Начался новый учебный год. Состав моего класса во многом изменился. Кто уехал с родителями, поступил в другую школу. Немало прибавилось новеньких. Выходя во двор во время перемены, я внимательно наблюдала за учащимися своего класса. Разбившись на группки, они играли кто во что горазд. И вот однажды...

— Анна Сергеевна, нам Сережа не дает играть в класса! Перебивает!

— Как это может случиться, если он играет в мяч?

— А вот когда ему надо ждать своей очереди, чтоб бить мяч, он забегает к нам и на одной ножке промчится по «классам», сбивая девочек.

Сережа не мог быть без движения ни минуты. Он успевал и играть и еще мешать — сердить девочек. Пробежав после мяча на «масло», он без передышки бежал еще к девочкам. Это занимало его время, а вот это-то ему и нужно было. «Неугомонная натура» требовала движения, и Сережа вертелся, как юла.

— Ведь ты мешаешь девочкам.

— Да чем же я мешаю? Уж и мешаю, если разок проскочу,— и Сережа смеялся открыто, заразительно.

Попробуй, осуди!

А вот, что произошло в другой раз...

Как-то осенью у нас случилось следующее: первым уроком была арифметика — устный счет. Закопался Сережа где-то в парте, а потом из парты его неожиданно вылетел воробей и ударился в окно. Все внимание ребят сосредоточилось на маленькой птичке, а в это время полетел второй воробей, за ним третий. Об уроке забыли. Я почувствовала, как у меня начинают гореть щеки. Помедлила немного, тоже наблюдая за полетом воробьев, овладела как будто собой и подала команду: «Закрыть тетрадки»...

— Урок сорвали воробьи, которых кто-то принес в школу и во время урока выпустил на волю. Кто это сделал?

Дети повернулись к Сереже. Он сразу же встал. Щеки его тоже пылали.

— Я, Анна Сергеевна, принес птичек и выпустил. Я их принес Феде, у него живет филин. Первого нечаянно, а остальных... все равно уж! И я открыл коробочку...

— Вон, вон, полетел воробей! — кричали ребята,— Анна Сергеевна, поймать их? — вторили другие.

— Дежурный, открыть форточку,— скомандовала я. Летая по классу, один воробей вылетел в форточку, другой в коридор и только третий, последний, тщетно бился о стекло. Ударившись грудью, он упал на подоконник, и я взяла его в руку.

— Ну, теперь все! Сядьте по местам!.. Посмотрим, сколько времени из урока отнял у нас Сережа своей выходкой.

Сережа стоял за партой. За воробьями он не следил, но и не вступал в разговор. Да к нему, правда, никто и не обращался. Урок начался снова. Я дала задание на дом, решив не разговаривать с Сергеем, пока не замечать его. Напрасно он проявлял свое «полное» внимание, тянул руку, даже несколько раз сказал: «Я скажу». Его я обходила. Держал, держал руку Сережа, и все напрасно. На третьем уроке он понял, что я намеренно не спрашиваю его и стал скучным, перестал поднимать руку, «уткнул» нос в книгу. Окончился и четвертый урок. Дети почувствовали неестественность положения и робко посматривали на меня, а потом переводили взгляд на Сережу. Собирались медленно, но, наконец, ушел и последний ученик. У дверей показался Сережа. Он быстро направлялся ко мне. Сняв шапку и отвесив почему-то поклон, Сережа сказал:

— Анна Сергеевна, я больше так никогда не буду делать...

— А вот почему ты это не сказал при товарищах? Ты дождался, пока все ушли, а тогда только пришел извиниться! Нет, Сережа, так нельзя. Мне неприятно, что я тебе верила и ошиблась в тебе...

Последние слова я произнесла уже выходя из класса. Как ушел Сережа, я не видела. Проступок был слишком тяжел, чтобы прощать его сразу. Я понимала, что совершил его Сережа без злого умысла. Но сорвать урок — это не помешать девочкам играть в класса. Виновник должен прочувствовать свою вину.

И все же, как это трудно наказывать ребят...

Наступил новый день.

Напрасно я взором искала Сергея в классе, думая, что он пересел куда-нибудь «подальше». И на следующий день Сережи в классе не было. Не пришел он и на третий день...

— Никто не знает, почему Тюленина нет в классе? — спросила я.

— Он бегает с сумкой по базару. А когда мы спросили, придет ли он в школу, Сережа ответил: «А вы не видите!», и указал нам на сумку,— говорили девочки.

Дело принимало неприятный оборот. Я решила идти на квартиру к Тюлениным. Сообщили мне потихоньку, что Сережа примкнул к группе беспризорных, которые занимаются мелкими кражами яблок, арбузов и прочего с возов колхозников, что за мелкие услуги, оказываемые группе, перепадает кое-что и ему. Окончились уроки, и я направилась к Тюлениным. Дело было под воскресенье. Дорога наша лежала через базар, где в одиночку и группами сновали ребятишки.

— Вы ищите Сергея? Я покажу вам его,— сказал ученик четвертого класса нашей школы (сосед по квартире Тюлениных).

Он быстро двинулся через дорогу, за ним торопливо пошла и я. За зданием гастрономического магазина спиной к нам стоял мальчик и из арбузной половинки руками выковыривал мякоть, жадно совал ее в рот. Увлечен он был этим делом страшно, и я постояла добрых пару минут, пока мальчик, в котором я узнала Сережу, швырнул арбузную корку, шмыгнул носом, ру-кавом вытер лицо и повернулся ко мне. Пыль толстым слоем лежала на его физиономии, и только белели места, отмытые арбузом. Они приняли форму бабочки с раскрытыми крылышками, и лицо Сережи имело комичный вид. Был момент, когда он от неожиданности потерялся, а потом сделал попытку уйти, но я уловила этот момент и крепко взяла его за руку. Увял он как-то. Подчинялся теперь чужой воле и только просительно сказал:

— Пустите, Анна Сергеевна, я сам пойду.

Молча мы дошли до его квартиры. Вышедшая мать всплеснула руками и потянула Сережу умываться.

— Вы знаете, что Сережа уже три дня не был в школе?

— Родненькая, потише говорите! Дед только что лег отдыхать. Пришел с работы...

Мне показалось, что Александра Васильевна заботилась не о деде и его покое. Она как будто оберегала Сережу от жестокой расправы отца. Мне вспомнились слова Сережи: «Побьет ни за что! Как клещами руку зажмет, не вырвешь!»

— А ведь он все эти дни ходил в школу,— говорила Александра Васильевна.— С ребятами вместе возвращался. Вот мне и невдомек, что он только для близиру берет сумку. Иной раз он даже занимается... Да ведь мне следить-то за ним некогда.

Надя что-то вполголоса говорила мальчику, одевая на него чистую рубашку. Наконец, он показался. Стал у притолоки и опустил глаза. Молчал Сережа, молчала и я. Что говорила Александра Васильевна, я плохо помню. В голове моей роились различные мысли, но главная из них была одна: как поступить, чтобы не причинить большого горя этому коротышке-мальчику, которому видно несладко живется у родного отца. Не все мать говорит «деду», это сразу было видно и по тому, как заботливо она прикрыла дверь в следующую комнату, где отдыхал Гаврила Петрович, и по тому, с какой непередаваемой материнской жалостью смотрела она на Сережу.

— Подойди ближе ко мне! — сказала я.

Сережа дернул носом, переступил шага на два. Я протянула к нему руку и поставила его с собой вплотную.

— Почему ты не приходил в школу? — понизив голос, спросила я.

Губы Сережи начали дрожать. Он хотел что-то сказать. Голос оборвался и Сережа расплакался. Из глаз его сыпались крупные слезы, дрожали губы, конвульсии схватывали лицо. Утирала краем передника глаза Александра Васильевна. Надя отвернулась, и у меня что-то защипало в горле.

— Покажи тетради и книги. Вот этот материал я дала на урок. Решить две задачи, списать 13-е упражнение. Прошлый материал надо знать. Справишься?

Сережа утвердительно кивнул головой.

Поднялась я с нехорошим чувством. Я все искала разгадку случившемуся и думала: верно ли я поступила? Я поняла, что только ласка, заботливое отношение, внимание к Сереже, то есть все то, чего он, видимо, был лишен отцом, и могут оказать на него положительное влияние.