Виктор Михайлович Третьякевич
"Воспоминания"

    Что помнит мама Мария Васильевна, а также я, о рассказах бабушки и дедушки, и других обстоятельствах, связанных с Виктором.
   
    Мама рассказывает: "Мы с Лёлей и сестрой Натой и сыном Витей были эвакуированы в г. Самарканд. Жили на его окраине в колхозе им. Усмана Юсупова. Письма нам писали на центральную почту Самарканда, на центральный вокзал и на почту кишлака Черхин, который был поблизости. Не зная точно, куда лучше написать, Михаил Иосифович послал письма в эти три адреса. Как-то приходит знакомый - Константин Михайлович Шенков, который получил для меня письмо от мужа в Черхине. И говорит: "Танцуй". Я ответила: "Не буду, ведь я не знаю, что в письме". Он отдал письмо.
    Михаил Иосифович писал коротко о себе и о том, что "о Вите я написал в первом письме на центральную почту". Вскоре мы получили и то письмо. Там было написано о том, что Витю казнили немцы. Что в Краснодоне комсомольцы создали подпольную молодёжную организацию, и Витя был одним из её организаторов. Их предали, и Витя был казнён и сброшен ещё живым в шахту /Так и написано было - "ещё живым"/. Дальше муж писал: "Я иногда езжу в Краснодон поддержать родителей. Всем нам тяжело пережить, но особенно маме. Её никак нельзя успокоить".
    Когда мы прочли это - стали так кричать и плакать, что хозяйка-узбечка сообщила всем соседям, и те сбежались к нам. Это были и узбеки, и русские, они очень сочувствовали. Узбечки успокаивали: "Мария - получила извещение". Они считали, что пришла похоронка на мужа.
   
    Маме рассказывает: "Когда в октябре 1943 года мы вернулись из эвакуации в Ворошиловград, вскоре из Краснодона приехал Иосиф Кузьмич. Мы впервые встретились после разлуки. Он был с длинной бородой, а до войны бороды не носил, только усы.
    Я боялась его расспрашивать о Вите. Спросила: "Как мама?" Он заговорил: "Как она может быть, когда такое горе? На совсем извелась, я ничего не могу с ней поделать, ничем успокоить. Мы столько пережили за Витю и не знали ничего о судьбе Миши и Володи, что с ними? Когда достали из шурфа, я маме не разрешил идти, так как она с трудом ходила от пережитого, да ещё мы очень боялись получить похоронку о Мише и Володе. Если б она ещё увидела, какого Витю достали, она б не пережила. Руки были вывернуты, весь был покалечен... Это трудно рассказать..." - тут он сжал губы, затряс головой, страшно заскрипел зубами и зарыдал. Потом, когда немного успокоился, сказал: "Но нашлись же такие, что ещё и оклеветали его. Что мы пережили при немцах, и теперь мы переживаем такое. Это что, нам легко такую клевету пережить? Кто ж бы его так казнил, если б он предал и был полезным им? Они б его последним казнили или оставили в живых. А теперь его оклеветали. Кому-то это было нужно, его оклеветать?" Мама говорит, что отчётливо помнит этот дедушкин рассказ, каждое слово. Дедушке было тогда 59 лет.
   
    Мама рассказывает: "Анна Иосифовна впервые после войны приехала к нам в марте 1944 года. Мы тогда жили в Парккомунне. Я её не видела 2.5 года. Её узнать было нельзя, так она выглядела. Конечно, при встрече обе мы плакали навзрыд. Сколько она у нас пробыла, - говорила только о Вите."
    То, что слышали тогда и впоследствии от бабушки мамы, и я потом слышала от бабушки много раз. Мы вернулись из Москвы в 1954 году, а в году следующем бабушка приехала к нам и жила некоторое время. /Тогда от меня полностью скрывали не только Витину трагедию, но и сам факт того, что был дядя Витя, который погиб в войну. По тому, что при мне зачастую обрывали разговор, из случайно услышанных фраз и намеков, которыми обменивались взрослые, - я смутно о чём-то догадывался, чувствовал, что в доме есть тайна. Но толком ничего не знал. После приезда из Москвы мы несколько раз ездили в течении года в Краснодон. Нас встречали дедушка, с седой бородкой, сутулый, и бабушка. Там я из их рассказов слышал имя: "Витя, Витенька", но папа сразу говорил: "Пойди во двор, там в сарае инструменты дедушкины. Пойди, построгай чего-нибудь". "Пусть, пусть пойдёт" - скороговоркой говорила бабушка. "Подбрось там в летней кухне в печку". То было интересно - доверяли взрослые дела, и я не задумываясь бежал. А Витя, думал между делом, наверное соседский сын. Они много о соседях говорят/. Когда звали за стол после разговоров, я и заходил в мазанку - папа бывал расстроенный, бабушка плакала, утирая глаза скомканным платочком, дедушка сидел, постукивая костяшками пальцев по столу, как-то навалившись на стол, глаза красные. Молчаливо приступали к еде. Выпив рюмочку - две дедушка нарушал тишину, начинал рассказывать про войну с японцами, про Манчжурию и Корею, где он в ту войну побывал. Разговор оживлялся.
    В тот приезд бабушка как-то вечером приходила ко мне и сидела на кровати в темноте, пока я не засну. Она рассказывала сказки, про свою молодость и про жизнь в те годы в Петербурге и в Москве. Рассказывала про Краснодон, про ихних соседей, знакомых. Мелькали фамилии: Кисёлёвы, Копаевы, Тюленины, Левашовы... Рассказывала про мальчишек соседних, как они в яру играют... Мне всё это было очень интересно. Рассказывали про жизнь в Ясенках: как приехали туда и жили у хозяев в одной комнате с ними, как потом свою хату построили, как "Кузьмича" все уважали - он был грамотный /всегда приходили советоваться/, как Володя с Витей придумали про "медулюсичек", что в балке живут. Она ушла в воспоминания и забылась. Я спросил: "С каким Витей?" "Да был Витя..." Она долго молчала. Я тут понял, наконец, что вот где та самая тайна, которую я чувствовал всегда, что имя "Витя", которое я часто слышал в обрывках разговоров - никакой не сосед, не товарищ довоенный папин или дядин Володин по Краснодону/. Они всегда спрашивали бабушку: ну как там живёт такой-то? Помнишь, мы с ним дружили/. Я начал теребить её: "Расскажи, расскажи, что за Витя?" Она сказала: "Был у тебя дядя, Витя его звали. Так вот как дядя Володя - дядя тебе. Это мой младший сынок. Его немцы убили. Ну спи". А на следующий вечер она мне рассказала о Вите. К тому времени "Молодую гвардию" я уже прочёл и восхищался её героями. Я никак не ожидал, что мой дядя, в честь которого, как она говорила, нас с братом назвали, был героем "Молодой гвардии". Она меня очень просила никому не рассказывать, в том числе и родителям. "А ты должен знать правду" - говорила она. Я сдержал слово... В тот год о клевете она не рассказывала. Рассказала она об этом после смерти дедушки, в 1956 году. А на мой вопрос, почему Вити нет в романе, она отвечала странно:
    "Мы бежим за ними, плачем, кулаками грозим, кричим."
    Она много упоминала о подлых предателях Соликовском, Кулешове, Почепцове, Громове, но о клевете тогда ничего не сказала. Всё остальное она рассказала со всей откровенностью.
    Кроме того, что меня поразила Витина история, его руководящая роль в "Молодой гвардии", его страшные мучения и казнь, меня тогда и очень удивило то, что бабушка говорила о Мошкове.
    Я, прочитав взахлёб роман, почему то не запомнил его там, заслонили образы других. А из её слов получалось, что этот Женя Мошков играл в "Молодой гвардии" одну из главных ролей вместе с Витей, Васей Левашовым, Ваней Земнуховым, Серёжей Тюлениным, Любой Шевцовой, Улей Громовой, Жорой Арутюнянцем, Туркеничем и другими.
    Вот один из её рассказов: "У нас часто собирались ребята, штаб. Тогда Витя просил нас с отцом подежурить во дворе. Как-то я вошла в кухню, чтобы в печку подбросить, и услышала через дверь, как Мошков громко...
    28 декабря Витя сказал: "Сегодня у нас будет много ребят. Вы там понаблюдайте за двором." /Двор имел два выхода: на тропинку над яром и на пустырь, за которым был базар/. Мы с отцом разделились: один смотрел с одной стороны, другой - в другую. Я так замёрзла, что решила зайти погреться на минутку. Зашла в хату, в кухню. Не успела отогреться - стук в дверь. Я заволновалась, спрашиваю: "Кто там?" Сергей кричит: "Тётя, открывайте. Это я". Открыла, вижу - он, и с ним Валя Борц. Та сразу вбежала, дверь в комнату открыла/ а ребята всегда сидели с разложенными картами - будто играли/ и закричала: "Виктор! Там стоит машина без охраны!" Что ж она не крикнула: "Олег!", а крикнула "Виктор!"... Сейчас же они поднялись и ушли. Тут и отец зашёл и говорит: "Я им сказал, чтоб не шли гурьбой, а расходились по сторонам".
    Дальше она рассказывала о том, как принесли мешок с подарками, две мешка /а восемь, как сказал Витя, отнесли к Лопуховым/. Мешки распаковали.
    "Витя нам сказал, чтоб пожгли бумаги. Мы всю ночь жгли в нашей печке бумаги: письма, ещё какие-то. Их там было очень много. Жгли, а сами очень боялись: вот нагрянут сейчас. Там были и коробки со сладостями, но мы с отцом хоть и сладкое забыли на вкус - а даже не попробовали. Скорей, скорей спешили сжечь".
    Дальше она рассказывала об аресте и другое.
   
    Бабушка рассказывала: "Иногда приходили девочки к Вите. Дважды пришли, когда его не было дома. Об одном разе, помню, я ему сказала, а он говорит: "Это - Громова и Мащенко. Мы должны принимать в комсомол Мащенко".
   
    У нас в доме бывали молодогвардейцы и родственники молодогвардейцев. Несколько раз была Ефросинья Мироновна Шевцова. Как-то она рассказывала: "Как-то собрались у нас ребята. Они сидят, разговаривают, а я решила их угостить чем-нибудь. Перед этим я ходила на бойню, взяла кровь. Вот я смешала кровь с картошкой и запекла на сковородке. Они ели с удовольствием, время-то голодное. А я потом спросила:" Ну как, понравилось? А что вы ели?" Виктор сразу сказал: "Я знаю. Это кровь с картошкой. Мама тоже делает такое".
    Тут вступила Анна Иосифовна: "Я до войны, бывало, часто кровяную колбасу делала. Как кабана у нас или у соседей режут - обязательно делала. И так жарила кровь часто... Витя знал, конечно".
    Дальше продолжала Ефросинья Мироновна: "Тут они стали шутить об этом блюде. Витя что-то сказал смешное. Люба засмеялась, вот-так хлопнула его по плечу и говорит: "Вот, рыжий!" А ведь он был не рыжий, а русый. Я её потом спрашиваю: "А чего ты его так назвала: "Рыжий"?" Она говорит: "А я его так называю". Он её тоже называл как-то, но я уже забыла, как... А как с Васей Люба встретилась - кинулись друг к другу... Не могу прямо без слёз вспоминать! Ой, как они вцепились друг в друга, радуются... Не могу прямо..."
   
   

Виктор Михайлович Третьякевич
    (сын Михаила Иосифовича)
РГАСПИ. Ф.М-1. Oп. 53. Д. 350-a