11 ноября. Ночь

Ночь... В квартире Евдокии Александровны... Начало второго. Все уже спали, разбудила ВТ. Решил тоже спуститься вниз - авось здесь не помешают. Пока тихо. Никто не мешает, даже зениток не слышно.

Мороз. Луна ярко освещает город. Ни облачка, ни ветерка. Не знаю, любят ли летчики такую ночь, - я теперь не люблю... Тревоги становятся все тягостнее и тягостнее и результаты все мучительнее и страшнее. Вчера, как раз когда я получал вино (праздничная «выдача», т. н. «мадера» Арарата по 11.30 бутылка), началась тревога. Голодный и холодный, я просидел на лестнице в доме, где «жил и умер Некрасов», больше часа. Долгой, мучительно долгой казалась тревога - началась резь и схватки в кишечнике (хорошо, что не в пузыре).

Сегодня днем тревога меня застала в очереди за меланжем (меланжем в годы моего первого юношества, когда я был «мальчиком» в мануфактурном магазине купца Вайнберга в Тирасполе, называлась какая-то материя, смесь шелка с шерстью - нынче меланжем называется полужидкая масса, получающаяся от смешения разбитых яиц; белки, кажется, удаляются - «консерв» очень нестойкий, прошлая получка, простояв на окне дня четыре, была выброшена...) - по 100 гр. на карточку служащего, иждивенцам не полагается. Продукт довольно скверный! Я укрылся тут же, у Евдокии Александровны, просидели 2 часа.

Результатов сегодняшней тревоги не знаю - но в праздники «он наделал» (так выражается народ) ужасающих бед. Не хожу далеко, немного вижу, но в пределах нашего квартала (излюбленный квадрат фашистских извергов) я видел кое-что, и даже мое окаменелое сердце сжалось. Наша Моховая неузнаваема. Вся нечетная сторона изрешечена: дома 18, 30, 32, 38, 42 изуродованы бомбежкой. В квартале от нашего дома до Белинского очень мало целых окон осталось.



12 ноября, 7.30 вечера

Вот уже час продолжается тревога - четвертая сегодня... Опять сижу у Мироновых внизу. Довольно темно. Пишу почти что ощупью, но... будет еще темней. Перспективы весьма мрачные, хотя «праздники» прошли весьма бравурно. В Москве даже состоялся парад войск. Особенно бравурны были послепраздничные радиопередачи. До чего же они непоследовательны... А сегодня командующий ленинградским фронтом Хозин уже неприкрыто говорит, что Ленинград «находится в блокаде». Об этом и говорить не нужно - это чувствуется во всем, особенно в снабжении населения продовольствием. Сегодня уже выдавался хлеб только для сегодня: завтра норма выдачи будет снижена. Продорганизации маневрируют наличными запасами - весьма трудное дело. Масла уже нет даже для маневрирования; выдается (и то надо искать где) сыр за масло. Это вызывает большую нервность у населения, особенно женского, реагирующего непосредственно, без особых размышлений. Вообще население ведет себя очень «героически», то есть весьма спокойно относится к бомбежкам и обстрелам.

Я видел и говорил с пострадавшими, но ни у кого не видел слез, не видел отчаяния. Мне кажется порой, что страх голода действует сильнее на массу, чем страх бомбежки. Охраняющим порядок приходится чуть ли не силой загонять с улицы людей в укрытия. Особенно трудно приходится женщинам. Боязнь упустить свою очередь, не получить «меланж» или сахар, мясо (мясо, можно сказать, уже исчезло) заставляет забывать о всякой опасности с воздуха...

Кольцо голода сужается, голодная смерть почему-то реальнее вырастает перед взором. А между тем, это ведь еще не голод, не тот голод, от которого мрут сотни и тысячи. Между тем как опасность с воздуха страшно реальна. Ужасы и бедствия, обрушивающиеся на город ежедневно, не поддаются изображению. И они у всех перед глазами. Их нельзя преувеличить...

Если я называю часто адом, то только потому, что когда-то страшнее всего рисовался ад. Но Ад слишком нереально рисовался как церковью, так и писателями, и, по существу, никто же не боялся его (кроме ханжей и замоскворецких или наших охтинских старух). А наш ад - слишком реальность... Может быть, эта реальность и есть причина того, что мы не боимся...

Вот сидит сосед и спокойно рассказывает, как «вчера на проспекте Красных Командиров * через голову пролетел снаряд. Так метров триста от меня угодил в мостовую и разорвался; никого не убил. Потом раз за разом штук десять. Ну и что поделать! Походил по магазинам, сел в трамвай и поехал домой...». И не страшно.

* Проспект Красных Командиров - так с 1918 по 1944 г. назывался Измайловский проспект

Иван Филиппович рассказывает заплетающимся языком: «стоял на дежурстве (он где-то на Выборгской стороне в охране служит). Вдруг как засвистит -джжжжж! - и на Карла Маркса... Ффук! И пламень, огонь - до неба». Снаряд попал в цех во время работы - сколько погибло, скольких разорвало!!.. В очереди сегодня в кондитерской женщина рассказывала об ужасах разрушения в 42-м доме на Моховой. Это случилось еще 6-го числа. Но еще и сейчас туда не пропускают. Она живет в этом доме. Уцелела, как и многие другие, потому что была в очереди напротив, внизу. Но здесь-то и оказалась «героиня судьбы».

«Ирочка! Пойди домой, затопи плиту, а я уже одна постою». Ирочка побежала домой. Потом ее трупик нашли через два дня, совершенно изуродованный.

После бомбежки. Осень 1941 г. Автор неизвестен

13 ноября, 11.30 вечера

Шестой раз спускаюсь в эту обитель - в тете Дуне. Она очень духом падает -пьет валерьянку...

Поясница очень болит сегодня и почка разболелась, должно быть «перегрузился» сегодня - дрова таскали с Борей из его разоренной квартиры на Виленском к нам в сарай... 6-го, во время «праздничного» налета на Ленинград, бомба угодила и в дом Бори. Наиболее пострадала его квартира. К счастью, он ночует у нас и уходит во время тревоги вместе с мамочкой в укрытие к тете Дуне... К счастью, в доме Бори никто не пострадал: все население находились в бомбоубежище.

...Беспрерывный грохот - трудно писать. Звенят зенитки, ухают взрывы, свистят бомбы... Из 42-го дома уже откопали 27 трупов и многих не досчитываются. Дом качается от взрывов. В 11-м доме по Пестеля, говорят, страшное разорение, неимоверное разрушение и жертвы. Погибли целые семьи. И сегодня, верно, тоже немало таких бед... Гудение самолетов как будто над самой головой... Надо много нервов и душевной крепости, чтобы все это выдержать. Тетя Дуня не перестает креститься и причитать: «Иисус-Иисус!». Поможет ей Иисус...

Сегодня хлебная норма уменьшена до 150 гр. - для всех и до 300 гр. для рабочих. 150 граммов звучит, конечно, больше, чем четвертушка. Население приняло как должное. Готовится к 50 и 100 граммам. Возгласы и вздохи «когда это кончится» относятся только к ужасам бомбежки - вот где скрывается противоречие. Голод страшен, а молят конца бомбежки...

А бомбардировка города и артиллерией, и с воздуха подлинно бешеная. Может быть, это действительно, ярость отчаяния, злость смертельно раненого зверя. Подлость - хуже звериной! Правильно заметила Бунута, что фраза Сталина «Гитлер походит на Наполеона, как котенок на льва» неудачная, интеллигентски мягкая и благородная, но обидная для котенка. Лучше было сказать: «...как крыса на льва». Ибо хищность, кровожадность и омерзительность чисто крысиная... Котенок - слишком человеческое животное, особенно такой котенок, как наша Умка. Нет, наша Умка (страдающая, бедная, вместе с нами от недоедания), белая мурлышка, неспособна на такие подлости, как Гитлер и его подлейшая банда...

Маленькую Ниночку поцарапал серый кот. Плача, она говорила тете Дуне -бабушке своей:

- Прогони его к немцам!

Да, немец стал символом страха, подлости, низости...

...Опять бомбы сброшены поблизости от нас. Но наш дом счастливо минует чаша сия, хотя он и находится в этом злосчастном «квадрате».

Как хорошо бы, как необходимо полежать, погреть бок, поясницу... Весь таз болит от сидения. Терпи, крепись!..

<< Назад

Вперёд >>