Документы из книги А.Фадеев "Молодая гвардия",
Москва, "Художественная литература",
серия "Библиотека учителя".

Из материалов представленных А.А. Фадееву ЦК ВЛКСМ в 1943 г.

Рассказ матери Сергея Тюленина,
   Александры Васильевны Тюлениной
   
   Пришли они в 12 часов ночи 27.1-43 г. Стучатся. Подошел дед: (так она называет своего мужа - Тюленина Гавриила).
   - Кто там?
   - Полицейские,-отвечает грубый голос.
   Я задрожала вся, испугалась.
   - Дед, не открывай!
   А сама кинулась к постели, где спал Сереженька. Он раненый был. Тормошу его: "Сережа, Сереженька, сыночек! Полицейские!" Вскочил это он, стал быстрехонько одеваться. Я побежала, открыла дверь в хлев, вход был из коридора. Думала, Сергей выйдет - и туда. А дед все стучит у дверей-как будто открывает. Слышу, вышел Сергей. Темно.
   - Открывай, - шепчу деду.
   Открыли мы, а они как вошли, так прожектором осветили.
   - Вот он, - слышу злобно-радостный возглас полиции.
   Все на мне замлело. Сергей к окну, они за оружие. Я испугалась за него, кинулась к нему: "Сереженька, не надо, родненький, убьют они тебя!" А сама его не пускаю к окну-то. Может, и глупо я так поступила. Не знаю, но очень я боялась за него. Потом-то я уже догадалась, как все это произошло. Сергей вышел в коридор и встал за отца, думая: как полицейские войдут в комнату, он и прошмыгнет на улицу. А.они как вошли да осветили нас - отец невольно отшатнулся от света, - они и увидели Сергея. Стала собирать его. Собираю, а сама плачу. Не выдержал и Сергей - тоже заплакал. Ну, а как он заплакал, тут уж я не помню себя. Бросилась на колени перед полицейскими, целую их ноги, молю: "Возьмитё все: добро, корову, отпустите только сыночка!" А у них противные такие рожи, увидела, смеются они над моим горем, особенно один-здоровенный такой. Стыдно мне стало: "Что же это я перед такими животными унижась!" Встала, обняла Сергея, поцеловала его. И он быстро, быстро пошел.
   Не прошло и часа, как пришли и за нами. Взяли меня (62 года), деда (66 лет), дочь Дашу (25 лет) с мальчиком, которому было немногим больше года. Пришли в полицию. Захаров помощник начальника полиции, встретил нас отборнейшей матерщиной. 62 года прожила на свете - много видела и слышала, но и то стало не по себе.
   - А у тебя сын партизан, сволочь! А ты стоишь как молодая роза. Ишь какие глаза. Где твое добро?
   - Хлеб вы забрали, а все остальное дома на месте.
   - Врешь, сука!
   И на каждом слове мат, сплошной мат.
   Соликовский лежал на диване. Все молчал. Потом поднялся, процедил сквозь зубы:
   - Имущество конфисковать, а этих б... пустить на ветер, вначале все выпытать.
   Посадили нас в холодную камеру. Деда отдельно от меня. Дочь с ребенком вскоре, через несколько часов, выпустили. Но такие негодяи были, что и ребенка даже не пожалели: щипали его, хлестали по щекам. Долго еще были на нем синячки.
   Со мной сидела Люба Шевцова, Рая Лавренова с матерью, мать и отец Сафонова. На второй день, т. е. 28 января, привели Нюсю Сопову. Привели ее утром. Тут же стали допрашивать. Камера наша отделялась от канцелярии ихней деревянной перегородкой - все слышно и даже в щелочки кое-что видно. Стали ее спрашивать, кого она знает, с кем имела связь, что она делала. Молчала она. Приказали ей раздеться наголо. Побледнела она и ни с места. А она красивая была, косы большущие, пышные, до талии. Сорвали с нее одежду, платье на голову завернули, уложили на пол и начали хлестать проволочной плеткой. Кричала она страшно. А потом, как начали бить по рукам, голове, не выдержала, бедняжка, запросила пощады. Потом снова замолчала. Тогда Плохих - один из главных палачей полиции - чем-то ударил ее в голову, она упала, снова ее начали бить. Очнулась она и снова стала просить.
   Наконец, избитую, окровавленную, впихнули ее к нам в камеру. Бледная вся, долго лежала. Потом встала, походила и так глухо-глухо сказала: "Кабы не руки, терпела бы я, а то перед такой мразью унижаться". Потом вдруг запела песню, не помню я слов-то, но веселую, боевую. Люба Шевцова подошла к ней, она замолчала, и они долго о чем-то разговаривали шепотом.
   И вот таким "допросам" подвергали всех нас ежедневно. А Ковалева Анатолия однажды три раза подряд били. Замучаются они - Севастьянов, Плохих, Захаров. Отдохнут, а затем снова бить начинают. А чтобы крики не так слышны были, заводили патефон. И вот под музыку истязали наших дорогих детей.
   Ковалев на все вопросы отвечал: "Я нигде не был, меня только заочно записали". А когда его третий раз бить начали, он сказал: "Паразиты, что же вы меня три раза подряд бьете".
   29 и 30 января Сергею сделали очную ставку с Лукьянченко. Ввели Сергея, а потом Лукьянченко., На вопросу "Знакомы ли вы?" - оба отвечали: "Слышал, что живет где-то близко, а встречаться не встречались". Потом их начали бить, вначале били Сергея, а потом; Лукьянченко. Били в две плети. Распластали на полу, держали за руки и ноги, а Плохих и Севастьянов стояли по, бокам, и как кузнецы куют железо, так и они методически, поочередно с тупами мордами стегали Сергея. Когда это не помогло, стали засовывать пальцы Сергея между дверью и притолокой, закрывая ее. Тут Сергей страшно-страшно закричал, я не выдержала и потеряла сознание.
   31-го Сергея допрашивал немец из жандармерии. И что тут уж с ним ни делали: три раза били в две плети, в рану загоняли шомпол, затем подняли его, окровавленного, немец подошел к нему и начал бить рукой, затянутой в перчатку, по щекам. Голова Сереженьки моталась из стороны в сторону. Он посмотрел вокруг помутневшими глазами и сказал: "Ну, это все!" Что он этим хотел сказать, так я и не поняла.
   В этот же день во второй половине наши самолеты бомбили город. Полиция бегала, как затравленные волки, чувствовали, гады, что скоро настанет их гибель.
   А в 7 часов всех ребят увезли. Построили их в коридоре, скрутили руки проволокой, против каждого человека стоял полицейский. Когда делали им перекличку, то запомнила я фамилии Лукьянченко, Ковалева, Лукашева Геннадия, Орлова Анатолия, Левашова Сергея, Артемова, Виценовского. Из нашей камеры взяли Нюсю Сопову.
   Вывели их на двор, посадили в санки и повезли к шахте № 5. При шахте есть баня. В этой бане их раздевали. Всех их погубили злодеи, удалось убежать только Ковалеву. Потом уже он рассказывал мне, как это удалось ему сделать. "Когда нас везли, я оказался на одних с ним санях.Предложил Сергею бежать. "Нечего же нам терять, Сережа, все равно везут на расстрел". Но Сергей настолько был избит, что только смог помочь мне развязать руки. И то он работал одной рукой. Другая у него была сломана. Не знаю, каких трудов ему стоило расслабить путы на моих руках, только, когда он сделал это и я повернулся к нему, он лежал бледный-бледный, с испаринами пота на лице, несмотря на то что на улице был сильный мороз. Когда подвели меня к шурфу, Соликовский сказал мне: "Ну, ты идешь сюда сто пятьдесят третий". Не знаю, откуда у меня силы взялись, злость, страшная злость, наверное, прибавила мне их. Только рванул я руки, оттолкнул полицейского, стоявшего на моем пути, и рванулся бежать. Помню: стреляли по мне, мне было жарко, я скинул пиджак, затем брюки, остался в белье, на снегу уже не так легко было меня заметить. Ранили меня в плечо, но догнать не догнали".
   Так и погиб мой дорогой сыночек Сережа.
   
   
    
   
   Рассказ матери Олега Кошевого,
   Елены Николаевны Кошевой
   
   Во время оккупации немцы часто стояли у нас на квартире.
   Олег эвакуировался и попал в окружение. 20/VII немцы заняли Краснодон, а 25-го июля Олег вернулся. К нам на квартиру сразу поставили офицера и денщика, который говорил по-русски. Было Олега столкновение с этим денщиком. Денщик стал говорить Олегу о том, что русские очень некультурные, хамы, что русский инженер годится у немцев только свиней пасти. Олег слушал, слушал и сказал: "А вот русские не сделали того, что сделали немцы, они не пошли Германию разрушать и народ германский грабить, а вы вот ворвались на нашу территорию, вот я только что вернулся из эвакуации, я видел, сколько немцы там разрушили, сколько людей убили, разве это культурно?" Тогда денщик развернулся и ударил Олега по щекам. Олег повернулся и сказал: "Вот это и есть свинья",-и ушел. После этот денщик кричал, что это комсомолец, что его надо повесить и т. д. Внешне денщик этот был рыжий, веснушчатый, большого роста, лет, примерно, тридцати, по профессии он был шофером, профессией своей очень гордился. Когда Олег ушел от него, то я подошла к нему и говорю: "Зачем ты затеваешь такие разговоры, ведь это же ничему не поможет, надо действовать не так". Он ответил: "Ничего, я уже решила что делать, но молчать с ними не буду". И вот после этого случая, когда немцы в доме были, то он просто уходил.
   Затем к нам поставили еще одного немца-фон Вензеля, говорили, что он очень большой по чину, даже командовал каким-то фронтом. Простоял он у нас 7 дней, был у него радиоприемник. Как-то пришло к нему много офицеров, а в это время брат был дома, он немного по-немецки понимал, Олег тоже немного понимал. Брат подслушал из их разговора, что за Морозовкой они собираются выпустить много танковых и пушечных макетов и этим отвлекут внимание наших частей, а немцы в это время пойдут в другую сторону и захватят наши войска в кольцо. Когда пришел Олег, брат ему рассказал все это. Олег сейчас же пошел в штаб, откуда связную-Иванцову Олю-послали предупредить по дистанциям, даже сообщили в ту воинскую часть. Сообщили как раз вовремя, их очень благодарили за это.
   Потом ставили к нам на день-два то румын, то итальянцев, то немцев. Говорили они с нами только тогда, когда им было нужно, например, протопить печь, почистить сапоги, подать воду. Вообще-то обращение с нами было очень-плохое. Вот невестке моей 25 лет. Поставили к нам немецкого капитана. Невестка встала утром, а он ей и говорит: "Подай мне воды умыться", - а сам ушел в спальню и закрылся. Невестка налила в таз воды и несет. Открывает дверь, а он стоит голый, в чем мать родила. Она хотела идти назад, а он закричал "ком", "ком", это значит сюда иди. Невестка от испуга даже таз выронила и убежала к соседке.
   Был еще такой случай, когда маленькому мальчику немцы дали конфетку. Мальчик посмотрел на нее, обрадовался и поблагодарил немца и только хотел положить конфетку в рот, как второй-немец вырвал у него её и положил себе в рот, а все остальные расхохотались.
   Если немцы садились есть, то ели они жутко, прямо не по-человечески, не как русские, аппетиты у них жуткие, до отвращения масло прямо с пальцев облизывали. А потом, если у них что оставалось, то со стола убирали и выносили в снег или собаке отдавали, и то если только овчарка, а остальных собак они все поубили. Одним словом, уничтожали оставшуюся пищу, лишь бы только людям не досталась.
   
   
   
   
    Наташа Петрова. Воспоминания о брате
   
   Вспоминая свое раннее детство и школьные годы, я не могу вспомнить ни одного события в жизни, чтобы оно не было связано с жизнью брата. Мы были с ним дружны. Виктор был старше меня на два года, мать и отец работали, редко бывали дома. Брат был нянькой и другом, с купленными игрушками он никогда не играл. Он всегда их отдавал детям за гвозди, разные досочки и потом строил из них свои игрушки (паровозы, машины). С раннего детства он был скрытным и добрым товарищем, никогда не выдавал обидчика.
   Как-то странно и непонятно он относился к музыке: когда отец начинал играть, Виктор сразу затихал и начинал тихонько плакать. Подаренные ему сласти он отдавал товарищам, а будучи уже школьником, отдавал им свою одежду. Увлекая своих друзей рассказами, он водил за собою целую ватагу. Он относился ко всем одинаково, никого не выделял.
   Когда мы начали учиться, я вся ушла в учебу и книги. Он уроки выполнял только письменные, устные он запоминал со слов учителей. По математике он шел первым учеником.
   Все свободное время он затрачивал на изучение машин и постройку их в своей мастерской. Всегда выписывал журнал "Наука и техника". Ребята посмеивались над ним, называя его "наш изобретатель".
   Молодежь очень любила слушать его музыку и пение, которым он увлекался. Вечером к нему сходились парни и, как бы мимоходом, девушки, и шумнее уж не было нигде, как у нас на крыльце.
   С начала Отечественной войны он оставил свою мастерскую и занялся военным делом. До надоедливости занимался физкультурой, устроил во дворе турник и гири и все маму носил, пробуя, поднимет ли ее, приставал ко мне с просьбой попробовать его мускулы, на которую я часто отвечала уступками. Учился в военных кружках и участвовал в районных соревнованиях. Очень любил героев Отечественной войны и знал много о их подвигах. Помню вечера, когда семья сходилась домой: Виктор увлекал нас рассказами... После того как был замучен наш отец, Виктор отдался всецело своей работе. Мы жили в Подгорном на берегу Донца. Часто он переплывал Донец, уходил на целые сутки в леса. Свои действия он в семье скрывал и только на просьбы матери устроиться работать он отвечал, что работает на большой работе и оставить ее не может. О его работе в партизанском отряде я узнала только после того, как нашла билет, выданный отрядом. На мои просьбы помочь ему, он отвечал: "Подожди подрасти, ты должна быть с матерью". Часто отчаивался, что делают мало. Приходили к нему товарищи, советовались и уходили вместе на целые дни. Рассказывал, как вывешивалось красное знамя на Ворошиловской школе, и горевал, что подложенная мина не взорвалась. Говорил, что биржа труда сгорела, сгорели документы и взята пишущая машинка; а полицаи и не догадываются. Рассказывал, как листовки они вешали на столбе... На шляху вместе с грузовой машиной взлетели в воздух 3 офицера и один, говорят, или полковник, или генерал. Как только у Виктора хватало силы носить по пуду и больше патронов в Краснодон, гранаты и мины отдельно, ночью!
   Готовились при помощи приобретенного оружия, при приближении Красной Армии, убить всю местную власть, очистить Краснодон от оккупантов. При приближении наших войск на 80 км говорил, что, побывав в г. Суходоле и Грачиках, знает, что там уже безвластие, а новая власть-партизаны в лесу.
   Но не удалось помочь Красной Армии взять Краснодон: они уже страдали в стенах тюрьмы. Негодяи прервали жизнь брата.
   
   
   
   
    Рассказ матери Валерии Борц, Марии Андреевны Борц
   
   1/1-43 г. начались аресты подпольной организации "Молодая гвардия". О существовании этой организации я знала раньше и многих ее членов знала лично.
   1/1-43 г, к нам на квартиру пришел Тюленин Сергей-было часов 10 утра,-Сергей сообщил, что в городе начались аресты членов организации, и сейчас же ушел. Валерии уже не было дома.
   Я пересмотрела все книги, вещи, документы...
   ...В дверь постучали. Я спросила: "Кто?" Ответили: "Полиция, откройте!" Я подумала: "Ну началась история!" В квартиру вошли: помощник начальника полиции Захаров, один полицейский и с ними был немец. Захаров спросил, где дочь. Я ответила, что она ушла в село менять... Захаров пытался уговорить меня, он говорил, что я гублю свою дочь, что вина ее совсем незначительна, что самые главные признались уже во всем, и что их только слегка похлопали и отпустили, и что моя дочь нужна им больше как свидетель, что он дает честное слово честного; человека, что если я скажу, где Валерия, то полиция никогда не приблизится к моей квартире и Валерия будет спокойно жить в Краснодоне, а не где-то скитаться. Как-то, помимо моей воли, у меня вырвалась следующая фраза: "А вообще есть ли у вас честное слово?" Он побледнел, его маленькие, быстро бегающие глаза налились кровью, он выхватил наган, приблизил его к моему лицу и, топнув ногой, закричал: "Ах так! Пристрелю! Собирайся немедленно. В полиции ты будешь говорить по-другому..."
   В полиции меня обыскали, зарегистрировали, затем повели в кабинет к начальнику полиции, Соликовскому. Кабинет был залит ярким электрическим светом. Справа стоял шифоньер, прямо перед дверью-мягкий диван, а слева буквой "Т" были поставлены два стола накрытые дорогими скатертями. За столом, в большом полукруглом мягком кожаном кресле сидел человек, "устало" облокотившись на правую руку, вторая рука его покоилась на столе. Его руки и костюм были в крови, на мизинце правой руки дрожала капля крови, готовившаяся упасть на стол. На столе лежали всевозможного рода плети: толстые, тонкие, широкие, как ремни, а концы их заканчивались свинцовыми наконечниками. Слева от человека сидел Захаров и улыбался. У дивана стоял Земнухов. Он был без очков и казался более сутуловатым. Глаза у него были красные, а веки сильно воспалены. На лице были ссадины и кровоподтеки. Его пальто лежало на полу, одежда была в крови, а на спине рубашка прилипла к телу. На полу были большие кровавые пятна.
   Эта картина произвела на меня жуткое и потрясающее впечатление, я сжала руки и невольно сделала шаг назад. Вдруг из-за стола поднимается детина громадного роста, богатырского сложения, с огромными сжатыми кулаками. Казацкая шапка была надета набок, и черные, слегка вьющиеся волосы выбивались из-под нее. Глаза у него были черные, маленькие, жесткие и колючие. Он сделал несколько шагов по направлению ко мне и, потрясая своими огромными кулачищами в воздухе, громовым голосом заорал: "Артистка! Я сам такой артист. - И по моему адресу посыпалась жуткая ругань. - Где дочка? С кем ушла?"- кричал он и вплотную подошел ко мне. Я ответила, что ничего не знаю о дочери, она мне сказала, что уходит в село менять. "А где шуба, почта, гранаты,-кричал он,-ты тоже не знаешь?" И со страшной силой ударил меня по лицу. Я пошатнулась. Помощник ударил с другой стороны. Воздух был оглушен страшной руганью, всевозможными эпитетами по моему адресу. На мою голову посыпались удары то справа, то слева, и я шаталась то в одну, то в другую сторону. Лицо сильно горело, в ушах звенело, а кулаки сжимались в бессильной злобе.
   "Жизнь" в камерах текла своим чередом, при том же распорядке суток. Утром, с 6 до 12 часов дня,-истязания людей, с 12 до 3-4-х часов производили передачу и примерно с 4-5 часов до 1-2 ночи - снова пытки. Была слышна ругань, стоны истязуемых, жуткие вопли. Полицейские бегали, по коридору, приносили воду, вытаскивали из кабинета Соликовского и из кабинета следователя полумертвых людей и тащили их в камеры, Я продолжала стоять на коленях у дверей и через замочную скважину наблюдать за коридором. Мне все казалось, что ведут Валерию.
   Наша камера стала пополняться девушками из организации. Однажды полицейский открывает дверь камеры, вталкивает девушку и со смехом говорит: "Примите ворошиловградскую артистку!" У порога остановилась девушка лет, 17-18, среднего роста, белокурая. Непокорные пряди слегка вьющихся волос выбивались из-под шапки.
   На ней было темно-синее пальто, в руках она держала сверток и улыбалась. Девушка обвела всех присутствующих голубыми, как васильки, глазами и воскликнула весело: "А вы все здесь, вот и я, здравствуйте!" И села посередине камеры на пол. Затем еще раз окинула взором камеру и, обращаясь ко мне, сказала: "Вы хотите сладкого? У меня есть варенье и конфеты". Я улыбнулась и сказала, что от сладкого вряд ли кто откажется. Она подсела ко мне, развернула сверток и начала угощать окружающих конфетами. Возле меня она поставила банку с вареньем, положила печенье и воскликнула: "Вот гады, шоколад таки забрали, а главное - губную гармошку не дали. Ну все равно я потребую. Что я буду здесь делать без гармошки!" Кто-то сказал: "Вряд ли придется здесь играть на гармошке! Они так сыграют на твоей спине, что сразу отобьют охоту к гармошке!"-"У кого, у меня?-спросила девушка.- Никогда,-продолжала она,- вы думаете, что я буду хныкать, когда меня будут бить? Я буду сильно ругаться, называть их дураками и кричать: "За что вы бьете Любку?.."
   ...Люба получила передачу. Мать передала ей целую корзину продуктов. Люба села на пол, поставила у ног корзину, стала извлекать оттуда содержимое, покачивала головой, смеялась и пела: "Люба, Любушка, Любушка-голубушка, я тебя не в силах прокормить!" Полицейскому она сказала: "Скажите матери, что Любка жива и здорова и просит, чтобы побольше передавала борща!"
   В камеру прибыло пополнение-привели первомайских девушек. Это произвело на нас сильно удручающее впечатление. Нам не хотелось верить, что гибнет всё, мы себя убеждали, что отдельные члены спасутся и что работа вновь будет развернута. Первомайцев разбили на две группы, часть поместили с нами, а для второй части отвели другую камеру. Первомайцев я узнала в камере. Из них особенно выделялись следующие: Громова Ульяна, Бондарева Шура и Дубровина Шура. Остальные же больше молчали.
   Громова произвела на меня очень хорошее впечатление. Внешний вид рисовал ее также с выгодной стороны. Это была девушка высокого роста, стройная брюнетка с вьющимися волосами и красивыми чертами лица. Ее черные, пронизывающие глаза поражали своей серьезностью и умом. В них заметен был дух противоречия. Что-то демоническое было в этих глазах... Это была серьезная, толковая, умная и развитая девушка. Она много читала, красиво декламировала. Она не горячилась, как другие, и не сыпала проклятий по поводу истязателей. Рассуждала хладнокровно и правильно, она говорила: "Что ж, борьба умирающего класса других рамок иметь не может!"
   Девочки попросили ее прочесть "Демона". Она сказала: "С удовольствием! Я "Демона" люблю. Какое это замечательное произведение. Подумайте только, он восстал против самого бога!"
   В камере стало совсем темно. Она приятным, мелодичным голосом начала читать:
   
   Печальный Демон, дух изгнанья,
   Летал над грешною землей,
   И лучших дней воспоминанья
   Пред ним теснилися толпой...
   
   Подчеркнутые слова она произнесла с особой силой. Она читала минут 25-30. Мы не слышали, как из ближней камеры вызвали на очередную порку Земнухова, как бегали по коридору полицейские, стараясь угодить своим начальникам. Вдруг тишину вечерних сумерек пронизал дикий вопль. Громова перестала читать и сказала: "Начинается!" Стоны и крики все усиливались. В камере была гробовая тишина. Так продолжалось несколько минут. Громова, обращаясь к нам, твердым голосом прочла:
   
   Сыны снегов, сыны славян,
   Зачем вы мужеством упали?
   Зачем? Погибнет ваш тиран,
   Как все тираны погибали!
   
   Кто-то вздохнул и сказал: "Трудновато добить этих гадов!"-"Ничего,- ответила Громова,-нас миллионы! Все равно победа будет за нами".
   Бондарева Шура была девушка среднего роста, шатенка с карими глазами, не совсем правильными, но приятными чертами лица. Она прекрасно пела и танцевала. Часто вечером мы просили Шуру что-нибудь спеть, Шура охотно соглашалась. В свое пение она вкладывала столько чувства, что, казалось; каждое; слово, каждая нота имеет какой-то особенный, глубокий смысл. В смежной комнате сидел ее брат. Один раз она взяла банку, приставила к стене смежной камеры и сказала: "Сейчас спою для брата его любимую песню, может быть,-добавила она задумчиво,-он меня будет слушать в последний раз!" Она запела. Сколько чувства было вложено в это пение! Кое-кто плакал. Сама-Шура под конец не выдержала и залилась горючими слезами. Никто не сказал ни слова. Она быстро успокоилась и сказала: "Не люблю я хлюпиков и сама себя ненавижу, когда потечет эта соленая водичка". Глаза у нее заблестели, и она запела какую-то веселую песню, затем обратилась ко всем и сказала: "А все чего не поете? Давайте споем что-нибудь!" Запели любимую песню Ильича "Замучен тяжелой неволей". Пели хорошо, как говорят, с душой. Нас не останавливали полицейские. Позже мы узнали от заключенных, которые были в это время в коридоре, они говорили, что дежурный полицейский закрыл глаза, прислонился затылком к стене и слушал, на ресницах у него блестели слезы.
   Девушки часто пели и другие песни, например: "Узник", "Дальневосточную", "Синий платочек", "Сулико" и ряд других песен, но чаще всего пели "Замучен тяжелой неволей", "Узник". Начнут, бывало, петь тихо, затем поют все громче и громче, наконец, пение потрясает камеры, в дверь стучат, и полицейские кричат: "А ну тише там!"-или: "Замолчите!" Организатором была Шура. Она была веселая, живая, подвижная и жизнерадостная. Любила жизнь. Бывало, скажет: "Пропали мы, девчата, не сделав ничего существенного, а все-таки как чертовски хочется жить!" Она хорошо и легко танцевала. Камера была очень мала, мы становились под стены, и она почти на одном месте умудрялась выполнять такие номера, что приходилось поражаться. В ее танце было столько пластики, грации, изящества и красоты, что взгляд каждого невольно приковывался к ее хорошенькой фигурке. Она, была хорошим товарищем и все жалела о том, что мало сделала... О себе никогда и ничего не говорила, всегда успокаивала других и больше беспокоилась об окружающих. Подойдет, бывало, прижмется, погладит волосы или руку и скажет: "Не нужно плакать! Посмотрите, а кому легче? Вон у Марии Андреевны ребенок совсем на улице один, и то она не плачет. Ну, успокойтесь!" Один раз нас вывели на "прогулку". Конвоиров было человек 12, они стояли со всех сторон с автоматами, а мы гуськом шли к уборной. Полицейский Давыдов бросил презрительно: "Эх вы, что вы думали сделать! Несчастные!"- "Не знаю, кто из нас будет несчастнее!"- ответила Люба Шевцова. В это время наш самолет кружился в воздухе. Люба подняла голову вверх, затем, показывая рукой на самолет, смеясь заметила: "Вон наши голосок подают!"-"Я тебе подам!-закричал Давыдов.- Вот я доложу начальнику, и ты получишь на ужин! Марш в камеру!" - "Ну и что же!-ответила она.-А все-таки подают, подают, подают!" - пропела Люба и пританцовывая пошла в камеру. Через несколько минут дверь камеры открыли, на пороге стояли Давыдов и Суликовский. Давыдов, указывая на Любу, сказал: "Вот эта!"- "Хорошо",-сказал Суликовский, и это "хорошо", конечно, ничего хорошего не предвещало, но девушки засмеялись, а Люба смеясь сказала: "Любка, готовь на вечер "мягкий знак".
   Камеры все пополняюсь новенькими. Девушки ухитрялись передавать записки в мужские камеры. Записки эти я читала. Они носили ободряющий и призывающий к борьбе характер. Вот примерно их текст: "Ребята, чего носы повешали?-Была нарисована карикатура с громадным носом, прикасающимся к земле.-Такой нос, правда, носить трудновато, но нужно найти выход, чтобы избавиться от него!.. Пишите или телеграфируйте". (Люба часто перестукивалась с Третьякевичем, применяя азбуку "Морзе"). Записку сворачивали, как лотерейный билет, прокалывали в пирожке дырочку, всовывали туда записку, просили полицейского передать хлопцам пирожки.
   Была середина января. Наши войска особенно успешно продвигались вперед. В камеру доносился шум машин, на которых убегали фрицы. Полицейские волновались и зверствовали.
   Вечером 15.1 стали вызывать много молодежи из мужских камер. Мы притихли и слушали. Суликовский своим громовым голосом вызывал то одного, то другого, предлагая собраться с вещами. Из нашей камеры взяли Соколову и меня. Мы стали выходить. Дубровина бросилась ко мне на шею, заплакала и сказала: "Что это, освобождение или смерть?" Девушки волновались. В коридоре в одну шеренгу была построена молодежь и против каждого комсомольца стоял немец. Таким образом получилось две шеренги, расстояние между шеренгами было в один шаг: враги стояли друг против друга, лицом к лицу, у многих комсомольцев были сжаты кулаки. Переводчик держал какую-то бумагу в руках. Суликовский суетился, на пороге появилась я, он схватил меня за плечи, толкнул к выходу и сказал: "Иди, иди отсюда!" Я спросила: "А мои документы?" - "Потом получишь!" - крикнул он. Я выбежала на двор и не верила своему освобождению. На дворе стояла машина и подавала короткие сигналы. Видно было, что "народ" торопился!..
   Вечерняя темнота все сгущалась, я набрала полные легкие свежего воздуха и побежала домой, мне казалось, что вот-вот меня возвратят снова в эту жуткую вонючую дыру.
   Молодежь сбросили в шурф. Свидетелем жуткой расправы является сторож. Он говорит, что стоны из шурфа были слышны 3 дня. Затем все умолкло...
   
   
   
    Люся Осьмухина. Воспоминания о брате
   
   ...Володя рос занимательным мальчиком. До школы он знал много стихотворений, детских книжечек. Стойло ему прочесть один раз, как он уже знал наизусть. В школу пошел 7-ми лет, умея хорошо читать. Я помню, как я его повела в дошкольную группу, и когда он был принят - как он меня обнимал! Такой маленький шустрый черноглазый мальчик, вечно водящий за собой множество ребят. В школе у Володи всегда были друзья, и такие, что лучше родных. Приведет ночевать, и так живет какой-либо мальчик. А если мама возразит, так начинает плакать. С самого детства он дружил с Витей Трстьякевичем и Васей Левашовым.
   Володя очень любил птиц. Ежегодно у него воспитывала галка, которую он осенью выпускал. Научит галку прыгать на голову или на плечо и только крикнет: "Галя, ка!" - и галка летит и садится к нему. Никто не мог поймать галку никогда, а Володю знала по голосу.
   Помню, один раз летом Володя с товарищем Гришей Стасюком копаются под окном. Подхожу. Стоят оба с обнаженными головами, а перед ними маленький курганчик. Играет будильник, а у ребят полные глаза слез. Я спрашиваю: "Что это такое?" Володя поднимает голову и сквозь слезы: "Котенок". Это они с музыкой хоронили котенка.
   Особенно нравились ему физика и история. С самой раннего детства он строил всевозможные машины, хотя зачастую и не кончал. В 6 классе он построил с ребятами детский автомобиль на шарикоподшипниках, на котором катал всех детей своей улицы. Папа очень интересовался занятиями Володи и всячески поощрял их, выписывая всякие журналы для него. Хорошо Володя рисовал. Его рисунки были в школе на выставке. Помню его рисунок "Квартет", которым все интересовались. Летом Володя ежедневно играл в футбол, что приводило к небольшим ссорам с мамой, т. к. ботинки приходилось почти каждый день носить в мастерскую на починку...
   Сам он всю жизнь мечтал быть летчиком...
   Мечтал, как он будет летать. Все чертил детали самолета, вывешивал на стенах; сделал планер, который хорошо летал. Папа радовался, глядя на Володину работу... Бывало, сидят оба, выстругивают палочки или приклеивают материю к крыльям...
   Льва Толстого читал запоем. Начнет читать и без конца: "Люся, послушай!" Прочтет выдержку, через некоторое время опять обращается. Очень любил Тараса Шевченко. Его "Гайдамаки" знал наизусть, а также ряд других стихотворений.
   Однажды затеялся делать телевизор. Папа ему помогал. Володя уже фантазировал, как будем слушать оперу и видеть. Очень и мне хотелось, чтобы это скорей было, но заболел папа, и Володе некому было помочь.
   В 1941 г. Володя заканчивал 9-й класс. Начинается война. Володя в первый же день войны заявил, что пойдет в армию. Но ему было только 16 лет.
   Когда всех ребят вызвали в военкомат, Володя приписал себе год. Но все равно молодой - не берут. Тогда Володя поступает работать в механический цех треста "Краснодонуголь" слесарем и сразу же записывается в истребительный батальон. С каким энтузиазмом он ходил на учебу! Как ему нравилось военное дело! Еще в школе он руководил военным кружком. А теперь дело всерьез. Теперь готовились к схватке с врагом. Читал книги военные, уставы. Помню книгу "Разведка и контрразведка", которую он читал с товарищами.
   Володя приходит однажды домой и гнется от сильной боли в животе. Вызвали врача. Оказалось, что у него приступ аппендицита. Срочно везут его в Изварино, где в госпитале ему делают операцию.
   Когда Володю привезли из госпиталя, начиналась эвакуация города. У Володи гноится шов. К нам на квартиру заходят Володины товарищи, прощаются с ним. Он лежит со слезами на глазах. Город замер. 20 июля вступают немцы. Как тяжело сейчас вспоминать всю картину, когда вошли немцы, и весь период оккупации города. Как шакалы, врывались в дома, в сараи. Тащили птицу, скот. И в первый же день начали ходить собирать яйца, молоко. Зашли во двор к нам, поснимали с себя почти все и начали трусить вшей. Гадко было зайти в квартиру. Вскоре Володю вызывают на работу. Он гнется, т. к. больно было ходить. Приходит с работы злой, расстроенный. В мех-цех, где он работал, приносят немцы железные банки с медом и маслом, запаивают, чтобы отослать в Германию. И так ежедневно.
   Володя совсем изменился. Часто сидит задумчив, неразговорчив. Сразу стал каким-то взрослым.
   Начинают заходить к нам товарищи Володи: Ваня Земнухов, Анатолий Орлов. Потом появляется Витя Третьякевич. Зайдут, поиграют в шахматы и пойдут. Настроение угнетенное.
   Один раз идем мы с Володей в Свердловку к дедушке. Было совсем тепло. Летают над головами транспортные немецкие самолеты. Идем степью. Никого кругом. Мы запели "Спят курганы темные". Потом Володя говорит:
   - Ты ничего не знаешь?
   Я говорю:
   - А что?
   - Я знаю, где наши войска находятся.
   - Не обманывай.
   - Честное слово.
   - Где?
   Он мне начал рассказывать сводку. Я бросилась к Володе и начала его обнимать.
   - Откуда ты знаешь?-спросила я.
   - А знаешь, мы теперь все будем знать. Только молчи. Рассказал, что у них есть где-то радиоприемник. Я была очень рада. Всю дорогу мы шли веселые. Пели наши родные советские песни.
   ...Однажды, дело было в воскресенье (месяц и число не помню), я пришла домой, дверь на крючке, хотя и днем. Стучу. Через несколько минут открывает дверь Анатолий Орлов. Я вхожу. Володя сидит на сундуке, где налита вода, и около сундука мокро.
   - Что это вы делали?-спросила я.
   Они посмеялись. Потом Анатолий пошел домой, а Володя открыл шкаф- и показал печатный шрифт и еще какой-то раствор в бутылке. Они проверяли и отбирали годный шрифт.
   - Сейчас мало, но скоро будет много. Завтра ребята пойдут в типографию еще собирать.
   Во взорванной типографии ребята собирали шрифт.
   - Теперь дело за станком. Скоро начнем печатать.
   Володя не унывал, что станка нет. На то он и мастер. Не даром он любил физику, которая ему теперь немного пригодилась.
   - Станок сделаем на работе.
   Скоро Володя начал носить домой какие-то части. Однажды принес много деревянных планочек.
   - Это части от станка,-сказал он.
   Потом исчезла из дому бумага белая, которая была накручена на деревянном валике.
   У Володи появляются новые друзья. Приходит кузнец из мехцеха Соловьев (военнопленный лейтенант).
   Вечерами Володя дома не бывает.
   - Володя дома?-только и слышишь в дверь.
   Я часто ему говорила: "Если назначаешь свидание, так сиди дома". А он: "Я как Васька Буслай. Все на Васькин двор". Смеялся. 5 ноября не ночует дома. Перед этим сказал:
   - Сегодня будем печатать листовки у Жоры к празднику. Мама волнуется, что его нет. Я тоже начинаю беспокоиться:
   - Может, подследили полицейские и арестовали.
   На заре пришел утомленный, но веселый.
   - Завтра листовки будут в Ворошиловграде. Направляем человека. У нас будут по улицам расклеены и разбросаны. Седьмого флаг будет на школе,-шепчет Володя.-Заминируем, чтобы гада, который полезет снимать, разорвало на куски. Школу жалко. Но ничего. Построим еще.
   7 ноября утром прибегает к нам тетя и кричит:
   - Флаг на школе. Наши родненькие повесили.
   Я вскакиваю, Володя еще быстрей. Одевается и выбегает на улицу. Прошел к сараю. Я выхожу, он идет:
   - Ты не останавливайся!
   А глаза горят, в лице изменился. Когда я увидела флаг, дорогой красный флаг, я не помню, как слезы побежали из глаз. А он развевается... Володя уходит на работу. В 11 часов я несу ему завтрак. Он нагибается и шепчет:
   - Флаг висит?
   - Нет,- отвечаю я.
   Он изумился.
   - Как? Почему же не взорвался? - Недовольство выразилось на его лице.- Значит, сняли. А долго висел?
   - До восьми часов.
   - Ну ничего. Теперь все знают о флаге. У нас рабочие шепчутся. По городу мгновенно разошлась весть о флаге. Праздник советский!
   Листовки разоблачают брехню. Народ ждет с нетерпением своих. Знает, что этот час недалек, что Сталинград героически защищается, что Москва живет спокойно и что Красная Армия живет и здравствует. Володя очень был рад, когда мама приходила и говорила, что женщины говорят о листовках на базаре. Он только улыбался.
   В декабре, при отступлении румынов, Володя стащил ящик патронов из их повозки. Когда румыны выехали, Володя пошел во двор и долго копался в снегу. Я смотрю в окно, а он роется. Потом забегает в комнату и зовет меня: "Люся!" Я подошла, а он показывает мне коробочку с патронами. Остальные патроны он передал тете в надежное место.
   -- У меня есть такой револьвер.- И побежал к ребятам.
   Часто, приходя из клуба, Володя рассказывал, как они смеялись над немецкими плакатами и портретом Гитлера.
   - Сядем и, глядя на портрет, поем:
   
   Эх, расскажи, расскажи, бродяга.
   Чей ты родом, откуда ты?
   Ой, да и получишь скоро по заслугам сполна,
   Как тебя солнышко пригреет,
   И ты уснешь глубоким сном.
   
   1 января 1943 года Володе исполнилось 18 лет. Встал утром, и я его поздравила с днем рождения. Что же подарить? Дарю Володе носки, а когда война закончится - подарю лучшее. Но не знала, что это последний мой подарок моему дорогому братику.
   Приходит к Володе Миша Григорьев. Идут ребятам, откуда Володя возвращается расстроенный. Пришел с Орловым Анатолием, зашли в комнату, и быстро Анатолий ушел. Я зашла в комнату; Володя мне сообщил, что арестовали Третьякевича, Мошкова и ищут Земнухова.
   - Тебя не заберут?-спрашиваю я.
   Володя уверен, что его никто не выдаст, но очень волнуется.
   Мама просит нас сходить в Свердловку к дедушке кой за какими продуктами.
   Володя идет, отпрашивается у начальника мехцеха Лютикова.
   2.I утром идем. Думала ли я, что это в последний раз идем? Километров 5 мы шли молча. Володя был мрачен. Я тоже не могла ничего говорить. Потом Володя сказал:
   - Неужели кто выдал? Жаль ребят.
   Я опять к нему:
   - А. тебя не посадят? Ведь если узнают, так повешают всех.
   - Ребята не выдадут, я уверен.
   Когда пришли к бабушке, Володя лег и пролежал молча. Весь вечер сидел задумавшись. 4.1 пошли домой. Володя всю дорогу рвался вперед. Всегда ходили с песнями, а этот последний путь был печален.
   Когда мы вышли так, что видно было здание полиции, в котором сидели товарищи Володины, Володя побледнел, а когда проходили мимо здания, так он сжимал руки в кулаки.
   На второй день в 10 часа утра заходят двое полицейских. Я испугалась, а они встали и рассматривают кругом.
   - Кто здесь живет?-спрашивают полицейские.
   - Осьмухин. А вам кого нужно?
   - Нам он и нужен!
   "Ну, все!"-мгновенно мелькнуло у меня в голове.
   Начали делать обыск. А первым делом спросили фотоаппарат и радиоприемник. Фотоаппарат я дала, а радиоприемника не было.
   - Да! Недавно работал на нем, - раскрыли фотоаппарат.
    Все перерыли. Забрали что понравилось.
   - Оружие есть?- спрашивают.
   Я ответила, что нет.
   - Посмотри, как полы,-говорит один полицейский другому. Тот полазил кругом, но ничего подозрительного в полах не нашел.
   Собрали радиочасти и еще что не могли с собой взять и сложили на полу.
   - Придем заберем,- прорычал один.
   Вечером приходили с жандармами и забрали остальное...
   
   Все ночи мы не спали с мамой. Ведь говорят, что в воскресенье на базаре будут вешать! Как все это пережить?
   Я иду по городу и рассматриваю столбы. Мне кажется, что на этом вот столбе повесят Вовочку. Всякое дерево у меня встает как виселица. Утром выхожу с мыслью: "А может, около дома повесят, чтобы страшней было".
   Этого ужаса нельзя передать. Когда приносили из полиции посуду, мы осматривали ее несколько раз в надежде найти хоть одно слово от нашего дорогого. Одну записку передал в остатке каши, одну в рукаве майки, переданной для полиции. Все успокаивал нас, чтобы мы не волновались. А его, дорогого братика, избивали до полусмерти, отливали водой и опять избивали.
   Когда собирали ему передачу, так сердце билось ужасно. Вот понесем, а его нет. И вскоре сбылось. 16.1 мама несет передачу, а полиция вывешивает список, что 23 арестованных отправлены в Ворошиловград. Этот день был ужасней всех дней. Их побили на шахте № 5. Люди видели, когда их везли. Когда вывозили со двора полиции, они запели "Замучен тяжелой неволей", а когда подвезли к шурфу, месту казни, запели "Интернационал". Как бандиты ни били их прикладами по лицу, каждый из них сказал свое последнее слово. Каждый сказал, что гибнет за родину, что победа будет за Красной Армией, что русская земля будет очищена от немецкой сволочи.
   Помню эту роковую ночь. Была луна. Снег блестел, а мороз был нестерпимый. Мы всю ночь не спали. Маме казалось, что Володя подходит к кровати. Я плачу украдкой от мамы. Еще никогда не было такой жуткой ночи. Сердце разрывалось на части. Хотелось закричать на весь мир. Ужасно! Еле дождались утра. И вот 16.1 мы узнали горькую правду.. Убиты. Что же делать? Нет нашего любимого Вовочки. Кто же теперь запоет, засвистит? К кому прибегут ребята? Кто мне скажет: "Люся, погладь брюки. Люся, вышей платочек"? Кто братней рукой погладит по голове, обнимет так дерзко по-мальчишески? Нет моего единственного братика. Нет его товарищей. Поели их бандиты кровожадные, разбили умные головочки. Гулы орудий все ближе, и ближе. Немцы мечутся как угорелые. Крадут санки детские у жителей, кладут свое барахло и бегут. Бегут на запад без оглядки. Хотя бы скорей, скорей пришли наши...
   
   
   Прим.
   ЦГАЛИ, ф. 1628, оп. 1, д. 753.
   В подборку включена лишь незначительная часть материалов, главным образом те, которые особенно активно использовались Фадеевым в романе. Поля их испещрены пометками: "К сюжету", "Очень важно", "В тюрьме можно показать весь широкий круг молодогвардейцев. И - обязательно Бондареву и Антонину Елисеенко" - и другими, еще более пространными.
   
   
    
   
   
   

О ПРОВАЛЕ ПОДПОЛЬНОЙ КОМСОМОЛЬСКОЙ
   ОРГАНИЗАЦИИ "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"

   В числе переданных Фадееву материалов, которые собрала в Краснодоне специальная комиссия ЦК ВЛКСМ, была следующая запись, сделанная, по-видимому, одним из членов комиссии.
   
    К материалу о подпольной комсомольской организации в г. Краснодоне "Молодая гвардия"
   Провал организации пошел по двум каналам. Первый канал- это предательство Почепцова. Почепцов жил с отчимом, фамилия которого Громов. До войны Громов работал в шахтоуправлении, был коммунистом. Однажды в беседе Почепцов сказал Громову: "Вот ты коммунист, почему ничего не делаешь, почему не борешься с немцами?" Тот его спросил: "А как же бороться?" Тогда Почепцов рассказал ему, что вот у них есть организация, что они пишут листовки, распространяют их, показал отцу такую листовку. Тогда Громов сказал ему, что он немедленно должен об этом написать в полицию. Почепцов отказался, тогда отец начал его бить. Почепцов был вынужден написать.
   Первое заявление было написано на имя начальника полиции Суликовского, но потом Громов сообразил, что это может повредить и Почепцову. Тогда они написали заявление на имя начальника шахты Жукова. Это заявление было датировано 20-м декабря, а в канцелярию Жукова сдали 26-го и затем отправились к Суликовскому. Придя к нему, Громов рассказал, что его сын специально вошел в организацию, узнал там все для того, чтобы сообщить. Громов дальше сказал, что об этом было сообщено Жукову, но почему-то оттуда ничего нет. Суликовский вызывает Жукова, спрашивает его относительно этого заявления, тот отвечает, что у него ничего нет. Тогда Суликовский дает указания найти это заявление. Когда Жуков нашел это заявление у себя в канцелярии, он получил большой нагоняй от Суликовского. Почепцов писал, что он состоял в группе Попова, других он знал только по именам, некоторых не знал даже фамилии.
   Под Новый год члены "Молодой гвардии" ограбили немецкую машину с подарками и совершили глупость. Решили пополнить свой денежный фонд и послали на рынок парнишку продавать сигареты, а он засыпался. На допросе он сказал, что сигары он получил от директора клуба Мошкова и Третьякевича. Немцы обратили внимание, что в клубе ребята курили сигареты и ели шоколад. Мошкова арестовали.
   Кроме того, немцам попалась фамилия Лядская, они решили ее арестовать, по пути они с ней договорились, что она будет работать на немцев и тем сохранит себе жизнь. Она жила в Ново-Светловском районе, на хуторе. Она не была членом организации, но, учась в школе, знала многих ребят как активных и решила, что они должны быть в организации. Затем предательство Выриковой. Она также не была членом "Молодой гвардии", но она рассказала, что знает, что ребята писали листовки и распространяли. Она предала организацию в количестве 14 человек. Ей в этом помогла Сима Полянская, сестра Юрия Полянского.
   Лодкина - в поселке Краснодон, - девушка легкомысленная, случайно попала в организацию, когда ее арестовали, она все рассказала. Лядская была два раза на подсадке в тюрьме. Она работала в полиции, сидела в кабинете Захарова-зам. нач. полиции.
   Сейчас эти предатели - Кулешов - заместитель нач. полиции, Полянская, Вырикова, Почепцов, Громов - арестованы.
   Во время поездки в Краснодон А. Фадеев пытался уточнить эти сведения. В архиве писателя сохранились следующие заметки, сделанные после бесед с некоторыми краснодонцами и ознакомления с материалами советских следственных органов.
   
   Провал.
   Почепцов и Громов.
   Ладская.
   Группу Ник. Сумского выдала сестра Полянского. Виктор Третьякевич не выдержал пыток и давал подробные показания. Вырикова выдала первомайцев.
   
   
   Виктор Третьякевич.
   Он уже побывал в Ворошиловградском партизанском отряде, который в августе месяце был сильно потрепан немцами. Третьякевич казался человеком, понюхавшим пороха.
   На заседаниях проявлял зазнайство, гордость, излишнюю самоуверенность. Любовь Шевцова, связавшись с Ворошиловградским подпольем, выяснила, что он в отряде ничем себя не проявил и в первом же бою сбежал.
   Его устранили (надо отметить эту исключительную для молодежи принципиальность) и для проверки поручили руководить одной из комсомольских групп г. Краснодона.
   Оля Иванцова говорит о нем как о человеке слабохарактерном.
   
   После опубликования новых документов и новых книг о "Молодой гвардии", большинство читателей знают, что ни Виктор Третьякевич, ни Зинаида Вырикова, ни Сима Полянская, ни Лодкина не были повинны в провале краснодонского подполья и в аресте его участников. Все они реабилитированы, а Виктор Третьякевич-один из организаторов "Молодой гвардии"-посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени.
   И все-таки трудно удержаться от того; чтобы лишний раз не рассказать читателям историю того тяжелого недоразумения, в итоге которого один из самых бесстрашных и самых деятельных молодогвардейцев в течение многих лет считался предателем.
   С приходом советских войск Почепцов, Громов и Кулешов были арестованы. По неопытности начальника милиции (на должность эту был временно назначен один из краснодонских шахтеров, принявших участие в освобождении города) все три предателя содержались в одной камере. Им удалось согласовать план самозащиты, и на следствии стремясь обелить себя, они единодушно показали, что и Виктор Третьякевич, и другие молодогвардейцы сами выдавали своих товарищей. Из жителей Краснодона мало кто поверил этому навету. Но для следственных органов того времени этих показаний предателей оказалось достаточно.
   Вина Трётьякевича без всякой проверки фактов была признана доказанной. Под давлением "органов" и некоторые молодогвардейцы ее признали. Версию о его малодушном поведении на допросах в полиции Фадееву преподнесли уже в качестве абсолютной истины.
   
   При обсуждении романа в Союзе писателей в 1947 г. на вопрос: "Реальная ли фигура Стаховича?"-А. Фадеев ответил: "Это реальная фигура, но выведена под чужой фамилией, потому что не хотелось позорить фамилию родителей".
   
   
   
   

ИЗ МАТЕРИАЛОВ, ПОСТУПИВШИХ В РАСПОРЯЖЕНИЕ А. А. ФАДЕЕВА В 1948-1949 гг.

    Из письма В. Левашева Радию Юркину
   
   Первыми юными подпольщиками в Краснодоне были, несомненно, члены группы Сергея Тюленина. Так как ты сам участник этой группы, то тебе и карты в руки...
   Теперь о том, как создавалась организация. После возвращения ребят и девушек из эвакуации стали создаваться новые группы комсомольцев-подпольщиков. В самом городе, в центре, возникла группа комсомольцев вокруг Вани Земнухова. Сюда входили я и Жора Арутюнянц, В. Осьмухин, Главан, С. Левашев.
   В Первомайке группа подпольщиков организовалась вокруг Ульяны Громовой и Анатолия Попова.
   В поселке Краснодон комсомольцев возглавил Н. Сумской.
   В середине сентября 1942 г. в город Краснодон возвратился Виктор Третьякевич. Как он сам мне рассказывал, его направили в Краснодон луганские подпольщики для организации подполья.
   С приходом В. Третьякевича были объединены группы В. Земнухова и С. Тюленина. С этого момента и следует считать создание "Молодой гвардии", так как в итоге слияния групп был образован штаб для руководства подпольем, по предложению Сергея Тюленина было дано наименование "Молодая гвардия".
   В состав штаба вначале входили:
   1. Виктор Третьякевич - комиссар "Молодой гвардии".
   2. Земнухов - нач. штаба.
   3. Ж. Арутюнянц - ответственный за выпуск листовок (печатание листовок и билетов).
   4. С. Тюленин - командир группы.
   5. В. Левашов- командир центральной группы.
   Затем к нам присоединились группы пос. Краснодон и Первомайки.
   
   
   
    О партийном руководстве подпольной организации Молодая гвардия"
   
   В августе 1942 г в оккупированном городе Краснодоне начала действовать подпольная группа юношей и девушек. Группа насчитывала 8 человек. Руководил ею Сергей Тюленин.
   Создана она была при содействии коммуниста Николая Чернявского. В тот период Н. Чернявский укрывался в лесу по р. Донец в районе станицы Митюшинской. В определенное время он нелегально являлся в г. Краснодон и давал указания Тюленину о том, какую работу необходимо проделывать в подполье. Часто составлял тексты листовок, которые распространяла группа С. Тюленина.
   В первых числах сентября, когда в городе начала создаваться подпольная комсомольская организация, группа С. Тюленина примкнула к этой организации.
   В состав организации в этот период входил Иван Земнухов, Ж. Арутюнянц, О. Кошевой, В. Третьякевич, Е. Головань, Левашев В., Левашев С. и группа Сережи Тюленина в количестве 6 человек.
   В этот период мы с нетерпением ожидали появления Н. Чернявского, надеясь получить от него помощь в создании крепкой, сплоченной организации. Но Чернявский больше не появлялся.
   В городе уже была создана партийная организация. Руководили ею коммунисты Лютиков и Бараков. С ними был связан и Чернявский. Но он по-прежнему в город не приходил. Мы стали искать связи с Лютиковым через нашего участника Володю Осьмухина, который работал в механическом цехе-там же, где и Лютиков. Но Лютиков делал вид, что он ни в какой мере к политическим делам не причастен. Это было проделано, очевидно, с целью конспирации.
   И несколько дней спустя мы установили связь с коммунистом Евгением Мошковым, который работал директором клуба им. Горького. Позже в этом клубе работало большинство молодогвардейцев. Мы знали, что Мошков состоит в какой-то подпольной партийной организации, проводит большую работу, в том числе и диверсионную, за пределами Краснодонского района. Но нам тогда и в голову не приходило, что Мошков с нами установил связь по заданию Лютикова и Баракова с целью направлять и контролировать всю нашу работу, Он часто бывал на заседаниях штаба, давал соответствующие указания, Мошков для нас был непререкаемым авторитетом. К этому моменту уже был создан штаб нашей организации. Организация уже называлась "Молодая гвардия"
   Когда 7-го ноября утром мы увидели, что кроме флагов, вывешенных нашей организацией, вывешен какой-то флаг на здании дирекциона, то втайне начали догадываться, что это работа коммунистов Лютикова.
   Накануне Нового года, 1943, мы готовились совершить нападение на дирекцион, где должно было состояться торжество организованное немцами с приглашением местных работников, в том числе и Лютикова. Когда операция была подготовлена, Мошков заявил, что он получил указание-эту операцию не производить.
   И тогда мы впервые предположили, что Мошков действует по заданию Лютикова и Баракова.
   Бывший член подпольной комсомольской организации
   "Молодая гвардия" (В. Левашев)
   
   
   
   
    Рассказ Ковтуновой Александры Лукиничны,
   хозяйки квартиры, где жил Лютиков Филипп Петрович.
   Медпункт шахты № 1-бис.
   
   Я жила и работала в Краснодоне почти всю свою жизнь. Когда началась эвакуация в июле 1942 года, я эвакуироваться не смогла: у меня была больная мать и ребенок, и мы остались на оккупированной территории.
   Семью Лютикова и его самого я хорошо знала.
   Семья Лютикова эвакуировалась, но далеко уехать не могла и осталась в одном из районов Ростовской области, а сам Лютиков вернулся в Краснодон и поселился у меня в доме по ул. Буденного, № 8. Это было в начале августа 1942 года.
   Почти сейчас же после своего возвращения он устроился на работу в механический цех.
   С этого времени к нему часто начала приходить Соколова Мелина Георгиевна. Обычно она приходила с бидончиком, как будто за молоком, и с этим же бидончиком ходила расклеивать листовки. С октября 1942 года начали очень часто приходить Румянцев, Бараков, Осьмухин Володя.
   В октябре из мехцеха ездили за моторами в Донжанку и взорвали по дороге мост. Об этом Лютиков рассказывал нам в доме.
   Через некоторое время Лютиков и Бараков снарядили подводу с оружием и углем, как будто бы менять уголь на хлеб, и все это направили в сторону Каменска.
   Временами к Лютикову приходил неизвестный мне человек с бородой, усами и молодым голосом. Когда он приходил, они закрывались в комнате Лютикова, и о чем говорили - мне неизвестно.
   Часто приходил Володя Осьмухин, Толя Орлов, приносили, не скрываясь, патроны, гранаты. Лютиков очень любил Володю Осьмухина и хвалил его. Филипп. Петрович нам рассказывал все новости на фронтах. Каждый день у него можно было узнать что-нибудь новое.
   Очень часто по заданию Лютикова в Каменск ездила Соколова. Это была исключительно смелая, храбрая женщина. Она была домашняя хозяйка коммунистка и пользовалась большим авторитетом у Лютикова, Баракова и других, кто приходил к нам. Из Каменска привозила в картошке патроны, листовки и туда возила листовки.
   Еще в начале осени она сказала Лютикову, что ребята хотят связаться с ним, Он ей ответил: "Обо мне не говорите, а связаться свяжемся".
   В конце ноября немцы начали почти поголовно мобилизовать население .в Сталинскую область. По этому поводу Лютиков сказал так: "Боюсь, как бы наши пацанята не наделали дел". А в начале декабря сгорела биржа, Лютиков еще не уходил, когда я пришла и сказала, что горит что-то, он усмехнулся и ответил, что горит биржа.
   
   Записано со слов
   Ковтуновой Александры Лукиничны
   г. Краснодон, шахта № 1-бис.
   28 марта 1948 года.
   
   
   
   
    Рассказ Бараковой Веры Александровны
   
   В июле 1941 т., в самом начале Великой Отечественной войны, Бараков был мобилизован в Советскую армию, но в январе 1942 г. возвращен на прежнее место работы. (Было распоряжение возвратить горняков из армии/)
   На шахте им. Энгельса Бараков оставался до момента эвакуации. В июле 1942 года он эвакуировал все имущество шахты, подорвал шахту и выехал сам. Я с семьей (у нас было трое детей) была захвачена немцами и принуждена была вернуться в Краснодонский район на шахту, им. Энгельса, Это произошло в последних числах июля 1942 года.
   По доносу моей соседки полиция меня арестовала, продержав сутки, вернула домой; В тот же день, когда я пришла домой, на шахту вернулся и Бараков. Его арестовали сейчас же, продержали два дня, взяли подписку о невыезде и выпустили. Бараков на следующий же день ушел в рудник Сорокин (Краснодон).
   Там он встретился с Лютиковым Филиппом Петровичем и приблизительно к 10-му августа переселился в Краснодон совсем.
   В Краснодоне он устроился начальником механической мастерской, где техруком был. Лютиков. На все мои тревожные вопросы он отвечал: "Мои товарищи все на местах, я должен быть с ними". В начале сентября в Краснодон переехала и я с семьей. Через два дня после переезда взглянув в кладовую, я обнаружила там два автомата. Крайне взволнованная обратилась с вопросом к мужу. Бараков ответил, что автоматы скоро унесут. И действительно, к вечеру к нам пришла коммунистка Соколова Мелина Георгиевна и унесла эти автоматы в мешке с соломой
   После моего приезда у нас собирались: Бараков, Лютиков, Дымченко, Румянцева, Соловьев. Когда они приходили к нам, муж обычно просил меня походить во дворе. Однажды, когда у нас было какое-то заседание, в квартиру нагрянули полицейские. Все немедленно убрались на чердак по лестнице, которая была приготовлена специально для этого, а я, страшно испуганная, открыла дверь. К нам в квартиру вошел ночной патруль. Полиция справилась, почему накурено у меня, разбросаны окурки, но я, правда почти больная, ответила, что у меня второй день болят зубы. Не найдя в квартире никого, полиция удалилась.
   Оружие у нас появлялось часто. Кто приносил оружие, я не всегда могла узнать, но по распоряжению мужа я это оружие передавала тому, кто приходил за этим оружием. Чаще других приходил Володя Осьмухин или Толя Орлов. Однажды прибежали Лютиков и Румянцев и сказали, что надо приготовить винтовки. Бараков сообщил мне, что за винтовками придут ребята. Пришел Володя Осьмухин, которого я знала по работе в механической мастерской, и небольшой паренек, как мне сказал Володя Осьмухин - Сережа Тюленин. Ребята забрали винтовки в мешки с сеном и унесли. Они приходили и потом несколько раз, приносили патроны, оружие, иногда вместо Тюленина приходил Анатолий Орлов.
   С середины сентября к Баракову стала приходить Ульяна Громова, красивая, черноокая девушка, я даже стала ревновать ее к мужу, но он меня успокоил и сказал, что ходит она по делу. Приходила и крупная, полная девушка из поселка Краснодон, как объяснил мне муж-учительница. Два раза в квартиру нашу приходил Виктор Третьякевич.
   Иногда на чердаке дома одну-две ночи жили партизаны. Что это были за люди, я не знала, и муж категорически запретил мне интересоваться тем, что меня не касалось.
   Очень часто, начиная с октября, муж меня посылал в дом Швейде-начальника дирекциона, где жил главный инженер треста Андреев.
   Семью Андреевых мы хорошо знали до войны. Главной целью посещения Андреевых были новости на фронтах, которые удавалось узнать от жены Андреева.
   В начале ноября муж дал мне небольшую "бомбочку" с крыльями и рассказал, как ее можно положить в легковую машину Швейде. Страшно взволнованная, я пошла к Андреевым. Волнение не давало мне говорить, и жена Андреева заметила, что у меня совсем больной вид. Я предложила ей выйти во двор. Мы вышли. Андреева еще увидела одну знакомую и подошла к ней, а я приблизилась к машине, которая стояла посредине двора. "Какая замечательная машина",- сказала я детям Андреевой, играющим у машины. Дети услужливо открыли машину, и, заглядывая вовнутрь, я быстро подложила бомбочку под сиденье. Потом я быстро распрощалась и ушла. Машина Швейде подорвалась. Под Новый год Бараков и Лютиков произвели большую аварию на подстанции и лишили немцев света.
   В декабре у нас остановились немцы. В комнате они разложили какие-то карты, схемы, а сами отправились из дому. В это время пришел домой Бараков, увидел эти карты и забрал с собой. Надо сказать, что он очень хорошо владел немецким языком. Когда немцы остановились у нас на квартире, они не видели моего мужа и поэтому не знали, что в доме есть мужчина. Не найдя карт, они никак не могли понять, куда они девались, но я сама не знала, что муж их забрал, он мне сказал об этом потом. Немцы забрали свои вещи и ушли на другую квартиру.
   5-го января 1943 года мужа арестовали. Его страшно избили, проломили ему череп, искалечили руки, отрезали половой орган и бросили вместе с ребятами "Молодой гвардии" 15 января 1943 г. в шурф шахты № 5.
   После его ареста и казни меня забрали также. В жандармерии меня так избили, что я не могла дойти домой и ползла на коленях. Все имущество наше разграбили и нас выбросили из квартиры...
   
   
   
   
    Редакции "Ленинское знамя"
   
   Уважаемые товарищи!
   Посылаю Вам для опубликования собранный мною за год материал на командира "Молодой гвардии" г. Краснодона Ивана Туркенича.
   В январе месяце 1943 года я лично видел Ивана Туркенича (тогда Ивана Крапивина) в с. Александровке Луганского р-на Ворошиловградской обл., когда он после освобождения разведкой наступающей Красной Армии организовал в упомянутом выше селе партизанский отряд в 20-28 человек и успешно оборонял им село до подхода частей Красной Армии в течение примерно месяца, если не больше.
   Многое из описанного мною в прилагаемой рукописи я слышал лично от него, когда он рассказывал колхозникам на МТФ с. Александровки. Правда, о своей деятельности в г. Краснодоне и вообще о подпольщиках он не упоминал, так как Краснодон еще находился в руках оккупантов.
   Остальное записано со слов участников партизанского отряда, организованного Иваном Туркеничем. Это такие, как Климов Николай И., Копеев П. Т., Мирошник Н. (убитый на фронте), Владимир и Степан Кривель, Яков Клышов и другие.
   Сомнений у меня и, у перечисленных товарищей нет никаких, так как тов. Туркенич в своих рассказах говорил, что он кадровый командир Красной Армии, после ранения на Дону возвращался на родину в г. Краснодон.
   Упомянул как-то о девушках Краснодона, упрекнув доярок МТФ, что они боятся немцев.
   Влившись отрядом в наступающую Красную Армию, товарищи рассказывали, как при подходе частей к г. Краснодону он лично несколько раз ходил в разведку в городка также после освобождения города, он клялся, на могиле замученных молодогвардейцев отомстить фашистским извергам.
   Это также подтверждается в письме бабушки Веры, где она указывает, что Иван Туркенич погиб на Висле в 1944 г.
   Предлагаю вам два письма.
   По выходе в свет книги "Молодая гвардия" я немедленно ее прочел, но разочаровался. Деятельность Ивана Туркенича в с. Александровке была не описана. С тех пор я завязал переписку с товарищами - участниками партизанской борьбы, надеясь узнать побольше о Туркениче. В том, что Иван Крапивин - есть Иван Туркенич, я не сомневаюсь...
   Старший сержант Петров.
   13. 04. 1949 г.