Давно уже не звонил колокол на кладбищенской церкви. И вот опять скорбные мелодичные удары один за другим мягко рассекают вечернюю тишину, и плывут звоны над хатынским лесом, уплывают куда-то ввысь, растворяются в розоватой дымке облаков в последних лучах заката.
   - Везут! Везут! - услышал Лёкса голоса за окном и выскочил на улицу.
   Со стороны Мокряди шла похоронная процессия. Гнедая лошадка, запряженная в телегу с гробом, плелась, понурив голову, будто понимала, какую поклажу довелось ей везти. И месяца не прошло с тех пор, как немец Рудню сжег, с тех пор, как плакала в неутешном горе тетка Поля, и вот опять Лёкса слышит плач. Он видел, как какая-то женщина шла за гробом, обратив лицо к небу, то разводя руки, то сплетая их ладонями перед собой, и хриплые рыдания вырывались из ее груди.
   Лёкса не пошел на кладбище. Страшно ему было. Он залез на Карабанову грушу и оттуда стал смотреть на то, что делается на кладбище. Но разве что увидишь? Во-первых, далеко, а во-вторых, деревья мешают. Он только слышал плач да как потом шуршала земля от заступов, когда засыпали могилу. Через час все стихло: ни плача, ни звона, ни шороха земли - как будто все привиделось. Только земляной холмик, со всех сторон уложенный дерном, был молчаливым свидетелем тяжелой утраты, которая постигла еще одну семью в суровые военные годы.
   Не успел Лёкса слезть с дерева, как к лавке, что стояла под грушей, подошли Карабан и Савелий. Они вернулись с кладбища. Сели на лавку, задымили ма- хоркой.
   - Плохи наши дела, Карабан,- выпустив изо рта колечками дым, сказал Савелий.- Так мы все скоро с жизнью расстанемся. Где ж это видано, чтобы за такое расстреливать! С бабами воюет немец. Разве ж это по правилам так воевать? За доброе сердце человека на тот свет отправить! Как мошкару, людей давит, сволочь, будто и не люди мы вовсе...
   И Лёкса, притаившись на груше, услышал рассказ о расстрелянных мокряжанах.
   Еще весной над Морозовкой, что в пяти километрах от Хатыни, был сброшен советский десант. Самолет покружил, покружил и улетел обратно на восток. А десантники приземляться стали. Один разбился, не раскрылся его парашют. Там его и похоронили, где упал, между Морозовкой и Лавошей. Остальным повезло, приземлились кто где, а некоторые возле Мокряди оказались. И вот один из них зашел в деревню, воды попросил. Дарья Петровская вынесла человеку попить и кусок сала дала ему в дорогу, что с зимы припасла. Ушел человек в лес, скрылся в чаще, своих отправился искать. Не один месяц прошел с тех пор, рожь уже успели убрать с полей, как вдруг нежданно-негаданно в Мокрядь нагрянули каратели. Офицер немецкий с бумагой ходил. Заглянет в нее и ищет того, кто в бумаге той указан. Так собрали они семерых человек: и Костю Емельянова, и Меркулова, бывшего бригадира, что ногу еще в финской войне потерял, и Дарья Петровская среди них оказалась. Вынесли немцы стол из хаты, сели за него, бумаги разложили и допрос над арестованными учинили. А потом вывели их за деревню в поле, выстроили на меже и всех расстреляли.
   - Емельянова за связь с партизанами убили,- тихо говорит Савелий,- да как убили: велел ему немец рот открыть, а сам дуло пистолета всунул в него и выстрелил, гад...
   - А Меркулова за что? - глухо спросил Карабан.
   - Да вот как наши ушли, в первое военное лето было, Меркулову было поручено амбар с колхозным зерном охранять до возвращения. Никто ж не знал, что война так затянется. Пришли немцы, увидели хлеб и запрет на него наложили: не сметь, мол, трогать, приедем в другой раз и увезем зерно. Тому же Меркулову и поручили охранять хлеб. А как ушли немцы, тот возьми и открой амбар и раздал все зерно крестьянам. Как человек поступил. Не побоялся приказа немецких властей... Вот и он, Меркулов, в списке том оказался. Выдал кто-то. Поди узнай кто. На первой осине повесил бы гада. И не докопаешься. Затаился предатель, живет тут с нами рядом... А кто?
   - Тихая свинья глубоко роет,- задумчиво сказал Карабан. Трубка в его мелко дрожавших пальцах давно потухла, но он не замечал этого, слушал Савелия и все думал о чем-то. И видать, мрачные были его думы, складка над переносицей запала еще глубже, глаза засветились недобрыми огоньками и будто не видят ничего вокруг, а глядят внутрь самого Карабана, и все лицо старика будто из камня высечено, застывшее, суровое и даже чуточку страшное.
   - Нынче брат брату сосед: живи и оглядывайся,- продолжал Савелий, закуривая новую самокрутку.
   Все говорил и говорил Савелий... А Карабану на память пришло, как однажды осенним вечером, на закате солнца, зазвонил вдруг колокол на церкви кладбищенской, оповестил о том, что кто-то со своей жизнью счеты свел, в мир иной отошел навечно. Перед войной это было. За летней колхозной страдой и домашними хлопотами и позабыть успели хатынцы, что давным-давно не видели Юзэфу. Восемьдесят семь годков на белом свете прожила старуха. Медленно и тихо угасала жизнь ее. Не могла она уже ни есть, ни пить и сама просила бога, чтобы тот сжалился над нею и смерть за ней послал. И вот костлявая пришла. Не роптала Юзэфа, нет. Приняла гостью как должное. Смирилась. Отжила свое, намаялась и успокоилась. Накануне молебен себе заказала на припасенные деньги. Заранее позаботилась, еще при жизни. Настя, которая жила у нее и ухаживала за старухой, исполнила ее просьбу, певчих позвала. По старинке отпевали Юзэфу. Всю ночь у гроба псалтырь читали. А утром первый снежок посыпал. Под этот снежок и снесли гроб на кладбище. И засыпали его землей, и крест поставили. Все было, как надо. И похоронили покойницу так, как она хотела.
   - Ну вот и проводили Юзэфу в последний путь. Пришло ее время,- сказал дед Карабан, стоя над могилой.- Теперь мой черед.
   - Не плачься, Карабан! До ста годков проживешь! Эдакий силач да вояка, ты еще два раза жениться успеешь! - грустно пытались шутить хатынцы.
   - Шутки шутками, а все по законам природы,- ответил тогда Карабан...
   Вспомнил это Карабан и сказал вслух, не выходя из задумчивости:
   - Да, все по законам природы...
   - То есть как это по законам природы! - не поняв его, возмутился Савелий,- Это когда старый человек умирает или от болезни какой, тогда и закон! А это... это ж злодейство! - Савелий закашлялся, поперхнувшись табачным дымом от сильной затяжки.
   Карабан не возражал, ведь и он думал так же.
   - Какой тебе закон на войне,- уже спокойнее продолжал Савелий.- Пришел враг, убил - и все. Как этих семерых. Один жив остался, Петрусев сын. Пуля не задела его, а он упал и притворился мертвым. Выполз из-под трупов, когда стемнело... Три дня немцы не разрешали хоронить убитых. Потом закопали всех разом, и только Дарью сюда свезли, муж тут у нее похоронен. Сказывают, дочка так захотела: на земле вместе всю жизнь прожили, пусть и под землей рядом лежат... Тот перед самой войной помер. Не много Дарья пережила своего Франца, на два годка всего... Да и десанту тому не повезло, почти все в боях с немцами один за другим погибли: и Алешка, радист, хороший парень был, и Федя, что фельдшером у партизан был. Пулями всего изрешетили. Непривычные к лесу, видать, городские...
   - Войны, Савелий, без жертв не бывает, и мы не должны сидеть сложа руки,- прервал Савелия мрачный Карабан.
   Еще долго говорили мужчины о житье-бытье. А Лёкса все никак не мог слезть с дерева, даже ноги онемели. Но разговор, который он нечаянно подслушал, глубоко запал в его душу, особенно слова Карабана: "Войны без жертв не бывает, и мы не должны сидеть сложа руки".