Огурцов Дмитрий Уварович родился 15 ноября 1922 года на хуторе Юрасово Севского района Орловской области. В город Краснодон семья переехала в 1923 году. Жили в поселке шахты № 7-10, где его отец, Увар Иванович, работал сапожником, а впоследствии - забойщиком на шахте.
С детских лет Дмитрий проявлял самостоятельность. Дома всегда старался помочь матери по хозяйству. «Был весь в отца, - вспоминает его сестра Александра Уваровна, -добрый, щедрый».
В 1931 году пошел в 1-й класс школы № 2 имени СМ. Кирова. И сразу же подружился с Виктором Субботиным, Владимиром Загоруйко. Учился неплохо. Мечтал стать военным летчиком. Читал преимущественно книги об отважных, смелых, бесстрашных людях. Занимался спортом, участвовал в спортивных соревнованиях.
В 1937 году Дмитрий вместе с родителями уезжает на Сахалин. Поселились в поселке Арково (г. Александровск). Ходил на рыбалку, охотился. Через два года семья возвратилась в Краснодон. Дмитрий работает на шахте № 7-10 и одновременно учится в вечерней школе. В 1939 году вступает в ряды Ленинского комсомола.
В октябре 1941 года Дмитрия Огурцова призвали в ряды Военно-морского флота. Закончив курсы военно-морских радистов, он служил на катере Новороссийской военно-морской базы. Летом 1942 года в составе 144-го отдельного батальона 83-й бригады морской пехоты воевал в Краснодарском крае, на Кубани.
В конце июля 1942 года батальон, в котором сражался Огурцов, вел ожесточенные оборонительные бои на подступах к городу Темрюку. При его обороне Дмитрий был ранен, попал в окружение, затем в плен, оттуда совершает побег.
В первых числах сентября 1942 года Дмитрий возвращается в оккупированный фашистами Краснодон, устанавливает связь со своими школьными товарищами, затем вступает в подпольную организацию «Молодая гвардия». Боевой, принципиальный, смелый юноша, он постоянно искал и находил всё новые и новые приемы борьбы с оккупантами.
Как специалист радиодела, помогал своим товарищам монтировать радиоприемники. По заданию штаба писал и распространял листовки. Рассказывал населению правду о действительном положении на фронте. Проводил агитационную работу среди молодежи по вовлечению в подпольную организацию. Собирал оружие, участвовал в нападениях на вражеские автомашины.
Арестовали Дмитрия 28 января 1943 года. До 31 января находился в краснодонской тюрьме, а затем под конвоем был отправлен в ровеньковскую окружную жандармерию. Однажды, когда арестованных выгнали расчищать снег, Огурцов совершил побег, но неудачно. Он был схвачен и снова доставлен в Ровеньки, в тюрьму.
9 февраля 1943 год, после жестоких нечеловеческих пыток, Дмитрий Огурцов был расстрелян фашистами в Гремучем лесу. Похоронен в братской могиле жертв фашизма в центре города Ровеньки в сквере имени «Молодой гвардии».
Дмитрий Уварович Огурцов посмертно награжден медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.
Из воспоминаний сестры Дмитрия Огурцова Матрёны Уваровны Лугашовой
«Огурцов Дмитрий Уварович родился в 1922 г. в Севском р-не Орловской обл. По социальному происхождению - из рабочих. Отец работает забойщиком на шахте 7-10. Две сестры замужем, одна сестра занимается на курсах медсестер. В два года Митя начал уже очень чисто говорить. Рос бойким, подвижным ребенком. Особую страсть питал к животным. Любил слушать, когда ему читают.
В 1923 г. семья переехала в Краснодон. С семи лет Митя пошел в школу. У него с детства было много друзей. Особенно близкими друзьями были Субботин, Загоруйко. С этими товарищами он и рос и развивался вместе.
В 1937 г. семья переезжает на о. Сахалин, где Митя поступает в 5-й класс. Митя в школе был на хорошем счету. Он хорошо учился, выполнял общественную работу. Окончил 8 классов, после чего пошел учиться в морскую школу радистов. Наряду с выполнением домашних работ, Митя находил время быть участником всех игр на улице, занимался с голубями... В 1939 г. Митя вступил в комсомол. Очень любил читать и читал много. Любил песню «Ямщик». В 1940 г. семья вновь возвращается в Краснодон.
Митя очень хотел поступить на работу, но отец ему не разрешил. Тогда Митя поступил учиться на вечерние курсы в 9 кл. К этому времени он был уже взрослый юноша. Стройный, высокий, с серьезным выражением лица. В семье не могли нарадоваться на вежливого, выдержанного Митю. Это был первый помощник во всём. Не было такого случая, когда Митя кому-либо отказал в помощи - будь то свой или чужой человек.
В 1941 г. его берут в армию и отправляют Краснодарский край во флотскую школу радистов. После окончания школы его в числе других окончивших послали на защиту города Темрюк (около Севастополя). Там он попадает в окружение. С пленными Митя был отправлен в Новороссийск. В плену Митя каждый день обдумывал план побега. Там он пробыл 14 дней. На 15-й день ночью Митя проследил, когда часовые покурили и отправились по своим местам, подполз к проволоке. Он перепрыгнул через нее. Его прыжок услышали часовые, открыли стрельбу, но темнота помогла Мите бежать. 10 км бежал не останавливаясь по направлению к Кубани. В одном селении он остановился, отдохнул три дня, а затем пошел к Краснодону. Дорога была трудная - холод, без хлеба и денег.
Придя в Краснодон, он никого своих не застал: они поехали менять хлеб. Митя пошел их встречать, но разошелся. И когда родные, вернувшись с хлебом, узнали, что он пришел в Краснодон, пошли на его поиски. За Изварино они встретились. 3 месяца Митя скрывался у сестры. Эти дни он почти не покидал шифоньера, потому что в комнате сидеть было опасно. Но соседи заявили на сестру Мити, что она скрывает брата. Тогда полиция стала принуждать его работать, грозя жестокой расправой за непослушание. Митя поступает на шахту 7-10 вагонщиком.
На шахте работал мало. Больше ходил по больницам, выдумывая болезни, чтобы не работать. Когда Митя приходил домой, то торопился умыться, поесть и бежал. На вопрос сестры: «Куда ты ходишь?» - отвечал, что ходит в клуб на вечера.
В это время связывается со своими друзьями, которые сразу же его привлекают к работе в «Молодой гвардии». Часто приходил домой веселый, говорил, что наши дела идут хорошо, но какие дела, как ни спрашивала сестра, не говорил. Приносил домой готовые листовки, автомат и финку. Из молодогвардейцев к Дмитрию приходили Загоруйко, Лопухов, Субботин. Много помогал по хозяйству сестре. Как-то дома сестра начала замечать, что стали исчезать чистые тетради. Спросила у Мити, куда они делись. Митя ответил, что тетради пошли на дело и всё.
Однажды он под секретом сказал сестре, что скоро убежим к красным партизанам, но арест 28/1 помешал ему исполнить задуманное. Через два дня его отправили в Ровеньки. Несколько раз пытались родные увидеть Митю, но безуспешно. Расстреляли его неизвестно когда. Только после прихода наших среди откопанных трупов обнаружили труп Мити» *.
РГАСПИ, ф.М-1, on. 53, ед. хр. 330. Записано со слов Матрёны Уваровны.
Из книги Светланы Вернеевой «А роль была назначена войной»
«...Из молодогвардейцев, которые провели последние дни в тюремных подвалах окружного гестапо, мужчиной можно было, пожалуй, назвать лишь одного: Дмитрия Огурцова. Два месяца назад ему исполнилось двадцать. Такие сейчас учатся на третьем-четвертом курсе института, пользуясь опекой родителей. Это им не в упрек, просто время другое. В те годы взрослели раньше. Дмитрий в шестнадцать лет уже работал на шахте, но учебу не бросил: после рабочей смены шел в вечернюю школу. На фото он навечно остался моряком, - юноша с серьезным взглядом, в полосатой тельняшке, выступающей из разреза ворота.
Да, Дмитрий Огурцов был мужчиной. За его плечами остались курсы военно-морских радистов, бои в Краснодарском крае и на Кубани, где морская пехота дралась до последнего патрона.
Его не миновал осколок вражеского снаряда, окружение, немецкий плен. Дерзкий побег увенчался успехом. Дмитрию удалось добраться до родного, но уже оккупированного фашистами города.
«Дружил с Виктором Субботиным, - напишет позднее сестра Дмитрия Женя. - Аня Сопова была его девушкой».
Увлечение, к сожалению, было безответным: Аня любила Виктора Третьякевича. Та самая Аня Сопова, что последней из девушек-молодогвардейцев сидела с Любой в камере краснодонской тюрьмы. Веселая, длинноволосая. Пытая, полицейские подвесили ее за волосы...
Аню казнили в тот самый день, 31 января - сбросили в шурф шахты № 5, когда Дмитрия Огурцова отправили в Ровеньки. Там на допросах его будут жестоко пытать.
«Уже после освобождения Краснодона девушка, которая сидела с Митей в одной камере в Ровеньках, рассказывала, что Митю сильно били, загоняли иголки под ногти. Он весь был синий», - напишет сестра.
Когда из могил в Гремучем лесу будут извлекать трупы, чтобы перезахоронить их на центральной площади города, отец опознает сына и ужаснется: у Дмитрия были выколоты глаза.
Палачи изощрялись еще и потому, что Дмитрий Огурцов, когда-то бежавший из немецкого плена, повторил побег в Ровеньках. В первых числах февраля повалил снег. Группу арестованных вывели на расчистку аэродрома. В это время вдали послышался и стал быстро приближаться гул самолетов - наших, советских. Самолеты шли бомбить аэродром. Началась паника; и охрана, и арестованные упали в снег, прижались к земле. Дмитрий быстро, ловко отполз в сторону. Потом приподнялся, побежал полусогнувшись, скрытый от глаз полиции медленно оседавшей после бомбовых разрывов серой пеленой из земли и снега.
Дмитрию Огурцову удалось уйти из города. Он добрался до незнакомого хутора. Какая-то пожилая женщина, почти старуха, брала из колодца воду. Она настороженно смотрела на усталого, прихрамывающего парня. О чем подумал тогда Дмитрий? Наверное, о тысячах, десятках тысяч женщин, которые, рискуя жизнью, прятали у себя партизан, советских солдат, подпольщиков. А может быть, вспомнил свой побег из лагеря для военнопленных.
Их тогда было трое. Дмитрий рассказывал, как переплыли реку, несколько дней пробыли на Кубани, как какие-то женщины помогли переодеться, предлагали остаться у них. Много было светлых, благородных, жертвенных женских душ в России.
Дмитрий подошел к женщине смело, не таясь:
- Спрячьте меня. Я партизан.
Та кивнула в ответ, увела в дом, стала накрывать на стол, куда-то уходила, приходила. Впервые после побега Дмитрий расслабился, прикрыл глаза, откинулся на спинку стула. Минут через пятнадцать дверь широко распахнулась и в дом шагнули полицейские с автоматами наизготовку. Хозяйка, поджав губы, стояла в коридоре.
Впрочем, я не знаю, где и как она там стояла. Пишу сейчас эти строки - и испытываю смешанное чувство ненависти, омерзения и стыда. Стыд-то отчего? Не я же совершила ту подлость. А вот стыдно. Выходит, кроме русских женщин, воспетых поэтами, и такие, как эта, бывают среди нас.
Мы не знаем, да, наверное, и не узнаем никогда имени старухи, которая выдала полиции доверившегося ей парня. Об этом случае родные Дмитрия Огурцова узнали от девушки, сидевшей с ним в одной камере. Фамилии ее они не запомнили.
После побега Дмитрия бросили в камеру смертников».
Из воспоминаний Ивана Бмельяновича Коника, друга Дмитрия Огурцова по службе
«В августе 1941 года я был призван в ряды Военно-морского флота и направлен в г. Новороссийск. Вместе с другими молодыми матросами нас послали в г. Анапу в учебный отряд сторожевых кораблей, где готовили корабельных специалистов. Я попал в школу радистов.
Осенью 1941 года я впервые встретился с Дмитрием Огурцовым. С ним мы вместе учились, жили в одной комнате и дружили.
Весной 1942 года по окончании школы нас направили служить на катера Новороссийской военно-морской базы.
В июне по приказу командования была сформирована 83-я бригада морской пехоты из моряков плавсостава. Я и Дмитрий Огурцов попали в эту бригаду - в 144-й отдельный батальон, которым командовал капитан 3-го ранга Востриков Александр. Служили мы рядовыми бойцами в роте автоматчиков.
Наша бригада действовала на Кубани. В ее задачу входило прикрытие отхода советских войск в районе Кавказа и Новороссийска. В конце июля наш батальон вел ожесточенные оборонительные бои на подступах к г. Темрюк. Немцы предприняли несколько атак. Мы продолжали держать оборону в районе переправы - мост через реку Кубань, по которому отступали наши войска.
К исходу дня мост через Кубань был взорван. Часть нашего батальона не успела отойти за реку и осталась на занятой противником территории. В это время мы расстались с Дмитрием Огурцовым, и я его больше не встречал. Бригада отошла в Новороссийск.
Дмитрия я знал очень хорошо, вместе прослужили около года. Он был хороший товарищ, честный и храбрый воин, и не раз мне приходилось вместе с ним выполнять боевые поручения командования. В самое трудное для нашей страны время мы никогда не теряли надежды на разгром озверелого врага и стойко дрались за каждый рубеж, выполняя приказ Родины - ни шагу назад!
Что же случилось с Дмитрием? Об этом рассказывают его сестры - Александра и Матрёна.
Александра Уваровна вспоминает руки брата в первые дни, когда он появился в Краснодоне. Мозоли и кровавые водянки еще не зажили на них после вражеского плена и побега. Рядом с нами жила Валя Борц. Приходили Сергей Тюленин, Семен Остапенко и другие. Но ни разу словом не обмолвился Дмитрий о каких-нибудь подпольных делах...
С фотографии смотрит юноша в бескозырке, на обороте надпись: «На долгую и добрую память сестре Моте от родного брата Огурцова Д.У. Гор. Анапа, Черноморский флот, 12.02.42 г.». Матрёна Уваровна живет в Краснодоне. При встрече она рассказала:
- Он как бежал из плена, к нам пришел, в этом доме и жил. У меня такое сердце... Я чувствовала, что должна его увидеть... Очень мы любили друг друга. Митя такой добрый, заботливый был, щедрый. У меня сынишка появился в 41-м году, так брат после побега из плена через всю Кубань нес ему яблоко. Сам пить хотел, есть, но донес...
- Вам тоже, наверное, нелегко пришлось в тот год?
- Конечно, с двумя маленькими на руках... Колонка с водой была взорвана. Нет воды. Идешь за три километра. Несешь-несешь, а в центре немцы отбирают - лошадей поят...
- У женщин отбирают?
- У женщин. А фактически у детей - несу-то маленьким напиться. Наши были уже близко, когда Митю арестовали. В Ровеньках, в Гремучем лесу, его с товарищами расстреляли. За несколько дней до прихода наших. Столько лет прошло, а сердце болит. Вот недавно мы всей нашей большой семьей вернулись с могилы, из Ровеньков...» *
* Иван Емелъянович Коник, г. Торез Донецкой области. Ветеран Великой Отечественной войны, участвовавший в освобождении Кавказа и Крыжа. (Письмо из архива музея «Молодой гвардии» г. Краснодона.)
17 февраля 1943 г. войска Юго-Западного фронта освободили от фашистских захватчиков г. Ровеньки. На городской площади состоялся митинг, посвященный встрече с воинами-освободителями. После митинга население города и воины приняли участие в захоронении патриотов, расстрелянных в Гремучем лесу. Л. Шевцова, Д. Огурцов, и В. Субботин похоронены в братской могиле в центре Ровеньков вместе с 92 жертвами фашизма. При захоронении тела Шевцовой в складках ее платья была найдена тщательно спрятанная ладанка с шифровкой. Так одну из тайн отважная разведчица унесла с собой в могилу. Расшифрована она была спустя некоторое время.
В каземате ровеньковской жандармерии допрашивались Олег Кошевой и Семен Остапенко. Их также подвергали пыткам и истязаниям. Гитлеровцы проводили ставки Остапенко с Кошевым, стремясь выяснить недостаточно известные им формы и методы деятельности краснодонского подполья и выявить новых участников антифашистского движения.
Из показаний начальника ровеньковской полиции И.А. Орлова:
«Подробные обстоятельства ареста Кошевого Олега мне известны мало. Знаю, что он был задержан на железнодорожном разъезде, в 6-7 км от гор. Ровеньки, подвергнут обыску, при котором у него был изъят револьвер, и доставлен в ровеньковскую районную полицию. При повторном обыске в полиции у него были обнаружены зашитые в подкладку пиджака печать комсомольской организации и какие-то два чистых бланка.
В полицию он был доставлен уже сильно избитым.
Первый допрос Кошевого производил я. Добился от него показаний, что он является одним из руководителей Краснодонской комсомольской организации «Молодая гвардия», как он говорил - комиссаром и членом штаба этой организации.
Эти результаты допроса я доложил начальнику управления ровеньковской жандармерии Вернеру и по его указанию передал Кошевого в распоряжение жандармерии.
Кошевой был расстрелян в числе восьми других советских патриотов, арестованных ровеньковской жандармерией, в роще, на окраине гор. Ровеньки.
От Шевцовой требовали указать место хранения радиопередатчика, которым она пользовалась для связи с Красной Армией.
Шевцова в категорической форме отказалась давать показания и назвала нас извергами. На следующий день Шевцова была передана жандармскому управлению и расстреляна.
В расстреле Кошевого, Шевцовой, Огурцова и других приняли участие начальник ровеньковского жандармского управления Вернер, его заместитель Фроме, переводчик Гейнст Томас, мой заместитель Перепечаенко и полицейский Кучеров.
1947 г.» *
* Отрывок из документа приводится по: Молодая гвардия. Документы и воспоминания... -Донецк, «Донбасс». 1977.-С. 81-82.
«Вернер и его подручные добивались от Шевцовой признания о причастности к советской разведке. Как каратели-профессионалы, прошедшие специальную подготовку в Магдебурге, Вернер и Фроме отдавали отчет в ценности информации, которой располагала арестованная, и принимали все меры «принуждения», чтобы заставить ее заговорить. Любу избивали до потери сознания, подвешивали за шею, вырывали волосы, прижигали тело каленым железом, загоняли под ногти иглы и тому подобное. Однако «пианистка» (радистка. - Е. Щ.) молчала, держалась стойко и государственной тайны не выдавала. Измученная, она находила в себе еще силы шутить и петь советские песни. Об этом рассказали советские разведчицы С. Заболоцкая, А. Пикалова и М. Попова, находившиеся вместе с Шевцовой в камере ровеньковской жандармерии. Они советовали Любе бежать, поскольку она хорошо знала местность и сравнительно легко могла найти убежище. Но Люба почему-то считала, что будет удобнее сделать побег во время переправки ее в областной центр. К сожалению, гитлеровцы, готовившиеся в то время к эвакуации из Ровеньков, получили указание ее расстрелять.
Разысканный чекистами и привлеченный в свое время к ответственности жандарм Якоб Шульц в ходе следствия показал, что Шевцова была расстреляна 8 или 9 февраля 1943 г. на окраине Ровеньков - в Гремучем лесу - совместно с группой советских граждан. Как заметил Шульц, Люба на месте казни стояла гордо выпрямившись, с ее головы спадал большой белый платок, обнажив белокурые волосы. По словам карателя, так смело и бесстрашно может идти на смерть только человек, знающий, за что умирает.
Руководивший экзекуцией Фроме подал команду, раздался залп, жертвы стали падать. Только одна Шевцова продолжала стоять неподвижно да неистово кричавший ребенок лез к краю ямы и звал свою мать. Фроме, как разъяренный зверь, подбежал к Шульцу, спрашивая, в чем дело. Оказалось, что у него отказал карабин, произошла осечка. Фроме приказал жандарму Холлендеру выстрелить. Раздался выстрел, и Люба, безжизненная, упала в могилу. Так перестало биться сердце неустрашимого бойца невидимого фронта, до последнего удара сохранившее верность долгу и неугасимую любовь к родной земле» *.
* Текст воспоминаний приводится по: Гордеев А.Ф. Подвиг во имя жизни. Изд.: Центр экономического образования: ООО «Днепррост», 2000 г.: OCR, правка: Дмитрий Щербинин (http:/molodguard.ru).
Из показаний Гейнста, бывшего личного переводчика шефа Ровеньковской полевой жандармерии Вернера:
«Каждый раз перед допросом Вернер выпивал шнапс, и когда кого-либо допрашивал, всегда бил всем, что было в руках или под руками, бил до крови и до ссадин и до членоповреждения.
Из числа казненных я только хорошо помню Олега Кошевого и Любу Шевцову и больше потому, что они на допросе в Ровеньках вели себя очень мужественно, смело. Люба Шевцова вела себя исключительно стойко и даже героически улыбалась на ряд вопросов, а однажды, когда Вернер приблизился к ней и пытался схватить ее за грудь, Шевцова крикнула: «Негодяй»!» - и ударила его ладонью по лицу. Вернер крепко выругался и сказал: «Ну, хорошо, ты еще будешь на коленях просить у меня прощения».
Что касается Олега Кошевого, то я его видел несколько раз, когда Вернер и еще один гауптман из Красного Луча допрашивали его. На все вопросы Кошевой отвечал отрицательно за исключением слов однажды, когда при этих ответах его жестоко били.
«Всё равно вы погибнете, фашистские гады! Крах приходит к вам, а наши уже близко». Когда Советская Армия была уже близко, а, насколько мне известно, молодогвардейцев в Ровеньках расстреливать не думали, а было намерение этапировать в Красный Луч и еще куда-то, и когда был уже критический момент и этапировать было поздно, Вернер при мне позвонил ночью перед рассветом в первых числах февраля 1943 г. (не помню точно) по телефону в Красный Луч начальнику и спросил, что делать с арестованными партизанами из Краснодона и другими. Ему ответили, как он мне сказал, расстрелять немедленно. После этого Вернер приказал мне не уходить никуда, сам вызвал полицаев и отдал приказ подготовиться. Часов около 6 утра он взял автомат (а пистолет всегда был с ним), обойму патронов и сказал мне: «Пойдем», - и направился к выходу из кабинета. Я последовал за ним. Когда вышли, он увлек меня в лес. Перед этим он уже был под градусом, но по пути в лес взял флягу, отхлебнул из нее еще шнапса, подал мне, я выпил изрядную дозу и пошел за ним. Миновали пруд. Но я уже чувствовал, ибо уже прежде так же утром ходил с ним к месту расстрела ряда арестованных.
Подошли к дороге в Гремучую (в лесу же), и я за Вернером пошел в сторону от дороги к ямам (бывшие убежища и окопы). Вернер остановился возле одной такой ямы. Через пять-шесть минут послышались шаги и я увидел группу из 5 человек (фамилии не знаю), арестованных, которых привели к месту расстрела немецкие жандармы и эсэсовцы. Была подана команда: «Стать в ямы!» - которую я перевел. Следующую команду «Огонь!», и еще что-то, не помню что, я уже не переводил.
Перед залпом - ряд возгласов патриотического характера: «Смерть немецким оккупантам!», «Кровь за кровь!», «Смерть за смерть!». Вернер и полицай сбросили в яму тех, кто не упал, а лежал у обрыва. В это время немцы выгружали карманы. Вернер расхаживал.
Вскоре подвели вторую группу из 4 или 5 человек (точно не помню). Все вели себя так же бодро, не унижая своего достоинства. С ними поступили так же.
Следующая группа была из 6 человек. Среди них Олег Кошевой и Люба Шевцова. Люба Шевцова была одета в тёмно-синее пальто, ботинки, на голове пуховый вязаный платок. Она стояла от меня шагах в 5-6, но была спокойная и, сбросив с себя пальто и платок, обернувшись к одному из полицаев, бросила платок и пальто ему в лицо, потом быстро повернулась, пожала руки товарищам, и все, как по уговору, начали кричать проклятия в адрес палачей. Шевцова еще крикнула: «За нас ответите, гады! Наши подходят. Смерть...» И еще что-то хотела сказать, но по команде Вернера залп прервал ее жизнь, и она повалилась в яму. Полицаи взял пальто и платок, а другие начали раздевать казненных и, по обычаю, выгружать карманы» *.
* Документ из архива музея Московской школы №312.
Из справки о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, об увечьях, нанесенных подпольщикам Краснодона в результате допросов и казни у шурфа шахты № 5 и в Гремучем лесу города Ровеньки в январе-феврале 1943 года
Огурцов Дмитрий Уварович - 1922 года рождения. В Ровеньковской тюрьме был подвергнут нечеловеческим пыткам.
Субботин Виктор Петрович - 1924 года рождения. Были видны побои на лице, вывернуты конечности.
Загоруйко Владимир Михайлович - 1927 года рождения. Извлечен без волос, с отрубленной рукой.
Кошевой Олег Васильевич - 1924 года рождения. Тело носило следы нечеловеческих истязаний: не было глаза, в щеке была рана, выбит затылок, волосы на висках седые.
Шевцова Любовь Григорьевна - 1924 года рождения. На теле Л. Шевцовой было вырезано несколько звезд. Расстреляна разрывной пулей в лицо.
Сопова Анна Дмитриевна - 1924 года рождения. На теле А. Соповой обнаружены кровоподтеки, вырвана коса. *
* Архив музея «Молодая гвардия» г. Краснодона, ф. 1, д. 904, л. 3; д. 636, л. 24; д. 1169, л. 8: д. 2183, л. 8: д. 1149. л. 8; д. 368. л. 8.
