Сайт -Молодая Гвардия- Е.М. Самарина (Третьякевич) "Повесть о братьях Третьякевич"

Самарина Е.М.
Повесть о братьях Третьякевичах

    (с)Самарина Е.М.
   (с)"Штерн", Екатеринбург, 1998

   "Повесть о братьях Третьякевичах"
   Екатеринбург, 1998. - 140 с.
    OCR, правка: Дмитрий Щербинин (http://molodguard.narod.ru)

   Самарина (Третьякевич) Елена Михайловна
   Родилась в 1931 г. в городе Краснодоне Ворошиловградской (Луганской) области, Украина. После окончания в 1953 г. Московского института им. Менделеева работала в городе Дзержинске Горьковской (Нижегородской) области, где живет и в настоящее время.
   Елена Михайловна - из известного в 40-60-е годы в Луганской области и Краснодоне рода Третьякевичей. Её отец - Михаил Иосифович Третьякевич - был комиссаром партизанского отряда. А брат отца - дядя, Виктор Иосифович Третьякевич - комиссаром подпольной молодежной организации "Молодая Гвардия".
   О них и о многих других пишет Елена Михайловна в этой книге.

С о д е р ж а н и е

Часть первая "Опаленные войной"
Опаленные войной
Мой отец
Создание отряда
Жизнь в лесу
Диверсии
После разгрома
В оккупированном Ворошиловграде
Судьба отряда
Кто остался в дураках?

Часть вторая "Комиссар "Молодой Гвардии"
Начало биографии
Война
В Краснодоне
Восстановление имени
Возрождение из пепла
Историю надо хотеть знать
Послесловие

Светлой памяти брата Вити

"Опаленные войной".

    Отечественная война 1941- 45 гг. коснулась каждой семьи. Пытаясь оценить вклад в Победу своих близких, остановлюсь на судьбе братьев Третьякевичей.
    Мой отец - Третьякевич Михаил Иосифович - был в партизанах. Его средний брат Владимир - прошел всю войну, участник встречи на Эльбе. Младший брат Виктор, молодогвардеец, замучен фашистами и казнен в Краснодоне. Гибель Виктора - это трагедия нашей семьи, которую пришлось пережить дважды.
    После своей мученической смерти Виктор был оклеветан, стал жертвой мифологии, сочиненной на государственном уровне. Его братья стали братьями "предателя", их семьи всю жизнь испытывали глубокую боль и горечь, им был нанесена рана, которая до сих пор не заживает.
    Вспоминаю своих несчастных дедушку и бабушку - Иосифа Кузьмича и Анну Иосифовну Третьякевич. На долю их выпало тяжкое испытание: смерть 18-летнего сына - комиссара "Молодой Гвардии", клевета на него и забвение его имени как молодогвардейца на целых 16 лет!
    Мать Сергея Тюленина Александра Васильевна не раз рассказывала об одном эпизоде (газета "Пульс", сентябрь 1992 г.) "Когда награждали Золотой звездой Героя Советского Союза пятерых молодогвардейцев, то были приглашены в клуб им. Ленина все родители молодогвардейцев.
    Иосиф Кузьмич Третьякевич шел впереди нас с матерью Вити Анной Иосифовной. У входа в зал милиционер отстранил отца Вити, заявив: "А вам здесь делать нечего!" - У Иосифа Кузьмича подкосились ноги, и он упал. Мы помогли его донести до соседнего дома".
    А ведь на глазах дедушки и бабушки у них в домике на Шанхае (район Краснодона, беспорядочно застроенный невзрачными хатами, расположенными вдоль яра, - их называют здесь "землянки" или "мазанки"), проходило зарождение и становление "Молодой Гвардии", они были свидетелями от первого до последнего заседания штаба.
    Когда доставали казненных молодогвардейцев из шурфа шахты, у бабушки не хватило сил пойти туда. А дедушка ходил, но, как и другие родители, был настолько убит горем, что находился как в тумане. И каждый раз, в течение многих лет, когда я приезжала их проведать, они только и говорили о Вите, только и вспоминали его.
    Дедушка не дожил до того дня, когда их сына, наконец, реабилитировали...
    Как жаль, что талантливый роман Александра Фадеева "Молодая Гвардия" теряет совершенно свою ценность от того, что пропитан ложью. Порой его просто неприятно читать.
    Когда-то мне встречалась заметка о переживаниях артистах Е. Моргунова, исполнившего роль предателя Стаховича в кинофильме "Молодая Гвардия", (в котором все угадывали черты Третьякевича) о том, что другие артисты могут ходить к родителям своих героев, а он не может, так как ему неудобно идти к родителям предателя и о чем-то их расспрашивать.
    Я подумала: жаль, что не пошел к ним он увидел бы очень скромных стариков, увидел бы обстановку, в которой жил Виктор, узнал бы о его интересах. И, может быть, усомнился в правильности образа у Фадеева, и сыграл бы эту роль по-другому.
    То, что случилось с Виктором, его переломанная судьба, лежит на совести многих людей. Приведу слова журналиста Кима Костенко о "Молодой Гвардии":
    "И если в угоду каким-то идеологическим и конъюнктурным или каким бы то ни было другим соображениям мы позволили незаслуженно оскорбить память кого-то из них, как же может оставаться спокойной наша совесть?" ("Комсомольская правда", 5 января, 1989 г.).

"Мой отец".

    Хорошо, когда существует домашний архив. Материалы собирал отец, его брат Владимир и мой брат Витя. Никого уже нет в живых. Витя был последним, кто в 90-х гг. упорядочил все, разложил по папкам, пронумеровал их и составил перечень всех имеющихся материалов. В основном, они касаются судьбы дяди, младшего брата моего отца - молодогвардейца Виктора Иосифовича Третьякевича. Кроме этого, собраны материалы и о партизанском отряде отца.
    Правда, была издана небольшая книга об отряде "Мужество коммунистов", но многие подробности не вошли в книгу, которые имеются в воспоминаниях отцах. Мне захотелось в память о нём собрать все, что есть, вместе, и добавить свои, к сожалению, немногочисленные воспоминания.
    Хочется отдать должное отцу и его товарищам по отряду, отметить ещё раз их самоотверженность и героизм, их желание вести борьбу в тылу врага, несмотря на отсутствие опыта, хорошей подготовки отряда и его малую защищённость.
    Третьякевич Михаил Иосифович родился в Москве, в 1910 г. Его отец, Иосиф Кузьмич, работал в мастерских по ремонту резиновых шин. После революции в связи с голодом в Москве семья переехала в село Ясенки Воронежской области (сейчас Курской). Папа по национальности белорус, образование - сельская школа, рабфак и заочно два курса Московского института совторговли. В 1951 г. был направлен в Москву в Высшую торговую школу, которую он окончил в 1954 г. с отличием.
    К моему стыду я только сейчас узнала, что папа так хорошо учился. В дипломе 18 экзаменов - отлично, и только один - хорошо, два госэкзамена - отлично, дипломная работа - отлично (на весьма прозаическую тему - "Накладные расходы по завозу, хранению и реализации картофеля и овощей"). В дипломе указана квалификация: экономист - организатор советской торговли.
    С 1927 по 1930 г. работал забойщиком на шахте в Ровеньках, с 1931 г. на комсомольской работе, с 1932 его переводят на торговую работу, с 1937 г. до начала войны - зам. директора универмага, директор торга.
    В сентябре 1941 г. его избирают вторым секретарем Октябрьского райкома партии г.Ворошиловграда, а в феврале 1942 г. бюро обкома утвердило отца третьим секретарем горкома партии. При просмотре домашнего архива встретился мне партизанский билет N584 от Комиссии по делах бывших партизан Украины. В нем написано:
    "Предъявитель сего тов. Третьякевич Михаил Иосифович в период Великой Отечественной войны был участником партизанского движения и подпольных организаций на Украине с июля 1942 г. по февраль 1943 г.
   Председатель районной комиссии
   При Ленинском райисполкоме
   г.Луганска 24 мая 1968 г.(Голдобин).

    Как раз летом 1968 г. отец предложил съездить в хутор Паньковку на берегу Донца, где недалеко находился их отряд в 1942 году. Поехали отец с мамой, я с мужем и детьми. Там встретились с двумя женщинами - Удовиченко Матреной Сидоровной и Павленко Софьей Александровной - которые помогали партизанам продуктами и пекли хлеб для них хлеб (продуктами их снабдили заранее).
    Целый день вспоминали, беседовали. Павленко показала нам сарай, который находился под крыльцом, где однажды просидел всю ночь связной отряда, брат отца Виктор. Он пришел за хлебом для отряда, переплыл Донец с другого берега. Пока Софья Александровна собирала продукты, Витя находился в сарае. В это время зашли немцы и долго не уходили. Виктору пришлось сидеть в этом сарае всю ночь.
    Мы прогуливались по лесу вдоль Донца и не переставали удивляться, как можно было спрятаться от немцем в этом небольшом лесу, где все хорошо просматривалось. Но это было самое подходящее место, учитывая территорию деятельности отряда.
    Отец говорил, что до войны этот лес казался непроходимым, а когда возникла необходимость укрываться в нем, он оказался совсем небольшим. По этой причине и партизанские отряды здесь создавались сравнительно малочисленные.

"Создание отряда".

    О создании партизанского отряда было решено в ЦК партии Украины.
    По ходу рассказа я буду приводить отрывки из книги Емченко Г. и Письменовой И. "Мужество коммунистов" (Изд. политической литературы Украины, Киев, 1967 г., перевод с украинского мой. - Е.С.). А также из стенограммы беседы научного работника ЦК КпбУ Поповой Е.С. с Третьякевичем М.И. от 5 мая 1945 г., и из воспоминаний отца. Он вспоминает:
    "Осенью 1941 г. создалась тяжёлая обстановка - фашисты покатывались к Донбассу. Мариуполь, Павлоград, Полтава были оставлены нашими войсками. 10-го октября впервые совершен налет на наш город - несколько бомб попало в санитарный поезд, было убито 49 человек. Началась эвакуация предприятий и населения. Работая в это время вторым секретарём Октябрьского РК партии, я знал, что создается подпольная организация и твердо решил остаться в тылу врага.
   11-го октября 1941 г. приезжает секретарь ГК партии Яковенко Иван Михайлович, задает мне вопрос:
   - Как ты смотришь на то, чтоб остаться для работы в тылу у немцев?
   Я, ни секунды не размышляя, ответил:
   - Я готов.
   12 октября - день разлуки с семьей, жена и дочь выезжали в глубокий тыл".
   Я помню этот печальный день. Это был день рождения папы - ему исполнился 31 год. На окраине города стоял состав из теплушек, куда мы погрузились. Моросил дождь, лица у нас были мокрые и от слез и от дождя. Мама с папой отошли в сторону от вагона.
   Мама ему говорила, что если бы не я, она осталась бы с ним. Уже тогда намечалось, что в случае оккупации города, отец останется в партизанском отряде. При расставании я удивлялась, что мама крепко держалась и не рыдала, а даже папе пыталась говорить такие мужественные слова.
   "С каждым днём становилось всё тяжелее. Нужно было эвакуировать паровозостроительный завод им. Октябрьской революции (ОР). Заходишь в цех завода, где рабочие демонтируют оборудование, и видно, как им жалко это делать - ведь столько вложено труда в создание такого красавца, как завод им. ОР. Но деваться некуда - через город уже отступали на восток части нашей 12-й армии".
   20 октября 1941 г. наши войска оставили город Сталино (Донецк). Угроза оккупации нависла над Ворошиловградом. Встал вопрос об организации подполья. Вся территория области разбивалась на ряд районов, где должны были действовать самостоятельно подпольные обкомы партии.
   Один из них должен был возглавлять Яковенко Иван Михайлович - тогда первый секретарь ГК партии. Его вызвал к себе первый секретарь обкома Гаевой А.И., у которого в это время в кабинете находился и секретарь ЦК КпбУ Коротченко Д.С. Там и было сказано, что организацию и руководство партизанским отрядом ЦК и Обком партии возлагают на Яковенко.
   На вопрос Гаевого, кого бы он хотел иметь комиссаром подполья, Яковенко остановился на кандидатуре Третьякевича Михаила Иосифовича, который в то время был вторым секретарем Октябрьского РК партии Ворошиловграда (с февраля 1942 г. третий секретарь ГК партии). Кандидатура его была одобрена.
   В книге "Мужество коммунистов" написано, что Яковенко "прекрасно понимал, что комиссар должен быть политически зрелым и кристально чистым коммунистом, человеком, на которого можно положиться, как на себя самого. С Третьякевичем они имели много общего - были ровесниками, у обоих было безрадостное детство, оба начали рано работать, оба связали свою юность с комсомолом. Несмотря на молодость, имели большой опыт работы с людьми".
   Потом Яковенко вместе с Третьякевичем наметили план действий: познакомиться с людьми, которые проходили спецподготовку для работы в тылу, подобрать связных, явочные квартиры, установить пароли, подумать об оружии и размещении продовольственных баз.
   Около 2-х месяцев продолжалась эта кропотливая работа. Меня удивляло, что даже надо было думать о структуре партийной организации в тылу врага: парторганизация строилась там по принципу - обком, горком, райкомы и первичные ячейки.
   Но вот к концу 1941 г. наступление на Донбасс приостановилось, фронт находился в 70-80 км от Ворошиловграда. Угрозы оккупации не стало и партизанский отряд в 1941 г. организован не был.
   Потом началось летнее 1942 г. наступление немцев. Противник прорвал нашу оборону в районе Изюма и Барвенково и начал двигаться на восток. Совинформбюро сообщало, что нашими войсками оставлен Купянск, Валуйки.
   Отец рассказывает:
   "Штаб Южного Фронта размещался в пригороде Ворошиловграда Малая Вергунка. Мы часто встречались с командованием фронта, а частности, с его командующим Р.Я. Малиновским. 7 июля были у него, слышали его разговор со Сталиным. Немцы прорвали оборону и заняли север области. Малиновский сказал, что днями и город будет оставлен нашими войсками.
   С 7-го июля 1942 г мы начали усиленно готовиться для работы в тылу врага. Вечером были у Коротченко Д.С. и Гаевого А.И., они сообщили нам, что Яковенко снова назначен командиром партизанского отряда и секретарем подпольного обкома партии, а я - комиссаром отряда и секретарем подпольного горкома партии.
   За полночь возвратились в горком из ЦК КПУ. Иван Михайлович поручил мне заняться деформированием отряда, материальным обеспечением и оружием. Одну из комнат в горкоме превратили в склад автоматов, полученных на всех участников, патронов и другого снаряжения. Ночевали в горкоме...
   Командиры групп нас ожидали в горкоме. Мы им рассказали о беседе в ЦК, о задачах. Дали задания командирам групп, что им делать до выхода в лес.
   Была назначена сфера деятельности отряда - это город Ворошиловград и прилегающие районы (Александровский, Верхнетепловский, Станично-Луганский и Новосветловский).
   Таким образом, организацией отряда пришлось заниматься дважды - в 1941 и в 1942 годах. Из ранее подготовленных в 1941 г. людей уже почти никого не осталось - кого взяли в армию, кто уже был во вражеском тылу".
   Отец подробно рассказывает, как они подбирали людей: в основном брали поведение человека на протяжении последних 10 лет с "точки зрения преданности делу партии". Людей вызывали в кабинет и с каждым беседовали о том, что создается партизанский отряд, не раскрывая своей роли, предлагали вступить в состав отряда.
   Некоторые отказывались. Например, начальник турбинного цеха ТЭЦ, начальник автоматического цеха. Они сели в эшелон и эвакуировались. "Мы даже им пригрозили, говорили, что их поведение антипартийное и будет рассматриваться парторганизацией. Но разбираться подробно было некогда, уже было 12 июля.
   Тех людей, которые отказывались, а потом соглашались, мы не оставляли в отряде, не доверяли им."
   Конечно, за неделю тщательно провести работу было трудно, отряд был создан поспешно. Они рассказывали, что есть ещё две недели срока, а оказалось не так. Немцы наседали, и 14 июля партизаны должны были уже войти в лес.
   Отряд разбили на четыре группы во главе с проверенными людьми. Каждая группа имела свой участок работы и место нахождения. Много было досадных неурядиц, препятствий. Например, со слов отца:
   "Каждая группа получила продукты только 11-12 июля, раньше не могли получить, т.к. не было разрешения. Базы закладывались по приезде группы на место. Заблаговременно эта работе не проводилась потому, что не хотели её проводить, а потому что не имели времени. Кроме того, вопрос с отпуском продуктов решался два дня: отпускать на продукты или нет".
   13 июля утром командир и комиссар собрали командиров групп и политруков и дали указание выезжать на места. Присутствующий при этом первый секретарь обкома Гаевой сказал о задачах отряда:
   "Ваш отряд будет находиться близко от города, а это значит, что первоочередным делом вы должны собирать разведывательные данные, информацию о делах в городе, о перемещении фашистских войск, а также проводить агитационную работу среди населения, организовывать саботаж и диверсии".

"Жизнь в лесу".

    Итак, на рассвете 14 июля 1942 г. отряд пошел в лес. Он насчитывал всего 48 бойцов, имел 35 автоматов, 18 винтовок и 150 гранат. Отец и Яковенко перед уходом в лес должны были выполнить задание по подрыву важных объектов города.
    Отец вспоминает, что он отвечал за подрыв в последние дни перед оккупацией следующих объектов: ТЭЦ завода ОР, хлебозаводов, месокомбината, завода им. Пархоменко, железнодорожного моста через речку Ольховка. 15 июля все выполнили и ушли в лес...
    Между хуторами Паньковка и Храстовое, примерно в 20 км от Ворошиловграда, расположилась группа отряда под командованием Рыбалко С.С. Тут же находился и штаб отряда во главе с командиром отряда Яковенко И.М. и комиссаром Третьякевичем М.И.
    При штабе также был подпольный обком комсомола, возглавляемый Надей Фесенко и горком комсомола во главе с Галей Сериковой. До оккупации они были секретарями РК ЛКСМУ города. Обе остались по заданию в тылу врага. Эти девушки были одними из самых активных бойцов отряда. С их помощью в городе и окрестностях была создана подпольная сеть комсомольцев- одиночек, действовала большая группа связных. В отряде была создана комсомольская организация, куда вошла 6 человек комсомольцев, в том числе и младший брат отца Виктор Третьякевич.
    О том, как он оказался в отряде, отец пишет в своих воспоминаниях. В начале ноября 1941 г., когда отец работал секретарем Октябрьского РК партии, к нему в кабинет зашел Виктор и стал просить отца написать письмо от райкома в горвоенкомат, чтобы его взяли в армию. Отец этого не сделал. Тогда Виктор сам пошел в горвоенкомат, но его не взяли, ему только исполнилось 17 лет.
    Отец уговорил его выехать к нам в Узбекистан и отправил с эшелоном от комбината "Ворошиловуголь". Но 1 января 1942 г. Виктор неожиданно возвратился в Ворошиловград, где тогда у знакомых жили его родители, т.е. мои дедушка и бабушка. Оказалось, Виктор доехал до Куйбышева, услышал, что немцы разбиты под Москвой, и, решив, что в тылу ему делать нечего, вернулся в Ворошиловград.
    В январе 1942 г. пошел заканчивать 10 класс в 7-ю школу, где потом в 1945-48 гг. училась и я. Несмотря на то, что почти половина учебного года была пропущена, он учился хорошо и даже выполнял общественную работу - выпускал школьную стенгазету, был комсоргом класса. После выпускного вечера Витя сказал, что выступал на вечере с речью.
   - О чем же ты там говорил? - спрашивает отец.
   - Поблагодарил учителей, а потом сказал, что нужно всем включаться в борьбу с врагом, - ответил Виктор.
   Когда началось летнее наступление немцев, числа 10-го июля к отцу в горком пришел Виктор и стал проситься в отряд, при этом говорил, что скоро ему исполнится 18 лет. Отец настаивал, чтобы он эвакуировался в тыл. Но Виктор пошел к Яковенко и тот его принял в отряд в группу Рыбалко. Все дни до выезда в лес Витя проводил у Рыбалко - готовил оружие, снаряжение, продукты...
   Отец пишет:
   "Я видел, как Виктор добросовестно исполнял поручения Рыбалко. Правда, эти поручения еще не носили боевого характера, например, спрятать для нас запас патронов, взрывчатки, продуктов, сделать с товарищами шалаш - это работа тоже нужная. Нам приходилось запасы продуктов и оружия держать в нескольких местах - на случай раскрытия одной базы, чтоб были запасные.
   - Хорошим бойцом ты меня наградил. - обращаясь ко мне, сказал Рыбалко о Викторе.
   - Нет, - говорю я, - за него благодари Яковенко, это он разрешил ему остаться".
   Началась жизнь в лесу. Первые три дня группа Рыбалко и штаб отряда располагались на опушке между Паньковской и Христовым, потом перебрались в центральный лес.
   Партийные документы у людей оставались при себе, указаний не было, чтоб их сдавать в обком партии. Сначала партизаны клятву не принимали, не знали, что ее надо принимать. Но вскоре она была написана и 23 июля торжественно принята в Паньковском лесу. В краеведческом музее Луганска раньше я видела листок из тетради, на котором рукой отца написана клятва и стояла его размашистая роспись. В 1997 г. ее уже не было в музее. В бумагах отца я нашла текст клятвы.

   Клятва
   < BR>    Я, гражданин Великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен. За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом, я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно, неустанно. Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей.
   Паньковский лес. 23.07.42г.


    До выезда в лес из-за отсутствия времени людей с оружием не знакомили. Помню, отец рассказывал, как он в лесу провел стрельбище 25 июля для группы Рыбалко, когда территория области была уже оккупирована. Немцы вошли в Ворошиловград еще 17 июлю 1942 г.
   В этот же день Надю Фесенко и Витю Третьякевича направили в город на разведку. Вернувшись, они рассказали, что гитлеровцы на высоких зданиях установили громкоговорители и на русском языке вели фашистскую пропаганду. Штаб немедленно приступил к агитационной работе: ежедневно по рации 2-3 раза в день слушали Москву, сводки Совинформбюро, сочиняли листовки. Тексты листовок составляли комиссар и командир отряда. Листовки распространялись в городе и в окружающих районах. Это делали комсомольцы отряда. В листовках призывали не верить фашисткой пропаганде:
   "...Не падайте духом, срывайте мероприятия оккупационных властей, поддерживайте и развивайте патриотический дух в городе".
   При посещении города собирали сведения о том, что делается в городе, какие там находятся войска. Этим часто занималась секретарь подпольного ГК комсомола Галя Серикова. Потом все сведения шифровали и передавали в Центральный штаб партизанского движения.
   Когда я просматривала записи отца, то узнала, что мой дедушка Иосиф Кузьмич тоже приходил в отряд. Жаль, что я не знала об этом и не расспросила его. Ведь это был неблизкий путь - прошагать столько километров пешком.
   Вот что рассказывал об этом отец:
   "Через 7-10 дней после оккупации я послал Юру Алексенцева в город на разведку и одновременно поручил зайти к родным - сказать, чтобы отец пришел к нам в отряд. И отец два раза приходил к нам в отряд. Мы радовались встрече с ним. И Яковенко нравилось с ним беседовать. Отец особых данных нам не приносил, однако рассказывал обо всем, что делается в городе - что гестапо разместилось в здании НКВД на Красной площади и заняло здание банка. Сообщил, что организована биржа труда, которая занималась вербовкой молодежи в Германию.
   Когда отец у нас ночевал, Витя с ним проводил вечер и ночь. Прильнув друг к другу, они спали вместе на траве в шалаше.
   Последний раз отец приходил, когда уже в Паньковку прибыл карательный отряд немцев. Его задержали, но он сказал, что идет на огород.. Подозрений у немцев он не вызвал и его отпустили. Все бойцы отряда радовались приходу отца - пожилого человека, готового разделить с ними их трудности".
   Партизанам стало известно, что гитлеровцы готовятся проводить облавы, чтобы отправить 4000 человек из молодежи в Германию, поэтому размножили в большом количестве листовки с призывом укрываться от угона в Германию. Задание по распространению их получила Надя Фесенко. Она взяла с собой комсомольцев отряда - Забелина, Алексенцева и В.Третьякевича. Распространяли листовки в городе и ночью подошли к хлебозаводу N5, где был немецкий склад боеприпасов, сняли охрану и взорвали несколько штабелей авиабомб и снарядов.
   Однажды Юра Алексенцев - ему было 16 лет - распространял листовки в нескольких селах. В Паньковке староста как раз староста проводил собрание. Юра во время разговора со старостой (он стал проситься заработать хлеба) приклеил ему на спину листовку на глазах у жителей. Староста долго ходил с листовкой на спине, пока не приехали в село итальянцы, листовку перевели и старосту обвинили в большевистской пропаганде. Отец говорил:
   "Люди благодаря листовкам знали о нашем существовании и у них появлялась вера в победу".

"Диверсии".

    В конце июля на заседании штаба командир отряда Яковенко И.М. призвал действовать активнее и проводить не только агитационную и разведывательную, но и диверсионную. В связи с этим было решено в 2-3 дня провести партийные сборы во всех группах. Связь с другими группами была затруднена. Приходилось посылать неоднократно связных на их поиски. Некоторые группы распались (Боброва, Литвинова). На поиски группы Литвинова ходили дважды, судьба группы была неизвестна. Только с группой Громова держали постоянную связь.
    Яковенко с М. Третьякевичем 24 июля направился в группу Громова, находящуюся на 10 км ниже по Донцу. В этой группе раздавались голоса, что лучше распустить отряд и вести индивидуальную борьбу. Тогда командование отряда и увидело, что сказывается поспешность, с которой был сформирован отряд, - не смогли тщательно подобрать людей в отряд.
    Позже штаб решил перебазировать группу Громова, т.к. здесь им по-настоящему укрыться было негде. 5 августа группы Рыбалко и Громова соединились. Сам Яковенко с Надей Фесенко и Виктором Третьякевичем ходили искать группу Литвинова. Нашли разгромленную базу группы. Неизвестно было, где люди и что с ними.
    Как раз в это время, не доходя до леса 200-300 м, на Яковенко с бойцами отряда вышли полицаи и начали их обстреливать. Тогда он приказывает Виктору подползти к месту, откуда стреляли, и бросить гранаты. Виктор приказ выполнил, путь к лесу был открыт, полицаи убиты.
    Позднее стало известно, что на группу Литвинова напали немцы. Сам Литвинов, не найдя другие части отряда, пошел в другой район и там, на хуторе Рогалик, начал собирать людей в отряд. К ноябрю было уже до 50 человек.
    В октябре-ноябре 1942 г. они совершили несколько диверсий на железной дороге Миллерово-Красновка. Резали телефонные провода, уничтожали автомашины и даже сбили немецкий самолёт над Казенною балкою.
    Отряд стал активнее беспокоить немцев. Из записок отца:
    "Группа Рыбалко получила задание уничтожить переправу через Донец у села Веселая гора. В вылазке принимали участие М.Третьякевич, П.Шевченко, Н.Соболев. Задание выполнили. На рассвете немцы начали прочесывать лес, и партизаны перебрались вглубь леса".
    "Фашисты навели понтонные мосты через Донец около хутора Обозный и при впадении реки Айдар в Донец. Начали переправлять по ним транспорт. Партизаны решили мосты уничтожить. Рыбалко разведал подступы к мостам, из числа бойцов выявил хорошо умеющих плавать - Забелина А. и Третьякевича В. Под покровом ночи, захватив взрывчатку, они направились к мостам. Под один мост нырнул Забелин и под прикрытием товарищей взорвал его. Второй мост был подорван Виктором. Больше немцы в этих местах мостов не наводили".
    "В последних числах июля в штабе стало известно, что через Донец будет идти немецкий обоз. В результате он был разгромлен, партизаны вернулись с трофеями - продовольствием и ящиками с гранатами".
    "1 августа в Паньковку прибыли немцы человек 50-60. В это время двое партизан пошли туда за продуктами, но узнали, что там немцы, и вернулись обратно. На подступах к селу был поставлен немецкий пост из 4-х человек, который контролировал все вокруг. Решили его уничтожить.
    На разведку послали Виктора Третьякевича. Он подполз и слушал, о чем говорят немцы - Витя сравнительно неплохо знал немецкий язык и был переводчиком в отряде. До оккупации он посещал курсы немецкого языка.
    Яковенко дал команду быть в боевой готовности, что означало кроме автоматов иметь запасной диск патронов, 2 гранаты РГД и нож. Личные документы оставить в лагере. Пошли 7 человек, в том числе и братья Третьякевичи".
    Отец вспоминает, что подошли они к немцам метров на 20. У Яковенко и Соболева автоматы отказали, получились одиночные выстрелы - качество автоматов было неважное. Если не поддерживать коробку, то они стреляли одиночными выстрелами. Пост разгромили, забрали у немцев документы, часы, оружие и вернулись на место. Немцы начали обстреливать лес днем и ночью, пришлось уйти в другое место.
    В то же время на немцев наскочила подвода из другого отряда - под командованием Сиворонова Я.И. У них была перестрелка, но обошлось без потерь. Их отряд насчитывал тоже человек 45-50.
    "Сиворонов предложил нам действовать сообща. Три дня мы находились вместе на одной территории. Но 5-го августа начался обстрел леса, и отряд Сивиронова ушел от нас. Он предложил нам идти вместе с ними за Лисичанск, в Кременские леса. Мотивировал тем, что здесь очень плохие места для укрытия. Я поддержал его, но Яковенко категорически отказался: "Имеем задание действовать здесь, никуда не уйдем". Потом, когда мы пошли в Митякинский лес, он мне сказал - "Может быть лучше было бы, если б мы пошли с Сивороновым".
    Позднее стало известно, что часть партизан Сталинской и Ворошиловградской областей объединилась под командованием Сиворонова Я.И. и комиссара Изотова Э.В. и двинулись навстречу Красной Армии (из книги "Твои освободители, Донбасс").
    Частые вылазки партизан и их активные действия против немцев привели к тому, что в район Паньковки и Христового было направлено 300 карателей. В пять часов утра 6 августа начался обстрел леса из орудий, пулемётов и минометов. После усиленного обстрела немцы стали делать переправу к партизанам через Донец.
    Даже в таких условиях продолжали писать и распространять листовки. Вот выдержка из листовки 7 августа 1942 г., которую написал отец:
    "Дорогие наши ворошиловградцы! Мы, коммунисты-подпольщики, обращаемся к вам: не верьте лживой фашисткой пропаганде... Банда Гитлера пытается убедить вас, что они разгромили Красную Армию... Недалек час, когда Красная Армия перейдет в наступление и освободит наш славный город...
    Подпольный горком партии".

    За время оккупации подпольщики распространили более 50 тысяч листовок, газет, журналов.
    Итак немцы отряд нащупали, вступать в открытый бой нельзя было - слишком неравные силы, поэтому решили этот район, все-таки, оставить. Было решено идти в Митякинские леса (Ростовская область), где не раз бывал Рыбалко. В отряде после слияния с группой Громова стало чуть более 20 человек. Перед уходом уничтожили переправу через Донец и 10 августа выступили в поход, пошли через пески Станично-Луганского района. Первую дневку сделали в районе Новой Кондрашевки.
    Шли ночами м большими грузами. Утро застало их у неизвестного поселка, потом выяснили - хутора Пшеничного, где были немцы и полиция. Отойдя от хутора 500-700, остановились в кустах около речки. Впереди грейдер Станица Луганская - Нижнее-Ольховка. Яковенко с Третьякевичем обсуждают - не исключено, что придется его переходить с боем. Скорее бы ночь, чтобы двинуться дальше. Просидели день до вечера.. И вдруг за полчаса до подъема на них вышла женщина с коровой...
    Я этот случай хорошо помню из рассказов отца. Он говорил, что пытались задержать женщину до ухода отряда, чтобы она никому не успела рассказать о них. Но это не удалось - она выбежала за кусты, а там голая степь и были какие-то люди. Отец сказал - "Давайте перейдем метров на 300." Но никому не захотелось, так как все равно через полчаса собирались отсюда уходить.
    Но всё-таки забеспокоились, что женщина может выдать их расположение (так, по-видимому, и вышло). Решили провести совещание, собрали люде, предупредили, что, может быть, будет бой. Условились, что в любом случае нужно идти в Митякинские леса за реку Деркул. Рыбалко был родом оттуда, хорошо там ориентировался. На карте отметили место встречи.
    Неоднократно мы в семье слушали рассказы отца про последние дни отряда. Каждый раз он сокрушался, почему же Яковенко не повел людей в Митянкинский лес. "Ведь мы же с ним договаривались..."
    Из книги "Мужество коммунистов":
    "Начался обстрел, на партизан шли немцы. Завязался бой, в котором смертельно был ранен старшина Шевченко П. Нужно было отходить, так как с хутора шло подкрепление немцам. Яковенко сообщил М. Третьякевичу, чтобы он с пятью бойцами прикрывал отход отряда".
    Отец:
    "Я с группой 5 человек залегли и начали отстреливаться, а Яковенко с большой группой вышли наверх и метрах в 200-х залегли. Вместе с Рыбалко и тремя бойцами, прикрыв отход отряда, мы с боем прорвались через вражеское кольцо и пошли, как договаривались, в Митякинские леса".
    "Когда немного утихла перестрелка, я поднялся и сказал товарищам, что пойдем вверх по ручью. Впереди шел Рыбалко, потом я, потом Скрыпников, затем подошли Ястреб и Алексенцев. Больше никого не было. Отошли 150 м по реке, начало темнеть. Ожидали остальных до 11 вечера, высматривали по одной и другой стороне реки. Посылали в разведку, но никого не обнаружили. Так как было условлено, что мы пойдём в Митякинский лес, мы с Рыбалко решили туда идти, надеясь найти там остальной отряд. Договоренности возвращаться назад в Паньковский лес у нас с Яковенко не было.
    На вторые сутки пришли к месту назначения. Исходили весь лес в поисках отряда, но никого не нашли. Лес был длиной километров 10, шириной 4 км. Вблизи - Митякинская станица, в 8 км по ту сторону Донца село Макаров Яр, откуда родом был Рыбалко.
    12 дней мы находились в лесу. Рыбалко за это время встретился с земляками из Макарова Яра. Они нам достали продуктов. Три раза Юра Алексенцев ходил за хлебом в хутор Манацкий к тетке моей жены Хромушиной.
    Мы решили выйти из леса, укрыться в хуторах и одновременно разыскивать товарищей. Я должен был укрыться в хуторе Манацком, Рыбалко - в Макаровом Яру, Скрыпников - в селе Красном. Алексенцев - на станции Ольховой, а Ястреба отпустили, так как мы его плохо знали, он не внушал нам доверия. Потом подтвердилось, что он был ненадежным человеком".

"После разгрома".

    Таким образом, партизаны разошлись по разным местам. Отец сначала скитался по разным хуторам по одному дню, чтобы не вызывать подозрений.
    Вот краткая хроника этих мытарств (из копии стенограммы беседы научного работника ЦК КпбУ Поповой Е.С. с Третьякевичем М.И. от 5 мая 1945 г.):
    "Скрыпников меня проводил до хутора Манацкий. Там жила тетка жены, я пробыл у них один день, оставаться нельзя было - хутор маленький, 10 человек полиции.
    Немцы восстановили мост через Деркул и каждый день приходили в хутор ночевать. Тетка боялась, что меня поймают. Я тоже видел, что здесь мне бесцельно находиться. Решил уйти.
    Пошел на хутор Малиновый, откуда на Песчаный. Пробыл там день и ночь, думал, что-нибудь услышать о товарищах из отряда. В этом хуторе было 4 хаты. Провел ночь у одного старика, потом ушел на опушку леса, где пробыл до вечера. Вечером опять вернулся в хутор Малиновый, оттуда пошел на Золотаревку. Там переночевал в сарае вместе с прохожими.
    Надумал идти на Старобельщину. Была цель, что, может быть, удастся перейти линию фронта. Дошел за 2-3 дня до хутора Веселого Евсугского р-на. Остановился у фельдшера Петренко. Пробыл у него 6 дней. Помогал косить сено, ячмень. В хуторе была полицая, стали интересоваться у Петренко, кто у него живет, - пришлось опять уходить.
    В хуторе было много военнопленных. Я познакомился с одним из них - Курносовым. Он показал мне спрятанный у него первый листок своего партийного билета. Предложил мне: "Здесь в километре проходит дорога на Евсуг-Беловодск, давай попробуем что- нибудь сделать". Мы взяли 4 гранаты, он сбегал за автоматом, который у него был припрятан. Уже темнело. Пришли к дороге. Когда шла автомашина с немцами, я бросил в нее гранаты, а Курносов стрелял из автомата. Когда немцы спохватились, мы уже были на 150 м от них. Быстро скрылись и пошли в другое село - Литвиновку. Там переночевали. У нас было стремление перейти линию фронта.
    Но у Курносова начала болеть рука и гноиться. Я предложил остаться на несколько дней. Это был совхоз "Марковский".
    Отец достал чужие документы и закрепился в зерносовхозе. Он оформил себе справку на имя Скрыпникова о том, что работал в этом отделении. Я ее видела среди материалов отряда в 1997 году в краеведческом музее Луганска. Она написана папиной рукой, чернила уже сильно выцвели. Подписана управляющим и бухгалтером отделения зерносовхоза.
    В совхозе работали военнопленные - их было человек 85. К счастью, без конвоя. Отец пошел к управляющему, попросил остаться поработать дней на 10 - тот согласился. Стал ближе знакомиться с людьми, как он пишет - "выявлять советское настроение этих людей". И уже 25 сентября организовал подпольную партийную группу. В нее вошли сельские коммунисты и бойцы Красной Армии: Вершков из Белокуракинского р-на, Чекотилло - бывший зав. отд. связи, Хмеленко - бывший председатель колхоза, Отучин - танкист, его танк разбили недалеко, на Кантемировке. Потом ещё нашел людей - это Осокин, Гетманский, Рузавкин, Морозов. А Курносов, все-таки, через 3-4 дня пошел через линию фронта.
    Решили готовиться к активным действиям. В октябре у них было уже 15 винтовок, 4 автомата, 400 патронов. Оружие хранили в балке, через 2-3 дня смазывали. Но в этой обстановке пока нельзя было предпринимать решительных действий. В основном, проводили беседы - собирались человека по 4 в саду, или на квартире под видом игры в карты и разговаривали. Пользуясь тем, что немцев не было, они организовали даже вечер советских песен, и все военнопленные пели эти песни. 6 ноября, когда получали ужин, в сарае, где было 50 военнопленных, отец провел беседу о 25-летии Советской власти. Все были в хорошем настроении, даже аплодировали.
    Когда отец рассказывал про эти будни, мне все казалось таким обычным, как будто бы это происходило в каком-нибудь клубе в мирное время... Но тут стало известно, что в районе пошли плохие разговоры о них и кто-то из властей обещает приехать сюда для проверки. Поэтому 12 ноября отец и еще трое товарищей ушли - он принимает решение идти в оккупированный Ворошиловград, а они в Ростов, где надеялись перейти линию фронта.

"В оккупированном Ворошиловграде".

    Отец все время находился под угрозой быть разоблаченным немцами. Поэтому он переходил с одной явочной квартиры на другую. Сначала на окраине города остановился на два дня у незнакомого ему Колесникова, затем перешел к Опренко, который был короткое время связным в отряде. У Опренко прожил месяц, до января 1943 г. Затем перешел к Родионовым, надежным друзьям, на Стахановский городок. Только ушел от Опренко, как через два дня к нему пришли немцы искать отца и забрали самого Опренко, правда вскоре выпустили. Он рассказывал, что гестапо уже было в панике и готовилось бежать из города. Но впоследствии Опренко был осужден уже органами НКВД на 10 лет. Его обвиняли в том, что он якобы забрал себе одну из продовольственных баз отряда в Паньковском лесу. Потом, после освобождения города, это отцу тоже ставилось в вину, поскольку Опренко был им рекомендован, как хозяин явочной квартиры.
    В доме Родионова отец жил в подвале, пока в дом не явились немцы. 20 немцев поселились в доме и отцу пришлось в тот же день уходить.
    Одна из явочных квартир была у наших хороших друзей Кудрявцевых на ул. Карла Маркса. Кудрявцева Антонина Андреевна вспоминает:
    "Среди живущих в доме и во дворе были и друзья и враги. Одна из соседок все время угрожала, что выдаст нас, как покровителей партизан. Действительно, однажды к нам пришли с обыском и требовали фотографии Михаила Третьякевича - в это время в городе была объявлена крупная сумма за его голову. Перерыли все в доме, но ничего не нашли, т.к. незадолго до этого я все карточки сожгла. Через некоторое время к нам на квартиру поселили эсэсовцев. Они часто уходили и их подолгу не было дома. И вот в один из таких дней, который был самым страшным днем в моей жизни, пришел к нам Михаил. Мы его спрятали у надежной соседки, где он пробыл несколько часов, а потом мой муж Александр Александрович увел его на другую квартиру, где Миша надеялся пробыть долго. Когда шли, муж шел поодаль от Михаила и услышал от проходящих мимо них людей - "Это пошел Третьякевич". Его узнали, несмотря на то, что он был с бородой, в шапке-ушанке, с приподнятым воротником, но не выдали. Михаил перешел на квартиру к Донченко".
    Она же вспоминает, что однажды пришел молодой человек, изможденный, усталый и спросил, как найти Михаила, Антонина Андреевна подумала, что, может быть, это кто-то подосланный. И не сказала, где находится отец. Но, все-таки, пожалела пришедшего и промыла и перевязала его ноги - они были у него в крови. Проводив его, она побежала к отцу и рассказала об этом случае. Он сокрушался: "Как жаль! Это был наш человек". И предупредил Кудрявцеву, что должен придти еще один наш человек, летчик.
    На одной из явок отец наладил связь с подпольем в городе и взялся за выпуск листовок. В листовке 8 января 1943 г. он писал:
    "Дорогие ворошиловградцы!
    Вся итальянская и часть немецкой армии разгромлены Красной Армией на Дону. Красная Армия успешно наступает. Фашисты пытаются закрепиться на правом берегу Донца. Не идите строить укрепления, прячьтесь, это поможет скорому приходу Красной армии в наш город.
    Смерть немецким оккупантам!"

    А немцы ещё 19 августа стали выпускать газету "Нове життя" три раза в неделю. Городской комендант полковник Нагль издавал приказы. Вот выдержки из одного приказа:

    "Лица не явившиеся на работу, будут рассматриваться как саботажники, с применением к ним строжайших мер наказания по условиям военного времени".
    Однажды, когда отец находился у Донченко Ивана Прокофьевича, во двор его дома прибыл пулемётный взвод немцев с черепами на рукавах. И хотя отец находился обычно в погребе, оставаться здесь нельзя было, т.к. в доме разместился штаб немецкого полка. С трудом Донченко перевел отца к своей сестре, но туда "тоже наехали немцы и в ее халупе устроили сапожную мастерскую". Отец скрывался там на чердаке, но все равно пришлось уходить. Донченко его устроил к своей хорошей знакомой - Поповой, где отец пробыл 5 дней. Он мало ее знал, но Донченко на нее надеялся. Отец пишет:
    "У моей хозяйки перед этим стояли итальянцы и на табличке было написано, что здесь живут итальянцы. Поэтому, когда группа немцев забежала во двор, и хозяйки не было дома, а я вместе с ее 17-летним сыном был заперт в квартире, они не очень настойчиво рвались в квартиру. Попробовали сбить замок - не сбили, и убежали, правда, по пути застрелили собаку. Здесь тоже было опасно находиться и Фаина Константиновна (хозяйка) предложила перейти к Дмитрию Пивоварову. Это был старый торговый работник города, у него четверо сыновей были в армии. Пивоварову я представился под чужой фамилией, как Скрыпников. Но оказалось, что он меня знал по работе, и предложил укрыться у него в доме на окраине города около аэродрома".
    Так отец в оккупированном городе сменил восемь адресов. На последней квартире он жил 6 дней до прихода разведки Красной Армии. Из его рассказа о последнем дне оккупации и первом дне освобождения:
    "Весь день 13 февраля 1943 г. и ночь на 14 февраля шла интенсивная стрельба с обеих сторон. Наши войска заняли Острую Могилу (на подступах к городу), фашисты в 3 часа утра 14-го начали отходить к центру города. В 7 часов утра 14-го мы с Пивоваровым вышли на улицу и тут же встретились с группой в 50 человек наших бойцов под командованием ст. лейтенанта. Хотя мы и знали, что в нашей армии введены погоны, но впервые увидели бойцов с погонами на плечах. Это по-особому торжественно. Ст. лейтенант спросил у меня покороче дорогу к центру города, я предложил провести отряд до железнодорожного вокзала, а в это время уже по Ленинской улице шли части Красной Армии. Я нашем командира полка, потом командира дивизии. Зам. командира дивизии подполковник Орлов со мной долго беседовал. Кроме справки на Скрыпникова у меня никаких документов не было. Когда я у него находился, зашли четверо коммунистов, которые подтвердили, что я Третьякевич. Я шел по освобожденному городу. Жители вышли на улицы, радовались, обнимались. Город горел, дома разрушены, на улицах было на метр грязи и льда. И вот одно из самых счастливых событий - ко мне стали подходить наши подпольщики из отряда. Первые, с кем я встретился в это хмурое, но радостное утро, были Морозов, Пронин, Соболев, Хмарченко, Громов. Громов и Пронин сообщили печальную весть о гибели командира нашего отряда Яковенко".
    Отец приступил к организации горкома партии. Нашел машинку, машинистку, отпечатали 50 объявлений, чтоб все коммунисты и кандидаты партии явились в горком. Нашел помощников, начали регистрацию - регистрировал Плотников, это был первый работник горкома. Стали обсуждать, где временно разместить горком, ведь почти все дома разрушены. Нашли одноэтажный домик на ул. Юного Спартака, где при оккупации была немецкая сельхозкомендатура. ГК партии начал действовать. Сразу же по разным вопросом шли люди в горком - кто за помощью, кто с сообщением о мародерах, о скрывшихся полицаях и т.д.
    Приходится удивляться, какую ответственность отец взял на себя одного и сколько ему пришлось сделать за 2-3 дня, пока не прибыли все руководящие органы города. Вот вкратце об этом:
    "После организации горкома в первую очередь срочно подобрали и послали уполномоченных ГК на все предприятия города, чтоб организовать охрану оставшихся ценностей от пожаров и мародерств, чтоб набирать рабочую силу и начать расчистку завалов. Для уполномоченных отпечатали мандаты за подписью Третьякевича, но без печати, т.к. ее по не было".
    "На мелькомбинате было оприходовано 10, 2 тысячи тонн зарна".
    "Обнаружили в подвале рыбного магазина два вагона газетной бумаги. Разыскали наборщиков и уже на 2-й день после освобождения города - 15 февраля - вышел первый номер газеты с сообщением Софинформбюро и поздравление жителей".
    В 11 часов утра 14-го в горкоме партии отец встречал командование корпуса, который освобождал город, во главе с генерал-майором Запорожченко. Корпус шел от Волги, вел ожесточенные бои, ряды его поредели. Поэтому обсуждали вопрос о мобилизации в армию. Поскольку военкомата не было, мобилизацией занимался тоже горком. С нач. политодела корпуса договорились провести в городе митинги.
    В горком потоком шли жены, матери с просьбой помочь с питанием для детей и стариков. Отец продолжает:
    "В конце дня я поехал на мелькомбинат, где договорился, чтоб в течение двух дней соорудить примитивную мельницу для помола зерна.
    От мелькомбината - на военный аэродром, где пришлось организовывать охрану захваченных нашими войсками 72-х самолетов до приезда трофейной команды корпуса.
    В этот же день разыскали связиста Науменко, которому поручили устроить связь хотя бы на 10 номеров. Через два дня в городе действовала примитивная телефонная связь.
    Жители приводили оставшихся по разным причинам в городе немцев, итальянцев - пришлось в одном из домов размещать и охранять пленных, пока не прибудут советские органы.
    Рабочий день в горкоме 14 февраля 1943 г. закончился в 3 часа ночи. Следующий день был таким же насыщенным.
    Поздно вечером 15-го приехал Степан Емельянович Стеценко, первый секретарь горкома, мы расцеловались. Он имел поручение Обкома партии организовать городской совет депутатов трудящихся. А 17 февраля уже приехал первый секретарь Обкома партии А.И. Гаевой и другие товарищи".
    Я с интересом слушала рассказы отца о первых днях после освобождения города. Чувствовалось, что он гордился собой, что остался при немцах и не эвакуировался, как многие другие партийные деятели, в тыл.
    И с особой гордостью рассказывал, как восстанавливал власть после освобождения, когда он был в одиночестве из руководителей города.
    В первые дни было столько работы, что отец не успевал сбрить густую партизанскую бороду, которая помогала ему при немцах скрывать свою молодость. С бородой он казался намного старше своих 32-х лет. Голова ещё больше поседела, но вот борода была совсем не седая. Отец боялся, что полицаи могли принять её за фальшивую, а не хотелось бы привлекать лишний раз к себе внимание.
    Сразу после освобождения города, в первый же день, отец договорился с командованием корпуса, который освобождал город, о совместном проведении торжественного митинга. На митинг собрались тысячи людей. У всех было приподнятое настроение. Папа выступил первым, поздравил горожан с освобождением от оккупации, говорил с большим подъёмом и радостью. Несмотря на усталость, он выступал легко и торжественно. Рассказал о партизанском отряде.
    Среди присутствующих на митинге вместе с корреспондентами газет оказалась женщина - художник, которая предложила отцу написать его портрет, чтоб осталась память о партизанских днях. И когда, наконец, папа собрался сбрить бороду, от вспомнил о ней. Так у нас появился настоящий портрет отца, написанный масляными красками, в репинском духе. Но вот фамилии автора я, к сожалению, не знаю.

"Судьба отряда".

    Командир отряда Яковенко и с ним 16 человек после боя у хутора Пшеничного не решились идти искать Митякинский лес и вернулись назад в район Паньковки. Снова стали выпускать листовки. Пытались найти своих товарищей или связаться с другим подпольем, которым руководил Стаценко. Но не удалось. Жительницы Паньковки Удовиченко и Павленко продолжали поддерживать связь с отрядом, пекли для них хлеб, стирали белье. Отряд продолжал жить.
    В начале сентября Надя Фесенко направляет Виктора Третьякевича с заданием для связи с комсомольцами и, как предполагается, для организации подполья в Краснодоне, где он жил с родителями и многих знал. Там он был замучен в гестапо и с другими молодогвардейцами сброшен в шурф шахты 15 января 1943 г. Сама Надя Фесенко и Галя Серикова занимались агитационной работой в Ворошиловграде. Сначала была схвачена Галя, а в конце сентября при попытке перейти линию фронта - Надя. Они сидели в одной камере, и Надя Фесенко сумела оттуда посылать записки на волю и руководить комсомольцами из тюрьмы. Галя была расстреляна в конце октября, а Надя в начале декабря. Отец часто о них вспоминал и всегда с большой теплотой. Он читал их записки из тюрьмы, приводит их в своих воспоминаниях. Восхищался их храбростью и находчивостью в борьбе с немцами в тылу врага.
    15 сентября 1942 г. на оставшийся отряд под Паньковкой пошли каратели. Был бой, в котором погиб командир отряда Иван Михайлович Яковенко. 16 сентября погиб Юра Алексенцев. Он пробрался в Паньковский лес, чтоб найти и похоронить командира. Его обнаружили враги, тяжело ранили и он погиб, подорвав себя гранатой. Женщины, которые помогали отряду - Павленко и Удовиченко - похоронили Юру в лесу, хотя полицейские запрещали. Потом его прах перенесли в братскую могилу хутора Христовое. Рыбалко решил остаться в Макаровом Яру и собрать группу. Но его схватила полиция и вскоре его расстреляли в гестапо Ворошиловграда. Погиб при переходе линии фронта политрук латыш Пигли. Оставшиеся в живых из отряда влились в другие отряды.
    Трагически сложилась судьба у активного участника партизанского отряда, командира группы Литвинова Николая Семеновича. На оккупированной территории ему помогал скрываться от немцев сельский староста. После ухода немцев Литвинов дал этому человеку справку о том, что он помогал партизанам. За это поплатился сам Литвинов - его исключили из партии, осудили на 10 лет и отправили в лагеря Казахстана. Когда это случилось, жена Литвинова Фаня Григорьевна прибежала к нам сообщить об обыске у них и аресте. Другого командира группы - Громова - тоже исключили из партии и осудили. Правда, выпустили его через год-полтора. В вину ему поставили тот факт, что он скрывался от немцев у женщины, которая якобы имела сними связь. (О Литвинове и Громове мне рассказывала моя мама.
    Она также рассказывала, что за моим отцом после освобождения города была установлена слежка двух агентов госбезопасности, которая продолжалась несколько лет, по ее не отменил первый секретарь обкома Гаевой А.И. Об этом стало известно много лет спустя. Отец чувствовал эту слежку.)
    За время деятельности отряда было уничтожено 113 фашистов, взорвано два моста через Донец, разрушены переправы, метеостанция, автомашины, разгромлены обозы, распространено 50 тысяч листовок и газет, группой Литвинова сбит немецкий самолет.

"Кто остался в дураках?"

    На школе N7, в которой я училась и окончила в 1948 г., находится мемориальная доска.
    "В этой школе учились Алексенцев Юра, Пятеркин Виктор, Третьякевич Виктор, павшие смертью храбрых в годы Великой Отечественной войны".
    В городском сквере Луганска на улице Ленина похоронен командир отряда Яковенко Иван Михайлович. На памятнике - традиционный орел с распростертыми крыльями.
    Комиссар отряда Третьякевич Михаил Иосифович после освобождения Ворошиловграда работал вторым секретарем горкома партии. В начале 1944 г. на бюро обкома он был отстранен от работы секретаря в связи с клеветой на его брата Виктора Третьякевича и направлен на работу в небольшой шахтерский городок Паркоммуну (сейчас г. Перевальск).
    Помню эту жуткую ночь, когда мы с мамой ждали папу с этого бюро. Я не очень разбиралась в том, что происходит, ведь мне было всего 13 лет, но понимала, что это что-то страшное для нашей семьи. Я лежала на кровати, но не спала, а внутри билась мелкая дрожь. Не могла понять, за что папу можно наказывать, когда он заслужил только хорошее - оставался на свой страх и риск при немцах, в партизанах.
    Мама не прилегла всю ночь, она просидела на подоконнике выглядывала в окно отца. Здание обкома было видно из нашей квартиры. Конечно, она боялась худшего, что исключат отца из партии, что, может быть, арестуют. А через полгода должен был родиться мой брат...
    Вдруг мама вскрикнула, я вскочила с кровати - наконец, она увидела, что папа идет один от здания обкома, по улице к нашему дому. Когда папа пришел, я успокоилась и снова легла в кровать, и сквозь сон слышала, как в соседней комнате папа с мамой о чем-то долго говорили, говорили...
    Потом как-то мама рассказала (ее воспоминания записаны братом несколько лет назад), что на бюро обкома те партаппаратчики, которые отказались остаться в подполье и, возвратившись из Средней Азии, заняли снова свои места, рьяно нападали на отца. Особенно нападал Ильясов (госбезопасность).
    Все, что папа рассказывал об отряде, он ставил под сомнение и по каждому поводу спрашивал: "А кто докажет? Кто подтвердит?" Отец отвечал "Я же не мог водить с собой свидетелей". Ильясов спрашивает: "Сколько ты лично убил немцев?" Отец: "Одиннадцать". Ильясов: "Почему так мало?" Отец: "Ну, моя задача была больше в организации и руководстве..." и не выдержав, выпалил: "А ты сколько убил немцев?!"
    Отец был благодарен первому секретарю обкома Гаевому, что тот старался сдержать Ильясова. Много лет спустя отец встретился с ним на улице, когда тот уже не занимал высокого поста. "Миша!" - радостно он бросился к отцу. Отец говорит, что у него внутри все закипело: "Ты ж хотел меня посадить!" Тот: "Тогда время было такое..." Отец не стал с ним разговаривать.
    На бюро обкома присутствовал секретарь по пропаганде Шевчук Н.С. Он считался другом нашей семьи. Перед оккупацией отец ему предложил остаться в партизанском отряде. Но тот отказался сам и отцу не советовал. На бюро он почему-то вел себя провокационно, например, сказал, причем по-украински, смысл такой: если б хорошо воевали, то организовали бы восстание в тылу. ("Повстання треба було пидняти".) После бюро он подошел у отцу и сказал: "Ну что? Кто остался в дураках?". Однако в дальнейшем он продолжал поддерживать хорошие отношения с нашей семьей.
    Но клевета на Виктора сыграла свою роль, и позже "бюро обкома партии 29 мая 1945 г. приняло решение об исключении Виктора Третьякевича и его старшего брата Михаила Иосифовича из списков партизан и подпольщиков Ворошиловградского областного партизанского отряда" ("Жизнь Луганска" N39, сент. 1993 г.)
    После Паркомунны отец работал в райцентре области - в Красном Луче, а потом, в Луганске и Гориищеторге, на хлебозаводе, в городоском подсобном хозяйстве.
    Последние годы будучи пенсионером, отец много ездил по стране от общества "Истории и охраны памятников" и по своей инициативе. Его приглашали во многие города - Ленинград, Ульяновск, Тюмень, Владимир, Муром, Омск, Томск, Пермь, Грозный, Рига и многие другие города разных республик СССР - с рассказами о партизанской борьбе и "Молодой Гвардии". Осталось много фотографий, сувениров, писем от этих встреч.
    Умер скоропостижно в 1980 г. 69 лет. Похоронен на городском кладбище Луганска.
    Когда я в последние годы приезжала в Луганск, мы с моим младшим братом Витей, названного так в честь дяди - молодогвардейца, часто говорили о папе, особенно когда прочитали все его воспоминания. Однажды брат мне говорит: "Представляешь, сколько папа тяжелого пережил в своей жизни, а мы толком об этом у него никогда не спрашивали, и сам он ничего не рассказывал, кроме партизанских будней. А сколько ему пришлось вытерпеть в оккупированном Луганске, когда его преследовало гестапо и даже цену за его голову назначили: как обрушилась на него весть о гибели брата и клевета на него; и как после всего этого ещё нужно было выдержать жестокое испытание на бюро обкома, по существу, допрос госбезопасности, и в завершение ещё и исключили из списков партизан!.." Да, мы жили рядом с незаурядной личностью, не ценя этого.
    В быту папа был очень добрый, спокойный и остроумный человек. Любил разыгрывать внуков, наряжаясь смешно и подражая голосам разных животных. Мой сын вспоминает с удовольствием, как дедушка, когда работал на хлебозаводе, водил его туда и показывал, как пекут хлеб, а дочь уже была на другом месте дедушкиной работы, в подсобном хозяйстве. Там она впервые в своей жизни увидела свиней и очень их испугалась.
    Папа любил играть в преферанс. Это был настоящий ритуал: накануне готовились два стола - один для игры, другой - с выпивкой и закуской. Приходили друзья - преферансисты, это были старинные знакомые ещё с довоенных времен - и всю ночь шла серьезная игра!
    Папа мог взять балалайку в руки и запросто на ней сыграть, сесть за пианино и проиграть незатейливые мелодии. А его брат Володя брал гитару и своим красивым баритоном подпевал. Папа с мамой жили очень дружно, вместе обсуждали семейные проблемы, заботились друг о друге. Когда папа о чем-то думал своем, то ходил по квартире, заложив руки за спину. Эту его походку копировали внуки - мой сын и сын брата, когда им было лет по пять. Папа любил посидеть в одиночестве летом в тени на веранде, о чем-то думая. Может быть, как раз в такие минуты он и перебирал в памяти горькие моменты своей жизни, но опять же не посвящая в это никого из нас...

"Я считаю, что шестым героем
   должен быть он, Виктор, наш
   комиссар - яркая, магнетическая
   личность."
   В.И.Левашов, капитан 1-го
   Ранга, член штаба "Молодой
   Гвардии". Ленинградская
   газета "Смена". 30.09.87.

КОМИССАР "МОЛОДОЙ ГВАРДИИ"

"Начало биографии"

В "Комсомольской правде" от 5 января 1989 г. в статье "На весах правды" журналист Ким Костенко сказал: "О судьбе Виктора Третьякевича писать бы не мне - Шекспиру. После своей поистине мученической смерти побывал он и в национальных героях, и в подлых предателях и снова в героях. Крутые зигзаги нашего общественного бытия прошлись по нему бульдозером, и каждый оставил свой след".
    Моему отцу было 14 лет, когда родился его младший брат Витя в селе Ясенки Курской обл. Отец вспоминает:
    "В один из дней начала сентября 1924 г. меня послали за Матвеевной которую я привел домой. После узнал, что она была акушерка. Потом меня послали куда-то в огород. Когда я вернулся, мне сказали, что родился мальчик..."
    Воспоминания моей мамы - Третьякевич Марии Васильевны:
    "В августе 1930 г. мы с мужем впервые поехали к его родителям в с. Ясенки. Жили мы тогда в Луганской станице... Вышли на станции, там стояли подводы, один возчик согласился подвести нас до Ясенков. Когда подъезжали к селу, увидели, что на поле играют мальчишки. Один подбежал к нам и закричал: "Миша, Миша приехал!" Муж воскликнул: "Это Витя!" - подхватил его на руки, стал обнимать. Витя серьезно сказал: "Мне надо побежать предупредить домой" - и побежал впереди подводы.
    Вышли нам навстречу мать, сестра Маня и средний брат Володя. И мать и Маня заплакали. Вошли в хату. Пока радовались встрече, Витя побежал в другую комнату и принес игрушку - деревянную лошадку на колесиках с арбой и говорит солидно: "Это я в колхоз на работу езжу". Назавтра рано проснулся, начал нас звать в лес за орехами и очень расстроился, когда мы их там не нашли - уже собрали местные жители.
    Тогда ему было шесть лет, он не отходил от старшего брата, моего мужа. Когда уезжали, он сильно плакал, просился с нами. Он был таким же, как все мальчишки в его возрасте".
    В начале 1932 г. родители отца с сыновьями Володей и Витей переехали в поселок Изварино Краснодонского р-на, где работал тогда мой отец. В 1934 г. они приобрели себе землянку (хату) в Краснодоне, на Шанхае. В 1932 г. Витя учился в школе им. МЮДа, а потом в школе им. Ворошилова. Многие учителя, у которых он учился, написали замечательные о нем воспоминания.
    У меня тоже есть свои воспоминания о Вите.
    Он был старше меня на 7 лет, и, хотя доводился мне дядей, я звала его просто Витей, ведь он был ещё школьником. Когда я в детстве шла к бабушке и дедушке на Шанхай от нашего дома, нужно было переходить бугор, на котором я всегда, как заколдованная, падала и разбивала коленку. Рана не успевала заживать. А земля там жесткая, сухая, с крупинками угля.
    Возле их дома всегда была ватага ребят. Они часто играли в "чижика", но меня не брали в эту игру. Однажды Витя взял меня в свою компанию на речку Каменку. Шли к речке гурьбой десять. По дороге ребята смеялись, кидались чем попало - кто дальше. Наверняка здесь были и будущие молодогвардейцы, и я была среди них.
    Шанхайские ребята учебники и тетради носили стопкой за поясом и Витя тоже. Наверное, не было портфелей.
    Незабываемые вечера, когда сидели во дворе на лавочке, и Витя играл бесконечные вальсы на мандолине. Это казалось так красиво! Дедушка и бабушка тут же сидели и часто играли с соседями в карты. Помню, как дедушка говорит Вите: "Сыграй "Мы кузнецы", - и Витя тут же сыграл.
    Моя мама рассказывает:
    "У мужа была мандолина и гитара. Он учил Витю играть на них. Вите это очень нравилось, он быстро научился. Мы отдали ему эти инструменты и муж еще купил и подарил ему балалайку. Витя был очень музыкален, как все братья Третьякевичи".
    Когда мы жили в Ворошиловграде, Витя к нам часто приезжал из Краснодона, и сразу садился за пианино. У него была заветная мечта научиться на нем хорошо играть.
    А у нашего пианино своя история. Когда пришли немцы в Ворошиловград, в нашем доме в пригороде Малая Вергунка оставались жить родители моей мамы. Дедушка Василий Михайлович рассказывал, что немцы сразу же забрали пианино к себе в комендатуру и там непрерывно на нем барабанили. Когда город освободили, дедушка привез пианино домой. Оно было сильно разбито - ножки сломаны, некоторые клавиши не играли. Потом его отремонтировали, настроили, и я еще немного на нем занималась, а потом мой младший брат занимался. В 1986 году мама решила передать пианино в Краснодонский музей "Молодая Гвардия", как память о Викторе, который играл на нем много раз. Когда Витя бывал у нас в Ворошиловграде, он со мной ходил в кино или в парк. Однажды мой дедушка, который работал почтальоном, попросил нас наклеить марки на конверты. Мы с Витей увлеченно этим занялись и не заметили, что несколько марок приклеили вверх ногами. Сначала боялись дедушке показать, а потом все втроем смеялись.
    В 1939-40 г. Витя работал пионервожатым в Суходольском пионерлагере и к нам летом не приезжал. Из рассказов отца, бабушки знаю, что он там спас утопающего мальчишку в Донце и за это ему вынесли по лагерю благодарность. А еще раньше, как вспоминает учительница Киреева, когда Вите было 12 лет, он спас маленького мальчика, выхватив его вблизи идущего паровоза. Этот случай обсуждался в школе как подвиг, был описан в школьной стенгазете и отмечен приказом по школе.
    Всегда Витя хорошо учился, учителя по разным предметам в своих воспоминаниях считают его первым учеником. Он был комсоргом школы им. Ворошилова, любимые его кружки: литературный, исторический. Учительница Овчарова Е.Х. рассказала, что в 1939-40 гг., когда в школе были организованы военные занятия, и учащиеся старших классов с преподавателем проводили практические занятия в балке, по стрельбе из винтовки Витя занял 1-е место.
    Учительница Киреева Анна Ивановна в газете "Приазовская звезда" от 4 сентября 1969 г. приводит сочинения своих учеников- молодогвардейцев - Григорьева, Ковалевой, Осьмухина, В.Левашова и Третьякевича на тему "Осень в родной стороне", написанное в 1936 г. Им было по 12 лет. Центральное место в ее воспоминаниях отводится Виктору. Он был ее любимым учеником. Киреева назвала свои воспоминания о Вите "Ушел, чтобы остаться живым".
    Хочу здесь привести сочинение Вити. Свой рассказ он называл "СОН":
    "Мы ходили на экскурсию. Я так находился, что когда пришёл домой, скорее поел и лёг спать. Мне снился сон. Как будто я в лесу хожу один. Там темно, печально и страшно. Звери ушли на спячку, птицы улетели в теплые края. Букашки и те спрятались под корой. Только ветер поет, гнет деревья к земле. А желтые листья будто бы сыпятся с них, кружатся у меня над головой и жужжат. Я рассердился и стал их ловить, но они все куда-то исчезли. Только один листок летал-летал и упал мне прямо на шею, прилип. Да такой холодный-холодный. Я хотел его отодрать и проснулся. А мама моя гладит холодной рукой по шее и говорит "Вставай, пора в школу собираться".
    Он часто писал заметки в местную газету. В Луганской газете "Прапор перемоги" 5 мая 1965 г. написано:
    "Много интересов было в школьные годы у прославленного молодогвардейца Виктора Третьякевича. Он увлекался музыкой, рисованием, был юнкором Краснодонской газеты "Социалистическая Родина". О чем же писал этот пытливый паренек? - Весенние заботы о пернатых, интересные походы во время каникул, об учебе... В газетном архиве города Киева обнаружено восемь материалов Виктора, опубликованных в 1940-41 гг.".
    Витя много читал. Я удивлялась его интересам, когда увидела, какие книги он читал в 9-10 классах, которые остались после него, сравнивала со своими читательскими интересами десятиклассницы. Не говоря уже о программной литературе, здесь и "Капитал" Маркса, и том стихов Верхарна, таблицы логарифмов Пржевальского и даже "Новый органон" Ф.Бэкона. Часть книг он не успел сдать в библиотеку, родители передали их в музей.
    Отец говорил, что Витя мечтал учиться в Бауманском училище.
    Обычно на праздники мы приезжали в Краснодон проведать стариков. В мае 1941 г. (мне было 10 лет) я с Витей сидела на лавочке во дворе их хаты. Он с таинственным видом достал из пиджака фотографию 9x12 и показал мне. На ней я увидела Витю с красивой девушкой. Она была в цветастом платье, с косами, которые лежали впереди на плечах. Ему хотелось с кем-то поделиться своими чувствами, но с родителями, видимо, не решался.
    Витя спрятал фотографию в карман.
    Как потом оказалось, уже после войны, когда я стала об этом всем рассказывать, такой фотографии нигде не было и никто из родственников ее не видел - ни бабушка, ни братья Виктора. Я была единственной, кому Витя доверил свою тайну. А когда позже я смотрела на портреты молодогвардейцев, мне показалось, что я узнала девушку с фотографии - это была как будто бы Аня Сопова или Ганна по-украински. Теперь на братской могиле в Краснодоне их имена расположены рядом, в одном квадрате гранитной плиты:

    Сопова Г.Д. 1924-1943
    Третьякевич В.И. 1924- 1943
    Фомин Д.Я. 1924- 1943
    Шепелев Е.Н. 1924- 1943

"Война"

    В октябре 1941 г. мы с мамой и ее сестрой с годовалым сынишкой эвакуировались из Ворошиловграда в Узбекистан, под Самарканд. Папа оставался в Ворошиловграде. В ноябре он отправил к нам с одним из эшелонов и Виктора, которому тогда исполнилось 17 лет. Мы знали, что Витя едет к нам и ждали его. С дороги он прислал нам открытку, сообщал, что скоро приедет. Но потом пришло письмо из Куйбышева, в котором он пишет, что передумал ехать в тыл и возвращается в Ворошиловград. На перроне вокзала в Куйбышеве он услышал по радио сообщение о разгроме немцев под Москвой и решил возвратиться домой. Он пошел к начальнику вокзала, рассказал ему все и тот помог ему выехать из Куйбышева. Так Витя сам решил свою судьбу.
    А где-то в марте 1943 г. мы с мамой получили от отца первое письмо после освобождения Ворошиловграда. Мама достает письмо из конверта и вдруг как закричит и падает на кровать. Оказывается, она увидела партизанскую фотографию отца, где он совершенно неузнаваемый, с бородой - настоящий партизан! В письмо была вложена и небольшая фотография Вити, известная, но на обороте её папа написал страшные слова: "Наш дорогой Витя погиб как герой от рук фашистских захватчиков 15.01.43 г. Память о нем сохранится навсегда".
    Осенью 1943 г. мы возвратились из эвакуации в Ворошиловград. После освобождения города папа работал вторым секретарем ГК партии. В один из дней ноября, когда как раз по радио говорили об освобождении Киева, у нас гостил Степан Емельянович Стаценко, в то время первый секретарь горкома. (Во время оккупации он, как и Яковенко, был секретарем подпольного обкома партии, но в другом районе области. С отцом они были друзья. И когда Степан Емельянович перешел работать в Киев, переписка нашей семьи с ним продолжалась вплоть до его смерти. Советский писатель Борис Горбатов в повести "Непокоренные" воплотил черты Степана Стеценко в образе своего героя Степана Яценко).
    Они с отцом беседовали и, конечно, вспоминали партизанские дни. Зашла речь о Викторе и вдруг - мой стойкий и, как мне казалось, невозмутимый папа - при этом громко разрыдался, убежал в другую комнату, там зарылся лицом в подушки и продолжал рыдать. Тут я осознала, какая это была трагедия для него - гибель младшего брата и боль из-за того, что его оклеветали. Отец никогда не говорил нам о своих переживаниях, он, как всегда, все переносил молча в себе.
    В рассказе о партизанском отряде отца подробно говорилось о деятельности Виктора в отряде, где он был связным. После того, как партизанский отряд был окружен и на них обрушился огонь фашистов, отец с пятью бойцами пробился через кольцо и ушел, как договаривались перед боев, в Митякинский лес. Потом стало известно, что другая часть отряда с командиром Яковенко, где находился и Виктор, вернулась на прежнее место, в район Паньковки. С тех пор отец Виктора больше не видел.
    Ещё в отряде Надя Фесенко (секретарь подпольного обкома комсомола), говорила отцу, что Виктор с июля является членом подпольного обкома комсомола. Отец знал, что Надя и Галя Серикова оставлены обкомом для работы в тылу врага.
    "Я наблюдал, как Виктор в отряде часто беседовал с ними. Знаю, что они решили расширить деятельность своей группы, вовлекать больше молодежи в борьбу с врагом помимо отряда. В результате их походы в город увеличили число подпольщиков-одиночек из комсомольцев до 50 человек.
    В начале сентября 1942 г. Надя Фесенко направила Виктора из отряда в город. Есть все основания полагать, что она его послала с определенным заданием".
    Ещё в ноябре 1941 г. отец перевез своих родителей из Краснодона в Ворошиловград, где они жили у хороших друзей Кудрявцевых, и оставались там, когда пришли немцы.
    Бабушка Анна Иосифовна рассказывает:
    "В первой половине сентября 1942 г. смотрю - по улице идет Виктор и хромает. Когда он зашел в дом, я бросилась к нему и спросила не ранен ли он. Витя ответил: "Нет, мама, это я для маскировки". Один раз Виктор сидел и что-то писал. Я заглянула через плечо и прочитала: "Смерть немецким оккупантам!". Я говорю ему: "Что ты делаешь! Немцы постоянно заходят к соседу, могут и к нам заглянуть". На что он ответил: "Молодежь в Германию вербуют, надо убеждать не ехать".
    К Виктору стали приходить ребята и все незнакомые. Мы волновались за него. В доме напротив немцы расстреляли всю семью евреев, туда же поселился на жительство немецкий следователь. Каждый день к дому подъезжали машины, немцы, полицейские и мы совсем потеряли спокойствие. На вопрос, что нам делать дальше, Витя неожиданно предложил: "А что если мы переедем в Краснодон, в свою хату, там нас все знают..."
    Мы подумали с отцом и согласились...
    Сначала Виктор пошел в Краснодон один, где пробыл 2-3 дня. Останавливался у своего друга Володи Лукьянченко. Потом вернулся. Мы продали кое-какие вещи и купили за две тысячи рублей тачку. На ней отец с Виктором перевезли все наше имущество, кроме сундука. Когда они везли тачку, я шла рядом. Каждый раз, кода спускались под горку, Витя мне предлагал: "Мама, садись на тачку, хоть немного отдохнешь..."
    Во второй половине сентября мы уже жили в Краснодоне".

"В Краснодоне"

"Восстановление имени"

"Возрождение из пепла"

"Историю надо хотеть знать"

Послесловие

   Летом 1947 г. мы узнали, что набирают желающих сниматься в массовках в фильме Герасимова "Молодая гвардия". Нам, школьницам, конечно, это показалось интересным. И вот три подруги: Вера Шевченко, Люся Перегонцева и я поехали на съемки.
   Нас привезли к Донцу. Мы провели там почти целый день. Какие-то девушки под импровизированной крышей регистрировали участников массовки. Когда я назвала свою фамилию, они уставились на меня и спросили, не родственница ли я Виктору Третьякевичу. Я сказала: "Да!" - и гордо на них посмотрела. Они стали шушукаться, но мы уже отошли от них.
   Толпы людей расположились на пыльной траве на большом пространстве около балки. Снимали сцены эвакуации и отступления.
   Очень активный и симпатичный был режиссер Генрих Богданович Оганесян. Он мелькал одновременно в разных местах. На нас троих он тоже обратил внимание, время от времени подбегал дать указания, в конце концов, привел нам корову, чтоб мы отступали с нею. Снимались такие сцены:
   Валько (арт. С.Бондарчук) взбирался на машину и кричал с украинским акцентом: "Товарищи! В первую очередь женщин и детей!". Ваня Земнухов и Жора Арутюнянц идут в толпе, а с ними в плащ-накидке идет запыленный майор. Он произносит сбивчиво слова: "Ребята, да вы не знаете, какие вы ребята!". Они шли по тропинке, сбегая в ложбину, а за ними катилась камера. Все сцены повторялись десятки раз и нам уже становилось неинтересно их смотреть.
   Арутюнянца играл симпатичный артист - Мгеладзе. Во время перерыва самая храбрая из нас, Вера, подозвала его к нашему месту и мы его угостили красивыми красными яблоками. Он взял, поблагодарил и даже смутился. Этот эпизод поднял наше настроение, мы были просто счастливы.
   Еще одна сцена: через дымовую завесу пробегала артистка, по моему, Клара Лучко, в вышитой блузке, в косынке, подняв вверх руки, и кричала что-то. Этот эпизод тоже снимали несколько раз. Тут-то я и увидела, что даже в таких неответственных сценах, на лицо артистки нанесен грим.
   Устраивались взрывы, огонь, летели вверх щепки, и вся толпа медленно шла вниз, к Донцу, Было жарко и пыльно. Корову у нас забрали.
   Верхом на лошади среди толпы разъезжал артист Глеб Романов, который в фильме играет Ивана Туркенича. А здесь, как нам сказали, он был пом. режиссера. Был и драматический момент: один из работников кино, может быть, тоже пом. режиссера, гонял на большой скорости на мотоцикле. Из-за жары он был раздет по пояс. И каким-то образом свалился в балку, по другую сторону от нас. Оганесян помчался туда. На счастье, этот товарищ был жив, хотя и весь в крови.
   За работу нам выдали по 50 рублей. Потом партия раскритиковала фильм за сцены паники и отступления и весь наш труд пропал даром. Мы не попали на экран, наши массовые сцены были вырезаны. На съемках Герасимова и Макаровой не было. Мы пытались у Оганесяна что-нибудь о них разузнать. Спрашиваем: "А где Тамара Макарова?" - На что он отвечает: "Не Тамара, а Тамара Федоровна" .
   Перед возвращением в Ворошиловград нас завезли в Краснодон. Где-то на улице, может быть это было возле старого музея, собралась толпа вокруг матери Сергея Тюленина, Александры Васильевны. Тут были и артисты. Она, в белом платочке, как на митинге размахивала кулаком и кричала: "Комиссаром был Третьякевич, а не Кошевой! У Фадеева вранье! Я знаю, я сидела в полиции! Комиссаром был Третьякевич!" И повторяла это много раз в разных вариантах.
   Толпа вокруг нее увеличивалась, все смотрели удивленно, молча. Я переглянулась со своими подругами, у нас в глазах стояли слезы. И у меня в душе что-то поднялось, затрепетало, готовы были вырваться рыдания, теснились какие-то громкие слова. Мне хотелось крикнуть, чтоб услышали все:
   - Витя! Дорогой наш Витя] Будь спокоен! Мы ни на минуту не сомневались в тебе. Верили, что в груди твоей билось до конца честное сердце настоящего героя!

Наверх