Одолевает на огороде жара, гнетут тяжкие мысли, поедом ест голод. От запаха бурьяна еще больше хочется есть, а дни стали совершенно бесхлебными. В село сейчас уже не пойдешь: строго-настрого запрещено. Таков третий приказ Рогауша. Запрещены базары, свободная торговля и обмен - хотят голодом вытолкнуть в Германию. "Гуманно" разрешено лишь дышать (пока шею не захлестнул аркан!) да пить воду. В этом году очень щедро посылает ее небо.
   В один из ближайших дней начнется очередная массовая перепись населения с целью дальнейшей отправки в Германию и организации принудительных работ в Киеве. "Фюрер" тужится, напрягает все силы, еще верит в победный исход войны, очумев от нацизма и звериного шовинизма. Стремления его безумны, но, к счастью, неосуществимы. Мыслимо ли заставить наших людей работать на врага, собственными руками душить самое дорогое: свою державу, свою отчизну. Да еще какую державу, какую отчизну!
   Почти каждую неделю в школе № 28 (до войны она называлась восьмой) устраиваются церковные песнопения художественной капеллы. Слушать их могут все, особо приглашаются спекулянты. Этим сейчас почет, особенно тем, которые торгуют не только пшеном и солью, но и убеждениями.
   Сегодня внимательно просмотрела газету. Это - нелегкое занятие, от него мутит.
   Заметно, что продажные писаки утомились врать. Они повторяются, перепевают старые фальшивые мотивчики.
   "Паника в Лондоне", "Преследование противника в полном разгаре" -одно и то же, одно и то же! "На восточном фронте" - несколько строк о том, что могут, дескать, натворить бомбардировщики. "Торговля и спекуляция" - клеветническая статья Штепы о советской торговле. В "Письме из Германии" какой-то Федоренко, захлебываясь от восторга, рассказывает о том, что ел булку, умывался... с мылом, часто вкушал пищу вместе с "панами". Интересно, догадывается ли несчастный Федоренко, угнанный в Германию, что он выступает в роли корреспондента "Нового украинского слова"? Видимо, его фамилией воспользовался какой-то гнусный борзописец.
   "Открытие в Киеве летнего сада железнодорожников" - статья с рисунком. В саду снуют живые мертвецы, беседка, где продают мороженое по сто рублей за порцию, похожа на склеп.
   Мое внимание привлекает статья "Дельфин на службе у человека".
   Переписываю ее: "В селе Новограде на Адриатическом море у рыбаков имеются два ручных дельфина, которые прекрасно помогают в промысле. Когда начинается лов сардин, хозяева выпускают своих прытких дельфинов, и они очень хорошо гонят рыбу в невод, установленный на их пути. За свою работу дельфины получают от рыбаков особо жирные экземпляры их добычи.
   Однако этот способ был известен уже в старину. Плиний рассказывает, что дельфины, которые помогали римским рыбакам, получали за это своеобразное лакомство, на которое эти существа весьма падки, а именно - хлеб, пропитанный вином..."
   Есть и в Киеве свои "дельфины". Они помогают немецким "рыбакам" вербовать "добровольцев", ловить людей арканом для угона в плен, хватать их по ночам; эти существа (они не люди, нет) получают в награду жиры, хлеб, вино. И живут неплохо. До дня народной мести, конечно.
   Штепа, Веник, Нина Калюжна, Левка Дудин, Галина Иванова, какой-то Сосуля, фолькодейче и разные "мерзодейче" продались фашистам душой и телом. Это они убеждают людей: "Надо ехать в Германию", но своих детей не посылают, так как освобождены от мобилизаций.
   Калюжна, в недавнем прошлом литературный сотрудник одного из наших журналов, печет анемичные новеллы в честь "русоволосых рыцарей, освобождающих Восток". Должно быть, открыла "салон" и вздыхает в сумерках с немецкими "рыцарями", манерная, с претензией на загадочность и привлекательность, вся искусственная, "не от мира сего", какой осталась в моей памяти. Я немного знаю ее по вузу. Еще тогда от нее разило "аристократизмом", и нас всегда удивляло: вот так дочь рабочего! Жила она с матерью (отец умер или оставил семью, не помню) и мучила ее своими капризами.
   Под окном бюро снова кукарекает петух. Тошно, под ложечкой сосет: хочется есть. Болит голова. Такая слабость и усталость, что кажется, если лягу, то и не встану. Ну и ладно! Лечь бы, закрыть глаза и пальцем больше не шевельнуть. Пусть лежат незаполненные дубликаты. Какое мне до них дело?
   Пусто в желудке, черные круги перед глазами... А петух, дурак, кукарекает. Он счастливее нас: не знает, когда ему перережут горло и сварит, а мы все видим и понимаем.
   Утром встретила колонну пленных с косами, они шли под конвоем на луг. Шли они понуро, опустив головы, отводя глаза от встречных. И этим не сладко. Всегда их провожают людские взгляды - осуждающие, подбадривающие, сочувствующие. Жалкая участь: идти под конвоем косить, когда тебя ждет фронт. Один из пленных все же смело посмотрел мне в глаза, и в них я прочитала: "Еще отблагодарим за все! Вы еще увидите и другое зрелище - пленных "немцев". Думаю, поняла я правильно.
   Гложет сердце. Знакомый тошнотворный привкус во рту, но не только от голода, к нему я привыкла. Не подает ли сердце весть о несчастье? Не случилось ли чего с Андреем?
   ...Заходила мама, она несла домой болтушку из детской столовой. Налила мне миску. Вот уж противная жидкость, ею легко вызвать рвоту, когда нужно очистить желудок. Мама посетовала, что и сегодня не получим кусочка хлеба. Пора уже давать на восьмой талон, а они еще и на пятый не дали, чтоб им дышать не давало! Напомнила мне: "Не задерживайся, надо кончать прополку". А потом знакомое:
   - И что сегодня варить? Пшена не достала, разогнали базар, а из-под полы - сто рублей за стакан перловки. Пожалуй, борщ сварю. Десяток картофелин перехватила за тридцатку. Еще хорошо, что знакомая женщина попалась.
   Мама ушла. Передохнув малость, я снова уселась за дубликаты.