РОМАН ЛЯНДРЕС, НИКОЛАЙ САФАРОВ
СЕРДЦЕ МАТЕРИ

Герой Советского Союза Мария Кисляк

   - Мама, мне в школу пора!.. - серебристый детский голосок звенит в утренней тишине.
   Зинаида Григорьевна испуганно вздрагивает: неужели проспала? Она открывает глаза: рассветает, тикают ходики... Потом потирает лоб: приснилось...
   Вот уже три десятка лет Мариички нет в живых, и только во сне слышит мать ее звонкий голос.
   О другом вспоминать не хочется...
   
   - Мама! Если я тебя о чем-то попрошу, ты ведь не откажешь?
   Мария стоит перед матерью раскрасневшаяся, карие глаза ее возбужденно блестят, каштановые косы выбились из-под припорошенного снегом платка. Зинаида Григорьевна залюбовалась дочерью: невысокая, стройная, недавно еще по-детски угловатая, она казалась матери красавицей.
   - Что там у тебя? Ведь ночь на дворе, - нарочито недовольно сказала мать, заранее зная, что не откажет. Слишком долго, в течение бесконечных месяцев оккупации, видела она дочь угрюмой и замкнутой. Слишком быстро повзрослела, разучилась улыбаться эта шестнадцатилетняя девчонка.
   Сколько бессонных ночей провела мать у окна, когда Мария, только что окончившая фельдшерскую школу, осталась в госпитале с нашими ранеными, носила им продукты, переодевала в гражданскую одежду, хотя за это - расстрел. Или в сумерки уходила куда-то (говорила, на дежурство) и возвращалась на рассвете, хотя за это тоже расстрел. Или прятала дома бежавшую из плена военную медсестру, хотя и за это расстрел. "Так надо, мама!" - говорила дочь. А мать и сама знала: так надо. Но сердце ее обливалось кровью: ой, рано стала дочка суровой! И не надеялась уже мать увидеть прежнюю улыбку на родном лице. Но увидела. Когда Красная Армия освободила их село. Так разве теперь она может отказать Марийке!
   - Ну что? - делая вид, что сердится, спросила Зинаида Григорьевна.
   - Мне тут недалеко нужно, бойцов наших проводить, а потом на дежурство в госпиталь. Так что меня не будет пару дней. Ладно, мамочка?..
   А назавтра соседка рассказывала, что видела Марию по дороге в Березовку. И опять тревожно забилось сердце Зинаиды Григорьевны: ведь там фронт! Так вот о чем дочка шепталась в кухне с Верой Литвин, своей школьной подругой. Вот что означало: "Военкомат... Завтра, в одиннадцать". Вернется ли?
   Назавтра Мария вернулась. И опять лицо ее было грустным: наши отступили.
   За окнами грохотало. Раз, другой дрогнула хата... Зинаида Григорьевна бросилась во двор: загнать в погреб тринадцатилетнего Фильку.
   - Тимофей, Маруся! - крикнула она мужу и дочери уже в дверях. - Скорее!
   Засвистело, завыло над головой, громыхнуло где-то рядом, застучали по крышке погреба комья земли. Застрекотали пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы.
   Когда утихло немного, вылезли. Черный едкий дым повис над крышами. "Где же Марийка?" Зинаида Григорьевна бросилась в хату... На диване лежал раненый красноармеец, в углу стоял карабин.
   Мария бинтовала бойцу голову.
   - Господи! Ведь немцы в селе! - только и сказала мать, но, встретившись со строгим взглядом дочери, метнулась запирать дверь.
   Когда совсем стемнело, Виктор Филатов встал и начал одеваться.
   - Куда ты? - забеспокоились все.
   - Война не кончена, - просто сказал он. - Пойду к своим. А вам спасибо!
   Достали отцовскую меховую шапку, брюки, ботинки и старый плащ. Виктор оделся, приладил под плащом карабин.
   - До встречи!
   - Я провожу, заблудишься, - сказала Мария, и никто не возразил ей.
   Они ушли в ночь - туда, где не затухали зарницы.
   Мария возвратилась за полночь, а вскоре село заполнили немецкие грузовики и повозки. Зинаида Григорьевна настояла, чтобы Мария не показывалась немцам на глаза - мало ли что взбредет в голову фашисту! А в полдень кто-то постучал в окно и тихо позвал:
   - Маруся!
   Мария выскочила на крыльцо и через минуту втащила в дом незнакомого человека в потертом кожушке и стоптанных валенках. Из-под старой ушанки виднелись бинты.
   - Это Сеня Савченко, из Рогани, - сказала Мария матери, осторожно раздевая раненого. - Помоги, мама!
   Зинаида Григорьевна вспомнила подруг Марии по медшколе и их рассказы о весельчаке и запевале Сене Савченко. Вот как довелось встретиться с парнем! Вдвоем с Марией они раздели Семена, промыли и перевязали ему раны.
   А на четвертый день, 19 марта 1943 года (Зинаида Григорьевна хорошо запомнила эту дату), Мария, за- пыхавшись, вбежала в хату:
   - Немцы!
   Тимофей Миронович бросился открывать погреб, но было уже поздно: в хату входили офицер и два солдата.
   - Кто? - фашист указал на Семена.
   Мария вся напряглась. Страх сковал Зинаиду Григорьевну. И вдруг она, неожиданно даже для себя, спокойно сказала:
   - Это мой сын.
   - Солдат? Фронт? - офицер ткнул пальцем в забинтованную голову Семена.
   - Бомба упала, - все так же спокойно сказала Зинаида Григорьевна, указывая на обваленный угол хаты и перевязанную руку мужа.
   Офицер, заглянув зачем-то под кровать, махнул рукой солдатам и вышел.
   Мария крепко обняла мать. А та стояла неподвижно и плакала.
   Через четыре дня Семен ушел домой.
   Апрельское солнце согнало снег, подсушило землю.
   На израненных осколками деревьях проклюнулись листочки.
   Фронт остановился за Харьковом. Слышно, как ухает артиллерия, а по ночам на горизонте возникало негаснущее зарево.
   Жители Ледного воспрянули духом. Хоть и лютовали фашисты, но чувствовали люди близкий конец неволе.
   Спокойнее стала и Мария. Сдружилась с хромым соседом Гришей Лялюком. Сидят, поют потихоньку под гитару вместе с Васей Бугрименко да Федей Руденко - школьными товарищами. Косятся на них полицаи: еще в начале оккупации побывали Вася и Федя в гестапо, еле живые вернулись. Но сейчас арестовывать вроде бы не за что.
   А Мария с друзьями неразлучна: прибежит с дежурства, по дому похлопочет и к Грише. А там уж и Вася с Федей. Как бы не случилось чего.
   Недавно опять ушла на суточное дежурство, а вернулась через два дня.
   - Ну зачем ты сердце мое терзаешь? Где ходишь по вечерам - ведь опасно!
   - Где была, там уже нету! - смеется Мария и вдруг обнимет мать крепко-крепко. - Не волнуйся, мам, так надо!
   Опять "надо"!
   Как-то заявилась соседка. Не любят ее Кисляки: вздорная, крикливая.
   - Слушай, Мироныч, уйми ты свою дочь - все из-за нее пострадаем!
   - Да что случилось?
   - А ты и не знаешь? - голос переходит в крик. - К партизанам в лес шляется. Я за нее отвечать не хочу!
   Мария вернулась к вечеру, устало опустив плечи, прошла в комнату. Потом хлопотала по дому: стирала, обметала пыль, копалась в огороде. А когда совсем стемнело, вдруг спросила:
   - Ма, а где мое платье беленькое?
   Мать грустно покачала головой.
   - Беленькое? Забыла, дочка? Сменяли ведь на соль. Вместе с отцовским костюмом!
   Мария перебирает немногое оставшееся. Наконец примеряет темное платье: выросла из него, ну да ничего! Набрасывает светлую косынку. Даже духами побрызгалась - давно в доме так не пахло.
   - Ну как, хороша?
   Зинаида Григорьевна смотрит на дочь недоуменно.
   - Куда ты?
   - К ребятам пойду, - беспечно отвечает Марийка. - Сегодня дежурства нет. И вечер хороший...
   Она идет к двери, вдруг порывисто бросается к матери и целует, целует.
   - Постой, Маня!
   Да где там... Была и нет... Остался лишь запах духов, да опадает вздувшаяся от сквозняка занавеска.
   Вернулась Мария поздно. Пробралась через огород во двор и сразу юркнула под одеяло. Только улеглась, как майский дождь с громом, с шумом обрушился на крышу дома, застучал по кузову немецкой легковушки, стоявшей во дворе, разбудил постояльца - шофера Франца. Франц высунул голову из кабины: "Гут! Зер гут!"
   А назавтра наехали в село машины. Пошли по дворам эсэсовцы. И, обгоняя их, помчался слух: в эту ночь пропал эсэсовский офицер.
   К Кислякам во двор зашли трое.
   - Где дочь?
   - На дежурстве она, в больнице, - непослушными губами проговорила Зинаида Григорьевна.
   - Где она гулял вчера ночь?
   - Не гуляет она у нас: с работы и домой.
   - Не ври, матка! Когда она пришел домой от наш капитан?
   Сердце у Зинаиды Григорьевны замерло и вдруг как будто оборвалось: так вот для чего наряжалась Марийка!
   Рано пришла, сразу спать легла вот здесь, - указала она на кровать под навесом. Она чувствовала, что еще минуту - и не выдержит: упадет, закричит...
   Хлопнула дверца, и постоялец Франц, потягиваясь, вылез из машины. Увидев офицера, одернул мундир и стал "смирно".
   - Где ты спал прошлой ночью? - спросил офицер, т
   - В машине, герр штурмфюрер! - щелкнул каблуками Франц.
   - А когда вернулась их дочь?
   - Точно не могу сказать, герр штурмфюрер, но в 22.04 она уже спала!
   - Откуда такая точность?
   - В это время я проснулся, потому что ударил гром...
   Душная июньская ночь. Сквозь плотно закрытые ставни едва проникает воздух. Язычок коптилки тянется прямо вверх, пуская к потолку тонкую струйку черноты.
   - "Моя дорогая Тоня!" - Мария шепотом читает письмо своей подруге.
   Но чуткое ухо матери слышит:
   - "Я запуталась окончательно, выпутаться уже невозможно. Если бежать, за нас погибнут невинные люди, остаться - грозит смерть. Я так думаю: лучше не бежать никуда".
   Зинаида Григорьевна вздрагивает всем телом, стонет. Мария пугливо оглядывается, выжидает, затем продолжает писать. Еле различимый шепот доносится до матери:
   - "Ох, как хочется жить и увидеть, как наши освободят родную землю... Прощай, родная Тонюшка, прощай навсегда, будь счастлива..."
   Зинаида Григорьевна встает, тихо подходит к дочери и обнимает ее.
   - Обойдется, доченька...
   - Нет, мама, теперь не обойдется! - Мария смотрит на нее сухими глазами. Во дворе приглушенно заурчал мотор и скрипнули тормоза. Острый луч фары проткнул щель в ставне и ударил в зеркало.
   - Это за мной, мама!
   И сразу дверь с петель, и резкий голос:
   - Кисляк Мария? Шнель!..
   - Все на сходку! - кричали полицаи.
   ...Безмолвную толпу на лугу за селом окружили автоматчики. Из подъехавшей машины вышел офицер. Он стал немного поодаль и начал быстро говорить:
   - Банды из вашей деревни убили немецкого капитана, который защищал вас от партизан... Он убит ножом, и во рту его был этот платок...
   Толпа молчала... Офицер брезгливо двумя пальцами поднял скомканную, порыжевшую косынку и, отвернув лицо в сторону, махнул ею:
   - Чей это платок?
   У Зинаиды Григорьевны потемнело в глазах, ноги обмякли, и она чуть не опустилась на землю; спасибо, соседи поддержали. Кто-то вскрикнул, заплакал ребенок... И снова тишина.
   - Чей? Кто убил? - офицер выдержал паузу, затем кивнул кому-то. Автоматчики вывели из-за бугра человек пятьдесят парней и девчат. Среди них были Мария, Федя и Вася.

Наградной лист Марии Кисляк

   - Это ваши дети! Они будут расстреляны как заложники, а вы еще полюбуетесь, как сгорят их трупы и вся ваша проклятая деревня, а потом тоже отправитесь вслед за ними! Считаю до трех... Раз! - солдаты вскинули автоматы. - Два!..
   - Еще одна секунда... - офицер вскинул к глазам руку с часами, а в другой поднял все ту же косынку, готовясь дать сигнал.
   И тут из толпы заложников раздался голос:
   - Это моя косынка!
   Зинаида Григорьевна пошатнулась и упала на руки соседей...
   А потом было то, чего не в силах вынести человеческий разум. Но мать вынесла. Она знает лишь одно: Марийка и ее друзья умерли так, как жили: честно, стойко, никого не предав.
   ...И в это утро опять ее пробудил серебристый детский голос. Мать тяжело встает с постели и, надев платье, выходит на крыльцо.
   Ледное (теперь это окраина Харькова) уже проснулось. Вьются дымки над трубами. По улице бегут в школу дети. Они бегут по улице, которая носит имя Марии Кисляк, Героя Советского Союза. Каждый раз Зинаида Григорьевна смотрит на них и думает: это могли бы быть Марийкины дети, ее внуки.