Глава 9
ВОЗВРАЩЕНИЕ

   В непроглядную августовскую ночь у садовой калитки крымской школы остановились две женщины, молодая и пожилая. С ними была маленькая девочка, робко жавшаяся то к одной, то к другой.
   Женщины долго стояли, чутко прислушиваясь.
   Кругом царила такая тишина, будто все было погружено в тяжелое раздумье.
   - Что делать, мама? - шопотом спросила одна другую.
   - Не знаю, Шура, - горестно вздохнув, ответила мать, - нужно пойти.
   - Страшно.
   - Выбирать нам нечего. Куда мы теперь! Молодая шагнула к калитке, но отшатнулась.
   - Иди же, - настойчиво прошептала мать.
   - Боюсь я, а вдруг...
   - Экая ты. Пусти, я сама пойду, - с сердцем произнесла пожилая и, отстранив молодую, исчезла в темноте двора.
   - Мама, мы опять дома? - тихо спросила девочка.
   - Дома, - неуверенно ответила молодая женщина.
   - А тато тоже будет дома?
   - Тише, Леночка, сейчас ночь и громко говорить нельзя чужие дяди услышат.
   Девочка смолкла. За последние дни она наряду со взрослыми испытала много горя Она видела что чужие дяди, о которых сейчас говорила мать, убивали людей.
   И теперь, когда ей снова напомнили о них, она вся ежась в комочек, прильнула к матери и терпеливо ждала.
   Через некоторое время пожилая женщина вернулась.
   - В школе ни души. Я все замки ощупала. Квартира наша тоже на замке. Ключ на месте, - она облегченно вздохнула и добавила: - значит, Володя был здесь.
   С минуту обе женщины молчали. Каждая из них думала, где теперь их Володя, и знает ли о том, что они - вернулись?
   - Пойдем, Шура, хоть ночь переночуем, а там... будь что будет.
   Они вошли в темную квартиру, не зажигая света, отыскали кое-что из оставшихся старых вещей, чтобы постелиться, и как подкошенные повалились на пол.
   Сон не шел. Горькие, тягостные думы о завтрашнем дне не давали сомкнуть усталые глаза. Крепко и безмятежно спала Леночка, для которой "завтра" еще не су- ществовало.
   Утром чуть свет к ним вошли трое людей. Один из них был крымский печник дед Илья Паламарчук, остальные двое - незнакомые. Все трое в замешательстве остановились у порога.
   - Да тут, оказывается, живут люди, - удивленно протянул забрызганный белилами молодой парень с ведерком в руке.
   Дед Илья нерешительно поздоровался.
   - Как же быть, Александра Ильинична? - спросил он.
   - А что такое, Илья Севастьянович?
   - Да вот... приказано начать тут ремонт, - нерешительно объяснил печник, оглядывая потолок и стены комнаты. Его смущало присутствие здесь семьи Владимира Степановича Моргуненко, которого уважало все село И он сам, Илья Паламарчук.
   - Для кого же эта квартира? - спросила Александра Ильинична.
   - Говорят, для агронома.
   - Какого агронома?
   - Да этого... Николенко, - дед Илья не назвал его по имени и отчеству, вопреки заведенным сельским пра- вилам
   - Зачем ему понадобилась эта квартира? У него свой хороший дом здесь.
   - Не знаю, Александра Ильинична, так было приказано.
   - А кто приказал?
   - Начальник румынский.
   Александра Ильинична хорошо знала агронома Николенко. Он так же, как и они, несколько лет работал в Крымке. Нередко заходил он к ним на чашку чая и был в числе товарищей Владимира Степановича. И вот теперь вдруг для Николенко отделывается эта квартира. Что бы это значило?
   - Что же, нам уходить надо? - спросила Моргуненко.
   - Да нет... я не знаю, как тут быть... я ведь думал, что нет никого, я бы... вы уж извиняйте, Александра Ильинична. Я пойду, скажу, что, мол, там люди.
   Дед Илья был так смущен и растерян, что, уходя, забыл свой завтрак, завернутый в белую тряпицу.
   - Вот так-то, Андрей Игнатьевич. Семью друга на улицу, а сам... Квартира понравилась...
   - Погоди, мама, - перебила Александра Ильинична, - что раньше времени говорить. Ничего еще неизвестно. Они знают, что мы уехали из Крымки и квартира осталась пустой. Только непонятно мне, почему Николенко? Неужели... Не может быть, чтобы Андрей...
   Вскоре пришел сам агроном Николенко. Он неловко, сухо поздоровался.
   - Вернулись? - удивленно спросил он, будто не знал.
   - Вернулись, - ответила Александра Ильинична. Она не знала, что говорить и как вести себя в присутствии этого человека.
   - А где Владимир?
   - Мы расстались в дороге. Были бомбежки, обстрелы, и Володя, видимо, погиб.
   Николенко недоверчиво покосился на женщину.
   - А по-моему, его видели здесь ночью перед самым приходом румынских частей. - Николенко махнул рукой. - Ну, то его дело. Каждый по-своему с ума сходит, - закончил он и плюхнулся на стул, широко расставив колени.
   - Я к вам по одному неприятному делу. Александра Ильинична заметила, что он за восемь лет знакомства в первый раз сказал ей "вы".
   - Трудно сейчас рассчитывать на какое-то приятное дело.
   - Видишь ли... видите ли, - поправился он, - они хотят занять школу под огородническую ферму. А эта квартира отведена мне, как агроному фермы.
   - Ах, вот что! Поздравляю с высоким назначением.
   Агроном встал, прошелся на середину комнаты.
   - Напрасно ты так говоришь, Шура, мы люди подневольные.
   - Кто это мы?
   - Мы с вами. Все, кто остался тут. Мы теперь вы- нуждены делать то, что нам прикажут.
   - Это зависит от совести.
   - Совесть тут не причем. В конце концов, везде люди живут, и при любой власти можно работать. Вот Владимир ушел, бросил вас тут одних. Вот где нет совести. Вам тут трудно будет, очень трудно.
   - А разве другим людям будет легко?
   - Если будут честно работать и не вредить, то будет хорошо.
   - Это работать на них вы считаете работать честно.
   - Почему на них? На себя.
   - Нет, Андрей Игнатьевич, это против себя. Так я это все понимаю.
   - А-а-ааа, все это бредни Владимира. Социализм, коммунизм! Чепуха! Твой муж плохо сделал, что бросил семью. Вам не поверят, что Моргуненко, как мальчик, заблудился и потерял взрослых.
   - Это их дело, верить или нет.
   - Мне-то все равно. Я только хотел вас предосте- речь. Я вам зла не желаю.
   Александра Ильинична молчала. Она с предельной ясностью поняла, что между ней и этим человеком пролегла пропасть. Не было сомнений, что агроном Николенко продал свою честь, совесть, пошел по другой, враждебной народу, а стало быть и Владимиру и ей, дороге. И разговор с Николенко был ненужным и отвратительным. Она отошла к окну и стала для вида перебирать старые школьные тетради.
   - До свидания. Постарайся сегодня освободить квартиру. Завтра с утра придут рабочие, - услышала она за спиной голос агронома и его грузные удаляющиеся шаги.
   Александра Ильинична продолжала стоять у окна. По небу медленно плыли белые, нежные облака. Легкий ветерок ласково перебирал перламутровые листья тополей. Велико было горе женщины, тяжелые думы одолевали её. Что станет с ними завтра? Куда пойдут они, выброшенные на улицу? И когда подумала, что Володя ушел для борьбы за неё, за мать, за дочь, ей стало легче. Ведь одно, самое основное, было ясно и непреложно, что на их с Володей стороне оставалась всепобеждающая правда.
   Тем временем, четверо сельчан, по приказу жандармерии, освобождали школьные комнаты. Они выносили парты и доски и складывали их во дворе. Кто-то из окна спустил большой глобус. Вслед за глобусом из окна физического кабинета один за другим упали на землю еще какие-то предметы. И вдруг из окна, наклонившись вперед, будто готовый прыгнуть, показался человеческий скелет.
   - Разве можно так неосторожно? - зазвенел девичий голос.
   В темноте оконного пролета замер белый скелет. Его пустые глазницы, казалось, глядели удивленно. Все, кто работал сейчас в школе, услышали этот голос.
   В распахнутой настежь садовой калитке стояла девушка в белой батистовой блузке, заправленной в серую клетчатую юбку. Она стояла вся подавшись вперед, словно вот-вот готовая взлететь.
   Скелет покачнулся и опустился обратно.
   Девушка стремительно пересекла школьный двор и подошла к вороху учебных приборов у окна.
   - Ах, дядьки, дядьки! Сколько лет мы собирали все это, старались для нашей школы, для ребят, а вы...
   Невысокая, стройная, с тонкой талией, она на первый взгляд казалась хрупкой девочкой. Но в ловких, энергичных её движениях угадывалась сила.
   - Ведь у вас у всех есть дети. Вот у дядька Михаила - двое, у вас, дядько Кондрат, аж четверо, а у деда Трофима внук в Киеве студент. Вы забыли, дедушка Трофим, что он тоже в нашей крымской школе учился, и вот по этим же самым приборам.
   - Да мы что же... мы ж не хотели... нам тоже жалко... да вот приказали жандармы....
   - Жандармы? Я понимаю, не сами вы. Все же можно осторожнее как- нибудь.
   Белое лицо девушки, слегка тронутое загаром, рдело от волнения, черные смоляные полудуги бровей выпрямились, сомкнулись над переносицей. Она подняла с земли тяжелый прибор и бережно поставила в сторону.
   - Ну вот, хотя бы вот так. - Она взяла из груды другой предмет и также аккуратно поставила у стены.
   - Знаете, я вас попрошу, выносите через дверь и вот сюда складывайте, а я побегу подыщу место, куда спрятать. Хорошо?
   Девушка увидела глобус и подняла его.
   - Вот на этом шаре вся наша земля. Вот это Америка, здесь Африка, тут Азия, вот, зеленая, Австралия. А это - Европа. А вот здесь, от самого севера и аж до сих пор, а здесь от Польши до Тихого океана, - тут девушка перешла почти на шопот, - наш Советский Союз - самая великая, самая красивая и самая дорогая страна на всем свете.
   Она замолчала и стояла чуть улыбаясь одними черными, как антрацит, глазами. И люди, слушавшие её, тоже улыбались. Видимо, слова девушки, сказанные так просто и задушевно, проникли в сердце. Неловко стало людям, несмотря на то, что их принудили это делать. А девушка уже совсем мягко, почтительно, как подобает говорить со старшими, сказала:
   - Я скоро приду, а вы выносите, складывайте вот сюда, в сторонку, только, пожалуйста, поосторожнее.
   Она приветливо улыбнулась, заговорщицки кивнула головой и пошла к калитке.
   Проводив отеческим взглядом удаляющуюся гибкую, проворную девушку, дед Трофим сокрушенно промолвил:
   - А в самом деле, некрасиво у нас получилось.
   - Да, - протянул Кондрат,- молодец дивчинка.
   - Чья она такая?- спросил дед Трофим.
   - Наша, крымская, - не без гордости ответил дед Кондрат, - Ефима Попика дочка, Поля.
   - Ефима Попика? Это того, за школой? Вот, вот. Хорошая дивчина.
   - У вас в Катеринке, небось, нет таких,- подтрунил Кондрат.
   Дед Трофим покосился на него и строго приказал:
   - Давайте выносить и аккуратно складывать.
   Вскоре вернулась Поля вместе с учительницей Екатериной Федоровной.
   Пользуясь промежутками, когда на дворе не было ни румын, ни агронома Николенко, они вдвоем украдкой до позднего вечера таскали к учительнице приборы и муляжи и прятали их.
   - Спасибо вам большое, Екатерина Федоровна, вы хорошо сделали, и многие вам спасибо скажут.
   Прощаясь с учительницей, девушка задумчиво проговорила:
   - А завтра знаете, какой день?
   - Вторник?
   - Да нет, я не об этом.
   - Не знаю, о чем ты.
   - Забыли? Завтра же первое сентября, начало заня- тий в школе.
   - Забыла, - призналась учительница, - в голове сейчас все перепуталось.
   - Знаете, что я думаю? Пройдет время, и снова откроется наша школа, и дети будут заниматься опять по этим приборам. Как вы думаете, Екатерина Федоровна, ведь будут?
   - Я уверена,- ответила учительница и ласково погладила по голове ученицу. - Чудесная ты девушка, Поля. Прямая, ясная и честная. Только мечтательная немного, как пушкинская Татьяна. Ты ведь всегда была такая, правда?
   - Может быть, - зарделась девушка и, чтобы скрыть смущение, спросила:
   - Екатерина Федоровна, а если вас румыны заставят учить детей на их лад, станете?
   - Думаю, что нет.
   - Вот и я, если бы была учительницей, ни за что не стала. А если бы заставили, то учила так, как вы учили нас.