Пошла к Варваре Ивановне и Анастасии Михайловне.
   По центральной улице Фрунзе проносились мотоциклы, маршировали отборные отряды парадных войск, самоуверенных, спесивых,- с песней, которую больше лаяли, чем пели, и в которой чаще всего повторялись слова: "eins, zwei, drei"; шли уверенным церемониальным шагом времен короля Фридриха.
   На огромных автомашинах, которые непрерывно двигались одна за другой, на скамейках сидели, застывшие, без движения, солдаты в новеньком серо-зеленом обмундировании, большущие темно-зеленые каски делали их безголовыми, - казалось, что движутся одни туловища, украшенные стальными касками. Каждая из фигур опиралась на автомат, поставленный между раздвинутыми в воинственной позе ногами.
   Люди, проходя улицей, держались поближе к домам, к воротам, а те, у кого не было необходимости выходить на улицу, молча следили за тем, что на ней происходит, через щели ворот и заборов.
   По тротуарам мчались бесконечной лентой велосипедисты. У каждого из них за поясом кинжал, а на каждой машине - удобно привинченный легкий автомат.
   Первое слово, обращенное непосредственно к нам, гласило:
   - Zuruck!
   И действительно - цурюк. Назад. На сто лет. К крепостничеству. Только в несколько ином, более ханжеском виде.
   Вот промчались несколько велосипедистов с огромными красными и синими георгинами на груди, картузах, велосипедах.
   Где они могли набрать эти наши цветы? Сами, должно быть, нарвали, ведь едут мимо богатого сказочными сортами цветов питомника треста садоводства, расположенного в районе санатория водников. Разве найдется девичья рука, которая протянула бы цветы поработителю?
   С шумом открылась калитка во двор Анастасии Михайловны.
   Варвара Ивановна сидела под сливой и чистила картошку. Решила и она с Галкой поесть.
   - Ох, это ты! А я думала... ...На ветвях большие, с сизоватым налетом, сочные
   сливы. Какая прекрасная и богатая осень была бы!
   - Садись. Ну как?
   Смотрим друг на друга, а смотреть больно.
   - Были у вас?
   - Нет, а у вас?
   - Нет. Говорят, уже ищут партизан и коммунистов.
   - Для них не менее страшны будут все, кто здесь остался...
   Очищенная картошка брошена в кастрюлю с водой. Варвара Ивановна взяла другую. Глаза под стеклами очков тревожные, движения нервные; скрывает волнение, но напускное спокойствие держится недолго. В глаза почему-то снова полезли сливы. Рядом увидела грушу. Желтые мелкие плоды обильно покрыли ветви, а листья в свежей позолоте.
   Деревья, синее-синее небо, сливы, стеклянная веранда, Варвара Ивановна с картошкой в руках, кастрюля - все это точно на сцене, словно не настоящее, а декорация. И сама беседа словно в какой-то пьесе. Паузы - ожидание суфлера.
   - Где Галка?
   - Прячется.
   Галке, дочери Варвары Ивановны, нужно где-то прятаться: красавица. Все может быть.
   - Пьяные офицеры пристают к девушкам...
   - Уже нашлись такие, которые сами к ним лезут и навязываются...
   Хотелось потолковать, но говорить тяжело: слишком быстро все произошло, слишком много неведомого. Безысходность, неволя, голод и смерть - вот что вернее всего видели в будущем.
   Скоро вечер наступит. Как же эта первая ночь пройдет? В плену...
   Внезапно скрипнула калитка, послышались четкие военные шаги, стук каблуков.
   Одновременно обернулись, не успев даже переглянуться. Прямо на нас шел немецкий офицер. Не помню его лица, так как в глаза бросилась лишь военная форма и сапоги с подковками. Обратился на немецком языке:
   - Кто здесь живет? - и указал рукой на веранду, на комнаты.
   - Семья учительниц, - ответила я.
   - Пропали! - простонала Варвара Ивановна и оцепенела с картошкой в руках.- Поговори, спроси, чего он хочет! Ой, горе ты мое, где Галка?
   - Что вам угодно?
    Посмотрел на меня. А у меня перед глазами вместо его лица - какое-то расплывчатое красное пятно. Зато четко выделяются флоксы, картошка, нож в руках Варвары Ивановны.
   - Sprechen Sie Deutsch?
   - Schlecht.
   "Вот так влипла! Хоть сквозь землю провались. Быть беде!" И не ошиблась, так как услышала:
   - Следуйте за мной.
   Он показал рукой в направлении комнат. Сказала об этом Варваре Ивановне. Та продолжала неподвижно сидеть, парализованная мыслью, что именно перед этим Галка могла заскочить за чем-нибудь в комнаты. То, что я сказала, не сразу дошло до ее сознания, она продолжала с удивлением и нескрываемым испугом смотреть на меня, но вдруг опомнилась и побежала за нами. Галки в комнатах не было.
   Я пошла вперед с каким-то удивительным спокойствием.
   Осмотрел комнаты. Заглянул под кровать, мельком окинул взглядом все углы. Затем сурово, обращаясь ко мне:
   - Мужчины есть в доме?
   - У нас нет сейчас мужчин.
   - Где они?
   - На войне.
   Говорить становилось труднее, запас знакомых слов все больше суживался; приходилось делать паузы, подбирать близкие по значению знакомые слова, часто отрицательно качать головой, - дескать, не понимаю!
   Офицер что-то заподозрил. Прочла это в его глазах.
   - Не понимаете? Странно. Но ведь вы говорите! Беглый взгляд на меня и по углам, затем вопрос нам обеим (Варвара Ивановна не отходила от меня):
   - Куда спрятали оружие?
   Последнее слово не дослышала. "Waffe"? "Weine"? "Weibe"? (Waffe - оружие; Weine - вино; Weibe - женщина.) "Догадался о Галке!" - промелькнуkи в уме, и я сказала, что не пойму последнего слова.
   Удивленный суровый взгляд, а затем то же слово с наглядной иллюстрацией: вынул пистолет, поднял...
   "Застрелит! За что?" - молниеносно пронеслось в голове, и я, не помня себя, бросилась к офицеру, схватила его за руку выше локтя, сжала изо всех сил.
   - Waffe, haben Sie Waffe? - повторил он тогда, показывая глазами на свой пистолет.
   Из неприятного положения выручила нас Елена Михайловна, тоже учительница, сестра Анастасии Михайловны. Она зашла в этот момент в комнату, увидела немца с пистолетом и догадалась, чего он хочет. Свободно владея немецким языком, Елена Михайловна продолжила с ним разговор, а я, опомнившись, почти упала на стул.
   - Хоть бы скорее ушел! Почему он тут сидит? - шептала Варвара Ивановна, а Елена Михайловна глазами сказала нам, что сейчас он уйдет, что все обошлось так, как могло бы и не обойтись.
   Я незаметно исчезла, из дома. Вспоминать о пережитом было неприятно, домашним ничего не сказала, чтобы не волновать мать.
   Вчера в память мою навсегда врезались два немецких слова: "Zuruck" - назад и "die Waffe" - оружие.