Мама говорит:

- Если не сможешь придраться к кому-нибудь, оштрафуешь меня. Не суши себе голову, а то заболят чемеры (чемеры на ее языке виски).

И в самом деле: для начала выход есть. А написать о штрафе можно всякое. Разве мало домов на участке?

Мама пошла "искать базар". Базара вообще нет, его разгоняют, под тем предлогом, что установлены "нормальные цены" (на несуществующие товары) и нельзя допускать спекуляции. Люди вынуждены собираться на задворках, под воротами, под заборами.

Схватила кусок хлеба из проса, который в душу не вобьешь, и ушла на участок. На дворе солнышко. Вчера опять выпал снег и лежит, поблескивая на солнце.

Тихо на улице, даже жутко становится от этой тишины. Попались навстречу несколько бледных, понурых фигур. У каждого свое несчастье, и у всех - одно общее торе. Вон за тополем начинается мой участок. Вышла на Старо-Забарскую улицу, длинную и ровную. С двух сторон на снегу серые и желтые дорожки. Татьяна с подружкой, видимо, поработали неплохо. Обойдется без штрафов. Захожу в один двор, самый близкий. Иду по нетронутому снегу дорожкой, протоптанной прохожими. "Некому, должно быть, ни посыпать, ни лопату взять в руки", - подумала я. Вошла в хату. На полу трое голых детишек, четвертый - в кровати. По комнате снует худая, бледная женщина.

- Вот и все мои помощники, - показывает мне на детей. - Двух старших - сына и дочь - забрали в Германию в прошлом году.

Дети вскочили с пола и забрались на кровать, под одеяло. То ли застыдились, то ли испугались. Я не успела сказать женщине о причине своего прихода, как она извиняющимся тоном промолвила:

- Сейчас придет свекровь и посыплет. Зола уже приготовлена. А то я, верьте слову, ведро не подниму.

Говорила она медленно, с отдышкой, задыхаясь от приступа астмы. Попросила меня сесть и сама присела. Оглядываю ободранную, неприбранную комнату. Сразу же замечаю, что свой уютный вид она потеряла не так уж давно. Видимо, женщина по глазам прочла мои мысли.

- Проедаем последние вещи. На этом свете нас держит свекровь.

Рассказывает мне о гибели мужа в плену, о себе, матери-героине, о несчастье, которое постигло ее меньшенького, - он не может ходить. Мальчик сидит в кроватке и грустно смотрит на меня большими глазами с длинными ресницами.

Мать подошла к нему:

- Вот, смотрите!

Она взялась рукой за ножку ребенка, слегка нажала ее, и пальцы погрузились, как в вату, в дряблую, вялую кожу.

- Дмитрик как ножом режет сердце. Хоть бы помер он. Сам бы не мучился и меня бы не мучил!

Сижу и слушаю рассказ матери о болезни сына ("А разве сейчас до лечения? Да и на какие средства лечить в платных поликлиниках?"). Женщина сокрушается о старших двух - дочери и сыне, вывезенных в райх. Нет от них почему-то писем.

Сижу и смотрю на бледные личики голых детей, на равнодушное личико Дмитрика, отупевшую от горя мать, еще молодую, миловидную. Вот ведь лихая година!..

Пошла на вторую улицу - Ново-Забарскую. Утомилась и крепко проголодалась. Картофелина, сваренная "в мундире", даже без соли, была бы теперь вкуснее шоколада. Ишь чего захотелось! А протоколы, а штрафы? Стучу в калитку двора. По хлебным карточкам знаю, что двор фолькодейче. Около ворот никаких признаков посыпки. Вот где штраф сам просится в руки! Навстречу мне, улыбаясь, идет хозяйка дома. Розовощекая, в пуховом платке.

- Добрый день! А про посыпку я и забыла. Муж уехал на лошади, а я завертелась с коровами, поросятами... Сколько там с меня?

В комнату не приглашает. Но я охотно оформляю протокол на ступеньках крыльца.

Эту улицу знаю хорошо и уверенно - иду дальше. Один протокол уже есть. Будет чем пыль пустить в глаза. А до вечера еще далеко.

Мое появление заметили. Пока я разговаривала на улице с группой женщин, "дозорные" пошли по дворам. Легко можно догадаться, что говорят, о чем предупреждают они.

- Инспектор на участке, проверяет, посыпаны ли дорожки возле ворот.

- Регистраторша загса зачем-то ходит по улице.

- У вас дорожка скользкая, сейчас же посыпьте, а то на штраф нарветесь!

И вот начинается спешная подготовка к моему приходу.

Вдоль улицы, возле многих дворов пыль столбом стоит. Пошли в дело зола, песок, угольный шлак.

Увидела меня проживающая на этой улице Валя Иващенко и подошла. Она вызвалась мне помочь и побежала на другой конец улицы.

Я обошла еще несколько дворов, стараясь нигде не задерживаться, и вновь попала во двор фольксдейче. Захожу на кухню. Тепло, уютно. На плите что-то жарится, на столе тарелка со сливочным маслом, глубокая миска с румяными, аппетитными пирожками; пахнет топленым молоком.

Увидев меня, хозяйка всплеснула руками:

- Это вы насчет посыпки? Да вот вожусь возле печки с варевом и жаревом. Дня не заметишь, как убежит, глаза некогда поднять.

Сесть не пригласила.

Я пристроилась где-то на кончике стола и писала протокол стоя. На мое "до свидания" ответа не последовало.

Два штрафа есть. Ну и хорошо!

Возле одного двора сама посыпала дорожку. Его хозяйка - больная, одинокая старушка. Плачет по сыну.

- И воды некому принести. Если бы не соседка...

А та подалась куда-то в лес по дрова. Я принесла старушке воды, благо колонка тут же, рядом со двором. Выслушала бабушку, успокоила.

- Кто вы, голубушка?

- Учительница.