и отвечали на их заинтересованные, многочисленные вопросы. Кульминационным моментом встречи были публичные выступления ее участников перед многочисленной аудиторией, собравшейся в Рейнском зале Кёльнской ярмарки.
   Выражая растущие настроения общественных сил своей страны, канцлер ФРГ Гельмут Коль пригласил в сентябре 1989 г. группу ленинградских ветеранов (торгового) флота - бывших советских узников нацистских концлагерей - посетить места их былых страданий. Он писал: "Именно в этом году, через 50 лет после начала второй мировой войны, мне хотелось бы этим жестом внести вклад в дело примирения междунемцами и гражданами Советского Союза. Я уверен, что наши совместные воспоминания о трагических событиях войны будут способствовать укреплению убеждения в необходимости мирного сосуществования народов".
   Все это добрые знамения.
   Но не бездействуют и ничего не забывшие и вечно вчерашние те, кто игнорируют реалии жизни и призывают к "новому прочтению" истории.
   Неонацисты и неоконсерваторы ФРГ, опираясь на поддержку своих единомышленников и рядясь в мантии "республиканцев", всеми средствами настойчиво пытаются реанимировать германский реваншизм и милитаризм.
   Для достижения этой цели они хотят стереть с памяти народов многочисленные жертвы, понесенные ими, мужество и кровь борцов и мучеников движения антифашистского Сопротивления, в котором столь славную роль сыграли сыновья и дочери Советской страны.
   Но подобно тому, как будущее принадлежит не им, не в их силах и реализовать этот преступный замысел.
   

   I. ДОКУМЕНТЫ БСВ
   
   Цели и задачи объединенной организации Братское сотрудничество военнопленных Польши, Франции, Чехословакии, Англии, Америки, Югославии и СССР
   Братское сотрудничество военнопленных (БСВ), находящееся в фашистской гитлеровской Германии, основываясь на сотрудничестве наших стран в войне с Германией и ее союзниками: Италией, Японией, Румынией, Финляндией, Болгарией и другими государствами, создало Объединенный совет и поставило перед собой следующую цель: ведение борьбы военнопленных внутри Германии и союзных ей государств с целью ослабления военных и экономических сил Германии и оказание помощи немецким рабочим при их вооруженном восстании под руководством Коммунистической партии Германии, в интересах свержения Гитлера, осуществления революции в Европе, и прежде всего в странах действия БСВ.
   Исходя из вышесказанного, военнопленные ставят перед собой следующие задачи:
   I. Организация взаимопомощи военнопленных, которым Германия не разрешила получать материальную поддержку не только из СССР, но и от Международного Красного Креста. Всеми силами оказывать помощь раненым, больным и заключенным в тюрьмы за побеги, отказ от сотрудничества, саботаж и другие действия, направленные на пользу нашим странам и БСВ.
   II. Выявлять лиц, присваивающих себе продукты военнопленных и спекулирующих ими, поименно устанавливать среди военнопленных полицейских, переводчиков, которые вступили в связь с фашистами (гестапо, лагерными комендатурами) и предают своих товарищей. Бороться с такими лицами вплоть до их уничтожения по приговорам судов военнопленных. Суды организовывать самим военнопленным.
   III. Добиваться того, чтобы все военнопленные отказывались добровольно вступать в польские и французские легионы и организуемые предателем генералом Власовым казачьи отряды.
   IV. Разложение немецкой армии и подлежащего мобилизации населения... так как мы знаем, что наши военнопленные в идеологическом и политическом отношении стоят гораздо выше [большинства] немцев. Перечисление тем и политических вопросов Совет БСВ считает излишним.
   V. Гитлер и его фашистско-буржуазное правительство провозглашают и осуществляют пропаганду тотальной войны и, как это видно из тайных документов Гитлера, физическое уничтожение военнопленных, которые представляют собой огромную силу и опасность внутри Германии. Поэтому БСВ считает своей задачей самооборону военнопленных.
   VI. Польский, французский, английский и югославский комитеты БСВ, входящие в состав Совета, ставят перед собой особенно почетную цель - создание в их странах советских правительств и объединенных Советов, что соответствует указаниям осуществления революции в Европе.
   VII. Осуществление саботажа на рабочих местах, на военных предприятиях и во всех командах, что будет вести к ослаблению военной и экономической силы врага.
   VIII. Установление тесных связей между военнопленными всех национальностей на основе братства и взаимного доверия в интересах организованной борьбы против кровожадного Гитлера, который вверг народы в войну. Организация самими военнопленными групп БСВ во всех концлагерях и во всех командах на основе прилагаемой программы. Все указания, задачи и распоряжения руководителей групп, избранных самими военнопленными и уполномоченными комитетов Польши, Франции, Англии, Югославии и Советского Союза, подлежат неуклонному и точному выполнению военнопленными. При невыполнении их виновные подлежат суду согласно параграфу II.
   IX. Необходимо оказание организованной помощи всем военнопленным, бежавшим из плена и лично выполнявшим задания, служащие достижению победы нашими государствами над нашими врагами.
   X. Лозунгами БСВ являются:
   а) Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
   б) Рот-Фронт (символ - поднятие руки со сжатым кулаком).
   в) Победа будет за нами (символ-два пальца правой руки, поднятые на уровне головы)!
   г) Мы - военнопленные - будем вредить врагу в его собственной стране! Мы будем мстить за наших товарищей, замученных в плену.
   д) За революцию в Европе!
   е) Долой кровопийцу и гадину Гитлера!
   Мы уничтожим фашизм (символ - вытянутый вперед кулак вместо существующего приветствия "священному" Гитлеру, т. е. подлому, Гитлеру, которого фашисты приветствуют поднятием вытянутой руки)!
   ж) Ура войне Советского Союза (символ - восклицание "Ура!" при встрече)!
   Утверждена на конференции Совета БСВ 9.03.1943 года в Берлине
   Объединенный Совет БСВ От польского комитета БСВ Манценовский
   
   
   
   От французского комитета БСВ От югославского комитета БСВ От английского комитета БСВ От комитета БСВ Советского Союза
   Мархале
   Поткович
   Антекао
   Федотов Днепрец
   Верно: На основе изложенного выбирайте у себя в концлагерях, командах группы БСВ и поднимайтесь на борьбу против общего врага!
   Инструкция по организации и проведению работы организации Братское сотрудничество военнопленных
   БСВ является тайной организацией всех военнопленных, задача которой состоит не только в том, чтобы помогать нашим странам, сражающимся с Германией и ее союзниками, но также и самостоятельно бороться против общего врага человечества - фашизма. Для ведения нашей борьбы и выполнения указанных в программе задач устанавливается единый порядок организации и деятельности БСВ:
   1. Объединенный совет БСВ.
   2. Комитеты советов БСВ.
   3. Штабы советов.
   4. Уполномоченные комитетов БСВ.
   Преемникам. Изготовлять копии данного документа запрещается, так как содержание его должно держаться в секрете и не предаваться гласности. Составлена по постановлению Объединенного совета БСВ 9 марта 1943 г.
   IV. Уполномоченные комитетов БСВ назначаются Комитетом совета с последующим утверждением Штабом совета.
   Уполномоченный организует работу в соответствии с установленными правилами.
   Уполномоченному подчинены советы групп.
   V. Советы групп. Совет группы подразделения концлагеря избирается. В остальных случаях там, где раньше не существовало совета, его может назначить уполномоченный комитета. Совет группы состоит из 3-5 человек, смотря по количеству военнопленных.
   Распределение функций следующее: председатель совета, помощник председателя. При создании пятичленного совета добавляется кассир и секретарь.
   В лагерях и командах, где имеются французы, поляки, сербы, русские, англичане и т. д., создается совет, в состав которого входит по одному представителю от каждой национальности. Председатель и кассир избираются членами совета, независимо от национальности, так как право вести борьбу против общего врага всех военнопленных не дает предпочтения одной нации перед другой.
   Дело борьбы (с фашизмом) является делом всех военнопленных. В этом принцип БСВ.
   Чем быстрее начнут и энергичнее будут бороться военнопленные, тем скорее они освободятся от цепей рабства.
   В лагерях, где имеются национальные советы, последние проводят работу самостоятельно.
   
   
   
   
   
   II. ИЗ НЕКОТОРЫХ ПИСЕМ ЧИТАТЕЛЕЙ АВТОРУ
   
   4 мая 1987 г.
   От Кубарского Бориса Александровича
   
   г. Кишинев, ул. Энгельса, 10, кв. 72
   Издательство "Мысль"
   Уважаемые товарищи!
   Приобрел изданную Вами книгу Е. А. Бродского "Они не пропали без вести".
   Эта книга - гимн стойкости и мужеству советских людей, силою обстоятельств оказавшихся в лапах врага, их беззаветной преданности идеям социализма, Родине.
   Эта книга - утешение для всех тех семей, чьи родственники числятся в разряде пропавших без вести.
   Поскольку я, участник героической обороны Севастополя до последнего его дня, раненый и контуженный, был схвачен немцами, прошел муки лагерей: шталаг VII А Моосбург, 3185 Мюнхен, 3218 Мейтинген, то очень хочу написать письмо автору книги. Сообщите, пожалуйста, его адрес.
   
   
    
   6 мая 1987 г.
   От Лузина А. Л. из г. Свердловска, ул. Пехотинцев, 12
   В Вашем издательстве недавно вышла книга Е. А. Бродского "Они не пропали без вести". Исчезновение этой книги с полок книжных магазинов в считанные дни после ее поступления в продажу - лучшее доказательство ее значения для народной памяти. Спасибо издательству! Слова благодарности за память о тех, кто в тяжелейших условиях фашистской неволи сохранил верность своей Родине и всеми силами боролся с ее врагами, я хотел бы выразить и автору книги Ефиму Ароновичу Бродскому.
   Поскольку я не знаю его адреса, прошу Вас переслать ему это мое письмо.
   Приводимая копия текста "Инструкции", изъятая гестаповцами у Александра Сазоненко, упомянутого в распоряжении начальника гестапо Мюллера, явно сокращена. В ней, в частности, отсутствуют разделы I, II и III. Не исключено также, что она оказалась не полностью расшифрованной полицией. Примечательна приписка в конце документа: "Продолжение следует". Видимо, по соображениям конспирации Александр Сазоненко хранил "Инструкцию" или получал ее от друзей и единомышленников по частям. Последнее обстоятельство важно для понимания практики конспирации, утвердившейся в БСВ.
   Александр Сазоненко и Сазонов, видимо, одно и то же лицо. Это подтверждает сообщение Ушачского райвоенкомата, адресованное автору 29.12.1961 г. Можно предположить также, что слова "В память Васильева" - это пароль подпольщиков, принятый в знак своеобразного увековечения имени погибшего деятеля Братского сотрудничества военнопленных.
   
   
   
   6 мая 1987 г.
   От Лузина Анатолия Леонидовича,
   проживающего в Свердловске, аб. ящик 64
   С волнением прочитал Вашу новую работу "Они не пропали без вести". Сердечное спасибо за внимание к судьбе тех, кто, оказавшись в тяжелейших условиях фашистских лагерей, сохранили верность своей Родине и своему народу, продолжали всеми имеющимися в их распоряжении средствами борьбу с фашизмом.
   Убежден, что это не последняя Ваша печатная работа, и что за нею последуют новые, и что исследования продолжаются. В связи с этим хотел бы сообщить Вам, что после выхода тематического плана издательства "Мысль" 1987 г. искал контактов с Вами член Московской писательской организации Юрий Александрович Стрижевский. Его интересует эта же тема, но в литературно-художественном плане. Тем не менее он, насколько мне известно, располагает воспоминаниями участников антифашистской организации в лагере военнопленных в Калварии (на территории Литовской ССР) в 1942-1943 гг. Среди участников были генерал-майор Пресняков, ряд полковников, подполковников и майоров: Митрофанов, А. С. Прудников, С. Д. Проскурин, А. М. Малышев и другие.
   Зная о Вашем давнем и пристальном внимании к антифашистской борьбе военнопленных (публикации в "Новом мире", "Живые борются" в Воениздате 1965 г., "Во имя победы над фашизмом" 1970 г.), думаю, что и для Вас эти материалы были бы интересны. Впрочем, они могут быть уже Вам известны. Участники антифашистской борьбы из Калварии попадали затем в другие места, и Вы могли встретить их фамилии среди участников БСВ.
   11 мая 1987 г.
   
   
   От Носача Григория Петровича
   Молдавская ССР, г. Тирасполь,
   ул. Мира, 28, кв. 22
   Пишет Вам участник Великой Отечественной войны Носач Григорий Петрович из г. Тирасполя Молдавской ССР.
   Обращаюсь к Вам потому, что больше не знаю, куда обратиться. Я прочитал книгу Е. А. Бродского "Они не пропали без вести", изданную Вами в 1987 г. В приложении к ней помещены списки граждан, погибших в концлагере Дахау, гестаповском застенке "Залине", расстрелянных и замученных с 26 июня 1944 года до конца войны в концлагере Маутхаузен и его отделениях. На стр. 427 я нашел фамилию Носач Александр - 10 июня 1922 года рождения - и хочу установить, может быть, это мой брат.
   Прошу Вас переслать это письмо тем товарищам, которые изучали эти архивы, и, может быть, у них есть больше сведений для установления личности Носача Александра.
   Данные о моем брате - Носач Александр Петрович, 1922 года рождения. Место рождения - село Петровка Крутянского района Молдавской автономной республики. Остались мы два брата, воспитывались в Ананьевском детском доме. В 1935 году меня послали учиться в г. Тирасполь, а брат остался в том же детском доме. В 1940 г. получил от него письмо, что учится он где-то в Харькове. Последнее письмо прибыло в начале июня 1941 года. С того времени сведений о брате нет, и вот Ваша книга дала мне надежду.
   Очень прошу ответить на мое письмо.
   
   
   12 мая 1987 г.
   Уважаемая редакция исторической литературы издательства "Мысль"
   У Вас вышла книга "Они не пропали без вести".
   Разрешите мне от себя и от своих товарищей из Киевской группы бывших узников концлагерей, участников антифашистского движения Сопротивления при Киевской городской секции ветеранов войны выразить свою и товарищей благодарность за эту книгу, которую давно ждали. Выражаем сердечную признательность Е. А. Бродскому и всём товарищам, которые работали над этой книгой. И говорим большое Вам, от всего сердца, спасибо. Еще раз благодарны Е. А. Бродскому за его труд, за то, что многие фамилии, имена наших товарищей не ушли в неизвестность. Книга написана правдиво, много ценного материала взято из архивных данных ГДР, ФРГ, что очень важно и поучительно нашему поколению. Книга читается легко и с большим интересом. Когда читаешь ее, вспоминаешь свои лучшие юношеские годы.
   Родом я из Киева. 18-19 сентября 1941 г. мы оставляли родной город. Под г. Борисполь в неравном бою с фашистами в составе комсомольского полка я был пленен. Первый побег совершил из Броварского лагеря военнопленных. Находился в оккупированном Киеве, затем в селах Киевской области. В 1942 году вместе с военнопленными был вывезен в Австрию. По доносу за пропаганду среди товарищей был заключен в тюрьму г. Клагенфурт.
   Я испытал пытки, избиения в гестапо, дознания о принадлежности к нелегальной организации. 8 декабря 1943 г. под № 59998 был заключен как политический в концлагерь Дахау. Об этом лагере смерти можно много писать. На этом лагере учились, как уничтожать людей. Это был лагерь-школа. Его создали фашисты в 1933 г.
   1 мая 1945 года совершил второй побег из команды в Мюльдорфе и в районе Прегартена встретил наших солдат. С 200-м запасным полком, который находился в Вене, был переправлен на нашу родную землю, где работал как трудармеец на восстановлении народного хозяйства.
   Уважаемая редакция, хотелось бы связаться с автором книги и поблагодарить его за такую нужную книгу. Если можно, вышлите его адрес, а если нет, то передайте ему самые лучшие пожелания и здоровья.
   С уважением Полищук Яков Моисеевич
   Мой адрес: г. Киев, 252061, Проспект Чубаря, дом 24/93, кв. 18.
   
   
   
   
   14 мая 1987 г.
   от Кононенко Михаила Николаевича Волгоград, Голубинская 18-21.
   Вашу новую книгу "Они не пропали без вести" приобрел в нескольких экземплярах, чтобы послать тем живым товарищам, о которых в ней идет речь. У нас в Волгограде книга быстро разошлась. Спасибо Вам за Ваш труд! Доброго Вам здоровья и благополучия!
   
   
   
   
   4 июня 1987 г. Издательство "Мысль"
   Редакция исторической литературы
   От Карпова В. М., проживающего в Новокузнецке
   по Октябрьскому проспекту, д. 57, кв. 20
   Прошу Вас помочь мне связаться с автором книги "Они не пропали без вести" или готовившей приложение к книге М. Е. Буровой. Дело в том, что в списке расстрелянных или замученных в Ма-утхаузене и его отделениях с 26 июня 1944 г. и до конца войны за № 1725 числится Карпов Михаил, родившийся 1 апреля 1915 г. Не мой ли это отец? Фамилия и имя совпадают, год рождения тоже. Очень хотел бы знать все подробности его гибели, если это возможно. Заранее благодарен за ответ.
   
   
    
   5 июня 1987 г. От Зубрецкаса Альфонсаса, проживающего
   в Литовской ССР, Ионава, Панерю, 8, кв. 27 Примите наилучшие пожелания из Янтарного края - земли Литовской и разрешите пожелать Вам долгих лет жизни и всего наилучшего на этой прекрасной земле.
   Я как краевед уже почти 20 лет собираю материалы о ветеранах войны, которые воевали на территории моей республики. В последнее время меня особенно заинтересовали первые дни суровой войны. Работа интересная, но и очень трудная, так как в архивах страны о первых днях войны нет почти никаких материалов.
   Мне известно, что Вы ветеран войны, напишите коротко о себе. Кроме этого, мне также известно, что Вы написали ряд книг, которые уже вышли или готовятся к печати ("Они не пропали без вести"). Мне очень хотелось бы, чтобы по возможности Вы прислали мне свои работы, они мне очень нужны, буду благодарен, если Вы сможете выполнить мою просьбу.
   
   
   
   Зубрецкас
   10 июня 1987 г.
   От Мелёхиной (Заридзе) Валентины Ивановны
   Мой адрес: Грузинская ССР, Душестский район, поселок Жинвали, д. 11-49
   Недавно прочла Вашу книгу "Они не пропали без вести" и в списке лиц, казненных в Маутхаузене и его отделениях, нашла имя и фамилию отца - Мелёхина Ивана, пропавшего без вести в январе 1945 года. Последнее письмо от него мы получили в канун Нового 1945 года. Отец писал, что им предстоит тяжелый бой с фашистами и если он останется жив в этом бою, то наверняка возвратится домой с победой. И была Победа, но уже без отца. Его однополчанин из нашего села написал, что он погиб, но мы получили извещение, что отец пропал без вести.
   Ефим Аронович, в списке нет отчеств, да и года рождения я не знаю. Нет ли еще каких данных, чтобы убедиться - отец мой это или нет. Куда я могу еще обратиться? Мамы нет в живых, да и родственников с его стороны тоже. Может быть, известно отчество, место рождения, дата казни, место работы до войны. Может быть, кто-нибудь из живых знает что-нибудь о нем?
   Я отца хорошо помню, и фото есть. Если Вас что-нибудь интересует о нем, напишите, я отвечу на все Ваши вопросы. Не знаю только его года рождения. Я тоже был в концентрационном лагере в Южной Баварии, лагерь назывался Флоссенбюрг, номер мой лагерный 32497. О делах военнопленных в Мюнхене до нас дошел слух.
   
   
   
   
   26 июня 1987 г.
   От Гордеева И. И., проживающего в Целиноградской обл., Шан-Тюбе, 30 лет Октября, 6-16 С большим интересом я прочитал Вашу книгу "Они не пропали без вести". Сообщаю, что я являюсь бывшим узником лагеря смерти Дахау, № 46632. Много я испытал и знаю об этом лагере. Я видел своими глазами факт уничтожения 93 членов БСВ 4 сентября 1944 г. Если Вы отзоветесь, я Вам сообщу подробности. Из этой группы я знал четверых: Тарасова, Винниченко, Морозова и Кириленкова.
   Я написал воспоминания о Карлсруэ и Дахау. И хорошо было бы, если бы Вы посодействовали в опубликовании их. Сообщите, пожалуйста, как и где мы можем встретиться? В Москве я буду в октябре этого года. С моей точки зрения, мои воспоминания представят для Вас большой интерес.
   Жду ответа.
   
   
   
   6 июля 1987 г.
   От Станислава Замечника, проживающего в Праге, ул. Бохчёва, 867/2
   В связи с изменением моего адреса я получил Вашу книгу с некоторой задержкой. Я прочел ее с чрезвычайным интересом. Прежде всего Вас нужно благодарить за то, что они не пропали без вести. Большое Вам спасибо за книгу и использование моих воспоминаний о пережитом.
   
   
   
   11 июля 1987 г.
   От Гордеева И. И., проживающего в Шан-Тюбе Целиноградской обл., 30 лет Победы, 6-16 Шлю Вам привет и добрые пожелания из Казахстана. Сообщаю, что письмо от Вас получил и сразу же на него отвечаю. Буду в Москве, обязательно встретимся. Я могу рассказать кое-что о том тяжелом времени. Вы в своей книге "Они не пропали без вести" пишете о Юлиусе Шетцле. Так вот, я его хорошо знал и даже писал об этом в "Новом времени". Хотел бы Вам рассказать и о Бернгардте Квандте - стойком борце против фашизма, тельмановце. Он десять с половиной лет находился в заключении. Я о нем тоже упоминал в своей статье. Двадцать шесть с половиной лет мы вели с ним переписку. В апреле 1984 г. я ездил к нему в ГДР, он был членом ЦК СЕПГ, был членом ландтага. Но Вы в своей книге о нем, к сожалению, не упоминаете. О нем даже "Известия" писали: "Один из поколения энтузиастов". У меня есть фотография Юлиуса Шетцле и Бернгардта Квандта в Дахау. Не пишете Вы, к сожалению, в своей книге и о гибели 33 советских летчиков, расстрелянных 22 февраля 1944 г. Я очевидец этой казни. В общем есть у нас с Вами о чем поговорить. Надеюсь на встречу. Я написал воспоминания о Дахау и Карлсруэ, не захватить ли их с собой? Возможно, Вы рассмотрите их и подскажете, что с ними делать. Пишите. Жду Вашего ответа.
   
   
   
   
   12 июля 1987 г.
   От Талагаевой Александры Андреевны
   Мой адрес: 626721. Тюменская область, Пуровский район, пос. Уренгой, ул. Геологов, 33, кв. 2
   Это письмо пишет читательница Вашей книги "Они не пропали без вести" Талагаева Александра Андреевна из поселка Уренгой Тюменской области.
   Вашу книгу перечитывала несколько раз, читая, все время плакала. Особенно взволновали строки об одном Вашем герое, Михеенкове А. Э., находившемся в лагере Маутхаузен, в 20-м блоке смерти. На стр. 317 вы пишете: "Сержант Михеенков А. Э., не желая работать на врага, бежал из лагеря, скрывался в Сацавских лесах, был схвачен, познал заключение в тюремных камерах Табора и в пражском "Панкрац"". На стр. 322 написано: "В дни празднования 20-летия Победы над фашистской Германией участники побега лагеря смерти Михеенков А. Э. и В. Н. Украинцев были награждены орденами Отечественной войны I степени".
   Дело в том, что мой отец тоже был Михеенков А. Э. Своего отца знаю только по фотографии и помню один эпизод, когда провожали его на войну. Его призвал Дорогобужский военкомат Смоленской области в июле или августе 1941 г. В каких частях и номер части, куда он был призван, я не знаю. Мне было тогда 5 лет. Писем от него не получали. На наш запрос Дорогобужский военкомат ответил - пропал без вести.
   Я очень, очень прошу Вас как дочь погибшего отца, может быть, и не моего, но это не так важно, ответить мне все, что Вы знаете.
   Мой отец - Михеенков Андрей Э. родился в 1910 году в Дорогобужском районе, в деревне Молодилово. Он вырос в бедной крестьянской семье. Мать моего отца рано осталась вдовой с тремя сынами, ее муж погиб в 1916 г. Мне сейчас 50 лет, имею двух сыновей, внуков. Живу в Уренгое, работаю в детском саду воспитательницей. У своих воспитанников всей душой и сердцем стараюсь воспитать чувство доброты, ценить Родину, помнить тех, кто отдал жизнь за наше счастье жить на земле.
   Заранее благодарю и верю, что Вы мне ответите. Ваш ответ для меня будет подарком.
   
   
   
   15 июля 1987 г.
   От Филимонова Н. П., проживающего в г. Калининграде Московской обл., ул. Ленина, 22, кв. 4а Обращается к Вам участник войны, Филимонов Николай Пименович. Я с особым вниманием и большим интересом прочитал Вашу книгу "Они не пропали без вести". Мне тоже пришлось испытать все муки ада, пройти 11 лагерей и концлагерей, прошел и проехал всю Западную Германию, совершил 5 побегов и 3 попытки к побегу. Я также был участником Сопротивления в тылу врага, но вот вопрос к Вам, Ефим Аронович: есть ли у Вас какие-либо данные о лагере VIF в г. Бохольт, от Голландии находится он примерно в трех километрах? В начале августа 1942 г. после второго побега с шахты в Оберхаузене я был доставлен в этот лагерь. Находясь два дня в Бохольтском лагере, я познакомился там, а точнее говоря, подружился с Павлом Олифиренко и Сашей Волковым. Так вот, наша тройка поклялась под расписку вести непримиримую, беспощадную борьбу с гитлеровцами, несмотря на все трагические условия нашего существования. Мы поклялись вести пропаганду и агитацию среди военнопленных против фашизма, готовить и совершать побеги, уклоняться от работы на врага, проводить саботаж в любых условиях, находясь в рабочих командах, поднимать дух верности Родине, не допускать "прислужничества" немцам. Это была как бы программа нашей тройки.
   Впоследствии, после побега, я снова был в этом лагере, опять встречался там с Павлом Олифиренко, который работал санитаром в лазарете. У меня уже тогда возникало мнение, что Олифиренко был как-то связан с подпольной организацией, которая существовала в Бохольте. После окончания войны он мне написал одно письмо. Жил он тогда в Киевской области. Хотел я выяснить у него подробности его связей с подпольщиками в Бохольте, но адрес его как-то затерялся, и связаться с ним я уже не смог.
   Ефим Аронович, если Вам что-нибудь известно о Бохольтском лагере, то я очень просил бы Вас сообщить мне это. Вот такая просьба к Вам.
   
   
   
   20 июля 1987 г.
   От Харит Ш. Б., проживающей в Лазаревском районе Краснодарского края, аул Красно-Александровский
   Меня вынудила написать книга, автором которой являетесь Вы. Она называется "Они не пропали без вести". По настоящее время мы не можем узнать, что случилось с братом, который находился во время войны на Ленинградском фронте и в начале 1944 г. написал последнее письмо, в котором такие слова: "Писем больше не пишите". Внизу дата и подпись - Николай Коблев.
   Мой брат - Коблев Хамзет Батырович, 1924 г. рождения. Пропал без вести. Призвали его из г. Омска, где он находился в то время. Его письма и письма старшего брата сохранила мама.
   Я решилась Вам написать вот почему-на 407-й странице вышеуказанной книги под номером 1836 значится Кобисов Николай, 1 -12-1924 г. рождения. Фамилию могли исказить, имя, видимо, написали так, как звали его друзья. Нельзя ли что-нибудь узнать о Кобисове поподробнее?
   И еще одно главное обстоятельство, заставившее меня написать Вам,- после 256-й стр. дано фото могилы советского интернационалиста в Италии, 20-летнего Николая из Краснодара, павшего в октябре 1944 г.
   Пишу Вам и прошу Вас хоть чем-нибудь помочь мне. Письмо адресую в издательство, потому что не знаю Вашего домашнего адреса.
   В заключение хочу сказать - сколько мы ни писали и куда бы ни писали, ничего о брате не могли узнать.
   Прошу Вас извинить меня, и, пожалуйста, не посчитайте за труд ответить мне на это письмо.
   
   
   
   
   15 августа 1987 г.
   От Рябушкиной-Волошиной М. Н.
   Ворошиловград
   Низкий Вам поклон от меня, от живых и мертвых, о которых Вы написали в книге "Они не пропали без вести". Да, я вместе с ребятами ходила за оружием. Когда нас привезли из Германии в Имст, было это, помнится, в апреле 1943 г., завод только строился. Мы выносили из цехов доски, бревна, распаковывали ящики со станками, которые паковали до того в Нюрнберге. Там нам говорили, что станки будут отправлены в Сталинград, и мы, полагая, что это правда, вкладывали в ящики записки, в которых рассказывали о своей тяжелой судьбе. Но в Имсте, к сожалению, обнаруживали в ящиках свои же записки, адресованные на родину.
   Уже с первых дней работы на основном производстве частыми стали случаи отравления парами каустической соды, которой обрабатывались детали. Помню, как мучился Женя Канин из Ровеньков. Его даже от станка не отпустили. Так он и умер на рабочем месте. Затем стало плохо Дусе Крапивиной, но ей успели сделать укол, у нее началась рвота, и она осталась в живых.
   Вскоре отравилось еще шесть человек. Неожиданно у меня случился острый приступ аппендицита, сильно повысилась температура, и вскоре я потеряла сознание. В лагере еще не было начальника, и всеми делами ведал главный инженер. Этот человек - не местный житель, еще плохо ориентировался в обстановке. Он, в частности, даже не знал, что для так называемых восточных рабочих существует специальный больничный барак, куда определяли заболевших или получивших увечья, и вызвал городскую машину скорой помощи. Так я очутилась в австрийской больнице, где вскоре познакомилась с 20-летней Паулой. Мы называли друг друга по имени, и уж точно не помню ее фамилии, не то Филь, не то Фаль. Нас с ней соединила одна судьба - ни к ней, ни ко мне никто не приходил. Паула попала в больницу из-за того, что упала с грузовой автомашины, груженной сверх меры сеном. Она сидела на сене и, когда водитель на крутом повороте резко повернул машину, свалилась под откос и получила сотрясение мозга. Паула находилась в нашей палате дней 10-15, а я почти два месяца. Рассказывая как-то историю своей жизни, австриячка говорила, что не замужем, но что у нее есть маленький ребенок от друга. Выписываясь из больницы, Паула сказала, что проведает меня. Жила она где-то недалеко от города, в котором находилась больница. Свое слово австриячка сдержала. Примерно через неделю приехала, принесла мне передачу, подарила на память свою фотографию, сообщила домашний адрес и пригласила, если удастся, посетить ее. На прощание она вынула из сумки платок, разрезанный пополам, и одну его часть отдала как косынку мне, а другую, сказала, передаст своей подруге Марии, которая работает на том же заводе, что и я. По косынкам вы сможете быстро опознать друг друга. Замысел Паулы сбылся. Вернувшись после выписки из больницы в лагерь и приступив к своей обычной работе в цеху, я увидела молодую австрийскую работницу в точно такой же косынке, какая была у меня. Мы опознали друг друга, но не разговаривали. Это было строго запрещено.
   Паула не раз передавала мне через Марию бутерброды, а та, проходя мимо меня, незаметно клала их в карман моего фартука. Но так продолжалось недолго. Кто-то, видимо, заметил нашу конспиративную связь, и Марию перевели в другой цех. Больше я ее не видела. Однако связь с Паулой не прервалась. Начальство в нашем рабочем лагере часто менялось. И вот однажды старшим у нас оказался общительный и очень благожелательный человек. Ходили слухи, что в прошлом, до начала войны, он был артистом, якобы выступал на сценах Киева, Москвы, Ленинграда. По вечерам он пел с нами песни, чаще всего "Стеньку Разина". Пробыл артист в лагере недолго. Его быстро куда-то отправили. Так вот, однажды я сказала ему, что поблизости от Имста, в одной из деревушек работает моя сестра, которую в воскресенье хотела бы навестить. Артист не возразил и выписал мне необходимый в таких случаях пропуск. Паула встретила меня как родную. Накормила и надавала подарки. Она показала свой небольшой домик, своего ребенка, познакомила со своей младшей сестрой, с которой вместе жила. Когда она водила меня по комнатам, то на стене одной из них я обратила внимание на шесть ружей с патронташами. Я остановилась и с удивлением спросила Паулу: "Как это возможно, идет война, а у вас висит на стене оружие и боеприпасы?"
   Это оружие отца и братьев, сказала хозяйка дома и добавила - они охотники, но сейчас находятся на фронте.
   У Паулы я провела несколько часов и благополучно возвратилась в лагерь. Там я рассказала товарищам о посещении своей новой приятельницы и, конечно, не забыла сообщить об оружии. Прошло некоторое время, и Василий Дьяченко сказал мне, что после вечерней проверки надо будет идти в деревушку, где живет Паула, и попытаться похитить у нее оружие. Поскольку дом Паулы был известен только мне, то и участвовать в этой вылазке обязательно должна была и я. Согласно разработанному плану, в установленный день после вечерней проверки под колючей проволокой лагерной изгороди мы прокопали проход, а затем засыпали его хвоей. Когда совсем уже стемнело, я с группой ребят подошла к проходу, мы быстро убрали хвойную маскировку, проползли под проволокой и вышли на горную тропу, которая Василию Дьяченко и его друзьям была, видимо, хорошо известна. До деревушки было наверняка свыше десяти километров, так что предстояло очень спешить, чтобы уложиться в ночные часы.
   Глубокой ночью мы подошли к дому Паулы. Повсюду было тихо, и ребята устроили засаду. Я знала, что собаки у Паулы не было, и поэтому безбоязненно подошла к окну той комнаты, где находилось оружие. Ребята быстро распилили прут металлической решетки и отогнули его. Лаз был готов. Лезть в него предстояло, конечно, мне. Все могло случиться, но больше всего боялась, что оружие окажется не на месте. Опасалась я также и того, что в доме Паулы может находиться кто-либо посторонний. Когда в темноте я наконец нащупала ружейные стволы, сердце мое едва не разорвалось от радости. Без шума сняв оружие и патронташи с крючков и передав бесценную добычу через оконный лаз ребятам, я начала обратный путь. Неожиданно меня объял страх. Мне почудилось, что при выползании из лаза меня обязательно кто-либо из местных жителей схватит за ноги. Однако все обошлось хорошо. Довольные своей удачей, мы все вернулись в лагерь до первой проверки.
   С той знаменательной ночи ребята прониклись ко мне полным доверием и стали посвящать в кое-какие свои дела, но, конечно, не во все.
   Была я один раз и в горном убежище, где укрывались товарищи, бежавшие из лагерей. Да оно было настолько тщательно замаскировано, что, стоя рядом с ним, не узнаешь, где оно. Помню, там лежал большой камень, закрывавший вход в убежище.
   9 декабря 1944 г. вместе со всеми ребятами арестовали и меня. Нас кто-то предал. Пока не прочла Вашу книгу, не знала, что малодушие проявил Василий Бакитько. А ведь мы его однажды целую неделю прятали в своем бараке, укрывали на нарах под матрацем. Кто уходил на работу в очередную смену, на нары той клали его, закрывали сверху матрацем, а затем тщательно заправляли постель.
   На допросах в полиции я все обвинения отрицала, но, по правде сказать, очень боялась гестаповской пытки. Нам было известно, что это такое. На первом же допросе в полиции меня начали сильно избивать, подвешивали, но я все время повторяла - нигде я не была и ничего не знаю. Потом бить уже было не по чему - все тело исполосовали плеткой. Спустя несколько дней со мной стали говорить по-хорошему, зачитали чьи-то показания. В заключение гестаповец сказал: "Мы все знаем, а ты упираешься. Скажи всю правду, мы отправим тебя в другой лагерь, и будешь там жить. Иначе будем судить показательным судом Владимира Романенко, Ивана Григорьева и тебя и 10 февраля всех вас повесим в вашем лагере". В ответ я сказа-ла: "Покажите или скажите, кто все это вам сказал, сведите меня с ним с глазу на глаз, и пусть при мне все повторит". После такого заявления меня притащили в камеру без сознания. Испытав те мучения, смерть была уже не страшна. В Инсбрукском гестапо я находилась в камере вместе с Валентиной Савицкой и Ниной Сараной. Нас связывала крепкая дружба. Она помогала бороться за жизнь. После допросов мы слюной друг другу смазывали пересохшие и избитые до крови губы. Этого не описать, это надо видеть. Под новый 1945 год Инсбрук сильно бомбили, разбили тюрьму, говорили, что одна из авиабомб угодила в больницу. От сильного потрясения у меня начался приступ истерического смеха, я закатывалась, задыхалась, мне не хватало воздуха. Все окружающие думали, что я потеряла рассудок, да и сама я так считала. Мы находились взаперти в камерах, расположенных на третьем и четвертом этажах тюремного здания, пламя било в зарешеченные окна, которые выходили в тюремный двор. О побеге и мечтать было невозможно.
   После окончания бомбежки всех мужчин увезли в гестаповский лагерь Рейхенау, а женщин - в концлагерь Енбах.
   Теперь хотя бы кратко о Павлике. Фамилию его я узнала только из книги "Они не пропали без вести". Я звала его просто Павлик. Во время нашей последней встречи он, помнится, выглядел очень озабоченным и неожиданно заговорил о своей матери. Он сказал: "Нас у мамы было семеро сыновей, и еще до плена стало известно, что шестерых уже нет - мама уже тогда получила шесть похоронок, в живых оставался только я".
   Не помню, может быть, Павлик и говорил, откуда он родом и где живет его мать, но теперь, спустя десятилетия, сказать мне это трудно. Вот Василий Дьяченко - он был у них связной - тот знал о них и их делах значительно больше, чем я. Многие подробности уже забыты. Помню, что после окончания войны проверка нашей верности Родине, в годы фашистской неволи, была тщательной и порой унизительной. Она повторялась дважды, а то и трижды. Требовалось подтверждение политической честности 20 живыми свидетелями.
   Недавно я разыскала сестру Анатолия Бондаренко, рассказала о Ваших изысканиях, дала прочитать книгу "Они не пропали без вести", она наверняка сообщит Вам биографию брата, напишет о его судьбе все, что знает от товарищей, переживших войну.
   
   
    
   3 сентября 1987 г.
   От Пронина В. X., проживающего в Ворошиловграде в квартале им. Алексеева, д. 15/10.
   Прочитал Вашу книгу "Они не пропали без вести". Книга Ваша очень нужна и вышла вовремя, потому что не должно оставаться неизвестным, как жили и сопротивлялись фашистам советские люди, угнанные в рабство. Я знал тех товарищей, о которых Вы писали в книге, это Анатолий Бондаренко, Мария Рябушкина, Василий Бакитько и Иван Григорьев. Мы знали Григорьева только по кличке "Болгарин".
   В 1944-1945 гг. я находился в Тироле и принадлежал к инсбрукской группе, которая должна была приехать в г. Имст. В нее входили: Никончук Василий, Коробка Владимир, Горобченко Леонид и Лисицкий Петр. Все из Антрацитовского района и двое из Севастополя. Одного из них звали Сергей, фамилии не помню, он был старшим в группе и имел контакт с Иваном Григорьевым. Мы ждали сигнал из Имста о том, когда можно отправляться в путь. Но в январе 1945 г. Сергей и его товарищ были арестованы. Тогда мы 7 февраля ушли из лагеря в направлении на Вену (нас было пятеро, и мы уже знали, что наши войска недалеко от этого города). Потом двое вернулись в лагерь. А мы втроем - Никончук, Коробка и я - скрывались по лагерям. Примерно в начале апреля Коробку арестовали, и он в дальнейшем попал в Маутхаузен, но остался жив. А мы с Никончуком двинулись на Зальцбург и далее на Вену, но попали в Браунау, где также были арестованы. Теперь об Анатолии Бондаренко. Он родом из поселка Ясеновский, Антрацитовского района, где живут его две сестры. Он часто приезжал в Инсбрук и ночевал у нас в лагере. После его ареста мы в бараке на потолке нашли браунинг, который, видимо, принадлежал ему.
   В конце Вашего рассказа упоминаются фамилии погибших товарищей, но кроме названных Вами казнены были и другие, например Самарский Александр, Коба Николай из г. Ровеньки и Петр Капитонов из Чувашии. Петр попал в плен в г. Ровеньки. Был он радистом, в Австрии собрал передатчик и связался с американцами. Думаю, что нельзя забывать погибших на чужбине. Надо, чтобы памятные знаки им были не только в Австрии, но и на их Родине.
   
   
   
   
   9 сентября 1987 г.
   От Лапаева Ивана Мартыновича, проживающего в Москве, ул. Северное Чертаново, 5а, кв. 263
   Недавно я прочел Вашу книгу "Они не пропали без вести" (издательство "Мысль", Москва, 1987 г.). В списке граждан, погибших в концлагере Дахау, я нашел фамилию "Лапаев Михаил, лагерный номер 2336, год рождения 1918. 24.6".
   Мой брат, Лапаев Михаил Мартынович, 1907 г. рождения, погиб на фронте в 1942 г. Никаких других данных о его гибели у меня нет. Убедительно прошу помочь мне определить, что указанный в Вашей книге Лаптев Михаил и мой брат, Лапаев Михаил Мартынович, одно и то же ЛИ1К" или это разные люди, просто однофамильцы. Участник Отечественной войны, полковник в отставке.
   
   
   
   24 сентября 1987 г.
   Издательство "Мысль" - от Бобылевой Клавдии Ивановны, проживающей в Архангельской обл., Котласский район, пос. Харитоново,
   Калинина 1а, кв. 7 Дорогие товарищи!
   Я обращаюсь к Вам с просьбой. Пожалуйста, помогите мне. Дело вот в чем. Мой отец, Бубнов Иван Антипанович, 1901 г. рождения, колхозник, из Архангельской области, Котласского района, осенью 1941 г. был мобилизован в армию и летом 1942 г. отправлен на фронт. От него мы не имели никаких письменных извещений, но потом мать получила сообщение, что ее муж, мой отец, Бубнов И. А., пропал без вести. Нас у матери осталось пятеро детей. Жили мы тогда в колхозе. Многое пришлось испытать, а об отце мы так ничего и не узнали. Недавно я прочитала книгу Е. А. Бродского "Они не пропали без вести", выпущенную Вашим издательством в 1987 г., и нашла там в списках погибших в немецких концлагерях под номером 535 фамилию отца, Бубнова Ивана, 1901 г. рождения. Отчество там не указано. До этой книги я нигде никогда упоминаний о моем отце не встречала. Прошу Вас помочь мне выяснить, идет ли речь в книге Е. А. Бродского о моем отце. Мой старший брат, Бубнов Григорий Иванович, погиб под Воронежем, о чем мы были официально уведомлены, а вот об отце только и знали "пропал без вести". Но это как-то не укладывается в моем сознании: как так, был человек и развеялся как дым! Еще раз очень прошу Вас постараться выполнить мою просьбу.
   
   
   
   
   
    2 октября 1987 г.
   От Э. М. Максимовой, редакция газеты "Известия"
   Благодарю Вас за книгу, за внимание. Уже заглянула, полистала. Чувствую, что это интересно, серьезно, а прочту - после отпуска. Надо набраться душевных сил для такого чтения.
   Максимова
   
   
   
   2 ноября 1987 г.
   От Скиртача Виктора Спиридоновича, проживающего в г. Черкассы, пер. Боженка, д. 5, кв. 10
   Директору издательства "Мысль"!
   Хочу поблагодарить Вас за выпуск книги Е. А. Бродского "Они не пропали без вести". Это исследование на ранее запретную тему очень актуально и перекликается со статьей в "Известиях" - "Живым и мертвым". А ведь было время, когда некоторые генералы предупреждали о недопустимости "чрезмерной героизации плена". Но от людей, державших себя в плену достойно, до героев Сопротивления - один шаг.
   Свои впечатления от книги я изложил в краткой рецензии. Я пошлю ее куда-нибудь в газету или журнал, но вряд ли напечатают непрофессионала. А хотелось, чтобы об этой книге узнало побольше людей... Поэтому посылаю копию рецензии Вам.
   Кто я? Один из рядовых антифашистского подполья, в 17 лет попавший в гитлеровские лагеря. Я уверен, что свои суждения об этой книге имеют не только бывшие пленные, но и большинство честных советских людей.
   
   
    
   15 ноября 1987 г.
   Совет ветеранов войны и труда Шумячского района Смоленской области
   Мы поздравляем Вас с завершением труда и изданием книги "Они не пропали без вести. Не сломленные фашистской неволей".
   Дай Вам Бог здоровья и силы выдержать такую тяжесть, не отступить, одолеть... Примите нашу ветеранскую благодарность и любовь, мы, ветераны поселка Шумячи, ведем сбор материалов для музея о нашем земляке Корбукове Иване Семеновиче.
   Будем Вам очень благодарны, если Вы окажете нам помощь. Пожалуйста, пришлите для музея свое фото, расскажите, как удалось Вам выполнить такую огромную работу, сообщите нам адреса музеев, ведущих сбор материалов о Братском сотрудничестве военнопленных, с кем по этому поводу Вы поддерживаете связь. Есть ли у Вас контакты с родными или близкими Карела Мерварта из Праги? Все это нам очень хотелось бы знать.
   Председатель Совета ветеранов войны и труда Максимчук А. Г.
   
   
   
   
   
    22 декабря 1987 г.
   От Кузько Л. Т., проживающего в г. Омске, ул. Заозерная, д. 18, кв. 70
   Разрешите мне от всей нашей семьи вынести Вам искреннюю благодарность за тот колоссальный труд, который Вы совершили во имя людей, принявших нечеловеческие страдания в немецком плену. Такая участь постигла и нашего старшего брата - Константина Терентьевича Волкова. Последнее письмо мы получили от него в мае 1941 г. Мои родители много раз делали запросы о нем, но ответ был постоянно один и тот же - "ни в каких списках не числится". Наконец, в 60-х годах в газете "Комсомольская правда" мы прочли имя близкого нам человека. Это были воспоминания Г. И. Тилижинского, бывшего узника 5 лагерей смерти. Мы узнали его адрес и выслали ему фотоснимок Кости, и он и его товарищи опознали моего брата, мало того, Г. И. Тилижинский сообщил, что Костя был связным организации БСВ в лагерном лазарете в г. Людвигсбурге и что об этом говорится и в Вашей книге "Во имя победы над фашизмом". С Григорием Ивановичем мы переписываемся, как с родным нам человеком. При его помощи приобрели Вашу новую книгу "Они не пропали без вести", которая издана в этом году. Низкий поклон Вам, дорогой человек. Вы не побоялись вести большую исследовательскую работу о людях несчастной судьбы, сумели доказать, что большая их часть вела мужественную борьбу и тогда, когда и жить было невозможно...
   Наши омичи знают только о Карбышеве, а разве плохо, если они будут знать о Тилижинском, Пышкине, Миронове, Петрове, Ленькове, Волкове и многих других, отдавших жизнь во имя светлых идей.
   
   
   
   
   
    27 декабря 1987 г.
   От Балашовой Э. Н., г. Харьков,
   ул. Академика Павлова, д. 319, кв. 274
   Огромное Вам спасибо за книгу "Они не пропали без вести". Действительно, это книга о трудных человеческих судьбах. Я очень мало знаю о своей маме. Она почти ничего не рассказывала о прошлом, считая меня ребенком. Она ограждала меня от тяжелых воспоминаний, а когда я стала взрослой, просто не успела мне рассказать. Умерла она во сне, и я всю жизнь кляну себя, что не узнала ее последнего желания. Я родилась в плену в 1944 г. в Страсбурге, а в повторном свидетельстве рождения значится: г. Харьков, 26 сентября 1945 г. Не сможете ли Вы помочь мне узнать тайну мого рождения или, может, посоветуете, как ее узнать? В сущности говоря, я даже не знаю, кто мой отец. Мама, видимо, очень ценила его, а поэтому не захотела вновь устраивать свою личную жизнь. Всю свою любовь она отдавала мне. Мама была удивительным человеком, редчайшей доброты, всем старалась помогать, всегда говорила: "Лучше отдавать, чем брать". Знаю, что отца звали Николаем, что родом он из Новополоцка - белорус и что погиб он во Франции. Вот почти все, что я о нем знаю. Родственники говорили мне, что Николай с мамой был в одном отряде, оба были коммунистами, вредили фашистам как могли.
   Скажите, пожалуйста, можно ли теперь отыскать документы, подтверждающие подлинное место и год моего рождения, можно ли что-либо узнать о подробностях жизни моих родителей.
   
   
   
   
   3 января 1988 г.
   Издательство "Мысль" - от Дубровина Б. А., бывшего узника концлагерей Заксенхаузен (№ 46958) и Бухенвальд (№ 70267), проживающего в г. Жданове, ул. Гонды, 39 Товарищ Н. М. Дегтярев из Советского комитета ветеранов войны прислал мне книгу Вашего издательства "Они не пропали без вести". Благодарен автору Е. Бродскому и всем вам за большой труд, в котором отражен сложный путь людей, попавших в лапы ненавистного врага, но продолжавших борьбу и в его тылу. Много, очень много наших людей пережили там голод, изнурительный труд и унижения, невыносимые пытки при допросах. Сотни тысяч там погибли.
   Мне пришлось пережить в Германии многое, к сожалению, в книге не отражено сопротивление советских военнопленных, находившихся в Средней Германии. Я был там и за время плена совершил 3 побега, меняя трижды свои фамилии, последний раз я бежал из внешней команды Бухенвальда 20 февраля 1945 г. Команда находилась в Цви-берг-Хальберштадте. Помогли мне бежать наши военнопленные, работавшие на "Браунколенфабрик" в Нахтерштедте. Там руководил большой группой Сопротивления майор Минченко. Организация эта была довольно сильной и охватывала своим влиянием значительное количество лагерей. Бежало нас трое, и у каждого имелась необходимая справка, написанная по-немецки и заверенная печатью. Члены этой организации снабдили нас одеждой и проводником. К сожалению, мне не удалось отблагодарить тех, кто помог нам бежать. Хотелось бы обратиться к автору книги с просьбой помочь мне отыскать людей, которые работали тогда на "Браунколенфабрик". Уважаемые работники издательства, сообщите мне, пожалуйста, адрес Бродского Е. А.
   
   
   
   
   
    8 января 1988 г.
   Директору издательства "Мысль"
   от Захарова Н. И., проживающего по адресу:
   Ульяновская область, Димитровград,
   ул. Свирская, д. 10, кв. 35
   Мой отец, Захаров Дмитрий Александрович, которого я безуспешно ищу десятилетиями, пропал без вести во время Великой Отечественной войны. В январе 1988 г. я прочитал книгу Бродского Е. А. "Они не пропали без вести". В приложении книги помещен список расстрелянных или замученных в концлагере Маутхаузен и его отделениях.
   На странице 400 под № 1441 значится фамилия, имя и год рождения моего отца. Мне необходимо списаться с автором, а также М. Е. Буровой, которая подготовила к печати список, для установления картины гибели отца и места его захоронения. Прошу Вас со- общить адреса Бродского Е. А. и М. Е. Буровой.
   
   
   
   
   15 января 1988 г.
   Издательству "Мысль" от Харитонова Е. И.,
   г. Грозный, ул. Р. Люксембург, д. 5а, кв. 20
   Я приобрел и читаю книгу, изданную Вашим издательством, под названием "Они не пропали без вести". Автор - Е. А. Бродский.
   Хотел бы письменно познакомиться с ним, но адреса его не знаю.
   Я участник Великой Отечественной войны и очень просил бы Вас сообщить мне адрес автора этой книги либо переслать ему данное письмо. Прошу потому, что в свое время был узником описываемого им Моосбургского шталага VII А и кое-чем могу дополнить книгу, если автор сочтет это полезным.
   
   
   
   
   28 февраля 1988 г.
   От Неупокоева П. Н., проживающего
   в г. Жигулевске Куйбышевской обл.,
   ул. Жданова, 29, кв. 2
   Я прочел Вашу книгу "Они не пропали без вести". Книга очень нужная. Слишком мало знаем мы о своих соотечественниках, испытавших муки плена. Мой старший брат Яков был призван в армию в 1940 г. К началу войны служил в Даугавпилсе, и с тех пор о нем ничего не было известно. Пытаясь узнать судьбу брата, я неожиданно получил сообщение, что он умер 6 марта 1944 г. в шталаге 311 (XIC), находившемся в Берген-Бельзен-Фаллингсбостель. В Вашей книге об этих лагерях сказано мало, а хотелось бы узнать о них поподробнее. Что это были за лагеря, каковы в них были условия? Там ведь погибла и Анна Франк. К сожалению, город с таким названием я даже не мог найти на карте. Признаюсь, в душе неспокойно. У меня во время войны погибло два брата. Погибли родственники, близких почти никого не осталось. Сам я тоже участник той войны, так что, извините, пожалуйста, за беспокойство, но прошу Вас, если можете, ответьте на мои вопросы.
   
   
   
   
   13 марта 1988 г.
   От Проценко Василия Елисеевича,
   проживающего в г. Докучаевске,
   Донецкой обл., по ул. Куйбышева, 20
   (выдержки из письма)
   Из "Литературной газеты" узнал о выходе Вашей книги "Они не пропали без вести". Несмотря на принятые меры, приобрести книгу мне не удалось. В Донецке ее не оказалось. Знакомился с ее содержанием в течение 3 часов в городской библиотеке. Мне трудно оценить ее значение. Интересовала меня, главным образом, обобщенная оценка деятельности БСВ в Баварии. Пришел к следующему выводу.
   1. Работа эта - длительный и кропотливый труд. В нем документально показаны честь и достоинство беззаветно преданных Отечеству сыновей и дочерей Родины.
   2. Своим благородным трудом Вы дали достаточные основания для снятия обвинения с многих тысяч "без вести пропавших", их близких, родных - матерей, отцов и детей тех, кто до конца жизни своей оставался Человеком, гражданином СССР, воином Отечества. Из этого числа я, разумеется, исключаю всех тех, кто оказался изменником, предателем, добровольно сдавшимся в плен.
   3. Вы документально подтверждаете, на что оказался способен советский человек, человек глубокой идейной убежденности, человек воинского долга. Слава ему! Вам удалось очень реалистично и достоверно показал горечь поражения, упорство в борьбе с фашизмом в условиях шталагов и концлагерей. От себя лично и товарищей, которые погибли, хочется выразить глубокую признательность и сказать добрые русские слова: "Спасибо Вам!" Хочу надеяться, что Ваша книга - это только начало. Ваши обширные знания, документы, которые Вам известны, безусловно, позволят Вам создать еще не одну книгу о борьбе наших военнопленных и узников гитлеровских концлагерей. Вы должны это сделать. Есть такое слово "надо", не забывайте его. И чем раньше Вы это сделаете, тем лучше... Ефим Аронович! Мне неудобно обратиться к Вам с личной просьбой, но выхода у меня нет. Очень хотел бы получить от Вас книгу "Они не пропали без вести". Пишу это потому, что все мои попытки получить ее из издательства, приобрести в книжных магазинах Киева, Днепропетровска, Москвы, Донецка не увенчались успехом, а книга эта мне очень нужна. История БСВ - это и моя история. Я не претендую на то, чтобы мое имя было в какой-то мере выпячено в истории БСВ, но я участвовал в деятельности этой организации, действовал как мог и по счастливым обстоятельствам остался жив.
   Кратко расскажу Вам о себе. Родился я в 1916 г., с 34-го по 37-й год учился в железнодорожном техникуме, в аэроклубе. Стал планеристом, парашютистом, потом был курсантом в известной Качинской школе военных летчиков, с 1938 г. летчик дальней бомбардировочной авиации. Во время боев с белофиннами совершил 13 боевых вылетов, участвовал в обороне Москвы (34 боевых вылета). 5 февраля 1942 г. был сбит и на следующий день пленен врагом. Побывал в лагерях Сычовки, Вязьмы, Смоленска, Гадяча, Лодзи. В августе 1942 г. очутился в Штутгарте. 3 ноября того же года бежал с двумя товарищами из-за колючей проволоки. Почти 20 дней был на свободе, при попытке перехода австро-швейцарской границы меня поймали. Снова бежал, поймали меня только в Польше и привезли в Дахау. Там подвергли пытке на дыбе, а потом присвоили номер 42331... Обидно, что до сих пор должным образом не оценено подвижничество тех, кто продолжал и в гитлеровских лагерях тяжелую борьбу против фашизма за свободу Родины.
   
   
   
   
   28 апреля 1988 г.
   От ветерана труда Новикова М. М., проживающего в г. Ровеньки, Плеханова, 1/12
   Поздравляю Вас и Ваших близких с Днем Победы, желаю успеха в работе по обогащению книги "Они не пропали без вести". Весьма благодарен Вам за теплые слова о моем земляке Анатолии Бондаренко. Судьба свела нас в один лагерь отверженных, что был расположен в 1942-1943 гг. в Тироле в поселке Гиппах.
   Анатолий - это "наш пацан", каких в Донбассе всегда было немало. Надо благодарить судьбу, что сохранились свидетели казни Анатолия Бондаренко. Один из этих свидетелей живет в г. Зугрес Донецкой области, и фамилия его Рыбалка Борис Николаевич. Красная Армия, Сталин спасли его от петли, а приход союзных войск освободил от неминуемой смерти в Райхенау. Помню, какой он был жизнелюб и весельчак, даже в застенках гестапо он часто напевал, правда, делал это тихонько, чтобы никто из эсэсовцев не слышал: "Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется..." Хочу сказать Вам, что жива его старшая сестра Зина Бондаренко, ее хорошо знает Б. Н. Рыбалка - он знал всю семью Бондаренко, так как жили они там же, где и он,- в поселке Лобовские Копи.
   P. S. Ефим Аронович, Вашей книги "Они не пропали без вести" у нас в продаже не было и нет. Прочитал я ее в библиотеке. Если есть возможность, вышлите, пожалуйста, хотя бы один экземпляр. Это моя самая большая просьба к Вам.
   
   
   
   
   
   14 июня 1988 г.
   От Киндрука Петра Павловича, г. Краснодон, квартал Лютикова, 1, кв. 10 Недавно я случайно купил Вашу книгу "Они не пропали без вести". Я не буду писать, что книга хорошая или плохая. Она нужная, особенно списки в приложении к книге. Вы писатель, объясните мне, пожалуйста, почему у нас нет Всесоюзного штаба "Поиск", почему все это дело держится на энтузиастах? Вот Вы опубликовали списки погибших в некоторых лагерях. Почему у нас нет таких списков по всем лагерям, почему нет списков погибших, пропавших без вести, замученных? Многие писатели призывали к поиску, но почему, например, они не взялись за организацию общества следопытов или поисковиков? Вопрос должен стоять так: чтоб это было не мертворожденное дитя для отчета, а действенная организация. Если Вы найдете нужным мне ответить, можно будет продолжить диалог на эту тему. Поверьте мне, я охотно возьмусь за любую работу в этой области, но одних только моих усилий для этого явно мало. Желаю всего Вам доброго.
   
   
   
   7 июля 1988 г.
   От Малиновского Л. В., проживающего в г. Барнаул, Горно-Алтайская, 21, кв. 78
   С большим удовлетворением, хотя и с некоторым запозданием, прочитал Вашу новую превосходную книгу "Они не пропали без вести". К сожалению, у нас в городе есть только один экземпляр, и мне его с трудом удалось получить в краевой библиотеке на дом. Вот почему я смог познакомиться с книгой только спустя полгода после ее выхода. Трогательно, конечно, что Вы нашли место и для рассказа о подвиге Анатолия Шарапова, и о моих изысканиях о нем. Хочу сказать, что я немедленно сообщил о Вашей книге семье погибшего героя. Ваша книга укрепила меня в мысли, что и самому, наконец, надо написать очерк о Шарапове, тем более что именно из Вашей работы я до конца убедился в том, что он действительно входил в БСВ: это видно, во-первых, из того, что расстрелян он был вместе с активистом БСВ Мироновым, а во-вторых, из Вашего описания работы Братства в госпиталях для военнопленных. Из других свидетельств мне известно, что Шарапов очень долго болел (не была ли его болезнь вызвана мнимой операцией?) и проводил работу в лазарете, где обстановка была в этом отношении благоприятной. Меня очень заинтересовало, что Вы пишете в книге о некоторых из российских немцев, хотя бы косвенно связанных с БСВ,- это Шмаррель, Иосиф Фельдман из Запорожья (немец или еврей, это неясно, но явно был связан с нашими немцами из Пулина), Карел Мерварт из Петербурга (чех, но говорил по-немецки), Фридрих Тапкен, умерший в ленинградской блокаде. Для нас это очень важно, ибо, по расхожим представлениям, наши немцы якобы не участвовали в Великой Отечественной войне, а тем более в движении антифашистского Сопротивления.
   К сожалению, есть некоторые замечания по тексту. Они касаются чаще всего неясных переводов немецких слов. Так, "Залине" - это просто "солеварня", "земельный архив" я бы перевел "местный областной архив", "пояски во взрывателях" попали не туда - направляющие пояски на снарядах никакого отношения к взрывателям не имеют, они расположены снаружи снаряда (я воевал в артиллерии, так что все это знаю),. "Эсэсовские охранники были подавлены вырвавшимися" - это двусмысленно: подавить можно и морально. По-моему, написать надо было бы "были обезврежены". И последнее. "Зловещий столб допроса" переведен буквально. Мне кажется, что это просто "дыба". Эти мелкие недостатки, конечно, не портят впечатление в целом о прекрасной книге, но редактору следовало бы быть более внимательной. Я по-прежнему работаю над своей темой и печатаюсь. Во время написания этого письма мне принесли последний номер журнала "Советский Союз сегодня". Это наш журнал, издающийся в Кёльне. Там моя статья о немцах в России. Прислали уже и отклики, надо будет отвечать. Но вот книгу пока пробить не удается, несмотря на неоднократные попытки. Боятся еще у нас острых вопросов, впрочем, Вы знаете это по собственному опыту.
   С пожеланием здоровья и новых успехов.
   
   
   
   
   28 августа 1988 г.
   Директору издательства "Мысль"
   От Серегина Федора Егоровича, проживающего
   в г. Краснодар, Атарбекова, 49, кв. 77
   В выпущенной Вашим издательством книге "Они не пропали без вести" 1987 г., автор Е. А. Бродский, в приложении "Списки расстрелянных или замученных в концлагере Маутхаузен и его отделениях с 26 июня 1944 г. до конца войны" (список подготовлен к печати М. Е. Буровой) на стр. 439 значится Серегин Николай, родившийся 14 мая 1926 г.
   Как бы мне узнать у Вас или же у Е. А. Бродского и М. Е. Буровой
   (или через них), о каком Серегине Николае идет в данном случае речь.
   Дело в том, что мой брат Серегин Николай Егорович, родившийся
   в 1925 г. в дер. Кочемары Бельковского района (ныне Касимовского района) Рязанской области, в конце 1943 г. при освобождении Гомельской области пропал без вести. Он служил тогда в 755-м полку 217-й стрелковой дивизии. В полк он прибыл в начале августа того же года. До того был курсантом Рязанского пехотного училища.
   Буду Вам весьма и весьма благодарен за ответ по существу моего письма.
   
   
   
   
   11 августа 1988 г.
   От Левченко Л. Р., г. Горький,
   Барминская, д. la, кв. 18
   Прошу извинить за беспокойство, но Вы остались единственной надеждой. Я прочитала в "Литературной газете" заметку о Вашей книге "Они не пропали без вести". Она меня потрясла. Я тотчас же начала искать книгу, но бесполезно. Написала письмо в издательство "Мысль", откуда мне сообщили Ваш адрес. Уже давно я занимаюсь судьбой моего дяди, фактически заменившего мне отца, который до самой войны растил меня, на сердце до сих пор лежит неотданный долг... Мой дядя - Раков Сергей Михайлович, 1909 г. рождения, уроженец г. Горького. 24 июля 1941 г. он был призван в армию и назначен санинструктором в 131-й полевой корпусной госпиталь. 6 октября 1941 г. госпиталь прекратил свое существование в болоте, примерно в 8 км от станции Снежинская, это между Брянском и Карачевом, где наши части попали в окружение. Часть из работников госпиталя попала в плен. Прошу Вас, уточните, пожалуйста, нет ли в списках моего дяди. Знаю, что Вы располагаете архивом немецких концлагерей. Пишу Вам потому, что книгу Вашу найти в продаже не могу.
   
   
   
   
   1 сентября 1988 г.
   От Матвеева Бориса Петровича издательству "Мысль" (Москва, Ленинский пр., 15). Мой адрес: Магадан, ул. Луиса, 2, кв. 79
   В 1987 г. вышла книга Е. А. Бродского "Они не пропали без вести". В книге есть список расстрелянных или замученных в концлагере Маутхаузен и его отделениях с 26 июня 1944 г. до конца войны. В этом списке под номером 2653 значится Матвеев Петр, родившийся 22 июля 1899 г. Мой отец, Матвеев Петр Захарович, родившийся в указанный день, месяц и год, в 1943 г. пропал без вести. Скажите, куда мне обратиться, чтобы получить более точные сведения о погибшем. По всем данным, речь идет о моем отце. Помогите, пожалуйста!
   С уважением к Вам
   участник Великой Отечественной войны
   
   
    
   11 октября 1988 г. От Гиренко Леонида Леонидовича
   1939 г. рождения, Харьков, 310004, ул. Рыбасовская, 18, кв. 1
   Ваша книга для меня - гром небесный.
   С 1943 г. по освобождении Харькова я уже начал ждать отца. Но до 1988 г. он был пропавшим без вести. Это в те годы наложило и на мою семью свой отпечаток. Чуть ли не враг народа. В юридический не взяли, за границу по путевке - нет. В некоторых серьезных организациях ждали его появления, но увы! И горько мне, и радостно. Хоть какой-то след! Верю, что отец был личностью незаурядной, погибли миллионы, а пишут о тысячах, в том числе и о нем. Рад, что, может, теперь, в наше более справедливое время, у меня начнется период реанимации.
   Ефим Аронович! Конечно, у меня масса к Вам вопросов. Но я охотно верю, что Вас затерзали письмами и отвечать на это море вопросов Вам тяжело.
   Скажите, не могли бы Вы принять меня в удобное для Вас время? В октябре, ноябре. Я бы смог прилететь в Москву на недельку. Очень хочется пообщаться с человеком, который хоть и немного, но писал о моем отце, видел его имя, отпечатанное зловещей готикой.
   А я, в свою очередь, уже разослал письма в УКГБ Азова Ростовской, Азова Запорожской, Курска с просьбой сообщить мне что-либо о судьбе связных моего отца: Павленко, Светайловой, Голущенко, Верещагиной, Масловой.
   Очень уж хочется мне сказать: "А ведь мой отец - отчаянная, голова, герой, любил свою Родину и героически пал за нее".
   Примите мое искреннее уважение и благодарность.
   
   
   
   
   
   20 ноября 1988 г.
   От Барановой (Канцеровой) Екатерины Александровны. Севастополь
   Низкий поклон Вам и глубокая благодарность за создание книги, воскресившей из пепла столько имен "без вести пропавших" солдат и офицеров Советской Армии.
   Жаль, что Ваша книга не может до сих пор пробить себе дорогу к широкому кругу читателей, особенно в таком городе, как Севастополь. О том, что появилась книга, мне написали из Новосибирска. В Севастополе в книжные магазины книга не поступала совсем, нет ее и в массовых библиотеках. Нашла я ее в читальном зале Военно-морской библиотеки, куда пришлось ходить ежедневно, чтобы работать с ней.
   Но пора и представиться: Баранова Екатерина Александровна, выпускница 41-го года 42-й новосибирской школы, училась в одном классе с Анатолием Шараповым, одним из героев Вашей книги. А еще одна из Ваших прилежных учениц, так как давно изучаю Ваши книги, чтобы узнать все о БСВ, организации, к которой принадлежал Толя. Первую книгу, которую я прочитала и частично законспектировала, чтобы рассказать товарищам о БСВ, была "Живые борются" (Москва, 1965, издательство Министерства обороны), вторая - "Во имя победы над фашизмом" (Москва, 1970, издательство "Наука"). Эту монографию мы изучали уже группой (поисковая группа ветеранов 42-й школы). С большим трудом достали книгу в библиотеке Дома офицеров, потом купили эту книгу на немецком языке, и переводчик нашей группы Маргарита Александровна Андреянова прочитала ее на немецком языке. Изучив материалы о БСВ, мы познакомили с деятельностью этой организации поисковые группы молодежи в школе и родственников Толи.
   А пишу я Вам об этом потому, что мне обидно за читателей, которые не имеют возможности прочитать Ваши книги, так как доступ к ним ограничен, а поэтому еще сотни имен, которые Вы возродили, остаются неизвестными для широкого круга читателей, для родных и близких, которые неустанно ищут "без вести пропавших" отцов, матерей, братьев и сестер. Все еще продолжается преступное умалчивание имен тех, кто находился в плену, о их героической борьбе в условиях фашистской неволи.
   О Вас и о Ваших книгах я узнала впервые в начале 70-х годов от Льва Викторовича Малиновского. Не знаю, как это случилось, но его статью "Рожденная в огне", опубликованную в 1963 г. в "Советской Сибири", я пропустила, и наше знакомство, которое принесло позднее так много пользы в деле поиска следов Шарапова, волей судьбы состоялось только через 7 лет. Но к этому времени уже были опубликованы некоторые из Ваших книг, а я успела выступить по Новосибирскому телевидению и ознакомить широкую аудиторию с письмом профессора Берлинского университета им. Гумбольдта Фреда Мюллера и судьбой Анатолия Шарапова, чему Лев Викторович очень удивился, так как его повесть о Шарапове никто не брался публиковать из-за того, что в ней говорилось о военнопленных.
   А было это так. В одной из телевизионных постановок (автор сценария и ведущая - журналистка Алла Александровна Мелик-Пашаева), посвященных чествованию старейшей учительницы 42-й школы Оксиюк Зинаиды Ивановны, я рассказала о письме Фреда Мюллера, о дружбе Фреда и Анатолия, которая родилась в застенках Штутгартской тюрьмы, когда они разряжали невзорвавшиеся бомбы. Эта передача имела огромный резонанс, так как я рассказала и о других ребятах из нашего класса, родные и друзья которых считали, что они "пропали без вести". А главное, что в 42-й школе, где мы учились до войны, оживилась поисковая работа. Комсомольцы школы пришли ко мне домой и пригласили в школу, чтобы я рассказала о выпускниках 41-го года. Так был создан первый поисковый отряд имени Анатолия Шарапова. Одновременно я организовала работу поисковой группы ветеранов, выпускников 42-го года. С тех пор эту работу продолжаю, хотя в данное время живу в Севастополе.
   В 1980 г. Ф. Мюллер со своей семьей приглашается ветеранами школы; телепередача о БСВ с участием Ф. Мюллера, Л. В. Малиновского; оформление альбома "Дружба - Фройндшафт" для Музея боевой славы 42-й школы (о деятельности А. Шарапова в БСВ и дружбе с Фредом, о пребывании Ф. Мюллера в Новосибирске). За этот альбом получена награда из ГДР - Медаль Эрнста Тельмана; дружеские поездки в ГДР.
   Все мы мечтали назвать нашу школу именем Анатолия Шарапова. Но... нужен был хоть один документ или одно слово в книге о нем. А этих документов и слов не было! Вот уж как в воду канул! Были только живые люди - Илья Леньков и Фред Мюллер, которые рассказали, где был Толя и чем он там занимался. Но к свидетельству живых людей официальные органы были глухи. Как нужна нам была тогда Ваша поддержка, Ваша книга!
   Нельзя сказать, что наш труд, который мы осуществляли в "эпоху застоя", прошел даром. Пусть школу не назвали именем Шарапова, но зато его имя носит пионерский отряд, которому я в 1986 г. вручила альбом. И эта живая связь поколений - выпускников 41-го года и ребят 80-х годов - и есть святая память, которая живет в сердцах молодых. Да еще дружба!
   У нас теперь она до конца наших дней. Встретиться в жизни с таким человеком, как Фред Мюллер,- это большое счастье. Ведь это человек, который готов своим сердцем обнять весь мир.
   
   
   
   
   
    12 июня 1989 г.
   От Камуза Василия Карповича, г. Донецк,
   ул. Артема, 169 "Г", Южниигипрогаз, технический отдел
   Два года назад я купил Вашу книгу "Они не пропали без вести" и в ней нашел близких мне людей.
   1. На стр. 404 под номером 1670 указана фамилия моего отца и точная дата его рождения:
   Камус Карп, 25.05.1903 (мы привыкли писать фамилию-Камуз).
   От человека, вернувшегося живым из концлагеря Дахау и знавшего моего отца по работе на шахте в предвоенные годы - Ячменева Платона Власовича (скончался в 60-х годах), в 1955 г. я узнал, что, по его словам, он видел моего отца в 1944-м или начале 1945 года живым, но потом, когда он (Ячменев) вышел из лагерного лазарета, ему сказали, что моего отца уже нет в живых.
   Мои попытки установить судьбу отца в 1945 году и позже через Исполком Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца были безрезультатны. И только в ноябре 1964 года из бюро розыска Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца я получил ответ, что мой отец умер 1 февраля 1945 года в концлагере Маутхаузен.
   Это не вязалось с тем, что я узнал от Ячменева, но большего я не мог добиться, и все эти годы было чувство неопределенности.
   Теперь Ваша книга подтвердила его гибель в концлагере Маутхаузен.
   2. На стр. 376 в списке казненных 29.12.1944 г. участников антифашистского движения Сопротивления в гестаповском застенке "За-лине" (Галле) под номером 81 указан:
   Шапошников Иван, 27.01.1921.
   Это фамилия, имя и год рождения моего дяди, маминого брата. К сожалению, мне не удалось уточнить день и месяц его рождения. Он был призван на службу в 1939 году, в 1940 году служил в 40-м запасном артиллерийском полку в г. Пушкине Ленинградской области. Сохранилась фотография 1940 или 1941 года, сделанная в Ленинграде, с надписью на обороте: "Замполитрук Шапошников".
   Связь с ним оборвалась где-то в июле - августе 1941 года, и почему-то родные считали, что он погиб под Смоленском. Официальных сообщений не было, и мне трудно сейчас сказать, на чем было основано такое предположение.
   После освобождения г. Сталино 8 сентября 1943 года его сестрой Гницевич Феклой Григорьевной была предпринята попытка установить его судьбу, так как писем от него не было. В марте 1944 года из Центрального бюро по персональному учету потерь личного состава Действующей армии был получен ответ, что он не числится в списках убитых, умерших от ран, пропавших без вести.
   В августе 1947 года Сталинозаводским райвоенкоматом г. Сталино матери Шапошниковой Екатерине Тихоновне было выдано извещение о том, что рядовой Шапошников Иван Григорьевич пропал без вести в ноябре 1943 года. Если бы это было так, то в сентябре - октябре 1943 года он обязательно прислал бы весточку о себе родным, сестре Ф. Г. Гницевич.
   После смерти бабушки в 1957 году сохранились некоторые документы, копии которых я прикладываю.
   Я не знаю дня и месяца его рождения, но вряд ли это случайное совпадение фамилии, имени и года рождения.
   Подскажите, пожалуйста, кому и куда можно написать, чтобы узнать, он ли это, какова была его судьба в военные годы, когда и как он попал в плен, получить копию фотографии из документов концлагеря.
   Теперь, когда из Вашей книги я узнал, что где-то хранятся документы и последние прижизненные фотографии моего отца и моего дяди, мой долг увидеть их.
   Или для этого нужно самому ехать? Куда?
   Спасибо Вам большое за Ваш труд, за беспокойство и внимание к памяти погибших. Казалось, что вся боль улеглась - не все ли равно, где они погибли, их ведь нет, но, увидев эти фамилии близких людей, снова ощущаешь боль от невозвратности потерь.
   
   
    
   
   
    19 июля 1989 г. Издательство "Мысль",
   Ленинский проспект, 15, 117071. Москва, СССР
   Фортресс Роуд, 60
   Лондон, 52Н
   Соединенное Королевство
   Я профессиональный телевизионный журналист и сценарист, в настоящее время готовлю документальный фильм для Британского телевидения о французском движении Сопротивления на Корсике. Основным стержнем моего фильма является трагическая история Фреда Скамарони, корсиканского патриота, павшего жертвой предательства. Он предпочел самоубийство предательству своих товарищей.
   Чтобы связать истории его товарищей, которым удалось спастись от секретных служб Италии, я занялся исследованием судьбы корсиканца по имени Пауль Парди, который в моем сюжете играл менее значимую роль.
   Парди, агент секретной службы, бежал с Корсики и впоследствии был заброшен на парашюте в оккупированную Францию, где вновь был предан и арестован. Его заключили в парижскую тюрьму, а затем перевели в крепость Равич близ Вроцлава (Польша). Он находился там в камере № 3 по крайней мере до 19 мая 1943 г. Как я понимаю, Равич был освобожден 1-м Украинским фронтом и польскими войсками 23 января 1945 г.
   Вскоре после войны отдел военных потерь послал запрос о судьбе Парди и пришел к следующему выводу: "Несмотря на настойчивые и широкие поиски, следы этого офицера (Парди) не обнаружены, так же как следы многих других офицеров, содержавшихся в тюрьме Равич".
   Семья Парди выдвинула две версии:
   1. Он был отправлен немцами в концентрационный лагерь, откуда не вышел.
   2. Равич был освобожден продвигавшимися соединениями Советской Армии, и Парди вместе с другими заключенными был отправлен на Восток.
   Поскольку Равич находился в районе военных действий Советской Армии, не знаете ли Вы, что случилось с заключенными, которые содержались немцами в крепости?
   Я знаю, что немцы обычно перемещали "особых" заключенных из лагерей, которым угрожало продвижение Советской Армии.
   Хотя эта информация и не является первостепенной при создании моего фильма, все же любые сведения о последнем периоде жизни Парди могли бы дополнить историю Скамарони.
   Я знаю, что Вы написали книгу "Они не пропали без вести" и что Вы ведущий специалист по вопросам, связанным с фашистскими концентрационными лагерями. Может быть, Вы смогли бы ответить на вопрос о судьбе Пауля Парди.
   Я благодарю Вас за Ваше любезное содействие.
   Ваш Теренс Ходжкинсон.
   
   
    
   
   
    2 августа 1989 г.
   Прошу простить за беспокойство. Я дважды прочел Вашу книгу "Они не пропали без вести", и она произвела на меня глубокое впечатление. Спасибо Вам за то, что Вы рассказываете в своих произведениях советским людям о тех, кто находились в фашистской неволе и по своей скромности никому ничего не говорят и потихоньку уходят из жизни. Потомкам нашим следует знать об этом.
   В Вашей книге говорится о концлагерях, которые находились на территории европейских государств и самой Германии. Вы не упоминаете о концлагерях, которые находились на оккупированной территории советских республик - в городах Барановичи, Минске и его пригороде, Каунасе, Смоленске, Рославле. Конечно, они не были так усовершенствованы, как европейские концлагеря, но людей в них погибло тысячи тысяч. В городе Барановичи, говорят, открыт музей на месте бывшего концлагеря? А в Минске на бывшей территории концлагеря построен тракторный завод "Беларусь"?
   Ефим Аронович, хотелось бы знать, если это не секрет, что Вы сейчас пишете? Если можно, прошу дать ответ.
   С глубокосердечным уважением к Вам - участник Великой Отечественной войны, ветеран труда Пацюк Григорий Иванович
   г. Бендеры, Молдавской ССР, ул. Херсонская, 26
   
   
   
   
   
    9 августа 1989 г.
   От Приходько Валентины Ивановны, проживающей в Костроме, Речной проспект, д. 86, кв. 6
   Я не знаю, какими словами начать свое письмо к Вам, не знаю, какую надо найти меру благодарности за Ваш бескорыстный труд, за то, что Вы рассказали мне - дочери, всем сестрам и братьям о потерявшемся в годы войны (вернее, пропавшем без вести) отце нашем Пархоменко Иване, 1919 года рождения. В Вашей книге "Они не пропали без вести", в конце 429-й страницы он значится под номером 3178.
   Прошло полгода, как я обнаружила его в книге, и сразу же оповестила об этом всех родственников. Есть в книге и фотография тех, кого казнили 25-26 сентября 1944 года. Отец стоит в первом ряду слева четвертый (фигура немного затемненная). Я как его дочь, всю жизнь искавшая отца, не верила, что он пропал без вести, и поэтому не прекращала своих розысков.
   Мама моя ушла на тот свет рано - в 62 года, так и не узнав о его судьбе. Бедная, как она его ждала...
   Обращалась я в свой облвоенкомат, хотела узнать, где находится этот концлагерь Маутхаузен и можно ли мне туда поехать? Но на мой вопрос никто не дал мне ответа (к большому стыду). Читаю книгу в слезах. Взяла я ее в своей библиотеке, продлевала каждый месяц. Мне прислали открытку, требуют, чтобы я вернула книгу. Но как я могу ее отдать? Пусть меня накажут, пусть судят, но я ее, конечно, не отдам.
   К Вам обращаюсь с просьбой - не можете ли Вы помочь мне достать книгу, чтобы уладить дело с библиотекой?
   Не знаю, как это сделать, но хочу высказать Вам тысячу благодарностей за моего любимого и дорогого папочку, за то, что теперь знаю, какой он был герой, как геройски погиб за участие в работе БСВ. Отец был пограничником, сражался против белофиннов, в конце 1940 года его отправили в Прибалтику. Я была маленькой, но уже умела читать письма папочки. Помню, он писал, что у них неспокойно, почему-то создаются новые формирования.
   По профессии отец был учитель. Семья была большая, крестьянская, детей было семеро, жили в Казахстане в Актюбинской области, село Лимовицк.
   Сейчас правительство правильно поставило вопрос о восстановлении памяти всех погибших в войне. Я бы очень хотела получить от Вас хотя бы небольшой ответ - может быть, Вам известно еще что-нибудь о моем папе? Напишите, пожалуйста. Я всегда буду помнить Вас с благодарностью.
   
   
   
   
   28 августа 1989 г.
   От Самойлова А. С.
   Томск, Барабинский пер., д. 12
   Минуло 44 года, как закончилась Великая Отечественная война. Мы, ныне живущие, очень обязаны тем, кто раньше времени ушел из жизни. Однако память о них у нас неоднозначна. Полагаю, что сорок четыре года - это время для людской памяти незначительное, и тем более очень горько слышать подчас от людей, достаточно подготовленных, что пора, дескать, забыть о прошлом, надоело.
   Мне 55 лет, и, чем больше живу я, тем больнее за тех, кто не вернулся с войны, и особенно больно за своего отца. Когда началась война, мне исполнилось семь лет. Отец был военнослужащим, старшим лейтенантом. Жили мы тогда на станции Разенгартовка Хабаровского края. Горький урок, полученный на Западе, учли на Востоке. Семьи военнослужащих с Дальнего Востока эвакуировали. До июля 1942 г. дивизия, в которой служил отец, оставалась на Востоке, а потом ее срочно передислоцировали на Запад. Последние письма были из Казани и с фронта. Потом пришло сообщение, что 29 августа 1942 г. отец пропал без вести. Из извещения семья не могла узнать, где и как это случилось. Но так как нам было известно, что в то время немцы повторяли свои попытки захватить Москву, у старших членов нашей семьи сложилось мнение, что беда с отцом произошла под Москвой. Во время войны мать слала многочисленные запросы об отце, но ответы приходили неутешительные. Так до последнего времени я и не знал, что же все-таки произошло с моим отцом. В прошлом нам говорили, что с Дальнего Востока не снимали ни одной войсковой единицы. Еще при жизни Сталина я как-то пытался возразить, что это неправда, но на меня так шикнули, что я замолчал на долгие годы. В конце 1988 г. по телевизионной программе показывали, как по местам боев под Москвой производятся раскопки, находят документы и личные вещи, устанавливают фамилии погибших. Под впечатлением передачи решил обратиться в Центральный архив Вооруженных Сил, имея в виду, что, возможно, за прошедшее время отыскалось что-либо и о моем отце. Архив ответил, что дополнительные сведения не поступили, но одновременно сообщили, что запрос переслали в Подольск. Ответ Подольска: "По нашей картотеке старший лейтенант Самойлов Степан Александрович 1909 года рождения (место рождения в документе не указано), командир роты ПТР 690 с. п. 126 с. д. пропал без вести в 1942 году". По немецкой трофейной картотеке: "Ст. лейтенант Самойлов Степан Александрович 1909 года рождения, уроженец д. Гусево Новосибирской области, служил в 690-м стрелковом полку. Пленен в 1942 году в районе Сталинграда. Содержался в лагерях 365, 367, XI-B. Использовался в рабочей команде 124. Есть отметка: "16.02.1945 года передан начальнику службы безопасности (гестапо)". Дальнейшая судьба Самойлова С. А. не отражена".
   Я прочитал Вашу книгу "Они не пропали без вести", и, судя по содержанию, проделали Вы огромную работу. Из книги я узнал, что лагерь Х1-В находился в Фаллингбостеле. У меня много вопросов: что это за лагеря 365, 367 и XI-B, что значит команда 124? Почему отец закончил жизнь в гестапо? В начале пятидесятых годов я прочитал книгу Олеся Гончара "Знаменосцы". В книге есть строки, в которых говорится, что автор встречал в горах Югославии командира Красной Армии по имени Степан, любившего песню "Полюшко-поле". Эти данные подходят к моему отцу. Он тоже любил эту песню, и имя его было Степан. Не связано ли его перемещение из лагеря в лагерь с его побегами? Как ответить на мои вопросы? У вас, вероятно, есть много черновых записей, и я Вас очень прошу, поищите, может быть, Вы сможете ответить на интересующие меня вопросы. Я очень жду Вашего ответа.
   III. Из выступления Инги Протцнер-Кауфман на Международном симпозиуме, посвященном истории нацистского "Мессе-лагеря", состоявшемся 20-21 мая 1989 г. в Кёльне
   Мы собрались для воспоминаний и для того, чтобы рассказать, какими мы были тогда. Мы относились к самым молодым. Очень многие из тех, кто был с нами в те дни, недели и месяцы, уже ушли из жизни, и очень многое уже забыто. Наши воспоминания не целостны. Я буду говорить сейчас совсем не о том, что хотели бы от меня услышать. Я всегда поступала так, и именно поэтому мной в свое время заинтересовалось и гестапо. То, что я прочту сейчас, написано мной примерно лет 15 назад. Я изменила только годы и даты рождения действующих лиц, чтобы придать сюжету актуальный смысл. Текст остался неизменным. 15 лет тому назад его опубликовали в ГДР, и кто-то увез его с собой в Киев. Это был кто-то из поляков, который, видимо, имел в Киеве родственников. В чьи руки потом попал этот текст, я не знаю. Сегодня я вижу хорошую возможность обнародовать его как бы еще один раз.
   Дорогая сестра Катя!
   Может быть, таким именем зовут тебя, незнакомая девушка из далекого Советского Союза. Может быть, этим именем зовешься ты, незнакомая советская женщина, которая тогда была молодой девушкой. Теперь тебе, вероятно, 60, 65 или даже 70 лет. Может быть, ты помнишь те свои годы или, быть может, это помнит кто-либо из тех, кто знал тебя тогда или потом и кому теперь 24 или 22 года, то есть столько, сколько было тогда Кате, когда я ее знала.
   Я живу в Федеративной Республике Германии на ее крайнем западе, там, где сходятся границы Голландии и Бельгии с границей моей страны. Выступая в этом зале, я хочу сказать прежде всего простое человеческое слово "спасибо". Спасибо тебе, Катя, за то, что ты помогла мне, что помогли мне твои советы, что ты научила меня, как я должна поступать, и, пожалуй, помогла мне пережить все, что пережить мне пришлось.
   Меня зовут Инга, и мне уже 64 года. Тогда, когда мы встретились, мне было 19, а ты была на пару лет старше. Мы жили тогда несколько месяцев вместе. Несколько дней из них, может быть две недели, в одном бараке. Мы находились в так называемом рабочем исправительном лагере, который считался лагерем транзитным. Его охраняли "зеленые" полицейские (в том числе женщины), но подчинен он был гестапо. Этот лагерь находился тогда в Кёльне, на самом берегу Рейна, на территории знаменитой Кёльнской ярмарки, на том самом месте за аркой, где теперь находится "Танцующий фонтан". Там был павильон, в кухне которого мы чистили и мыли многие центнеры картошки, капусты и кочанного салата. Другие работали в помещениях полицей-президиума или среди развалин уже разбомбленного Кёльна. Мы пережили тогда несколько массированных авиационных налетов на город, поэтому на ночь нас обычно уводили в бывший пивной подвал павильона. Окна в проходе в подвал были, разумеется, зарешечены. То была сомнительная защита от бомб, предохраняющая разве что от их осколков. В подвале было холодно и сыро, и мы оказывались там в обществе большого количества крыс, которые приходили к нам с берега Рейна. Позднее они занесли в лагерь эпидемию тифа, которая унесла особенно много человеческих жизней в мужском лагере, находившемся у ярмарочной башни.
   В Аахене перед отправкой нам сказали, что в Кёльнском лагере мы будем находиться только несколько дней. В приказах об аресте местом назначения значился Равенсбрюк.
   В первый вечер, когда нас повели в подвал, мне бросилось в глаза следующее: лестница вела круто вниз, тусклое освещение, справа и слева видны были ниши, в которых когда-то, видимо, стояли пивные бочки, а теперь спали узницы. Они лежали на настилах из бревен, на старых, ржавых и скрипучих металлических стеллажах, которые имели жалкий вид. Спали они также на сырой земле на листах железа. Каждая из узниц получала одеяло. Это было все. Нам сказали, что мы будем находиться там только несколько дней и что вскоре нас повезут дальше. Мы были запуганы, голодны и очень устали. Каждая из нас устраивалась как могла. Из разных углов слышалось, как грызут крысы. Я видела, как девушки прижимались друг к другу, стараясь заснуть. Я была так потрясена и переутомлена, что не могла заснуть. Как будто мне что-то даже мешало лечь и забыться. Вот именно тогда, когда я находилась в этом тяжелом состоянии, кто-то коснулся меня и положил на мое плечо руку. Я посмотрела в глаза неизвестной мне девушке. Они были светло-коричневые, цвета то ли янтаря, то ли болотной воды. Светлые волосы, зачесанные на прямой пробор, были заплетены в две короткие косички. Была ли она молодой женщиной, подростком, молодой девушкой, быть может, всем вместе. С любопытством я смотрела ей в лицо. Она обратилась ко мне со словами:
   - Долго ли ты будешь так сидеть? Ты что, намерена просидеть так всю ночь?
   - А что я должна делать?
   - Спать. Завтра тебе придется работать, причем уже с раннего утра.
   - Мы не задержимся здесь. Нас повезут дальше.
   - Это сказали и нам. Но прошло уже полтора месяца.
   - И что вы здесь делаете?
   - Работаем. Делаем то, что прикажут. Разбираем развалины, но это еще терпимо.
   - А спите вы всегда здесь?
   - Да. Но у тебя ведь нет еще даже одеяла. Если ты не очень чувствительна, можешь лечь рядом со мной.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Ведь ты же немка.
   - Ну и что?
   - Я русская и не уверена, примешь ли ты мое предложение.
   - Конечно, а почему бы нет?
   Теперь я поняла, какое утвердилось у нас безумие. Эта доброжелательная девушка с мягким голосом предложила мне в ту ночь укрыться с ней одним одеялом и сомневалась, соглашусь ли я разделить с ней ее настил только потому, что я немка. Она понимала свое положение. Я приняла ее предложение, и она тотчас же сказала:
   - Меня зовут Катя, а как зовут тебя?
   Через минуту мы уже лежали в ее нише, согревая друг друга. Она, конечно, спросила причину моего ареста, и я кратко рассказала ей свою историю, на что Катя ответила:
   - Ты хорошая, приходи завтра в наш барак, согласна?
   - А разве нас не разделят?
   - Это будет не сразу, где-то ты ведь должна находиться. Примерно недели две я, единственная немка, жила в бараке с 25 девушками из "России". Другие прибывшие со мной в одном транспорте находились в других бараках.
   Катя! Ни одна из них не запала мне в душу так глубоко, как она! Катя оставалась все время такой же, какой я ее узнала в первый вечер. Она не могла спокойно видеть страдания других, не могла не помочь страдающим. В свои тогда, может быть, 22 года она была для всех нас матерью. У кого возникали какие-либо заботы, кто нуждался в совете, те обращались к Кате. По вечерам, когда все возвращались с работы, Катя без всякой брезгливости вычесывала из наших волос вшей. Было очень приятно положить свою голову на ее колени и ощущать прикосновение ее нежных пальцев. Она приносила нам воду и заботилась о том, чтобы все были чистыми и чтобы в бараке было убрано. Катя штопала чулки, латала одежду, и я никогда не слышала, чтобы она жаловалась. Она делала все как само собой разумеющееся и не задавала вопросов. В течение всех 19 месяцев моего заключения я не встречала таких, как она. Никогда не встречала я их и потом. Мы все любили ее. До моего слуха и теперь как бы доносятся некоторые ее слова. "Добрый вечер",- говорила она, когда приходила с работы. Вечерами я сидела на табуретке и внимательно слушала песни, которые пела она со своими подругами. Одна из них понравилась мне особенно. Я не знала ни слов, ни названия этой песни и в течение 20 лет старалась найти пластинку с записью этой мелодии. Однажды, находясь в отпуске в Роттердаме, я нашла случайно пластинку французского производства, на которой была записана эта песня. Она называется "Моя Москва".
   Катя и ее подруги научили меня из распущенных на нитки рваных вещей, которые мы находили среди развалин домов, вязать носки и свитера, вязальные спицы нам делали наши мужчины из спиц поломанных велосипедов, валявшихся среди тех же развалин. Я научилась примерять свитер без метра, а только с помощью своих собственных рук, и научилась делать это безошибочно. Катя научила меня многому. Она говорила, например: "Никогда не жалуйся на болезнь, никогда не принимай таблетки, если точно не знаешь, какие они".
   Катя говорила мне: "Съедай сразу, если получишь или найдешь что-нибудь съестное. Ведь никогда неизвестно, будет ли у тебя еда на следующий день". Она советовала: "Всегда сохраняй про запас кусочек хлеба и меняй его каждый день, чтобы он не превращался в сухарь". Катя говорила: "Ешь горячую пищу только ту, которую дают из общего котла, и не ешь никогда то, что дают только тебе".
   Катя, дорогая Катя! За все это я никогда не смогу тебя отблагодарить. Без твоей помощи я не в состоянии была бы привыкнуть к лагерной жизни и освоиться с ней. Твое терпение, твое дружелюбие, твои наставления соблюдать чистоту и тем сохранять достоинство - все это являлось основой сохранения сил, необходимых для того, чтобы преодолеть все то, что преодолеть предстояло.
   Наши пути, вероятно, никогда не пересекутся, но в мыслях я была и буду часто оставаться с тобой. Катя! Девушка со светлыми косичками, такая дружелюбная и такая открытая! Где ты теперь? Я очень хотела бы позвать тебя! Если бы это было возможно. Какой человек не желал бы найти в жизни такой подруги, какой была ты! Самоотреченность и доброжелательность украшали тебя! Кто слушает, прочтет или найдет эти мои строки, тому хотелось бы сказать: "Слова мои - это памятник любви и доброты девушки Кати".
   Ты думала обо всем и обо всех, но никогда не думала о себе. Ты помогала тем, кто готовился бежать, но сама оставалась в лагере. Ты делила с подругами последний кусочек хлеба и оставшиеся маленькие картофелины, которые научила нас печь в горячей золе. Каждая из нас, кто знала тебя в годы войны, кто видела тебя среди всего того, что творилось в лагере, должна быть благодарна тому, что ты была, благодарна каждому часу, который провела с тобой. 20 лет я искала твою песню и 40 лет искала возможность все это прочитать публично. Я должна была об этом рассказать, пока нахожу еще в себе силы, и, если эти мои слова никогда и не дойдут до тебя, я произношу их как воспоминание и как благодарность тебе, Катя.
   Потом нас вновь допросили, и я была переведена в другой барак. Там были девушки и женщины из Франции, Голландии, Люксембурга и Бельгии, и нас тоже объединяло товарищество и общая надежда на победу над гитлеровской Германией. Там мы пели французские песни, по-французски молились, обменивались маленькими подарками, которые у нас были или которые мы мастерили. Некоторые из них сохранились, и я принесла их с собой. Мне хотелось бы назвать и имена хотя бы некоторых из этих мужественных людей, "преступления" которых состояли в том, что они сохраняли любовь к ближнему и человечность, укрывали беглецов, спасали сбитых английских летчиков, помогали дезертировать из немецкой армии бельгийцам, которых переселяли в Германию, обеспечивали едой и продовольственными карточками тех, кто находился на нелегальном положении. Там были Мишлен Контер и ее приятельница Вирджиния, Элен Энцман из Парижа, Лидия Робине из Тулузы, там была Жермен Шваллер из Мюльхаузе-на, м-м Маргерит из Казна и м-м Николь из Сен-Мало, Сюзанна Фассбиндер из Арлона, Юлия Ноэль из Валька, Жюльетта Обер из Велькенрада, маленькая 16-летняя Жермен Ферфьер, Эрнестина Крие и сестры Ирен и Розина Фрер и другие. Мы вместе плакали и вместе смеялись, играли в фанты, мастерили, шили, пели и молились. Запертые в нашем бараке, мы все содрогались во время ожесточенных воздушных налетов, и мы навеки остались друзьями...