А. Перов
ПОДВИГ ЧЕКИСТА

Герой Советского Союза МОЛОДЦЕВ Владимир Александрович

   Разбитая проселочная дорога вьется вдоль балки и уходит за село, к Одессе. На севере и на юге она взбегает на взгорки, а здесь, у села, ныряет в балочку. Из выходов катакомб, что, как гнезда ласточек-береговушек, испещрили каменные пласты балки, дорога видна как на ладони. Лучшего места для засады не придумаешь.
   Полдень. Мягкий октябрьский полдень, с нежарким солнцем, тминным запахом пожухлых трав, далеким блеклым небом и гнетущей тишиной.
   В Одессе советских войск уже нет. Только здесь, под землей, в катакомбах, остались подпольщики и партизаны. Теперь они представляют в Одессе Советскую власть. Вот-вот в город вступят войска противника. Они пройдут по разбитым дорогам и по этой самой дороге, и надо, чтобы враг с первых же шагов почувствовал, что временный отход Красной Армии еще не конец борьбы.
   Так, или примерно так, думал Молодцов-Бадаев. Так, наверное, думали его товарищи, с которыми он сидел сейчас в засаде. Он узнал их совсем недавно, но успел в них поверить, подружиться с ними. Вон справа Васин, дальше Иванов, Петренко... Да что перечислять! Во многих выходах катакомб притаились его друзья, ждут врага...
   Наконец там, где дорога упирается в горизонт, появляется всадник. С минуту его силуэт одиноко рисуется на голубом фоне поблекшего неба. Затем вырастает солдатский строй. Вражеская колонна медленно приближается к балке, к выходам из катакомб.
   Звучит первый выстрел Бадаева - сигнал к началу действий. Сразу же за ним гремит еще несколько выстрелов, потом все перекрывает пулеметная дробь. Впечатление такое, будто колонна атакована крупным подразделением. В рядах противника возникает невообразимый хаос. А партизанские залпы следуют один за другим. Наконец враг залег и даже организовал ответный огонь. Но он был совершенно бесполезным: ведь в рядах противника никто не знал, откуда совершено нападение. А даже если бы и знал, разве можно что-нибудь сделать пулей и даже пушкой против каменных укрытий?
   Постепенно враг начал отползать. Выстрелы становились все реже, затем прекратились вовсе. Дорога опустела. Лишь кое-где виднелись зеленые немецкие и бурые румынские мундиры, а дальше, осев на спущенные баллоны, застыла подбитая легковая машина.
   Бадаев постоял еще немного за каменным выступом, обозревая поле сражения, а затем прошел к главному выходу катакомб.
   - Это твоя работа, Иван? - спросил он Петренко, кивнув в сторону машины.
   - Моя,- отозвался тот, зачехляя прицел снайперской винтовки.- А что?
   - Да так, ничего,- сдержанно сказал Бадаев.- Просто здорово это у тебя получается. Обязательно организуем в катакомбах снайперскую школу!
   Он снова посмотрел на дорогу:
   - На сегодня все. Да и вообще здесь, кажется, все. Больше этой дорогой ни один фашист не пойдет. Десятому закажет, это уж точно. Теперь двигаем в лагерь!
   
   * * *
   
   Бадаев склонился над столом, на котором разостлан план города. Тускло светила свисавшая с потолка электрическая лампочка. В проем, ведущий в забой, который одновременно служил и рабочим кабинетом и спальней, доносился мерный стук движка. Слышались голоса людей, звонки полевого телефона. По этим звукам можно безошибочно определить, чем живет лагерь.
   Большие, сильные кисти рук оперлись на края настольной доски. Сантиметр за сантиметром Бадаев изучал план города.
   Все ли учтено? Не упущено ли что важное? Не оставлен ли без надзора какой-нибудь жизненный центр? "Проверь, проверь еще раз! - мысленно приказывал себе Бадаев, и взгляд его медленно передвигался из конца в конец листа.- Тебе поручено быть глазами и ушами советского командования в Одессе, ты должен видеть и знать все, чтобы вовремя и точно направить удар по врагу".
   Не много времени минуло с того дня, когда они ушли в катакомбы. Кончается лишь третья неделя. Никогда еще так долго не тянулись дни. Дни? Сейчас это только ночь. О смене света и темноты там, на поверхности, они, живущие под землей, на глубине многих метров, под защитой каменных напластований, могут судить только по часам. Нет! Они будут мерять время делами. От радиограммы к радиограмме, от вылазки к вылазке, от взрыва к взрыву. Только так! И как бы долго ни длилась эта ночь, иной меры не будет.
   Бадаев разыскивает на плане Марозлиевскую улицу и ставит синий крест на квадрате, где недавно находилось здание комендатуры. "Молодцы ребята, не пропустили! По-ви-димому, сообщение пришло вовремя.
   В последние дни перед отходом советских войск из Одессы Бадаев получил приказ немедленно сообщить в Москву, где расположатся штабы, фашистское командование, разведка. В радиограмме, которую он отправил три дня спустя после начала оккупации, сообщалось и о комендатуре. И вот она взорвана. Кем? Этого Бадаев не знал. Но сейчас важно не это, важен результат: уничтожены комендант-генерал и несколько десятков офицеров. Хорошее начало! Да, хорошее, но только начало. Все еще впереди. Впереди самое тяжелое. Только что сообщили, что объявлен приказ о блокаде катакомб. Этого следовало ожидать. Хорошо, что подготовлены запасные выходы. Врагу о них не узнать. Информация неиссякающим ручейком поступает из города в катакомбы. Удалось организовать наблюдательные пункты у Тираспольской и Николаевской дорог. После повторной "чистки", проведенной оккупационным гарнизоном сразу же после взрыва комендатуры, сеть подпольщиков осталась в неприкосновенности.
   Карандаш Бадаева перемещается на окраину карты и выводит вопросительный знак. Получены сведения, что здесь, на аэродроме, спешно ведутся восстановительные работы. Нельзя спускать с аэродрома глаз.
   Бадаев отбрасывает крышку металлического ящика, стоящего рядом со столом, и достает дневник. Сейчас он запишет все главное за минувшую неделю. Память - хорошо, но точный отчет о боевых действиях надо вести аккуратно. С каждым из них может случиться непоправимое.
   Странное совпадение: однажды уже вел дневник. Это было на шахте. Он добровольно уехал в Подмосковный угольный бассейн на ликвидацию прорыва. Уехал по призыву комсомола одним из первых. То были тяжелые и славные дни. Многие записи в дневнике интересны. Вот, к примеру, эта:
   "...Трудно, очень трудно дается уголь. Много сил он на себя берет. Вот потому и горит так жарко и греет миллионы".
   Или эта:
   "...Личные мои чувства находятся в приподнятом состоянии. Энтузиазм берет свое. Борьба - вот основа жизни. Как хорошо бороться и побеждать! Это что-то высокое".
   Входит Яков Федорович Васин:
   - Карнач с главного звонил,- прерывает он воспоминания.- Что-то, говорит, важное Гордиенко принес.
   - Гордиенко? - Бадаев бросает карандаш на план города и вопросительно смотрит на Васина.- Яшу я приказал присылать только в крайних случаях.
   - Сейчас узнаем, ждать осталось недолго.
   С минуту они молчат, а затем Бадаев спрашивает:
   - Какие из выходов перекрыты? - он снова наклоняется над планом.
   - Два ложных и на Усатово.
   - А пятый?
   - Пятый свободен. Да и как узнаешь его в лощине, в бурьяне.
   - Верно, без крестьян его не разыскать, а в людей я верю,- говорит Бадаев.
   - Народ не подведет, это точно,- согласно кивает Васин.
   - Разрешите войти? - задорно звучит голос Гордиенко.
   - Ты уже здесь, чего ж спрашиваешь? - улыбается Бадаев и, шагнув навстречу парню, подает руку.
   Яша достает листок.
   - Ложись, устал, наверно?
   - Загореть успеем,- храбрится Яша.
   - Ложись, не стесняйся,- говорит Васин.
   Бадаев и Васин перечитывают документ. Лица их сосредоточенны. Жестко сжав губы и задумчиво вглядываясь в пространство, Бадаев цедит:
   - А я только о нем думал.- Он переводит взгляд на большой синий вопросительный знак у четырехугольника на плане города.- Видишь, Яков?
   - Вижу, Володя... Аппаратуру?
   - Да, немедленно.
   - Иду,- Яков Федорович поспешно выходит из забоя, и через минуту слышится его команда: -Иванов, Гринченко, передатчик к пятому!
   Затем доносятся приглушенные каменной пылью торопливые шаги. Бадаев набрасывает ватник и выходит. Часом позже в далекую Москву отправляется радиограмма. В ней говорится, что 7 ноября в 10.00 в Одессе ожидается приземление бомбардировочной эскадрильи, совершающей перелет в Крым.
   "Ну вот, хороший праздничный подарок",- думает Бадаев и глубоко вдыхает свежий прохладный воздух.
   - Красотища-то какая! - вырывается неожиданно у него возглас, и все смотрят вокруг: небо, поле, свет... После кромешной тьмы подземелья глазам смотреть больно. Но и оторваться нельзя. Это их вчерашняя и завтрашняя жизнь. Все лучшее, что было у каждого и у всех, и все, за что они борются сейчас не на жизнь, а на смерть, связано со всем этим: городом, лежащим там, за взгорком, полем под синими небесами, соленой волной и ветром-левантом, совсем, что с детства вошло в их жизнь под обобщенным понятием - родимый край, родина!
   - Полюбовались? - нарушает тишину Бадаев.- Пошли, ребята.
   Они снова спускаются под землю, в крепость, которую, пока они живы, врагу ни за что не взять.
   
   * * *
   
   В катакомбах, в разведывательно-диверсионном отряде Молодцова-Бадаева, две Тамары: Межигурская и Шестакова. Межигурская одесситка, Шестакова родом из Туапсе. Там прошла ее юность, там окончила она школу медсестер и в первые месяцы войны плавала на санитарном транспорте. Обе изъявили добровольное желание остаться в Одессе, в случае если из города будут эвакуированы советские войска.
   Две недели спустя после начала оккупации Бадаев решил направить их в город в разведку. В ожидании, когда Тамары придут, он вспоминал день первого с ними знаком- ства.
   Когда в областном управлении внутренних дел ему сказали о Тамарах, он пожелал немедленно с ними встретиться. Для связи женщина не в пример лучше: внимание к ней меньше и вывернуться в опасную минуту ей легче.
   - А ну-ка, познакомь меня с ними,- сказал он подполковнику, сообщившему ему эту новость.
   - Так уж сразу и познакомь,- уставился на него подполковник.- Ты лучше сперва по анкете, подойдут ли, а там и знакомься.
   Бадаев поморщился, как от зубной боли.
   - Как бы анкеты твои беды мне не наделали.
   - Предлагаешь отменить?
   - Анкета может быть самой распрекрасной... Лучше раз в глаза взглянуть, чем десяток секреток читать, их ведь тоже люди составляют.
   - Вон как? Смело судишь,- неодобрительно прищурился подполковник.
   - Такой уж вырос... Бумагой человека не заменишь.
   - И о чем же говорить будешь для начала?
   - Посмотрим, как придется.
   - Да много ли узнаешь при первом разговоре?
   - Много! - убежденно мотнул головой Бадаев.- Может, читал, вот забыл только писателя, он сказал так: внимательней присматривайтесь к человеку в простом, обыденном, и тогда его поступки в минуты исключительные не будут для вас неожиданными.
   - Ишь ты! И как только вас в Москве учат, что такие умные получаетесь?
   - Когда учат, а когда и сами. Не все же чужим умом.
   Бадаев взял две закрытые папки и ушел.
   Вскоре он встретился с Межигурской. Она пришла в гостиничный номер, где в первые дни после приезда в Одессу жил Бадаев.
   - Вот что, дорогой товарищ,- сказала она сразу же, как только вошла,- условимся наперед так: свои поступки я обдумываю, а слова взвешиваю, и незачем меня проверять. Не на пирог именинный напрашиваюсь.
   Она уселась в кресло напротив. Бадаев слушал, не перебивая: ростом мала, глаза чуть навыкате, кажется старше своих лет.
   - Хорошо,- кивнул Бадаев, когда Межигурская замолчала,- согласен условиться на будущее: вы во всем будете серьезны, а я вам буду подражать.
   - Верно,- рассмеялась Тамара,- я как-то в этом плане не подумала.
   - Бывает,- тоже улыбнулся Бадаев.- Представляю, сколько у вас в горкоме сейчас хлопот.
   - Не говорите.
   Она рассказала, что прямо с ног сбилась. Когда объявили запись добровольцев на строительство оборонительных сооружений, от людей отбою не было. И всех надо обеспечить киркой, ломом. Тут она передала разговор директора одного завода с секретарем горкома (это получалось у нее очень выразительно). Директор завода кричал:
   "Краны мы делаем, понимаешь, краны! Нет у меня штампов для лопат, я не садовник. Отолью тебе тысяч десять, не рассчитывай на большее".
   "Ты с ума сошел! - кричал в свою очередь секретарь.- Десять тысяч! У меня из райкомов уже заказов не меньше как тысяч на сто. Поезжай на завод, там уже член Военного совета к тебе поехал, только что звонил. Оказывается, ему тоже нужны лопаты".
   "Да! - только и крякнул директор.- Здорово вы окапываться собрались".
   "Тут ты прав, уходить не собираемся".
   Бадаев любовался задором Межигурской.
   - И выколотили? - непроизвольно вырвался вопрос.
   - Еще бы! Генерал как выступил перед рабочими, сразу все появилось.
   - Ну вот, поговорили,- Бадаев, вздохнув, пожал руку Межигурской.- Завидую вам, с удовольствием поменялся бы.
   - Понимаю,- Тамара взглянула на его крепкие плечи.- До свидания.
   Бадаев прошел на балкон. Узкая полоса бульвара отделяла гостиницу от порта. В колеблющемся мареве тонул противоположный берег. Там грохотал бой, ставший за эти несколько дней привычным.
   Прямо перед глазами и над головой грянули зенитки. Бадаев бросил взгляд туда, где во все большем числе появлялись белые всплески разрывов, и увидел вражеские пикирующие бомбардировщики. Ощущение было такое, будто каждый из них падал на тебя. С первыми взрывами бомб раздался сигнал воздушной тревоги. Репродуктор настоятельно потребовал уйти в убежище. Бадаев остался на балконе. На губах застыла горькая улыбка. Ему уже успели рассказать, что постоянно запаздывавшие сигналы воздушной тревоги одесситы прозвали "УБ" ("Уже бомбили").
   Едва бомбежка окончилась, Бадаев заторопился на улицу. До прихода Шестаковой оставался еще час. Группы самозащиты разбирали завалы. Женщина с санитарной повязкой старалась помочь раненой. Бадаев поднял ее и отнес в санитарную машину. Он еще переносил на руках кого-то, потом заторопился в номер, вспомнив, что Шестакова, наверное, уже давно ждет его.
   Она устало сидела в огромном вестибюле. Синий берет был покрыт плотным слоем пыли. Тамара пришла оттуда же, откуда пришел Бадаев, и они не стали говорить об этом. Посмотрев на Бадаева, она сказала:
   - Вытрите лицо, у вас на щеке кровь.
   - Со мной ничего не случилось,-угрюмо ответил Бадаев.
   - Знаю,- кивнула Тамара.- Я видела, как вы переносили пострадавших. Не удивляйтесь, у вас такой рост, что нельзя остаться незамеченным.
   Когда вошли в номер, Тамара спохватилась:
   - Я потеряла на развалинах книгу.
   - Что-нибудь интересное?
   - Сборник стихов. Может, и вы мне скажете, что теперь не до этого?
   - Нет, не скажу. Я сам люблю и никогда не разлюблю стихи. Хотите послушать?
   Шестакова кивнула. Он прочел:
   Большевики не отступают. Я, как они, не отступлю. Я крепость силы сердца знаю, Но тверже стать ему велю. Запомни, сердце, ты в сраженье Должно быть только впереди, А сдашься - нет тебе прощенья, Тебя я вырву из груди.
   - Вы не назвали автора. Ваши?
   - Мои,- без тени рисовки признался Бадаев...
   Тамары ему понравились. Он попросил немедленно направить их в его распоряжение. Это было в августе. А сейчас стоял октябрь, шла вторая неделя оккупации, и вот сейчас он пошлет их в город. "Что их там ждет, что встретят они на своем пути?" - беспокойно думал Бадаев.
   Вошла Межигурская, за ней Шестакова.
   - Так вот, девчата, значит, задача такая.- Бадаев старался ничем не выдать своей тревоги.- Надо пройти в город, вот по этим адресам, и подробно узнать у городских ребят, что они подсобрали за это время. Адреса и пароли выучить на память, записок никаких, все здесь,- Бадаев постучал по лбу.- Понятно?
   - У, как сложно, - улыбнулась Шестакова, подвигая к себе листок с адресами.
   Бадаев посмотрел на Межигурскую и кивнул в сторону Шестаковой:
   - Пересмешница...
   - А чего ей каменное лицо делать? Задача действительно несложная.
   - Несложная, говорите? - Бадаев задумался.- Несложного в нашем деле ничего не будет. Незаметно выскользнуть из катакомб, пройти мимо патрулей, хвост не зацепить (уйти от возможных шпиков то есть), затем возвратиться так же незаметно... Нет, все это не просто.
   - Верно, Владимир Александрович, это я просто так, пошутила. А вообще мы все понимаем. Правда, Тамара?
   - Не беспокойтесь, все будет сделано с полной осторожностью, не дети.
   - Знаю, что не дети, да вот опыта у вас с гулькин нос. И Бадаев подробно объясняет Тамарам, что и как лучше сделать. Он говорит не торопясь, как можно обстоятельнее, поясняя свою мысль, стараясь предугадать любую возможную опасность. Он прошел мысленно с каждой из них от катакомб до городских явок и обратил их внимание, какая из улиц может оказаться опаснее других и какой опаснее других может оказаться перекресток.
   А затем проводил до выхода на поверхность и напутствовал бодрым словом. А потом, когда они выскользнули и растворились в неизвестности, долго еще стоял, вспоминая слова Межигурской:
   - Вам бы, Владимир Александрович, учителем быть. Объясняете так, будто прямо все перед глазами.
   А на следующий день отправляется из катакомб в город и Бадаев. Яков Федорович Васин, его заместитель по подземному отряду, и секретарь партийной организации Константин Николаевич Зелинский, которым он дает последние распоряжения, наперебой предлагают свои кандидатуры:
   - Очень рискованное дело,- качает головой Васин,- подумай, Володя, в самое пекло сунешься, прямо под бомбы. И чьи? Свои же! Для того ли тебя сюда присылали? Давай уж лучше схожу я или вот Константин.
   - Невозможно: тебя в городе все знают. Слышал, что Тамара рассказывала? Всех уголовников выпустили из тюрьмы. И вдруг начальник милиции в городе объявляется. Картина? И сам по неосторожности вдруг провалишься, и дело сорвется. Второй раз такой случай может представиться не так скоро. И Константину невозможно. Сам понимаешь, председатель колхоза, человек без военной подготовки, А здесь даже не военная, а специальная подготовка нужна. Я прошел ее перед выездом в Одессу.
   - Так-то оно так, да вот только...
   - Ну ладно, об этом довольно,- обрывает Зелинского Бадаев.- Ждите меня через два дня.
   Задуманная Бадаевым операция состояла в том, чтобы пробраться как можно ближе к аэродрому, который завтра наверняка будет атакован советской авиацией. Во время бомбежки противник полностью раскроет систему зенитного огня в зоне и на подступах к нему. Сообщение, переданное в Москву, о переброске через Одессу в Крым немецкой бомбар- дировочной эскадрильи не может остаться без последствий. Самое разумное состоит в том, чтобы уничтожить ее в Одессе.
   Несомненным также представляется и курс атакующих советских самолетов: им удобней всего делать заходы для атаки со стороны моря. Значит, обнаружится система зенитной обороны противника вдоль всего побережья, от Люстдорфа до Фонтанов. Здесь соответствующие пометки произведут рыбаки из Большефонтанской группы, которая была организована еще во время обороны. Он же проберется как можно ближе к аэродрому и нанесет на карту все полезное. Конечно, проникнуть туда будет нелегко, осторожность нужна, но и достигнув цели покоя не жди: бомбардировки всегда проходят с определенным радиусом рассеивания.
   На Фонтане Бадаев появляется вечером. Улочки пустынны, и дома фонтанских рыбаков тоже будто вымерли.
   - Еще немного, и не успел бы,- говорит он Музыченко, кряжистому рыбаку, открывшему на условный стук двери,- как раз комендантский час.
   - А у нас здесь два комендантских часа,- без улыбки отвечает Музыченко,- с пяти и дотемна их комендантский час, а от зорьки и до зорьки что-то тех комендантов невидно. С риском, конечно, но пройти можно.
   Бадаев объясняет Музыченко, что необходимо сделать. Надо организовать так, чтобы две-три фелюги завтра в течение дня под предлогом лова рыбы провели весь день в море. Держаться они должны таким образом, чтобы весь берег, от Фонтана и до Люстдорфа, просматривался с палуб. В случае налета советских самолетов надо засечь огневые позиции фашистских батарей.
   - Это можно,- говорит Музыченко и обещает выслать в море еще несколько лодок.
   Бадаев достает из потайного кармана двухверстку.
   - Теперь покажи, где лучше укрыться поближе к аэродрому.
   - Карта тут ни к чему,- даже не взглянув на нее, убежденно произносит Музыченко,- единственное место и есть: разрушенное общежитие летчиков. Сгорело оно еще перед отступлением, одни стены да лестницы остались. Патрули его обходят стороной. Неровен час, еще пальнет кто из развалин.
   Бадаев сразу оценивает все выгоды этого наблюдательного пункта. Дом четырехэтажный, и с высоких его стен хорошо просматривать окрестность: рядом ни одного большого здания.
   А ночь как по заказу. Темно, хоть глаз выколи. Ни луны, ни звезд, ни огонька в окне. Он осторожно пробирается к разрушенному зданию. В темноте высокий его каркас выступает, как заброшенный средневековый замок. Он ступает в зияющий провал и с облегчением вздыхает: лиха беда начало!
   Утром осматривается. Заваленная щебнем лестница. На верхней площадке, чуть в стороне - дверной проем. Бадаев поднимается к нему и осторожно выглядывает. В полукилометре начинается бетонная полоса. Она уходит на запад. На противоположном ее конце с двух сторон стоят самолеты. Это и есть эскадрилья, совершающая перелет в Крым.
   Тучи рассеиваются. День сразу становится огромным и голубым. Погода летная. Бадаев разворачивает карту и ориентирует ее на местности. Теперь он готов к главному.
   События не заставили себя ждать. Едва солнце отрывается от горизонта, раздается резкий сигнал воздушной тревоги. Сразу же со стороны моря доносятся нестройные залпы зенитных батарей. С каждой минутой огонь яростней, а затем в артиллерийский грохот вплетается слитный гул авиационных моторов. Он все ближе и ближе.
   Справа, слева, за спиной открывают пальбу зенитные орудия. По всплескам пламени хорошо видно, где они расположены. И по мере того, как приближаются самолеты, новые батареи вступают в строй. Бадаев напряженно всматривается в местность и тут же делает пометки на карте.
   Самолеты один за другим пикируют. Артиллерийскую пальбу перекрывает звенящий вой бомб и тяжелые взрывы. Затем самолеты вторично заходят и опять пикируют. Кажется, и земля, и воздух, и весь мир наполнены грохотом. Бомбы рвутся на взлетной полосе, в ее начале, по соседству с разрушенным зданием общежития и на противоположном конце, где утром хорошо просматривались фашистские бомбардировщики. От взрывов земля будто колеблется, а поднявшаяся щебенчатая пыль ухудшает временами видимость. Когда бомбы рвутся рядом, стены вздрагивают так сильно, словно вот-вот рассыплются, на голову падают куски ракушечника и кирпича.
   Вскоре дым подожженных бензобаков заволакивает летное поле. Голубой день превращается в черный. Наконец самолеты уходят, и зенитки замолкают. Бадаев сворачивает карту: дело сделано. Через несколько часов он покидает убежище, благополучно возвращается на Фонтан и, встретившись снова с Музыченко, отмечает расположение зенитных батарей, засеченных рыбаками. Очередная передача в Москву готова.
   
   * * *
   
   - Пора!
   Бадаев шагнул навстречу одинокой звезде. Отсюда, из тьмы подземелья, в узком створе выхода, образованного рваными краями ракушечника, она казалась ослепительно яркой. Иванов поднял ящик взрывчатки и пошел следом.
   Осенняя ночь опьянила свежестью первых заморозков. Бадаев постоял в высохшем бурьяне, ожидая, пока подойдут остальные. Их дыхание и возня были слышны очень хорошо, потому что сюда, в узкое ущелье, не долетал ни один посторонний звук.
   - Ну вот...- Бадаев остановился,- здесь мы вас подождем.
   - Понятно,- Иванов свободной рукой сжал его локоть.- Пошли, Костя.
   Во тьме безлунной ночи со стороны могло показаться, что по степи движутся призраки. Силуэты мягко вырисовывались на синем бархатном небе, усыпанном блестками далеких звезд. Шли молча, и было в этом молчании степи, звезд и людей что-то загадочное и волнующее.
   Два дня, проведенные накануне в городе, Бадаев употребил на встречи с нужными людьми, сбор сведений о противнике. С помощью Гордиенко ему удалось раздобыть расписание движения пассажирских поездов. Теперь каждый отправлявшийся к полотну твердо знал, когда по минированному участку пройдут пассажирские составы. Их пропускали. Интересовались поездами, шедшими вне расписания.
   - Так и будешь стоять все время? - услышал Бадаев голос Васина.- Зря волнуешься, все ведь отрепетировал с ними до последней подробности.
   Бадаев вновь посмотрел на часы: идет тираспольский. Поезд прогремел перед носом и растаял в темноте. Огни в окнах были потушены, скорость снижена. И все же видение поезда напомнило довоенные дни, когда можно было поехать из Москвы на юг, в отпуск, жариться на солнце на песчаных пляжах Одессы или горячей гальке Крыма. Будет ли это еще раз в их жизни? Они верили: непременно! Вот разгромят фашистов, и тогда в жизнь людей снова войдут солнце, незаминированные дороги, море и сверкающие огнями поезда.
   - Тираспольский прошел.
   Бадаев и Васин прислушиваются. Не то перестук ушедшего поезда, не то новый. Звуки далекие-далекие. Но нет, вот они ближе, ближе.
   - Новый,- твердо говорит Васин.
   И Бадаев через минуту подтверждает:
   - Да, новый, тот, который мы ждем.
   Они оба встали в полный рост, покинув ложбинку. С ее края кажется, что стоишь на кургане, а черная степь лежит внизу. Не видно горизонта, ничего не видно, но все равно они смотрят туда, куда ушли Иванов и Зелинский. Каждую минуту там может вспыхнуть грохочущий свет.
   И он вспыхивает и гаснет. А уже потом, когда небо становится после его всплеска совершенно черным, доносится скрежет и гул...
   - Проверь еще раз охрану выхода,- говорит вполголоса Бадаев.
   Васин исчезает, но скоро возвращается.
   - Ребята в полной изготовке. Через полчаса должны появиться.
   Наконец из тьмы вырастают силуэты. Они идут стороной, и Бадаев тонким свистом выводит их на правильный курс...
   На следующий день разведчики сообщили, что под обломками эшелона погибло свыше 300 солдат и офицеров противника.
   
   * * *
   
   Шли дни, недели, месяцы. Партизанский отряд Молодцова-Бадаева действовал все активнее. В ноябре его подрывные группы пустили под откос три вражеских эшелона. Были совершены нападения на жандармские управы в пригородных селах. Гитлеровцев обуял страх. С наступлением сумерек они предпочитали отсиживаться в казармах и по квартирам, а в неотложных случаях появлялись на улице не иначе как группами.
   Для борьбы с партизанами в окрестности Одессы прибыла карательная экспедиция. На ноги была поставлена вся служба безопасности. Передвижение между городом и пригородными селами без специального пропуска категори-
   чески запрещалось. Противник отравил воду в колодцах. Напряжение борьбы с каждым днем нарастало.
   Партизаны усилили удары по врагу. Активно действовали члены разведывательных групп. Информация, самая разнообразная, постоянно поступала в катакомбы. Пеленгаторы противника несколько раз засекали рацию, которая вела передачи. Сомнений быть не могло: это работала рация неуловимого русского разведчика, каким оставался Бадаев для оккупантов. Так было в конце сорок первого года, так продолжалось и в начале сорок второго.
   В феврале сорок второго года на одной из явочных квартир в Одессе Бадаев был арестован. Арест командира партизанского отряда и одновременно разведчика, причинившего столько бед оккупантам, стал для них в Одессе событием номер один. Фашистское командование на разные лады живописало, как ловко это было проделано. Одна за другой шли реляции в Берлин и Бухарест, и каждый из авторов стремился доказать, что главная заслуга в поимке Бадаева принадлежит ему.
   Арестована была также группа партизан, которыми руководил Бадаев: Шестакова, Гордиенко, Межигурская, Продышко, Музыченко и Хорошенко.
   Однако борьба против оккупантов не утихала. В пригородных селах и в самой Одессе распространялись воззвания с призывом усилить борьбу. Группы вооруженных людей выходили из катакомб и совершали с еще большей дерзостью нападения на подразделения оккупантов. Нападения теперь совершались даже среди белого дня и зачастую перерастали в бои, длившиеся часами.
   Под Одессой при исключительно странных обстоятельствах потерпел крушение еще один воинский эшелон. Следов взрыва полотна не обнаружили, но все говорило об умышленном действии.
   Следствие по делу Бадаева и его группы велось с жестокостью, на какую только способны были фашистские головорезы. Арестованных заковали в ручные и ножные кандалы. По нескольку суток им не давали воды и пищи, подвергали тяжелым телесным пыткам. Тщетно! Даже для видавших виды фашистских палачей стойкость и мужество арестованных казались исключительными.
   Когда известные способы принудить человека говорить оказались напрасными, Бадаева подвергли пытке электрическим стулом.
   Случалось, что подвергавшиеся этой пытке сходили с ума. Многие теряли контроль над собой, заполняли комнату всегда неожиданным леденящим душу воплем. Но все, кто, смертельно почернев, не уходил в мир иной, заговаривали. "Нет, молчальников на этой штуковине не было",- злорадно думал следователь.
   Но вот был применен электрический стул, а Бадаев молчал. "Молчит!!! Из чего он сделан? Из камня? Железа? А может быть, у него нет нервов?" Зябкий озноб забирался под мундир следователя при виде молчавшего человека на электрическом стуле с повышающимся напряжением. Нет, этого не заставишь говорить!
   - Мы ничего не добьемся от него,- доложил он начальнику сигуранцы.
   - Добейтесь от его подручных.
   - Они тоже молчат и будут молчать, пока их главарь жив.
   - Значит, надо... остальных заставить говорить.
   На следующий день Бадаеву, Межигурской и Хлестаковой был зачитан приговор: они приговаривались к расстрелу. Затем была сделана последняя попытка спровоцировать арестованных. Скрипучим голосом следователь
   сказал:
   - Кто желает, может подать прошение о помиловании.
   И тут Бадаев заговорил. Выступив вперед и с презрением глядя в лицо следователя, ровным голосом, который не вязался с его истерзанным видом, Бадаев произнес:
   - Мы на своей земле и у врагов пощады не просим.
   Ночью Бадаева и Межигурскую расстреляли. Их вывели
   из тюрьмы, отвели на кладбище, а затем далеко в поле, где и была совершена расправа.
   Зачем понадобилось гитлеровцам сперва водить их среди надгробий? Может быть, палачи рассчитывали, что зрелище некрополя заставит заколебаться героев? Дикий и нелепый расчет садистов. Он, конечно, оказался напрасным. Молча шли среди мраморных обелисков высокий, бородатый мужчина и маленькая женщина. О чем они думали в эти роковые мгновения? Вспоминали ли родных и близких? Города, где прошла их юность? А может быть, здесь, среди могил предков, еще раз поклялись не посрамить их памяти? Кто знает! Единственным ответом на все вопросы является последняя записка Тамары Межигурской, переданная из тюрьмы накануне казни:
   "Нас скоро расстреляют... Мы ко всему готовы и на смерть пойдем с поднятой головой".
   
   * * *
   
   В феврале 1945 года жена Молодцова (Бадаева) А. И. Бадаева, под фамилией которой действовал капитан Молодцов в захваченной врагами Одессе, получила письмо заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Н. М. Шверник писал:
   "Уважаемая Антонина Ильинична!
   По сообщению командования Ваш муж, капитан государственной безопасности, Владимир Александрович Молодцов, погиб за Советскую Родину смертью храбрых.
   За геройский подвиг, совершенный Вашим мужем Владимиром Александровичем Молодцовым в борьбе с немецкими захватчиками при выполнении специальных заданий командования в тылу противника, Президиум Верховного Совета СССР Указом от 5 ноября 1944 года присвоил ему высшую степень отличия - звание Героя Советского Союза.
   Посылаю Вам грамоту Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вашему мужу звания Героя Советского Союза для хранения как память о муже-герое, подвиг которого не забудется нашим народом".
   С того времени прошло свыше двух десятилетий. Но память о выдающемся подвиге героев одесских катакомб жива. Именами Владимира Александровича Молодцова-Бадаева и его товарищей названы улицы, дворцы, школы, паровозы. Светлый их образ свято хранится в сердцах живущих.