Описание моей жизни с июля 1941 г. по 1-е декабря 1943 г.

Я, Заке Станислава, девичья фамилия Голуб, проживаю по ул.Стабу, 13, квартира 2. В конце июля 1941 г. меня этапным порядком из Алуксненской тюрьмы направили в Центральную тюрьму в Риге. В тюрьме меня поместили в одну мастерскую, в которой нас было примерно 213 человек женщин. В этой мастерской мы находились до середины сентября, после чего нас перевели в Рижскую срочную тюрьму. Там я была помещена в камеру, где было примерно 30 человек. Днем нас посылали пилить дрова, а к вечеру заготовленные дрова нам нужно было развозить по улицам Риги, по адресам, где жили тюремные охранники, так как дрова были предназначены для надзирателей тюрьмы. Несмотря на то, что сами заключенные мерзли и никакого отопления не было предусмотрено, наших же охранников мы должны были обеспечивать, запрягаясь по несколько женщин в сани. Нас часто меняли и направляли на разные работы. Позднее некоторые из нас, кто умел шить, были направлены в пошивочную мастерскую. Меня тоже перевели в пошивочную мастерскую, где я работала у портних уборщицей мастерских и камер.

Среди нас была одна женщина - Шушко Хелена из Риги, которая работала все время портнихой. Другими заключенными в камере я была предупреждена, чтобы с той женщиной ни о чем не говорила, поскольку она, якобы, занимается предательством. На вечерних поверках действительно Шушко Хелена часто отпрашивалась к начальнику - Луманису или Видейсу, последний был родом из Двинска и в Рижской тюрьме был помощником начальника. При разговоре с ней я спросила, что она так часто делает у начальника. Шушко мне ответила, что тот раньше был ее хорошим другом и в настоящий момент приводит в порядок ее дела. Потом она у меня спросила, за что я арестована. Я ответила ей, что когда-то была в Елгаве директором колбасной фабрики и что это скрывала и на допросе не созналась. Это я ей говорила намеренно, желая проверить, не передаст ли она это дальше. Примерно на третий день после этого разговора старшая надзирательница Шнитке вызвала меня на допрос. Допрашивал знакомый Шушко - начальник Видейс, он заявил, что ему из Елгавы поступили новые сведения, которые я скрываю. Видейсу я рассказала, что была арестована за то, что заблудилась и попала за границу, находилась на территории Эстонии примерно в 2 км.

Кроме того, рассказала ему, что хотела проверить Хелену и, шутя, рассказала ей, что была директором. Ясно, что он мне не сказал, что передала сведения ему Шушко, но теперь я сама убедилась, так как такой разговор вела только с Шушко. На этом допросе меня отругали, но отпустили в камеру. В камере я рассказала, что Шушко действительно занималась такими делами. Прошло несколько недель, мне было запрещено получать посылки, я начала просить старшую надзирательницу Шнитке, чтобы она перевела меня работать на кухню. Примерно через две недели, когда одна работница кухни была отпущена домой, меня назначили на ее место. Спустя некоторое время работавших тут двоих советских мальчиков, которым было не более 13 лет, из кухни направили в какое-то «воспитательное место» и теперь здесь нужны были две работницы.

Я просила, чтобы приняли мою подругу Цируле Зелму из Ледурги, с которой я подружилась в камере. После моей просьбы старший надзиратель Роченс, который заведовал кухней, прислал двух женщин - Цируле Зелму и некую Марию, которую я раньше не знала. Надзирательницей у нас на кухне была Берке Сильвия, надзирателем Граудиньш Екабс, старшим надзирателем Роченс и еще одна очень хорошая надзирательница, имени которой не помню, возможно, это была Грисберга. Эта надзирательница очень хорошо относилась ко всем заключенными, она подавала рапорты, чтобы ее освободили от этой работы, так как она не может видеть мучения заключенных. По ее высказываниям, с этой должности ее не отпускали.

Надзиратель Граудиньш Екабс был влюблен в мою подругу Цируле Зелму и часто встречался с ней на территории лагеря. Граудиньш был плохим человеком - часто издевался над заключенными. Любил их мучить разными бессмысленными приказами вроде «Ложись! Вставай! Бегом!». Однажды он, стоя у кухонного окна, гонял евреев, которые были настолько истощены, что не могли ходить. Но для палача это не было препятствием, для большего послушания он избивал несчастных узников плеткой. Увидев эту картину, я сказала Зелме, что «Граудиньша хотя, может быть, ты и любишь, но будь сейчас тут Красная Армия, его самого надо было бы так погонять и избить». На что Зелма ответила: «Все равно в живых никто не останется, и никто из них не сможет этого рассказать». Я ей ответила: «Я была милиционером, я смогу рассказать, это будет моим долгом». Этот разговор Зелма передала Берке Сильвии и Граудиньшу и добавила, что я им отомщу. Берке Сильвия была враждебно настроена ко всем заключенным и лично ко мне, исключая Скалбергу Аусму из Риги, работавшую в канцелярии. С Цируле Зелмой они были друзьями, но что их связывало в этой дружбе, мне не известно.

После этого доноса Берке Сильвия в тот же день сообщила обо мне начальнику Луманису и в этот же день меня увели на допрос. Начальнику тюрьмы Луманису обо мне Берке и Граудиньш сообщили: «Заке Станислава, якобы, ждет Красную Армию и во время перемен обещает всей администрации отрезать головы». На это обвинение начальник Луманис задал мне вопрос: «Было ли так? Правда ли, что я так говорила?». Я ответила, что об администрации ничего не говорила, сказала только, что Граудиньшу, может быть, самому придется такое пережить. Так как Беркис стояла рядом при допросе, то она оклеветала меня еще больше. В этот же момент мне присудили меру наказания - 5 дней землянки. После землянки меня поместили в камеру и запретили работать на кухне. Прежде чем увести меня в землянку, которая была очень холодной, с меня сняли китель, чулки и головной платок. Землянка для всех заключенных находилась неподалеку от кухни и состояла из нескольких отделений. Когда меня вели в землянку, Зелма плакала и просила прощения и чтобы я не сердилась, т.к. она не знала, что Сильвия донесет. В настоящий момент Цируле Зелма работает в какой-то волости председателем. Это я узнала от Любы, адреса которой я не знаю.

После отбытия наказания в землянке меня отправили снова в камеру, с того же дня мне определили место заключения концлагерь Саласпилс, но еще несколько недель мы провели в Срочной тюрьме. В концлагере старшей была Ванага, жена полицейского из гестапо, так как муж ее был полицейским, то вскоре ее освободили и на ее место из числа заключенных назначили Ирму Ландбергу из Риги, работавшую некогда телефонисткой и состоявшей в МОПРе.

До работы на кухне (когда я была еще в седьмой камере) однажды меня вызвали на допрос в Центральную тюрьму. Судья Клявиньш потребовал от меня найти двоих поручителей, которые могли бы за меня поручиться, что я, работая милиционером, ничего плохого никому не сделала. Поручители должны были быть из числа айзсаргов. Я посоветовала обратиться к хозяину моего дома в Елгаве по адресу ул.Видвуда, 8 - айзсарг Грапис. Второй - знакомый Вилис Даудзиньш из Елгавы ул.Светес, 4. После допроса мне стало известно, что Грапис, хозяин моего дома, который, кажется, еще сейчас жив, сообщил обо мне хорошее: якобы, я посещала костел и за время работы ничего плохого никому не сделала.

Даудзиньш Вилис оклеветал меня, сказал, что якобы, я однажды ночью приходила арестовывать его, чем невероятно удивила, еще он много наврал, несмотря на то, что я действительно никому ничего плохого не сделала. Даудзе Вилис требовал для меня смертной казни. До запроса этих поручителей, примерно в октябре, меня допрашивали. Тот день я запомнила надолго. Вернувшись с допроса, я не могла сидеть, т.к. мое тело было покрыто сине-черными пятнами. По собранным сведениям им стало известно, что я была помощницей уполномоченного елгавской милицией т. Клявиньша и что на допросе в комендатуре Каценской волости коменданту Рицику Янису сообщила, что работала в колбасной мастерской, заблудилась и перешла границу. За введение в заблуждение мне пришлось многое пережить. В Риге на допросе я призналась, что была милиционером очень короткое время и никому ничего плохого не делала. Однако не сказала им, что 26 июня отступала с Красной армией и милицией Елгавы, говорила, что 28 июня 1941 года одна направилась в Латгалию к родным, но заблудилась и попала за границу Латвии и т.д. Еще сказала, что в Каценах не призналась о работе в милиции по той причине, что те, кто признались, были тут же расстреляны. Когда мне допрашивающий задал вопрос, могу ли я это доказать? Я ответила, что могу. После чего меня отправили в камеру.

О Рижской центральной и Срочной тюрьмах рассказать больше не могу, поскольку здесь люди были очень притеснены и предательством не занимались, исключая два этих случая с Сушко и Цируле Зелмой.

Известный подлец в Рижской срочной тюрьме был Реньге Янис - старший надзиратель, который избивал заключенных, еще один был Гравитис, старший надзиратель Лаукс, старший надзиратель Роценс, начальник Луманис, его помощники Видейс и Озолс. Из женщин - Бирке Сильвия, которая издевалась на допросах над заключенными, отбивая им ноги. Чтобы я на допросе призналась, что, мол, во время перемены власти я обещала отрезать всей администрации головы, она взяла кузнечный молот и в присутствии начальника ударила меня по большим пальцам ног. Кроме того, о ее жестокости говорит один случай с двумя военнопленными, пытавшимися раз сбежать из Рижской срочной тюрьмы и которые, убегая, сломали ей на руке палец, но после ее крика были задержаны.

Об этом случае я слышала на кухне, когда Берке рассказывал Роцену, что этим русским военнопленным отбили ноги так, что те у них опухли до колен, они просили, чтобы их расстреляли и не мучили. В побеге они так и не признались. В июле 1942 года нас направили в Саласпилс. В этот день все заключенные были отправлены туда. Мера наказания - определенный период заключения в лагере, однако срок никто заключенным не сообщил. Вид в лагере был ужасный. Бараки еще не были приведены в порядок, и их число на такое количество людей было недостаточным. Всех прибывших построили возле комендатуры, и помощник коменданта Тоне произнес реферат и распределил работы. Выбрал четверых попавшихся и зачитал им их работы. Старшей нам представили Ландбергу Ирму, так как она уже работала в Рижской срочной тюрьме и не возражала. Затем выбрали четырех девушек, которых назначили для обслуживания гостей. Девушки были из Риги - Алма и Хелена.

Алма была комсомолкой, вскоре ее освободили, насколько мне известно, она вышла замуж за немца. В полицейские выбрали некую Шарновскую из Риги, которая раньше состояла в рабочей гвардии. До этого она работала в лагере прачкой, затем стала их старшей, работницей торфозаготовки, затем старшей делопроизводителей, санитаров и садовниц. Меня зачислили в группу Юркевиц Анны, которая работала на торфозаготовках. До октября работала на торфяном заводе на болоте. В задачу старших входило, придя в лагерь, сообщать Линдберге о каждом, как работали, сколько, как себя вели, не пели ли русские песни, не устраивали ли саботажа, не говорили ли о политике. Четыре раза в месяц старшие групп должны были докладывать о нас Линдберге, какие были отзывы, никто не знает. Комендант в один день подчеркнул: Линдберга у нас доверенное лицо и за каждую провинность и непослушание вам продлят срок заключения в Саласпилсе. Каждая старшая имеет право наказывать своих людей землянкой и телесными наказаниями или назначить на уборку территории метлой. Старшим и полицейским работать не нужно.

Им нужно лишь следить за работой, чистотой и за остальными требованиями. Старшими в группе на торфяном болоте были Кауцане Ида, Граузе (потом она стала работать полицейской в бараке, поскольку Шарновская была освобождена). Кроме того, были переведены в барак и другие старшие торфяной группы - Циска Мария и Юркевиц Анна. В бараке Юркевиц работала в пошивочной мастерской бухгалтером, старшей в мастерской была Кукле. Работая на торфзаводе, я познакомилась с техником Мартыном Екабсонс из Саласпилса, «Силмали». Он помог мне направить родным в Дагду письмо. Вообще он помогал многим заключенным, поскольку мы ему подчинялись. Он на мое имя получил несколько посылок и передал их мне. Однажды, идя на болото, меня остановила Линдберга, сказав, чтобы я шла в комендатуру. Я испугалась, предчувствуя недоброе. В комендатуре мне пришили белую букву на спине и груди, т.к. у меня была надета гимнастерка, несмотря на то, что пуговицы были перешиты. Мне нужно было носить этот позорный знак.

Я надела гимнастерку, чтобы было теплее, но Линдберга придумала бог знает чего, кроме того, в бараке некоторые девушки пели песню «Если завтра война...». После этой песни меня повели к Видужу из СД, который был старшим в лагере. Он ударил меня и сказал, что напишет обо мне плохой отзыв. Я упрекнула Линдбергу, почему она меня презирает и всегда выдает меня Видужу? Она ответила, что, когда увидела в тюрьме и узнала, что я занимала «собачий пост», то с того дня и возненавидела. Линдберга часто наказывала женщин землянкой или ставила их с метлой. Но были у нее и подруги, которым было хорошо с ней. Много хлопот нам доставляла и Циска Мария, но плохой я назвать ее не могу. В ульмановское время она сидела в тюрьме. Несмотря на то, что в 40-м году нигде не участвовала, во времена немцев была кем-то выдана и арестована. Циска была мелочная, но в сердцах никогда никого не выдавала, как обычно бывает у женщин, а потом жалеют о сделанном. Осенью Линдберга назначила меня в прачечную стирать белье для фронта, где каждому нужно было выполнять определенную норму.

В бараке было много непонятных предательств, и число полицейских постоянно увеличивалось. Стирая белье, никак не могла узнать, кто виновен и почему некоторые были направлены из лагерей в тюрьму. Дружила в основном с русскими девушками, и об их внутренних переживаниях не интересовалась. Старшая в прачечной была хорошей женщиной - никогда не кричала на заключенных, если Линдберга к Прилецкой обращалась с вопросом, почему женщины плохо стирают белье и часто сидят без работы? Та отвечала: «Скажи коменданту, чтобы дал нам мыло и тогда белье будет чище. А женщины сидят потому, что выполняют свою норму и могут хоть немного отдохнуть». После этого разговора нам была увеличена норма, чтобы меньше сидели. В другой прачечной старшей была Курците - плохая женщина. Не было такого дня, чтобы она кого-нибудь не вела в комендатуру - за песни, грязное белье, флирт с охраной, встречи и за обсуждение политического положения. Некая 15-летняя Мария из Риги обозвала коменданта плохим словом и Курците донесла на нее. За что та получила 13 дней землянки. В феврале 1942 года меня вызвали на допрос к судье Кандерсу Артуру, я была выдана неизвестной женщиной, якобы, у меня есть одежда евреев.

Но все заключенные носили их одежду и обувь. У меня было несколько платьев. У меня спрашивали, где я их взяла, и какой еврей мне их дал? В лагере все спекулировали и одевались, как могли. Кандерсу я ответила, что в 1940 году, когда немцев репатриировали в Германию, я это купила у них. И ярлыки не срывала, т.к. одежда была куплена на свободе, и когда шла к родным в Латгалию, оно было с собой и с ними попала в тюрьму. Кандерс не поверил и сделал запрос в Рижскую срочную тюрьму, чтобы те проверили вещи на складе. На мое счастье пришел ответ, что данных по этому факту у них нет, но уверены, что какие-то вещи были. На самом деле вещей не было, но мое вранье меня спасло. Этот день был решающим. Кандерс несколько недель подряд вызывал меня на допросы и каждый раз говорил, чтобы я созналась. Последний раз, не понимая, чего он хочет, сказала: «Вы, наверное, влюбились в меня, потому не даете мне покоя и все время держите меня в страхе».

После этого разговора я заметила, что Кандерс покраснел, и когда прощался, то поцеловал мне руку и меня. Я не знала, что делать - ругаться или уходить. Однако наши тайные встречи продолжились. Однажды Кандерс показал мне портрет жены и троих детей и письма, написанные немцем его жене. Говорил, что хочет развестись с женой. Я ему не поверила и сказала, что он, наверное, хочет меня взять замуж лишь для того, чтобы что-то узнать. Он задумался и сказал: «Ничего не хочу узнавать, так как мне и без того все известно, и я не буду у тебя ничего спрашивать, потому как люблю тебя». Он сказал, чтобы я в бараке никому не говорила о наших отношениях, поскольку у него не может быть никаких отношений и связей с заключенными, и на днях он сам поговорит с комендантом, все ему расскажет и поручится за меня. В то время комендантом лагеря был Никелис, который с подозрением относился к Кандерсу, вследствие чего нам постоянно нужно было соблюдать осторожность при встречах. Закончив стирать белье, я тихо пробиралась в комендатуру.

Те, кто ничего не знал об этих встречах, удивлялись и говорили: «Ты, наверное, ходишь к нему с доносами». Свой секрет я рассказала Реке Милде и нескольким советским девушкам. Несмотря на то, что Кандерс мне не нравился, я с ним целовалась и говорила, что выйду за него замуж. Думала, когда попаду на свободу, то возьму развод и уеду в Латгалию, и там меня спрячут до конца войны. Кандерса я проверила: рассказала ему все, и он, ничего не отметив, сказал: «Не хочу, чтобы ты рассказывала мне о себе». Линдберга Ирма сообщила Никелису, что я оставляю работу и исчезаю в комендатуре и там встречаюсь с охранником из Елгавы. Обманывая женщин, я говорила, что встречаюсь со знакомым охранником, и несколько раз для подтверждения приносила небольшие подарочки, которые получала от Кандерса. Однажды в апреле Кандерс написал мне письмо, в котором упрекал меня в том, что я ненавижу немцев. Это письмо я хранила у себя под подушкой. И когда полицейские Краузе, Богданова и Киберсене Зелма проводили досмотр кроватей и не хранится ли там чего-нибудь запрещенного, обнаружили это письмо и передали его коменданту Никелису.

На следующий день меня вызвали на допрос. Никелис спрашивал о посылках из Риги. Вскоре поступило распоряжение о переводе Кандерса в другое место. Начались мои мрачные дни.

15 мая 1942 г. Никелис в присутствии Кандерса и охранника Дзениса в своем кабинете допрашивал какого-то задержанного. Арестованный попросился выйти в туалет. Направившись туда, он выхватил у охранника револьвер, выстрелил в Кандерса и Дзениса. Другой охранник получил ранение в ногу и был помещен в больницу. Эти двое были мертвы. Мне не было жаль Кандерса, но я боялась, что со мной комендант что-нибудь сделает. Мне стало не по себе. Когда пошли смотреть убитых, то комендант погладил Дзениса и поцеловал его, а на Кандерса даже не посмотрел. Так рассказывала Велта Веске.

Вскоре после этого в лагере появился комендант Краузе Курт, судья-инспектор Сейлис. Новое руководство тут же прибрало к своим рукам лагерь. Никелис был переведен в Ригу и Краузе часто его навещал на новом месте. До этого момента о предательстве ничего не знала, т.к. встречалась с Кандерсом и у меня не было интереса разговаривать о чем-то, поскольку долго не могла задерживаться и при встречах разговаривали только о любви. Однажды меня вызвал комендант Краузе и в присутствии Никелиса спросил, не была ли у нас с Кандерсом интимная связь. Я ответила, что больше чем поцелуя не было. Он действительно меня любил и на такое бы не пошел. Комендант спросил Никелиса: «Она работает на нас?». Тот ответил: «Доносов у меня на нее много, но от нее материалов нет». На этот раз меня отпустили, но на следующий день Краузе снова меня вызвал к себе. Он был один, и ничего у меня не спрашивал. Я не понимала, что происходит. Потом он схватил меня и сказал, чтобы я вступила с ним в связь, т.к. он верит, что с Кандерсом я не сожительствовала.

Я со злостью ему ответила, чтобы он оставил меня в покое. Краузе был один в кабинете, а Кандерс всегда был на людях и был честным. Краузе взял со стола несколько бумажек и сказал, чтобы я их посмотрела, подумала и шума не поднимала. Это были доносы под псевдонимом «2002». В них говорилось, что я занимаюсь политической пропагандой, нарушаю законы барака лагеря, скрываю, что состою в партии. Другой донос был от Хелены Шушко (подписан полным именем). Тут были еще и плохие отзывы от Линдберги Ирмы, но они были старые. После того, как я их просмотрела, ко мне подошел Краузе и ударил меня кулаком. Я упала на диван и потеряла сознание. Я не помню, что происходило. Но когда очнулась, то увидела, что мои разорванные трусы были брошены на пол, затем Краузе выхватил револьвер и начал мне угрожать, после чего изнасиловал.

Краузе сказал, что я могу идти в барак, и чтобы там я никому не рассказывала, и что на днях он со мной еще поговорит. Когда в бараке меня увидели заплаканной, ко мне тут же все подскочили и принялись узнавать, что случилось. Подошла Киберсене Зелма, которая больше не была полицейской, но была повышена до старшей 4-го барака. В этом бараке содержались только советские девушки и русские из Латвии. Я подробно все рассказала Зелме, как Краузе меня изнасиловал, а затем сказала, что она тоже всегда была против меня. Зелма призналась, что вначале она знала меня как сторонницу русских, а в последнее время думала, что работаешь, как и я, и что тебя любит Кандерс, узнала недавно, т.к. он сам попросил понаблюдать за тобой, с кем ты встречаешься, и нет ли у тебя жениха среди охранников. Зелма рассказала, что Кандерса Никелис проверял и признал ненадежным для немцев, поскольку все доносы на тебя скрывал от коменданта. Зелма сказала, чтобы обо мне никому не рассказывали и чтобы я пошла и доложила судье, что хочу поговорить с ним и начать работать на немцев и будешь дружить с Зелмой.

После того как я пришла к Сейлису, он предложил мне написать признательное письмо и со своей автобиографией передать ему. После чего он представит меня Краузе как доверенное лицо. Придя в барак, я написала автобиографию, примерно такую, как написана в блокноте с желтой обложкой. Написала свой год рождения, как работала в 40-году в Елгаве, какой занимала пост, как мы направились в Великие Луки, как потом погиб наш батальон, как попала в плен, как врала на допросах и расстреляла немцев. Что в 42-м году познакомилась со старшим следователем Кандерсом и что ему рассказала всю правду о себе, а о других не рассказывала. Поскольку он любил меня, то не допрашивал. Написала, что Кандерса очень любила и в доказательство тому ношу черный шелковый платок. В конце рассказала о том, что после смерти Кандерса, узнала, что он был преданным немцем и обо мне никому не рассказывал, т.к. очень меня любил. И я хочу отомстить за его смерть и работать на немцев. Подписалась и решила передать его. Когда писала, то плакала, поскольку знала, что за это письмо меня потом расстреляют свои.

Эту бумагу я показала Реке Милде, которая была одной из нас и была умной женщиной. Содержание обратной стороны, где писала, что буду работать на немцев, я ей не показывала. Попросила, чтобы она сочинила мне стихотворение о Кандерсе. Рассказала ей о наших встречах с ним. Реке написала стихотворение в моей книге - «Ушедшему А.Т.К.» (Артуру Теодоровичу Кандерсу). Реке сказала, что таким признанием я подписала себе смертный приговор. Не помню, что я ей ответила, но сказала, для чего мне оно нужно. Приходя к Кандерсу, чтобы не попасть в подозрение к Никелису, что у меня нет никаких компрометирующих материалов, я выдала троих человек, на которых наврала, но выдала их с умом. О вранье Кандерсу не говорила. Эти люди были одеты в черную форму и на фуражке носили эмблему с черепом. Они были посланы сюда вместе с Видужом в качестве лейтеров и охранников бараков. Из Мадоны Валдис Высоцкий, который в мужском бараке был лейтером, часто и сильно избивал заключенных. Многие женщины это видели, и его первого я взяла, что называется, в оборот. Я «подъехала» к нему со своей любовью, поскольку он заходил к нам в прачечную. Хотя он меня и не любил, но на кое-какой успех рассчитывал.

Я написала письмо по данному Кандерсом адресу - Элла Паэгле, Рига, ул.А.Гитлера. Написала, что хочу убежать, якобы, из лагеря и чтобы она принесла мне и спрятала поблизости от лагеря в кустах одежду. Я отдала это письмо Высоцкому, сказав, чтобы он быстрее ехал в Ригу и бросил письмо в почтовый ящик. За это я обещала выполнить любое его желание. Понятно, что поручение это он выполнил и вечером пришел ко мне в барак на свидание. Он был хорошим знакомым Линдберги, и она о нем ничего не сообщила, в ночное время охранники не имели права входить в бараки, исключая коменданта и Видужа. Я сказала Киберсене, которая была полицейской, чтобы та написала донесение Линдберге, почему она о заключенных сообщает, а об охранниках нет? Если работает, то пусть придерживается правил. На следующий день Никелис заставил Линдбергу целый час стоять возле комендатуры в наказание за то, что она не сообщила, что Высоцкий в ночное время приходил в барак, даже несмотря на то, что на короткое время. Сообщать нужно было.

Поскольку Валдис Высоцкий помогал заключенной Заке, которая была опасной и могла совершить опасные поступки, то Высоцкого обезоружили и увезли в Ригу. Это предательство у меня вышло удачно. Другие двое, которые были охранниками на торфяном болоте, относились к заключенным очень плохо. Этих двоих я тоже решила «утопить». В конце апреля я спросила одного из них: не нужно ли им еще одежды, я могу обменять на продукты. Они с удовольствием согласились взять. Однажды я закончила работу пораньше, когда у охраны был банный день. Ванны для стирки полные одежды стояли с другой стороны бани и их никто не охранял. Этим охранникам я сказала, чтобы они одежду брали из последней ванны, поскольку она совсем новая. Сказала, что продуктов не надо, поскольку своей одежды у меня нет, а эту можно взять, все равно никто не узнает. В этой ванной стиралось одежда коменданта Никелиса, шелковое новое белье. Как только они его увидели, они загорелись желанием его взять. Они поговорили, затем положили мокрое белье в портфель. Договорились, что один из них, когда будет на болоте, другой съездит в Ригу.

Я обрадовалась, что те, кто нас мучил, скоро будут в нашем положении. Когда они ушли, я сообщила коменданту их фамилии и имена и что они едут в Ригу спекулировать вещами коменданта. На следующий день Елизавета Могила из Риги, которая стирала белье, начала плакать и говорить, что кто-то украл ее белье и что комендант ее повесит. В этот же день комендант поехал на саласпилсское болото, где старшей была Граузе из Риги, которая после того перешла в барак полицейской. Эти двое только что явились на работу. Приехал комендант, устроил обыск и нашел у них ворованое. Их обезоружили, надели серую тюремную одежду и причислили к заключенным. Наши люди обрадовались. Мужчины смеялись над ними: вы заставляли нас ложиться и вставать, а сейчас и сами в нашем положении. Никому об этом не говорила, только донесение подписала полным именем и фамилией.

В то время я еще не давала обещания быть доверенным лицом немцев. Наказание им было вынесено - тяжелые лагерные работы продолжительное время. О них можно спросить у Зекунде. Их знал весь лагерь.

Условия в больнице.

Когда передала биографию судье Сейлису, долго смотревшему на меня, он сказал: вы опасная женщина, но, может, в работе будут успехи. После чего сказал, что перепечатает это на машинке и передаст его коменданту Граузису. После перепечатывания он дал мне его подписать и сказал, что «ты когда-нибудь в жизни сможешь меня уважать». Не поняла, что это значило, т.к. он не дал мне его прочесть, но полагаю, что многое из моего письма он выпустил. Эта биография была наполовину короче. Он подал руку и сказал: теперь я буду разговаривать с вами свободно, поскольку с сего дня вы будете моим человеком. Я дала обещание все исполнять. Сейлис мне сказал: вы можете выдавать нам наших же людей, т.к. многие у нас ненадежны. Не забудьте и заключенных.

Я попросила, чтобы он назначил меня не работы полегче, поскольку у Линдберги меня все время заставляли работать на тяжелой. Однажды я попала в пожарные и вместе с комсомолкой Элеонорой Стикуте дежурили через ночь. Стикуте работала тут уже долгое время с другой женщиной, но когда та была освобождена, я старшего по лагерю немца Гудаковского попросила назначить меня на ее место. Когда об этом узнала Линдберга, она была недовольна. На одной стороне барака были лестницы и находились две нары для пожарных. На другой стороне - для полицейских, чтобы они были отдельно и могли наблюдать за всем бараком. Линдберга имела свою комнату. Вечерами они собирались там с полицейскими, обсуждали меня и назначали мне спать на обычном месте, на втором ярусе нар. Насколько я поняла, они боялись, чтобы я не видела, как они поедают посылки заключенных. На этой работе я была 13 дней, после чего снова попала на ванные с бельем.

Сейчас старшей барака была Лилия Лапиня из Риги как заместитель Линдберги. Она была плохим человеком. Когда снова попросила судью дать мне работу полегче, то он ответил, что назначил меня полицейской в больницу и поскольку рядом с больницей жили охранники, нужно за ними понаблюдать, что они делают и какие у них отношения с Велтой Веске. Старшая сестра Шауриня Мария много рассказывала о своих работниках, но никаких конкретных данных получить не могут. Не помню, в какой день явилась в больницу (примерно конец июня). Вначале спала в бараке, а утром со своими рабочими шла на работу. Через некоторое время все рабочие больницы стали жить прямо в больнице, но ходить в барак в гости нам было разрешено. Когда я появилась в больнице, персонал меня боялся и не знал, как я с ними буду себя вести и что буду делать. Некоторые называли меня предательницей, т.к. не знали о наших отношениях с Кандерсом.

За каждую провинность, где присуждалась мера наказания землянкой, объявлялась в присутствии всего барака, также говорили, кто донес. Доносы, конечно, были от старших и полицейских. Политические доносы никто не знал, и они оставались в секрете. Если бы у меня с комендантом не произошел такой случай, то из тех людей мне трудно было бы сказать. Работая в больнице, я видела, как туда очень часто заходил посмотреть комендант и приглашал меня к себе, стараясь не показывать другим нашу дружбу. К этому человеку я питала антипатию, но поскольку попала в такое непонятное положение, то мне нужно было с отвращением на все идти. Все продумала, решила рискнуть с помощью вранья понаблюдать, что делают наши предатели и кто они такие. Однажды я подошла к коменданту и, мило приласкав, сказала: «Курт, не мог бы ты показать мне бумаги, которые дают наши сотрудники, доносы на заключенных?». Когда он меня спросил, что я буду с ними делать? То ответила, что замечаю среди нас очень многих, которые не преданны и хочу их проверить. Я сказала: «Ты знаешь, что я тебя люблю и с тобой первым начала творить все эти дела. И ты, Курт, не предашь меня, т.к. по моим сведениям, ты изнасиловал нескольких девушек. У тебя есть жена, я и многие другие. Он попросил мне назвать их имена. Я назвала: Гамперт Тамара из Риги, работает хозяйкой на кухне СД. Еще Эмма-Рута Зариня из Риги, полицейская барака, Ефросинья Кукле, откуда, не помню, работает старшей портнихой в пошивочной мастерской. Еще была девушка из СССР - Катя, она работает в больнице медсестрой, ее муж - врач. Еще была одна из группы «Д», наказанная за опоздание на работу молодая девушка, которую ты изнасиловал несколько раз, избивая ее. Эти последние мне сами все рассказали и плакали, что ты им угрожал и обещал застрелить, если они кому-то расскажут. Комендант Курт задумался и спросил, откуда я это все знаю. Потом сказал: некоторые из них были, но я не помню. Я спросила его: Курт, почему ты выбрал нас жертвами? Ответ: ты мне понравилась, а других, чтобы с ними можно было сработаться. Потом он мне признался: «Я работал в жидовских лагерях и там совершенно испортил себе нервы, поскольку почти всех рижских евреев я один расстрелял. Тебя все же уважаю, несмотря на то, что нам не придется пожениться, т.к. у меня есть жена, но в жизни тебе помогу».

Тогда он мне сказал, что можно посмотреть некоторые донесения, которые у него остались. Он рассказал, что материалы крупных дел нам сообщал Женя Бородич из Риги, который в лагерях был карикатурщиком. Его рисунки-карикатуры я видела. Он рисовал разные карикатуры о Сталине, которые были у коменданта и вывозились в Ригу. Бородич работал полицейским в разных местах и занимал должность. Однажды он был вместе с большой группой заключенных направлен в тюрьму. Эту группу, фамилий не помню, предал Бородич, и чтобы не попасть под подозрение, взял на себя вину и как виновный поехал вместе с ними в тюрьму. Некоторые женщины лагеря по нему заплакали, назвав несчастным. С тех пор пошло все только хуже, некоторые думали, что сведения поступают со стороны и поэтому люди исчезают. И действительно, я сама не могла понять. А все потому, что предатели и несчастные уезжали вместе.

Когда Бородич вернулся из тюрьмы, он был очень худой и говорил, что его чуть не расстреляли. У него спросили, куда делись остальные, он ответил, что осталась в тюрьме, а некоторых уже нет в живых. Другой предатель, которого видела в бумагах Курта, и что он проделывал среди друзей, это был Веске из Риги. О предательствах я не знала и работала прачкой. Когда большие группы людей были увезены, среди них были некий Закис, врач из Риги, и Дилле или Бдилс, точно не помню. Обратно они не вернулись. И сейчас еще ясно и с тоской вспоминаю доносы этих предателей. Было очень много доносов на работников цементной фабрики и о каком-то оружии, которое они хранили. Но точно не помню, как это произошло. Потом еще был донос по поводу какого-то покушения на охранников, что решили сделать заключенные. Потом, якобы, заключенные создали какую-то организацию вроде МОПРа, ее руководителем был врач Дилле, и на него было еще такое обвинение, которое писал Веске, о том, что он некой заключенной Ксении из Риги делал аборт.

Кроме этого был еще третий предатель - Типша Эрнест из Риги и его друг, который мне рассказывал, что является латвийским немцем, но имени его не помню. Кажется, его называли Коля или Николай Николаевич, он работал завскладом. Никто не знал, что он предатель. О нем можно узнать от Реке Милды, т.к. она питала симпатии к нему, и однажды говорила мне, чтобы я спросила у него, приносят ли ему посылки, и если нет, то она будет давать ему кое-что из своих. Может быть, вспомнит Веске Велта, т.к. они оба были помещены с Типшей в больницу, якобы, лечиться. Находились в отдельной комнате-палате и делали свою работу. Типша и этот Николаевич были на долгое время с группой заключенных высланы в Центральную тюрьму под видом провинившихся.

Благополучно вернувшись, об остальных он в лагере рассказывал, что те скоро вернутся, но мы их так и не дождались. Когда эти двое вернулись из тюрьмы, то по приказу коменданта были помещены в больницу, якобы, для выздоровления. Врач Шалковицс их проверил, и многие, которые были действительно больны, приняты не были. Но эти лежали в Рижской центральной тюрьме, здесь у них было то же самое странное положение. Полагаю, что у врача Шалковицса Яниса с этими людьми были общие дела, т.к. он принял здоровых в больницу и приказал мне принести им письменные принадлежности. Он их не смотрел, но знал, что они делают. Может быть, Шалковицсу был дан приказ коменданта дать им письменный стол и принадлежности. Я начала просить Эрнеста, чтобы он рассказал мне, что он делал в тюрьме.

Я сказала, что сама предатель, как и он, и проделывала вещи посерьезнее его. Он улыбнулся и сказал: «Девочка, ты никогда такого не сможешь сделать». Он ответил, что является гражданским и направлен из Рижской полиции безопасности главным руководителем и организатором шпионов в лагере. За его тяжелые страдания немцы обеспечили его будущее положение. Теперь я припоминаю, этот Типша работал везде и несколько раз принимал на себя разные наказания, якобы за провинности, но все это было для отвода глаз. Так он сам говорил. Типша заманил в свою организацию таких людей, что я и сама удивлялась. Он открыто шел к женщинам и заводил с ними любовные связи, и если это ему не удавалось, то пробовал дарить свободу. В больнице он пролежал с Николаем примерно две недели. Целый день он писал с Николаем странные письма, и давали мне несколько заклеенных конвертов с адресом «Коменданту лагеря Краузе». Он мне приказывал отнести их коменданту. Хотела открыть и посмотреть, но у меня не было возможности заклеить их вновь. Первых два тяжелых пакета я не смотрела.

Однажды Типша дал мне тяжелый конверт со странными списками и приказал отнести коменданту. На этот раз я не выдержала, вскрыла конверт и решила посмотреть содержимое. После просмотра вложила в свой конверт, но т.к. мой почерк отличался, то оставила его без адреса. Конечно, я рисковала, но все прошло хорошо. В толстом конверте было окончание об агентурной работе в тюрьме и людях лагеря, а также о двух женщинах, которых он заманил в свои сети и те хорошо работают. Женщины предательницы, о которых в лагере никто не знал, были кандидат в ВКП(б) - Цветкова Анна из Риги, другая Гутмане Алида, откуда она - не знаю. Они обращаются с просьбой, чтобы их назначили полицейскими. Кроме этого рассказывал, что они делали с Николаем в Рижской центральной тюрьме, где было перечислено много имен и фамилий мужчин, их было много, всех не упомнить. Помню, был Круминьш, вроде бы милиционер. Обвинения были серьезные, обвинялся в политике. Прочла и о старосте Видуже.

Типша сообщал, что у Видужа около 300 человек охраны, в том числе командиры и капитаны, которые организованы и не верят в победу немцев, и хотят восстать против них, когда будет приближаться Красная армия, они создадут свою свободную Латвию. Эти люди больше не наши и не «красных», т.к. хотят повернуть оружие в обе стороны. Прочитав эти строки, я обрадовалась, поскольку появился действительный шанс подбирать компрометирующие материалы против них, теперь поверят любому моему вранью, т.к. о них сообщило их доверенное лицо Типша. Письмо передала коменданту, который в тот момент был пьян и начал ко мне приставать со своей любовью. Такие неприятные моменты случались не раз. Когда Типшу и Николая освободили из больницы, их назначили на работы. Типша ушел с Веске (врач) на цементную фабрику, и Николай был назначен старшим барака националистов. Каждый вечер он гонял и избивал заключенных. Но те люди были не наши, а немцы, только провинившиеся.

Еще предателем был некий Громултс из Риги, он работал у Кандерса предателем. Кандерс при мне восхвалял его за проделанную работу, но чем он занимался, я не знаю. Другой предатель -полицейский Штолцерс, откуда он, не помню. Видела его донесения: обвинял в политике некого Севастьянова из Истренской волости. Донесение Штолцерса видела только одно, остальные были под псевдонимами. Очень много у коменданта было донесений под номерами-шифрами, но от кого они были, неизвестно. Предатель Короткевич сведения приносил в моем присутствии, но их содержания не знаю. Предатель Мурниекс из Риги работал у Краузе в качестве доносчика, затем у Никелиса, но результатов не знаю. Предатель Стутис из Риги, преданный друг Никелиса, сборщик сведений. Он собрал сведения у другого полицейского о ведении пропаганды среди женщин по поводу гибели немцев и побед Красной армии.

Среди женщин была выдана Ольга Кнолле, Заке Станислава и многие другие. Предатель Тале Август, откуда он, не знаю, но работал почти год в качестве старшего полицейского лагеря. Работал долго, но сколько точно, не помню. Предатель Эйхенбауме Альфред работал у Сейлиса полицейским, из Риги, был любовником Велте Веске. Его доносов не видела, но кто никаких сведений не давал, то мог свой долг исполнить в течение нескольких дней. Всем полицейским нужно было давать судье Сейлису подписку, что будут старательно работать для немецкой армии. Рихбаумс был известный латвийский боксер и в русское время, якобы, был оперативным работником. Предатель Ашакс был вроде бы из Ледурги. Он был первым старшим полицейским лагеря и за заслуги вскоре был освобожден. Ашакс избивал заключенных мужчин до бессознательного состояния и поливал холодной водой, после чего заставлял час стоять на коленях. Это я видела сама. Некая комсомолка Илга Крастиня была его любовницей, она была из Ледурги.

Ее адрес я знала, но сейчас не помню. Она не занималась предательством, но через нее можно собрать сведения о нахождении Ашакса. Предатель из СССР, который выдавал своих друзей и работал на кухне, имени его не помню, но если бы увидела, то узнала. Предатель Советского Союза Вутманис Василий или Уткин. Он был хорошим другом Эйхенбаума, Короткевич и др., работал под шифром. Киберсене Зелма номер мне говорила, но уже не помню. Предатель полицейский Изотов и какой-то его друг. Эти не стеснялись нас заключенных и избивали плеткой наших товарищей. Еще есть много полицейских и старших, которые занимались этим делом. Еще некий старший лагеря Гудаковский из Риги, балтийский немец, избивал заключенных.

В тюрьме, которые были, те, может, были честные, но в лагерях, старшие группы, старшие барака, полицейские - это были настоящие собаки и били и мучили своих же людей. Еще один предатель Яша Трофимов из Риги, парикмахер. Тоже был жених Киберсене Зелмы. Имена женщин предателей. Сушко Хелена из Риги. Предательством занялась еще в Рижской срочной тюрьме и на которую были отзывы в лагерь, что она честная работница. Работала под псевдонимом, хорошо знаю это, т.к. видела ее номер, но теперь не помню его. Доносы приносили политические, многие имели небольшую меру наказания землянкой. Наказания землянкой объявляли открыто. Сушко работала в лагерях полицейской, а в тюрьме портнихой.

Вторая предательница - Киберсене Зелма из Мадоны, ее номер 2002. В лагере работала полицейской и старшей 4-го барака. Многих женщин наказывала землянкой, также политических. Ее доносы обо мне я видела у Краузе в тот день, когда он меня изнасиловал. Видела много донесений, подписанных полным именем. Она выдала заключенную Калве Эльзу из Риги, после чего ее вскоре направили в тюрьму. В койке Калве она нашла какую-то записку с преданными нам людьми, которую Зелма передала Никелису. Первая наша преданная женщина, члeн партии и старая подпольщица - Цейпе Анна из Риги, которая в ульмановские времена отсидела в тюрьме около 6 лет и теперь опять вместе со мной сидела в Рижской центральной тюрьме и Рижской временной тюрьме. Ее сильно мучили надзиратели Ренге Янис из Риги и Гравитис. Я в тюрьме расчесывала ей волосы и промывала раны, поскольку она не могла поднять рук. Теперь Киберсене требовала ей смертной казни.

Не знаю, может быть, мне суждено было это узнать, поскольку к Кандерсу она приносила эти доносы, и я со слезами на глазах старалась их отпрашивать. Я говорила: Артур, эта женщина за свои грехи отмучилась в ульмановское время, и в 1940-41 гг. она ни во что не вмешивалась. В тюрьме ее сильно били и поэтому теперь она немного не в себе. У нее даже речь бессмысленная. Также говорила, что если донесение исполнят, то перестану его любить. Артур обещал этого не делать, но вызвал посмотреть, действительно ли она так стара. Об этом предательстве я рассказала Реке Милде, сказала, что Цейпе останется у нас. Многим женщинам рассказала имена предателей для того, чтобы они их опасались. В русском бараке Зелме удалось много чего выявить, т.к. мы почти все были предупреждены. Сама же я с людьми в бараке много не общалась, потому что ничего не хотела о них знать. Но каждый старался узнать, что делаю я. Безусловно, о том, что я хожу на свидание, мне было стыдно говорить и приходилось нести звание предателя.

Как в том стихотворении написано: «невиновному нужно терпеть». Я несколько раз в бараке спрашивала: Женщины, почему вы так плохо обо мне думаете? Разве я вас расспрашиваю о ваших делах, или, может, кто-то из-за меня сидел в землянке? Почему я хожу в комендатуру -пока секрет, но в будущем когда-нибудь обо мне услышите. Судья Сейлис предупреждал, чтобы мы одна другую не называли предателями и не разглашали другим. Некая женщина рассказала Сушко, что я их называю предателями, мне перед комендантом пришлось оправдываться, что не делала того, т.к. Сушко обо мне ему донесла, и я получила выговор. Киберсене Зелма выдала некую гвардейку Залите из Риги, которая ей доверилась, что ее муж партизан и приходит часто домой. После этого предательства мать Залите и остальные были присланы в лагерь, с тем, чтобы не могли поддерживать партизан.

Кроме того, Киберсене предала Андрушенко Анну, которая находилась в 4-м бараке и при досмотре кроватей Сушко с Зелмой нашли у нее много патронов, которые она выбирала из пальто фронтовиков, которые она вытряхивала и сдавала в стирку. Анна работала истопником во второй прачечной у своей старшей Курсите и с ней была зачислена в 4-й барак. В нашем бараке старшей была Арвидсоне Ванда из Риги. Она четко исполняла лагерные законы и доносила о всякой мелочи, но политикой не занималась. Она была назначена по моей просьбе, т.к. часто помогала мне переписывать на немецком языке. Эти сообщения, что я писала на старших, охранников, Видужа, их мне переписывала Арвидсоне на немецком языке. В нашем бараке было немного женщин, которые могли бы не только говорить, но и писать по-немецки.

Также мною была назначена Анна Цветкова старшей в цветоводстве и Алида Гутмане в качестве полицейской. Об этих женщинах никто не знал, чем они занимаются. Увидев первые донесения Цветковой, работавшей в садоводстве, я очень удивилась. Но потом начала ее просить, чтобы она рассказала мне открыто, кто ее на такие вещи подговорил, и добавила, чтобы она меня не боялась, т.к. я сама предатель. Когда одна учительница, старшая в садоводстве, отказалась идти в сад, то попросила, чтобы ее назначили портнихой, а на ее место старшей назначили Анну. Анна мне рассказала, что она на торфяном болоте влюбилась в заключенного Дейгелиса Александра.

И когда тот ее бросил, она начала просить Лапиню Лилию, старшую барака, чтобы она назначила ее в садоводство. В садоводство часто заходил Типша Эрнест с охранником капитаном. Мы начали с Гутмане Алидой заводить любовные интриги. Типша сумел склонить Анну к предательской работе. Свои материалы она стала передавать ему. От Анны я видела у коменданта только одно сообщение с ее настоящей подписью. Оно было против Дейгелиса Александра, с целью отомстить. Он бросил Анну и влюбился в Ольгу Кнолле. Дейгелис обвинялся в политике, якобы, он был «лево» настроен и скрывает, что он является каким-то лидером. Больше ее донесений я не видела. Она часто заходила к Сейлису и ему отдавала донесения. Но Сейлис был скрытным, и я никогда ничего у него не видела. Гутмане Алида из садоводства стала полицейской в бараке. Она выдала своего друга охранника капитана, он был обезоружен и предан суду. Ему присудили несколько месяцев в Рижской центральной тюрьме. Я Алиду учила, чтобы он выдавала больше шуцманов, чем наших людей.

Она мне говорила, что мало работала. Когда я ей сказала, что Типша просил, чтобы ее назначили полицейской, т.к. она с Цветковой хорошо работала, она мне ответила: работала я мало, но по-товарищески просила, чтобы меня порекомендовали Краузе, т.к. надоело выполнять тяжелую работу. Еще предателем была Зариня Эмма-Рута из Риги, которая начала этим заниматься еще в рижской тюрьме, но в какой точно, не знаю. В бумагах было отмечено, что работала в пользу немецкой армии. У нее были связи с комендантом, она мне рассказывала, что в бараке была полицейской. Должность полицейской она просила у меня, чтобы я постаралась уговорить Ванду, с которой они конфликтовали еще со свободы, и та будет работать в бараке, поскольку ненавидит ее за ее заслуги, но разрешит ей работать. До Арвидсоне Ванды работала Лапиня Лилия старшей и две полицейские: Богданова и Граузе. Лапиня обвиняла других за вещи, и за каждую провин-ность наказывала землянкой.

Ее подкараулила Зариня Эмма, что у них под нарами есть какие-то чемоданы и что они носят с почты поздно вечером пакеты, которые доставляет любовник Граузе - начальник СД Гринизерс. Зариню я научила, чтобы она наблюдала по-настоящему, т.к. хватит им ездить на чужом горбу и

-267-вскрывать чужие посылки. Лапиня мне не нравилась и как человек: она с любой мелочью бежала к Видужу, который очень плохо относился к заключенным. Зариня сообщила коменданту. Когда провели обыск, то нашли какие-то чемоданы. С того дня произошла новая смена. Арвидсоне сама просила Краузе, чтобы полицейскими стали Гутмане и Зариня, я работала тогда в больнице. Потом я просила коменданта, чтобы Лапиню и Богданову назначили работать в прачечную, т.к. они никогда не работали. На этот раз мы смеялись над ними, они стали прачками. Видуж стал меня презирать еще больше, поскольку эти двое были его подругами. Кроме того, во время Линдберги в бараке была полицейской Паэгле Вера, о ней ничего не знаю.

Она обычно наказывала провинившихся землянкой. Еще во время Линдберги, когда Скалберга Аустра была в дезинфекции в качестве передовой работницы, Аустра часто ходила к коменданту Тоне и с тем шла прогуливаться за забор. Она рассказывала, что у нее с Тоне любовные связи и что она писала ему письма. Веске Велта в то время работала санитаркой и с Аустрой очень дружили. Когда к Велте на свидание приходил муж, то она с ним не желала разговаривать и встречалась с кем-то другим. После этого начались первые предательства и допросы в лагере. Веске Велту вызвали на допрос, также Скалбергу, Кальве Эльзу и многих других. Не понимала, что происходит, но только Скалбергу и многих других направили в тюрьму, но Велту из комендатуры отпустили домой. Когда женщины были направлены обратно в тюрьму, то вскоре туда была направлена группа мужчин. После этого допроса я никогда Велту не спрашивала, о чем ее допрашивали и почему других после допроса увезли, даже ее лучшую подругу Аустру.

После этой перемены я слышала разговоры, что предала этих людей Скалберга Аустра и муж Веске. Рассказывала об Аустре ее работница - Андрушенко Анна, что Аустра в дезинфекционном помещении пишет донесения на имя помощника коменданта Тоне и сама же ему передает. До прибытия в лагерь Веске так много заключенных не высылали, но когда явился он, то все стало как в аду. Скалберга Аустра вернулась из тюрьмы, но тут уже сменился комендант, Аустра перестала ходить в комендатуру. Не знаю, правда ли это. В то время полицейской в бараке была Киберсене Зелма и Паэгле Вера из Мадоны. Возможно, они и были виновны, что этих людей допрашивали. Когда я начала работать в больнице полицейской, там была Веске Велта второй сестрой. За все время до моего освобождения я о Веске Велте ничего не могу сказать, т.к. она предательством не занималась и рассказывала мне, что в 1941 г. была агентом Красной армии и выдавала айзсаргов.

Это она мне рассказывала, но на допросе она не призналась, и мы обе хранили это в секрете. Когда ушла домой, понятно, что тогда о ее поведении я не знала, не знала и того, что она делала. Полагаю, она была нашим человеком. О своем муже она знала довольно много. О себе я Велте не рассказывала, но она знала о моих отношениях с Кандерсом и Краузе. Она же помогла мне выдать Альберта Видужа из Мадоны, который был в лагере старшим СД. Поскольку она обо мне знала, то секретов у нас не было. Как я начала работать в больнице и кого предала. Когда я поступила на работу в больницу, то старшей сестрой была Шауриня Мария, она написала целую гору донесений на Веске Велту. Она передавала свои доносы Никелису и Краузе. Сообщения писала о Реке Милде, Ильиной, санитарке, Зирнитисе. Донесения я видела у Краузе, они не были политического содержания, но в основном вранье. Зирнитис был помещен за какую-то мелочь в землянку, а потом переведен на другую работу в барак.

Шауриня выдала Ильину за то, что та курила. И она была прогнана в барак. Реке Милда, которая действительно была нашим человеком, почему она и со мной разговаривала, то Шауриня ее оговорила и прогнала в барак. Обо мне она тоже начала писать доносы, что я не слежу за порядком и позволяю больным курить и шуметь. Не понимаю, почему эта женщина занималась такими делами. Поскольку мне нужно было следить за чистотой, то я обходила палаты и однажды заглянула на кухню, так как полицейскому нужно видеть все, Шауриня выгнала меня из кухни и сказала, что я не имею права сюда заходить. Позже она написала донесение, что я была на кухне и вмешиваюсь в ее дела. Она требовала, чтобы это впредь не повторялось и комендант снял меня с этой должности. Но комендант удивился и приказал мне понаблюдать, что она на кухне делает. Потом мне Реке Милда рассказала: Шауриня Мария, которой не присылали посылок в барак и которая была очень худой, разыгрывала барство и обворовывала порции больных вместе со своей подругой Цирцене Антонией из Риги, Мирдзой и своим женихом Шалковицем, нисколько не заботясь о больных.

Позднее Реке рассказала, что некому больному были прописаны витаминные ампулы для уколов. Шауриня их взяла себе. После чего говорила, что она сейчас себя чувствует лучше, чем на свободе. Приняв это во внимание и видя ее грубое отношение к персоналу, который не был ее подругами, а также к больным, я решила Шауриню проверить, и если это подтвердится, то перевести ее на другое место. Проверив спальное место Шаурини, я нашла несколько яиц, муку, варенье и масло. Спросила, где она это взяла, она ответила, что на почте. Я не поверила ей и пошла на почту. Там я установила, что последнюю посылку она получила два месяца назад и та была очень маленькой. Кроме того, продуктов в ней не было. Затем я пошла проверить хозяйство на кухне, склад продуктов и прописанные диеты для больных, которые выписывал частный врач Какие из Риги. Пошла к больным и узнала от них, получили ли они уколы? В итоге выяснилось, что Шауриня вместе со своими друзьями обворовывали больных и заключенных. И молоко, которое было предусмотрено для маленьких советских детей, она присвоила себе.

После просмотра дела я потребовала для нее пять суток землянки, и так как она портниха-специалистка, то после отбытия наказания назначить ее в пошивочную мастерскую закройщицей. Цирулите Антонию, которая была второй сестрой, и хозяйку Мирдзу я не считаю виновными, т.к. они это делали по приказу Шаурини. Их я перевела на другую работу в пошивочную мастерскую. Это постановление с подписями свидетелей я передала Краузе. Когда Краузе допрашивал Шауриню, то последняя сама выдала какого-то зубного врача еврея, якобы тот часто на нее нападал и приказывал ей давать ему продукты. Она за некоторую плату давала ему продукты больных. Я об этом враче ничего не знаю. Мера наказания, предложенная мною, была исполнена, а еврею назначили один час вставать и ложиться, после чего ему было позволено вернуться на свое место.

После некоторого времени всех евреев перевели в Либаву и оставили только два зубных врача и одного завскладом. Многие ночью говорили, что их увезли на расстрел, приказ о пересылке это только предлог. В больнице после увольнения Шаурини место старшей сестры заняла Веске Велта, а на место Цирулите назначили рижанку Бурмане, которая была специалисткой-акушеркой, на место хозяйки - Лившоне. Кроме того, увеличила штат и приняла некоторых девушек из Советского Союза и рижанку Расму, которая была на последних днях беременности. Муж ее был партизан и расстрелян на свободе. Эти люди были хорошие и я о них не сообщала плохих сведений. Палаты проходила каждый день и, беседуя с больными, узнавала, нет ли претензий к врачам или обслуживающему персоналу.

Никаких происшествий больше не было. Каждый закон я соблюдала, а на такие мелочи как курение или заигрывания и прочее я не обращала внимания. О своих людях я сообщала еженедельно хорошие отзывы, и за мое время многие были освобождены. Мои люди меня полюбили и те, кто знал меня, не называли меня предателем. Больным не разрешалось курить, но я позволяла, говорила им, чтобы не выдавали меня и делали это в мое отсутствие. Среди больных был один из рижского цирка, хороший человек. Однажды меня вызвали на допрос, там Сейлис показал мне донесение, в котором было упомянуто, что полицейская делит среди больных папиросы и разрешает через окно общаться с другими заключенными. Установила, что донесение было из цирка.

Больных в тот день я выругала, сказав им, что делаю вам хорошо, а вы обо мне сообщаете. Назвала им доносчика, который все отрицал. Однажды днем подошла к окну больницы Зекунде Велта навестить электромонтера, который был ее знакомым. Разговаривать через окно я им не разрешила, поскольку окна были напротив комендатуры. Я сказала ей, что если хочешь, заходи внутрь, а так не разрешаю, т.к. я за это буду отвечать. Велта на меня рассердилась, в помещение не зашла, потом сказала: «Ты когда-нибудь вспомнишь меня». Кроме того, на меня была рассержена Розалия Островская из Риги, которая была старшей сестрой штубандистов (дежурных по комнате) и правой рукой Линдберги. Она ничем не была стеснена, ей никогда не приходилось работать. Плохого о ней ничего не знаю, знаю только то, что Линдберге она об одной-другой заключенной доносила. Несмотря на то, что сама в комендатуру не ходила. Доносы были мелочными. После ухода Линдберги старшей стала Арвидсоне, она распорядилась Островскую перевести к портнихам и на ее место взять пожилую женщину.

К этой Островской у меня было отвращение, хотя особых оснований к этому не было. Я думаю, если уж Линдберга меня обвинила в политике, то сомнительно, что Линдберга, так долго работая, не выдавала других и, будучи ее подругой, не чувствовала никакой тяжести за содеянное. Пусть она поработает, как и другие. Однажды я решила отомстить Бородичу Жене и вместе с ним «утопить» начальника почты СД Гринизиерса. За тех измученных людей, о которых доносил Бородич и которых я видела у коменданта. Начальник почты встречался с полицейским барака «СЗ» и обеспечивал его посылками заключенных. Они вместе с Линдбергой, Граузе, Богдановой и Стикуте Элеонорой, которая была пожарной, использовали эти продукты. Я попросила разоблачить их Киберсене Зелму и ей это удалось, она сообщила Краузе. Я зашла на почту и сказала Гринизиерсу, что Бородич все видел, что вы тут делаете и теперь на вас донесет. Но прежде чем донести придет еще к вам поговорить.

Я сказала ему: «Скажи этому негодяю так, чтобы из него кровь брызнула». Гризиниерс, охваченный злостью, остался один, несмотря на то, что Бородич ничего не знал, я ему сказала, чтобы он немедленно зашел к начальнику почты и что последний на него сердит за то, что ты немецкий агент. Когда Бородич зашел к Гринизиерсу, тот закричал командным голосом, чтобы тот уходил: «Убирайся, чертов агент!», и ударил его по лицу. Залившись кровью, Бородич пошел к коменданту и рассказал, что произошло. Краузе увидел проявление недоверия к своим людям, потому что люди СД со своими агентами должны хорошо обходиться, и что они не хотят, чтобы последние снабжали Краузе сведениями. Свидетели есть, доказательства есть, начальника почты обезоружили и увезли в тюрьму, но Бородич со своим сломанным носом остался в неведении. Теперь все предатели были мною разозлены на СД и вахов, были настроены враждебно, якобы, те больше не были преданы немцам. Они, не зная всех обстоятельств дела, начинали на них доносить и по большей части неправду. Среди предателей я играла важную роль. Я им говорила, что искренне даю сведения немцам, после сего в лагере заключенных видели этих больших мужей обезоруженных и арестованных. Они в недоумении говорили кто, что может, но точно никто ничего не знал.

Теперь я раздумывала над тем, как мне сбросить с трона капитана Левинсона из Риги, которого Краузе называл Лефлингом. Я разозлилась на Сушко за то, что она меня и других выдала, из-за чего теперь у меня возникли сложности. Я решила этих немецких патриотов угробить, поскольку их дела мне были знакомы уже со свободы.

К людям я относилась очень хорошо, приветливо, никогда не заговаривала первой, уже и без того меня называли предателем, а если бы я начала с ними говорить, то те подняли бы шум. Я не интересовалась, за что они сидят, как зовут и т.д. Делала только задуманное. В один день, все хорошо обдумав, как все обустроить, я начала игру. Предатель Зариньш Валдис из Риги часто ездил в сопровождении охраны в Ригу под предлогом того, что едет домой за красками. Валдис работал старшим у художников. Возможно, под этим предлогом он делал и что-то другое, поскольку привозил разные письма, но что он точно делал, сказать не могу. Я у этого Зариньша Валдиса, который был любовником Зарини Эммы-Руты, просила, чтобы он привез мне из Риги водки, после чего мы сможем у меня в больнице в комнате писаря Штробса ее выпить.

Некому Харалдсу, работавшему в сапожной мастерской в качестве писаря, я рассказывала все секреты, что занималась предательством, но только наоборот. Харальдс был нашим человеком и о нем ничего плохого не слышала. Теперь, когда водка была привезена, вместе с Харальдсом, Зариней Эммой и Валдисом распили ее в больнице. Им я приказала, чтобы они никому не признавались, что водкой снабдил Валдис и что мужчины пили с нами вместе. Когда выпили две пол-литровые бутылки водки, мы положили мужчин спать, как будто они были на дежурстве в ночной смене, а тем временем я подговорила Зариню Эмму идти в комендатуру и рассказать, что водкой нас снабдил Лефлинг, который приставал к Заке и обещал однажды свозить в Ригу. С капитаном я никогда не разговаривала, только видела, как он избивал заключенных.

Зарине я рассказала, что хорошо его знаю и с ним встречаюсь. Но про водку я сказала ей, чтобы она врала и говорила, что если она не будет выполнять, что я ей говорю, то она сама знает, что будет, о чем мне говорил Краузе. Придя в комендатуру, я была в нетрезвом состоянии, но знала, что делаю. Я начала говорить Сейлису, чтобы он постарался достать мне машину, мол, я хочу ехать в Ригу, и еще другие глупости. Он, видя, что я выпивши, позвал коменданта Краузе, тот спросил меня, кто дал тебе выпить, Эмма рассказала, как мы заранее договорились, а я добавила, что теперь любить буду капитана Лефлинга. Когда вернулась домой, в этот же день я подговорила Сушко Хелену и Киберсене Зелму, чтобы они разыскали у эвакуированных водку, пусть даже платят за нее продуктами. В то время было много эвакуированных из Двинска, пока еще они не были обысканы, и у одного-другого из них была водка. Несмотря на то, что на свободе я не пила, сейчас для того, чтобы была смелость довести эту игру до конца, я решила выпить.

Мое приказание было исполнено и водка была у меня. Вечером вместе с Зелмой, Сушко и Зариней вышла и, ничего не сказав, исчезла на работе. Я надела новое платье. Решила навестить капитана на его новой квартире в комендатуре, где было два поста. Какая фамилия у капитана я не знала, но по внешности хорошо запомнила. Когда я подошла к посту, я смело попросила, чтобы мне позвали капитана Бранда. Имя Брандая взяла из одного романа. На посту меня спросили: кто я такая и чего хочу? Охранник сказал, что капитана Бранда нет, есть Лефлинг. Я ответила, что это он и есть. Я рассказала, что являюсь полицейской в лагере и от имени начальника лагеря Видужа хочу Лефлингу что-то сказать, т.к. Видуж вернется из Риги сегодня только в 12 часов ночи. Тот меня пропустил, чтобы я шла к другому посту и доложила, тогда он меня проводит. Все прошло удачно. Часовой меня пропустил и открыл дверь, ведущую к Лефлингу.

Я видела, что он у себя, и он приказал принять меня по важному делу. Водка придала мне смелости, зайдя к нему, я начала врать. Первым делом подала ему руку, назвав свою фамилию. Капитан, окаменев, смотрел на меня и говорил, что в первый раз меня видит. Я ему сказала, что Видуж Альберт является моим женихом и сегодня, уезжая в Ригу, сказал мне, чтобы вы были в готовности и после 12 ждали его домой. Рассказала, что мы организовали агентов и что его знакомая Сушко сделала большое дело для немцев и вскоре будет освобождена. Капитан стал нежнее, и так как я была болтливая, то капитан уговорил меня, чтобы я осталась у него на ночь. Я ему сказала, что пойду позову Сушко и добавила, что если у вас имеется водка, то мы вместе сможем выпить. Через несколько минут мы обе явились к удивлению Сушко, я быстро рассказала, как я познакомилась с капитаном. Примерно через час, мы с Сушко распрощались с капитаном и вернулись в барак. Я сказала, что на следующий день его навещу. Ночью написала коменданту донесение, что днем встречалась в больнице с Лефлингом и что вместе с Зариней Эммой и капитаном выпивали и что капитан просил зайти меня вечером его навестить.

Тогда он сможет мне, якобы, много чего рассказать, рассказала и о том, что вечером я пришла к Лефлингу он предложил мне свою любовь и сказал, что сегодня ночью Видужа не будет дома, т.к. тот уехал по делам и что с Видужем договорился взять меня в свою семью. Капитан мне говорил: «Эти немецкие собаки скоро исчезнут, как утренняя роса, и победа будет наша. Нам нужно организовать другое окружение и коменданта. Доверчивых людей старайся записывать, что они делают, какие сведения дают и пр.». Кроме того, капитан рассказал, что Сушко для него и Видужа хорошая работница и что немецких агентов выдает им, говорила, что он просил выявить всю работу коменданта и пр. В этом донесении я просила, чтобы допроси Зариню Эмму, что та была вместе со мной в больнице, пила водку и пр. Потом написала, чтобы допросили Хелену Сушко, не была ли она со мной у капитана и почему не сообщила.

Кроме того, поинтересовалась, почему капитан Лефлинг, который у коменданта был доверенным лицом, звал к себе заключенных Заке и Сушко? Почему не сообщил о заключенной Заке? Это донесение я подписала и отдала судье Сейлису. При допросе Сушко призналась виновной, ее сняли с должности полицейской и поставили под наблюдение. Донесения Сушко больше не принимали. Лефлинга, который все отрицал, признали виновным, т.к. был подтвержденный факт, что мы были пьяны и были у него вечером дома. Он не имел права пускать заключенных в свою квартиру, и если он сам нас пустил, то почему не донес? Лефлинга арестовали и увезли в Ригу. Я радовалась своему успеху. Несмотря на то, что ношу позорное звание предателя, я работаю в пользу нашего государства. Кроме того, одного охранника я заманила и выдала, якобы, за то, что тот обещал сделать покушение на Краузе. Однажды вечером, когда Краузе работал в своем кабинете, он на улице услышал шум и выбежал посмотреть. В этот момент была брошена граната и чуть его не задела.

Оставшись в живых, Краузе в эту же ночь сделал обход всех помещений вахов. Охрана СД и черные мертвые головы в ту ночь были пьяны и затеяли между собой стрельбу. У охранника Грибуза, который мучил заключенных, я выпытала некоторые сведения и предала его, якобы, это он был виновен в метании гранаты и, якобы, он о Краузе сказал: «Этого скверного немца нужно убить». На самом деле, никто из них не хотел убивать Краузе, но так получилось, что он в этот момент там очутился. Эти охранники и сотрудники СД все по большей части в лагерях находились на отдыхе с фронта. Многие хвастались, как они били русских и как жгли советских людей на кострах. Слышав это, во мне кипела злость, так как я, изнасилованная этим немецким зверем, притеснена и уже второй месяц находилась в таком же положении, как и этот Грибузе, которого я выдала. После этого я заманила в свои сети одного начальника IV рижского участка - Ратниека и его друга сержанта, имени которого не помню.

Киберсене Зелме я сказала, чтобы та хорошо оделась и пришла ко мне в больницу. Веске Велте сказала, что у меня будут гости и чтобы она никого не пускала в мою рабочую комнату. Этим же временем я своей любовью закружила голову одному старшему полицейскому лагеря Талсу Августу, который каждый день бегал ко мне в больницу и иногда приносил красные розы. В этот день он сказал, что явится ко мне в 17 часов, и тогда договоримся, во сколько пойдем на проверку бараков. Я ответила ему. «Август, у меня сегодня будут гости и я никуда не пойду, но ты не говори Краузе, т.к. Ратниекса я не люблю, но только он обещает мне ночью свозить меня в Ригу». Вечером начальник гестапо со своим другом приходят ко мне в гости. Зелма сидит и болтает с сержантом, а я с «прелестным» Ратниексом. Тале из ревности сообщил об этом Видужу. Они оба окружили больницу, и тем некуда было деваться. Ратниекс хотел выпрыгнуть в окно, но я не разрешила, т.к. со второго этажа он мог убиться.

Начались допросы. Допрашивали Велту, меня и их. Видуж не знал, что это я их для коменданта выявляла, и посадил меня в землянку вместе с Киберсене Зелмой. Но когда пришел комендант, на другой день из землянки меня освободили, и я пришла в больницу. Ратниекса и сержанта увезли. Однажды я попросила Велту, чтобы она сделала мне аборт, не поставив в известность врача. Велта вместе с акушеркой Бурмане мою просьбу исполнили. Когда я выздоровела, пошла к Сейлису и сказала, что хочу о Краузе сообщить Ланге, т.к. тот меня изнасиловал, а когда вам сообщила, то вы тоже ничего не сделали. Теперь мне нужно было пережить болезненные моменты. Рассказала, что Веске мне сделала аборт, не поставив врача в известность. Судья допрашивал Велту, но та боялась признаться, и только впоследствии это стало известно. Сейлис сказал, чтобы Велта никому не рассказывала и в лагере никто не знал, исключая уборщицу Ринкис, Велты и Бурмане.

Если бы все это вышло на свет, то коменданту было бы плохо. На сей раз комендант на долгое время куда-то выезжал и об этом ничего не знал. Ждала, когда он явится, и тогда начну борьбу. Приближалось 24 октября, когда у меня был день рождения. Персонал больницы узнал об этом дне заранее, и так как со всеми были хорошие отношения, то решили мне преподнести сюрприз. Дверь нашей спальни, где мы спали втроем (Бурмане и Велта) были украшены венком. Декорация была красного фона. Стол и стулья украсили цветами. Каждый на память подарил мне какую-нибудь мелочь: носовой платок, Эйхенбаум Альфред подарил серебряную брошь, Лендиньш Эмиле - серебряный крестик. В эту ночь пришлось поволноваться, поскольку Краузе не было в лагере, то его временным заместителем был Бергер. Видуж, который относился к заключенным враждебно, был предан немцам и, узнав о моем дне рождения и вечере, несмотря на то, что его организовали, сложив наши же посылки, а танцы и другое предусмотрено не было, он пригласил коменданта Бергера и пришел посмотреть.

Когда увидел красные розы, которые Кукле Ефросинья и Юркевица Анна из красной шелковой материи, красные шелковые занавески, красное одеяло, наволочку и скатерть, то они обвинили меня в политике, якобы, я это приготовила к октябрьскому празднику. Венки и все остальное было разбросано, и меня вместе с Веске Велтой и Петуновой Марией поместили в землянку на несколько дней. Однажды рано утром нас вывели из землянки и поставили босыми и полураздетыми стоять три часа у комендатуры. День был очень холодный и я, не выдержав этого, первая пошла в помещение и заявила, что больше стоять мы не будем. Бергер назначил нас в прачечную стирать белье. Когда меня допрашивали, в тот момент, наконец-то, явился Краузе и увидел меня в столь жалком виде - черную, с растрепанными волосами. Он меня в присутствии судьи поцеловал и начал с Бергером спорить. Все же не желая дойти с Бергером до драки, он сказал: иди, стирай белье, а я все улажу.

Я к работе привыкла, но Велта, которая привыкла жить легко, та плакала и обижалась. Теперь я начала разрабатывать план против Видужа. Ночью написала донесение: Видуж знает, что я работаю для немецкой армии и в то же время меня презирает, хотел подговорить меня в свою организацию, но т.к. я этого не сделала, то он сейчас на мне отыгрывается. Однажды, когда мы с Велтой шли за электрическими лампочками и нам нужно было идти мимо Видужа, тот нас задержал и завел в свою комнату. Там он нас просил, чтобы мы выдали всех предателей Краузе и чтобы ему давали сведения. Видуж рассказывал, что фрицы скоро исчезнут, и пока они здесь, то нужно устроить покушение на Краузе. Он сказал нам даже то, что снабдит нас оружием и дальше не помню, но много против него наговорила, и если я с Велтой буду работать для него, то нам будет хорошо, а если нет, то со всех постов нас скинут, добавила и то, что Видуж считал Велту своей невестой и подарил ей кольцо с мертвой головой. И, якобы, ко мне он тоже приставал со своей любовью. Это донесение я все выдумала и сказала, чтобы допросили Веске Велту, и если она не признается, то чтобы ей всыпали. Мое донесение было длинным и складным, точно сейчас его не помню. Теперь я начала учить Велту, что ей нужно делать и как играть эту комедию. Велта удивилась и не хотела за это браться. Я начала смеяться над ней: ты работала в пользу Красной армии, а сейчас не хочешь утопить эту немецкую собаку, которая мучает и убивает людей. Я заставила Велту заучить наизусть это донесение и сказала, чтобы на допросе она сначала не признавалась и говорила, что ничего не знает, таким образом у меня был свидетель и надежда на успех. За это время я написала донос на начальника Талса, который был из СД, за какую-то спекуляцию, это я выдумала. Научила Киберсене, и она тоже написала какое-то донесение. Киберсене и все меня понимали, они действительно подумали, что Видуж немцам не предан и у него на уме что-то другое.

Эти два последних донесения, явившись рано утром в помещение Видужа, где он работает, и, открыв ящик письменного стола краденым ключом, я положила в самый низ, где были устаревшие дела. Ключ затем положила обратно. После этого пошла к Краузе, передала донесение и сказала, что если он не сообщит о Видуже дальше, то я сама о нем донесу Ланге. Краузе заговорил взволнованно: на немецком фронте все плохо, и еще эти собаки мне не преданны. Кроме этого, я сказала, что Видужу переданы донесения, которые должны быть рассмотрены в тот же день, но, проверив у Сейлиса, я их не обнаружила. Все же он вам не предан и прошу сделать у него обыск. В тот же день допросили Велту, когда только ей предложили пытку, она призналась. Их свели вместе с Видужем, и Видуж, который ничего не знал - растерялся. Краузе спросил: Веске, если вы будете врать, вам грозит такое же наказание, поэтому скажите, действительно ли это так, как вы донесли. Веске разыграла хорошо. Видужа обезоружили и начали обыскивать его квартиру. В столе в ящике были найдены донесения, которые говорили о его явной непреданности.

Краузе выехал с немцем в Мадону и там нашли вещи, которые Видуж наворовал в лагере. В Мадоне Видуж имеет дом. Через несколько дней видела Видужа снова в форме и на той же должности, только под надзором немцев. Я спросила Сейлиса, почему Видуж не в тюрьме, он мне объяснил, что это временно и Видуж получит суровое наказание. Кроме этого предала начальника СД Талса, который гонял на торфяном болоте и меня, и других. Он меня больше не узнавал. Я снова предложила ему свою любовь. Один день он у меня попросил, чтобы я дала ему две пары старого мужского белья, кальсоны и рубашку. Белье я достала и химическим карандашом написала внизу: «больничное». Он рассказал, что они получают новое государственное белье и им спекулируют, а вместо него отдают старое. Получила от него две пачки сигарет и конфет. Я спросила у него, во сколько он поедет в Ригу. Потом сообщила Краузе и сдала ему сигареты и конфеты. Машина в указанное время была задержана, он был обыскан и у него найдено новое белье. Когда спросили, где старое белье, тот ответил, что у него нет.

Когда провели обыск на складе, то было найдено белье с больничной отметкой и моим почерком. Там было обнаружено еще много афер. Комендант надавал ему пощечин и на неделю посадил в землянку, после чего куда-то отправил. Кроме того, я разработала один номер с предателем Талсом Августом, который был послан на тяжелые работы на цементную фабрику и получил наказание землянкой. Об этом можно спросить у Велты, т.к. Талса нашли в присутствии свидетелей в больнице. Потом отыгралась на муже Веске. Велта знает, что муж получил 25 палок, но не знает за что. Велте все мелочи не рассказывала, т.к. каждый необдуманный шаг мог стоить мне жизни. Краузе я рассказала, что Веске обругал меня «блядью» и что Краузе похож на гориллу, а я с ним кручусь.

Еще о предательстве могу рассказать следующее: того мужчину как зовут, не знаю, но был симпатичным и работал в сапожной мастерской. Он приходил в прачечную за водой, где я стирала белье. Он первый заговорил со мной и дал мне хлеба. Когда мы говорили о начальнике елгавской милиции, я ему сказала, что 26 июня 1941 года он первым уехал. Он часто упоминал о лагере, но теперь не помню. Рижские или другие, и якобы он там находится. Когда ко мне подбежал охранник прачечной Брунинын из Мадоны, он закричал на меня и спросил, что мне передали и о чем говорили. Дело дошло до Сейлиса. Когда тот мужчина пошел к Сейлису, он мне сказал, чтобы я рассказала о таком-то лагере. Я не хотела себя вмешивать и сказала, что он для разговора к нам пришел, как знакомым и что хорошо знаю, что Станкевича здесь нет. Того мужчину допросили и меня тоже. Ни одного из нас не избивали. Еще помню, что в комендатуру часто ходила шрейбере Юркевица Анна из Олайнской волости, хутор «Ванаги». О ее деятельности ничего не знаю. Кукле Ефросинья - старшая, о ее деятельности ничего не знаю, кроме этого еще две женщины, которые работали в пошивочной мастерской старшими и вскоре были освобождены. Обе из Риги.

Кукле Ефросинья и многие другие ездили в Ригу в сопровождении охраны, якобы, за иголками. Мне в это не верится, т.к. иголками мог снабдить сам комендант. Однажды я попросили у коменданта, т.к. мой муж был в рижском лазарете, чтобы тот отпустил меня навестить его. Краузе сказал: если сможешь получить материалы для нас, то в сопровождении охраны отпущу. Я ответила, что в Риге у меня нет знакомых и материалов дать не смогу. Прояснить этот случай, кто ездил из пошивочной мастерской, может быть, сможет Юркевица Анна, которая проживает в Олайнской волости.

Теперь опишу, как я была освобождена из лагеря.

В последнее время я заболела, из-за снятия Видужа, желтухой, т.к. очень волновалась, удастся у меня эта игра или нет. Попала в больницу. Когда я находилась в больнице, комендант иногда приходил навестить меня.

Просила, чтобы он давал мне сахару, т.к. эту болезнь, врач говорил, иначе нельзя вылечить. Краузе сказал: я не могу всем урезать и тебя снабжать необходимым. Упрекнула его, что он за все время, пока мы знакомы, прислал мне всего лишь 8 пакетов. Наверное, мой жених бедный. В питании у меня недостатка не было, т.к. в лагерь часто поступали пакеты из Ренцены, что присылала сестра, а также из Дагды. Но от пакетов не отказывалась, т.к. делила в больнице тем, кто не получал. Краузе после моих упреков рассердился и ушел. Проклятый фриц, из-за которого мне грозила смерть, меня осмеял, если бы я с ним не согласилась. Итак, я, лежа, решила на нем отыграться. Велта, которая сделала мне аборт, и доказательств было много, но я хотела пойти дальше, после чего, может быть, смогу попасть домой. Сахар мне приносили девушки из барака, отрывая от своей нормы. Когда выздоровела, я пошла к коменданту. Придя к нему, он повел меня дальше, начал ко мне приставать и я ему отдалась. Обычно он оружие с ремнем оставлял на столе.

Сейчас я решила рискнуть. Пока он одевался, я выбрала оружие и быстро закрыла его на ключ. Пошла вниз к Сейлису. Рассказала ему происшедшее и добавила: что хотите, то и делайте, если не отпустите меня домой, то обо всем сообщу коменданту латвийских лагерей Ланге, так же, как и в первый раз я умолчала. Комендант был взволнован и ему было стыдно перед Сейлисом, т.к. он думал, что Сейлис о наших взаимоотношениях не знает, потому что он часто приказывал никому об этом не рассказывать и Сейлису тоже. Краузе сказал: через два дня ты будешь дома. Я сообщу о твоих заслугах Ланге, что ты хорошо работала для нас, разоблачая наших же людей.

Первого декабря 1943 г. нас вместе с Ужане Аустрой уборщицей из больницы и неким мужчиной из Риги, проживающего по ул.Кр.Барона 64, квартира 13, освободили из лагеря. Освобождая, нас всех вызвали в канцелярию. Бергер прочел акт об освобождении: в нем говорилось, чтобы мы не рассказывали на свободе о тюремной и лагерной жизни и чтобы не встречались с «жидами» и коммунистами. За каждую провинность нас снова будут наказывать концлагерем.

Аустру освободили сразу же после того, как она подписалась под этим текстом, но нам обоим нужно было подписаться, что мы каждую неделю будем регистрироваться и что находимся под надзором полиции, что место жительства не имеем права менять и нужно проживать на одном месте. Уезжая домой, я сменила полицейских Зариню Эмму и Киберсене - их назначили на другую работу, на их место подобрали новых полицейских - Лендиньш Эмиле, который теперь был старшим полицейским лагеря. Упомянутый полицейский после освобождения Талса Августа с поста полицейского был назначен на эту должность Сейлисом. Велте я говорила, что комендант меня любит и за мои заслуги меня освобождает, и что буду жить в Риге у него. Не могла же я рассказать ей всю правду. После приезда в Ригу нас завезли на ул.Реймерса, 1, где спросили, до куда мы каждый поедем и где наше местожительство. Когда приехала в Ауце, то мое сердце успокоилось и я думала, что один раз я смогу хорошо пожить. Увидев своего ребенка, который меня больше не узнавал и привык к матери мужа, меня забрало еще большее зло против них.

Дом, который находился в Лиелауцеской волости, усадьба «Берзини» принадлежал родственнику моей свекрови, который был айзеаргом и был выслан в СССР. У свекрови проживала семья беженцев Строгановой Ефросиньи с детьми: Ольгой, Таней, Тоней, Юрием и Михаилом. С этими беженцами я подружилась, но мне пришлось иметь неприятности. Моя свекровь была на них очень зла, и поскольку я с ними общалась, то она начала меня презирать. Муж, который в 1941-м г. в Елгаве был гвардейцем и состоял в МОПРе, сейчас был айзеаргом, что он делал и о его нахождении ничего не могу сказать. Свекровь называла меня коммунисткой и пр. После некоторого времени пришло извещение, что мне нужно идти работать прислугой к какому-то айзеаргу Гротужсу, который проживал в этой же волости. С волнением я написала письмо сестре в Ренцени, чтобы ее муж меня запросил к себе, т.к. у своих родных будет легче жить. Муж сестры Янис лесник Бите, у которого в Ренценах имелся знакомый Тадеманис, работавший в Риге начальником полиции безопасности.

С его помощью и в сопровождении полиции меня прислали в Ренцены. Когда уезжала, хотела забрать своего ребенка с собой, но свекровь подняла большой шум и сказала, что дело пойдет через суд, т.к. я сама еще не знаю, на каком кладбище меня будут хоронить. Муж Закис Альфред, когда пришла Красная армия в 1940 г. и когда я вступила в гвардию и в милицию, он был недоволен, т.к. русские ему не нравились. Я ему сказала, если ты не бросишь своих взглядов против Красной армии, то мы разойдемся. Мужа перевоспитала, он вступил в гвардию, ему выдали оружие и он принимал участие в арестах айзеаргов. Итак, 26 июня 1941 г. мы вместе с мужем пошли в Красную армию. Я из-за мужа осталась в гвардии и мы оба состояли в 1 -м батальоне, 2-го взвода, 2-й роты. Он попал в тюрьму и после 10 месяцев заключения был освобожден. Спустя несколько месяцев он был в немецкой армии. Когда я однажды встретилась с мужем, он очень изменился и уже жил с одной женщиной из Елгавы Лилией, которую я знаю, но фамилию не помню. У мужа я нашла письмо Лилии, в котором она писала, чтобы муж вместе с Лаудиньшем Вилисом, мужем сестры моего мужа, полицейским, чтобы он постарался меня избавиться от меня и тогда им можно будет пожениться. У мужа я спросила, почему он пошел в немецкую армию, на что он ответил, что из немецкой армии он, командир роты и некоторые солдаты скоро убегут. Сказал, что Вилис угрожал ему арестом, если он не пойдет в немецкую армию. Виллис, который ранее был айзеаргом, теперь был полицейским и расстреливал «жидов», дома у него было много ценных вещей. В немецкое время Вилис Даудзиньш проживал в Бауске и Елгаве, собирали подписи, чтобы избавиться от меня. Где мой муж находится сейчас, я не знаю. Но по собранным сведениям, якобы, в Тауркалнском лесу был пойман как дезертир, ранен и помещен в рижский лазарет, впоследствии пропал без вести. В Ренценах жила хорошо, но с приближением Красной армии и отступлении фашистов шло много русских военнопленных, которые заходили просить хлеба, поскольку я сама очень многое пережила, то и им помогала, из-за чего с мужем сестры рассорилась. Однажды, когда я давала военнопленным хлеб, муж сестры ударил меня по лицу и мы с ним подрались.

Не скажу, чтобы он был немецким сторонником, но, может быть, боялся, чтобы его не забрали из-за меня. В Ренценах я находилась под наблюдением полиции и в другую волость не могла перейти. Один день, когда я хотела поехать в Руиену к врачу, позвонила полицейскому Каутенсу, не разрешит ли? Он туда меня не пустил. Распорядился, чтобы я сначала написала рапорт в адрес рижского политического отдела и только потом смогу ехать. Наши люди с приближением Красной армии все убежали в лес, несмотря на то, что я уговаривала их, что нам они ничего делать не будут, пострадают только фашисты, но они меня не слушали. Когда пришла Красная армия, женщины, сбившись вместе, плакали и боялись разговаривать. Майор Мазник Василий у меня спросил: «Почему они боятся?». Когда рассказала причину, они все рассмеялись. Моя сестра, когда вернулась из леса домой, я увидела у нее завязанные пальцы и испугалась.

Я подумала, что она пострадала. Потом выяснилось, что она, поверив немецким газетам, в которых писали, что будут забирать все ценности и отрезать пальцы, сестра завязала тряпкой пальцы, чтобы не было видно кольца. Последнюю неделю мне пришлось скрываться под осун-ским мостом, т.к. в Ренценах тех, кто находился под надзором полиции, арестовывали. О своих родственниках, что живут в усадьбе «Калнберзини» Дагдинской волости, могу сказать, что брат работает милиционером в Дагденском районе, а двоюродный брат в Красной армии, в 1941 г. он был старшим лейтенантом. Сейчас о нем ничего не знаю.

Рассказала вам всю правду и хочу, чтобы вы ускорили расследование моего дела. Допросите Реке Милду из Риги и Веске Велту из Риги. Кроме этого можете проверить по Ренценской волости и допросить Уткину Эрну из усадьбы «Озолини», почтовый адрес - Бодниеки. С ней я переписывалась в немецкое время и сейчас. Она меня знает с 1940 года, и они искали помощь, чтобы меня освободить.

Высказала всю правду, и если вам попадутся такие сведения, что я наврала, то судите по закону, предусмотренному войной.

15 апреля 1945 года Заке Станислава