Почувствовали мы, что ребята наши изменились, повзрослели. В наших коридорах теперь стали ходить юноши в белоснежных рубашках с галстуками, в начищенной до глянца обуви.

Были в это время у нас восьмые-девятые классы. Учась восемь-девять лет вместе, ребята сживались, завязывалась у них хорошая юношеская дружба.

Очень ясно мне представляется фигура Юры Вициновского, этого выдержанного, уравновешенного, спокойного, но замкнутого юноши. Своей размеренной походкой он выходил в коридор школы, чтобы встретить меньшего брата Леню, живого, юркого паренька, часто попадающегося в шалости, Мне он помнится чуть пригнувшимся к братишке, обнимающим его за плечи — и уже теперь не вырваться Лене из его цепких рук, а следовательно, и согласиться, что пропала веселая перемена. Юра, правда, старался сделать приятной свою беседу с Леней и в конце концов увлекал его. Тот весь загорался и ждал, что еще интересное расскажет ему брат. Слабые места Лени Юра знал хорошо и удачно их использовал.

Аккуратный в мелочах, в обращении с вещами, книгами, он вообще выглядел очень аккуратным, гладко причесывался, никогда не появлялся в мятой или грязной рубахе.

Как-то, идя по коридору школы, я увидела его у дверей гардеробной. Встряхивая в руках пальто Шуры Рымарь, он еще издали ей приятно улыбался. Шура быстро шла по лесенке и уже весело ему что-то щебетала. Увидев меня, Юра потерялся, вспыхнул, пот выступил на лице, и он отвечал Шуре теперь неуверенно, сбивчиво и смущенно улыбался. Я быстро повернулась в одну из классных комнат и тем избавила Юру от неприятных минут.

Что ж, девочкам очень нравилась эта почти «взрослая» опрятность и предупредительность Юры...

Юра начинал танцевать. В школе был вечер. Девушки и юноши кружились в парах. Была комната и для любителей шашек и шахмат. В числе шахматистов сидел и Юра. Зная, что он начинает танцевать, я взяла его и еще нескольких ребят из этой комнаты и повела туда, где играла музыка. Девушки веселым кольцом окружили нас, а Шура с девичьей непосредственностью вдруг сказала:

— Юра, ты ведь приглашал меня на вальс, а сам скрылся...

Я видела, что краски менялись на лице Юры, но толпа ребят увлекла его. Выбрав минутку, он успел сказать мне:

— Уведите маму, когда я пойду танцевать...

Это было величайшим доверием, которое следует ценить! Без лишних слов я, взяв под руку Марию Александровну, пошла с ней по коридору. Возвращаясь, я увидела Юру танцующим, и так, между прочим, сказала:

— А Юра танцует.

Мария Александровна сейчас же направилась в зал и, став у двери, начала делиться со мной своими замечаниями.

— Рука не так должна лежать... Слишком быстро, такт можно потерять.

Мне стала понятна просьба Юры: знания техники танца не всегда бывают приятны и уместны. Но потом я видела Юру танцующим с матерью, и трогательно было смотреть, как он выдерживал все то, чему, видимо, успела научить его Мария Александровна.

В восьмом классе Юра был полусформировавшимся юношей, в девятом — десятом — это был вполне зрелый человек, знавший чего он хочет, выдержанный, вежливый, тактичный.

Произошла у Юры какая-то размолвка с Шурой Рымарь. Целые часы что-то чертил Юра, а Шура неестественно громко смеялась, расточая свои улыбки направо и налево, и только Юру она обходила взглядом.

Весна вступила в свои права. В волосах девушек и бортах костюмов мальчиков стали появляться первые весенние цветы. Один раз в классе появился пребольшущин букет.

— Принес Юра Вициновский, а Рымарь поставила пока на столе. До конца уроков...

А потом букет будет в ее руках!

Повеселел Юра, перестал чертить. Одним словом, все вошло в свою колею.

Но уж эта «колея»! Помнится мне следующий случай: на уроке химии в 9 классе в числе отсутствующих был и Юра. В школе я его видела и не могла объяснить причины его отсутствия. На следующей перемене он вдруг подходит ко мне и со смущенной улыбкой, похожей на гримасу, говорит:

— Разрешите задержать вас, Анна Дмитриевна.— Юра был в парадном костюме. Я тотчас же пошла с ним.— Простите, Анна Дмитриевна, что я без вашего разрешения ушел с урока. Я искал вас, но не встретил и решил уйти самовольно. Ходил я в клуб, взял билеты на спектакль, да заодно и переоделся. Урок я знаю хорошо. Новый материал осилю. С вами мне все-таки легче разговаривать, чем с преподавателем физики...

Что мне оставалось делать? Я стояла перед совершившимся фактом. В город в это время приехал театр. Предстояло несколько спектаклей. Ребята не хотели пропустить возможности посетить спектакль и, видимо, обратились к Юре с просьбой сходить за билетами. Может, с такой просьбой обратилась Шура Рымарь, которой, конечно, Юра не мог отказать. Я знала, что Юрий говорит правду. Лжи он не переносил. У меня в голове роились разные мысли, но я нашла в себе силу удержать обиды и возражения.

— Хорошо, Юра, этот разговор, мы продолжим. Ты согласен, что позволил поступок не совсем такой, как нужно.

— Да,— ответил он,— я согласен, но если бы начать все сначала, я повторил бы его вновь.

Мы разошлись. Класс, видимо, был уверен, что Юрий отпрашивался у меня, и разговоров не было. А у меня в голове роились мысли — как поступить? Решила я дождаться, пока Юрий со мной подробно поговорит, а до тех пор держаться с ним официальнее, холоднее.

Прошла неделя. Окончив урок, я собрала свои книги, направляясь из класса. Вдруг кто-то робко так спросил:

— Вы разрешите, Анна Дмитриевна, зайти к вам в кабинет после уроков?

Просидели мы с Юрой в тот вечер долго, спорили, говорили о жизни, об увиденных спектаклях, о нашей школе и о Шуре Рымарь... Он произвел на меня впечатление честного, правдивого, исполнительного, начитанного юноши с определенным, почти сложившимся мировоззрением. Восемнадцать лет было Юре в то время, но он прекрасно был знаком с классической литературой запада и, безусловно, нашей. Был в курсе политических событий, хорошо разбирался в вопросах политики, пытался ставить прогнозы.

Очень он любил уроки истории Ильи Моисеевича Милова, человека широкой эрудиции. Класс жил тогда полнокровной жизнью. Часто ставились доклады силами самих учеников, создавались горячие дискуссии, нужно было только умело направить интересы ребят, с пользой для их формирования.

Черные немецкие орды, проглотив Австрию, Чехословакию, походным маршем двигались по французской земле, уничтожая все прогрессивное на своем пути. Толпами ходили ребята за Ильей Моисеевичем. Подготовка, доклады, прения — это, так сказать, официальная часть, а неофициально — можно каждый день подойти к Милову, остановить его у карты, отмеченной шнурком на булавках, и поговорить по душам, почему страна с таким революционным прошлым сейчас капитулирует перед Германией, почему... Да мало ли какие вопросы можно задавать Илье Моисеевичу и получить на все исчерпывающие ответы. Речь Ильи Моисеевича приятно лилась и даже легкое заикание, какое-то, вернее, удлинение звука первой буквы, не портило впечатления.

— Опоздали дать англичане поддержку французам, и расплачиваются теперь Дюнкерком,— сказал Саша Клюзов, самый сильный из учащихся в области международной политики.

Не оставляет без внимания реплику Милов и требует ее обоснования. Группа увеличивается.

— Вот посмотрите, ребята, скоро будет война. Готовят людей на самолеты, берут даже не окончивших десятый класс! Нет времени ждать окончания.

— А с кем война-то?

— Да, может и с Германией. Больно аппетит у немца разыгрался. Проглотил много стран, попробует схватить и нас.

— Зубы поломает,— сказал Сережа.— Ведь мы знаем, что будем защищать! Нас ведь пробовали «щипать» и финны и япошки, да получили по хорошей зуботычине.

— А думаешь, Гитлер дурак и не учитывает нашу силу? Ого-го... Он хорошо понимает все и полез «целоваться», чтобы обезопасить себя.

— Ну, мы сами с усами. Мы люди, которым в рот палец не клади — откусим!

— Ты прав, Сережа! Так и Илья Моисеевич говорит, да только немного другими словами,— сказал Володя Осьмухин, вертя в руках какую-то шаибочку — трудно было представить Володю без какой-нибудь технической детали.

— А слова бывают разные, лишь бы смысл их не исказить,— парировал Сергей.

— А как сейчас страшно во Франции! Вот где не хотел бы я быть,— сказал кто-то.

— А я именно хотел бы быть во Франции! Там сейчас самая интересная жизнь! Там нет средины: «немного с вами согласны, а немного с вами»,— как привыкли расшаркиваться капиталисты. Там сейчас два положения: либо ты с нами, либо против нас. А партизаны, какие это, должно быть, сильные люди! Духом сильные! Опасность караулит на каждом шагу, а они делают свое дело. Герои! — рассуждал Сережа.

Около него давно собралась толпа. Ребята поменьше — слушали его с блестевшими глазами, сверстники — со вниманием, старшие — с уважением.

— Да, герои,— произнес спокойно и с убеждением Вициновский.

Больше уже никто не спорил.

Милов оказывал заметное влияние на Вициновского. Да разве только на него одного?