- Сюда ставьте, девушки. Да сходите за дровами. Малость подогреется - мыть начнете. Сегодня надо проверить, как работает плита,- распоряжается кухарка, полная и пышная по нынешним временам женщина. Она важно похаживает по длинному коридору будущей столовой в одном из зданий бывшей ватной фабрики, заглядывая в заваленные глиной, мелом, мусором комнаты, в которых мы развернули борьбу с грязью. В комнатах еще не топили, и было холодно, неприятно. Заведующего столовой мы, работающие здесь уже несколько дней, видели всего лишь один раз: его и свои функции выполняет кухарка.
   Следуя указаниям кухарки, мы с Галиной Афанасьевной поставили на плиту огромную кастрюлю с водой и отправились за дровами. Плита запылала.
   - Теперь помойте двери, полы, панели, - это распоряжение адресовано нам, трем преподавателям старших классов, - а вы почистите котлы, - это уже касалось двух "обыкновенных смертных" - девушки лет двадцати, с изрытым оспой лицом и невыразительными узкими глазами, и пожилой женщины, бледной, очень бедно одетой, - тоже будущих официанток или судомоек. Получили задания еще три женщины. Одна из них пошла помогать печнику.
   В коридоре в нескольких печках весело потрескивают дрова и уголь, отбрасывая теплые отблески на пол. Постепенно в комнате становится тепло, и мы приступаем к мытью.
   В ватнике довольно быстро становится жарко. Лица у всех раскраснелись. Движемся, трем, моем, скребем; три мастера мужчины строгают доски и мостят пол. Кухарка наводит порядок на кухне, мы - в комнатах. Уборку коридоров оставили на последний момент.
   Столовая, в которой будут готовить одну лишь пустую чечевичную похлебку, приносит нам мало радости, ничто нас не вдохновляет здесь на доблестный труд. Однако хочешь не хочешь, а уничтожать грязь и наводить какой-то уют надо, и постепенно мы втягиваемся в работу.
   Галина Афанасьевна Орловская, Татьяна Афанасьевна Любашенко работали молча. Иногда перехватывала их взгляд, который как бы говорил: "Ничего. Работа сносная, по крайней мере по силам. Не было бы хуже!"
   К нам часто наведывается кухарка. Окидывая критическим взглядом выполненную работу, она приличия ради отдает кое-какие распоряжения и при этом усиленно вращает пышным задом. Как только кто-нибудь из рабочих появляется поблизости, она нагибается за чем-нибудь на полу и как бы случайно обнажает при этом свои толстые ляжки. Заметила, что она красит губы и что ей не меньше сорока лет.
   Сейчас, подойдя к нам, она расплылась в улыбке, выражавшей удовлетворение выполненной нами работой, и почему-то радостно сказала:
   - Сегодня придет заведующий.
   Перед обедом услышали стрельбу зениток. Все старались работать тихо, чтобы лучше слышна была эта музыка, а то украдкой каждый искал повод выскочить во двор, чтобы посмотреть на радующие зарницы в морозном небе. Где-то очень высоко рокотал наш самолет. За Днепром глухо ухало.
   Слушая залпы зениток, один из рабочих не выдержал:
   - Советскую авиацию редакция этого "Слова" давным-давно уже всю уничтожила. По каким же самолетам, интересно, они бьют?
   Второй, налаживая что-то, молча засвистел.
   Зенитки продолжали с короткими перерывами бабахать, а кто-то из наших тихо запел. Внезапно, видимо сама того не замечая, очевидно не ожидая от себя такой прыти, я подхватила мотив, и по коридору поплыла песня, льющаяся из груди, как крик души:
   
   Орленок, орленок, взлети выше солнца,
   Собою затми белый свет...
   
   Кареглазый молодой рабочий, вчера успевший нам рассказать, как счастливо избежал лагеря, подхватил песню приятным, мягким тенорком:
   
   Не хочется думать о смерти, поверь мне... -
   
   и одновременно два голоса, мой и его, слились в один:
   
   ...в шестнадцать мальчишеских лет...
   
   Плескала и журчала вода, тихо постукивали молотки, а в четырех стенах билась песня, сжимавшая сердце:
   
   ...У власти орлиной орлят миллионы,
   И нами гордится страна...